Глава 6. Известия о Квартальной Бойне И снова я один у себя дома. Напряженный я сижу на темном диване, пульт свободно лежит в моей руке, когда я включаю телевизор на обязательную для просмотра программу Капитолия. На экране появляется буйный как никогда Цезарь Фликерман. Чувствую, как все сжимается в животе, когда он объявляет тему сегодняшней передачи.
- Дамы и Господа, - обращается он к восторженной публике. – Вы видели платья, вы голосовали за те, что вам понравились. А сейчас, вы готовы увидеть результат? – Раздается оглушительный рев трибун. – Китнисс померила шесть самых лучших, по вашему мнению, платьев. Дизайн каждого из них, безусловно, разработан неподражаемым Цинной! – Раздаются пронзительные крики из зала, и, когда Цезарь выводит Цинну на сцену, я понимаю, что он стал некой иконой для женщин Капитолия. Он грациозно идет, машет и посылает воздушные поцелуи, но я чувствую, что ему неуютно.
Когда показывают фотографии (каждая показана на огромном экране за сценой), Цезарь расспрашивает Цинну о конструкции каждого из платьев, но я почти ничего не слышу.
Она потрясающая. У Цинны всегда был этот чудесный дар показать Китнисс в наилучшем образе, и сейчас он не прогадал. И с ее темными волосами, собранными в различные прически, с украшениями, настолько дорогими, что можно было бы прокормить весь наш Дистрикт. Клянусь, что не может быть никого великолепнее.
Но это не она.
Когда я вижу эти фотографии, я не вижу девушку, которую люблю. Но я вижу будущее, которое у меня отняли. Небольшая свадьба, на которую Китнисс одела бы старое серое платье своей матери, выцветшее от времени. Ее волосы были бы собраны в простую косу, и не было ни одного слоя макияжа, которые сейчас покрывают ее лицо. За этим не наблюдала бы вся страна, и наша жизнь не висела бы на волоске.
И она бы меня любила. Она бы сама решила выйти за меня замуж, а не была вынуждена так поступить, как есть на самом деле, что, как я знаю, неизбежно приведет к недовольству. И я не уверен, что смогу справиться с этим.
Когда я уже хотел выключить передачу, Цезарь говорит, что будет объявлена важная информация о Квартальной Бойне. Я сажусь обратно на диван. Со всеми последними событиями я и забыл, какова масштабность Игр в этом году. Интересно, какими в этом году будут условия Бойни? Мои мысли где-то блуждают, когда на сцену выходит Президент Сноу. Во время первого юбилея, они заставили Дистрикты самим выбирать трибутов. Во второй раз, они увеличили количество трибутов в два раза. Каждый раз они дают забавные оправдания, якобы все это служит нам напоминанием о чем-то. Когда я начинаю думать об этом, то сразу же вспоминаю все те неприятности, которые мы с Китнисс вызвали, и будто мой живот наполняется свинцом.
- А теперь, в честь третьей по счету Квартальной бойне… - произносит Сноу. Его голос застывает в моем сознании, но я чувствую за этим некую радость. Он достает конверт из ящика, который ему поднес маленький мальчик, и осторожно открывает ее. Он начинает читать даже прежде, чем взглянуть на листок, как будто он помнил это. – Дабы напомнить повстанцам, что даже самые сильные среди них не преодолеют мощь Капитолия, в этот раз Жатва проводится среди уже существующих победителей.
Пульт падает у меня из руки и ударяется о землю, и я чувствую, как невидимая рука сжимает мое сердце.
В 12 Дистрикте есть только три победителя. Двое из них мужчины.
Китнисс возвращается на Арену.
Я выбегаю из дома с уже сформировавшейся, как мне кажется, мыслью. Хотя дом Хеймитча всего в нескольких домах от моего, я успел запыхаться, пока добрался до него, и бесцеремонно прошел через дверь. У него в руке до сих пор закрытая бутылка выпивки, и он понимающе смотрит на меня.
- Знал, что скоро увижу тебя, - грубо говорит он, вскрывая бутылку и делая большой глоток. – Должен признать, что ты пришел быстрее, нежели я ожидал.
- Позволь мне вернуться, - задыхаясь, говорю я. – Дай мне защитить ее.
Мгновение Хеймитч изучает меня.
- После всего, ты все еще хочешь умереть за нее? – спрашивает он.
- Я сделаю для нее что угодно, - настаиваю я. Я вижу вспышку эмоций за уставшими глазами Хеймитча, но она сразу исчезает, когда он делает очередной глоток.
- Что если я откажу? – интересуется он, вытирая рот тыльной стороной ладони и присаживаясь на деревянный кухонный стул. – Я решил защищать Китнисс в прошлый раз, не должен ли на этот раз я выбрать тебя?
Я практически бросаюсь перед ним на колени, вцепившись в подлокотники стула.
- Именно так, Хеймитч, - возражаю я. – В прошлый раз ты выбрал Китнисс. Так что ты должен мне. И я говорю не о своей жизни, а о том, что я прошу. А я хочу спасти Китнисс.
И снова он, молча, смотрит на меня, а я гадаю, о чем он думает. Я резко встаю и начинаю кружить по кухне.
- Она поедет туда, тут не о чем даже говорить. Так что выбор идет лишь между мной и тобой, так что давай посмотрим правде в лицо, у меня больше шансов защитить ее на Арене. У тебя же лучше выходить защищать ее вне Арены, как и происходило в последнее время.
- Пит, - говорит он тихо, и я слышу, как он аккуратно ставит бутылку своего пойла на стол. – Разве ты не хочешь получить шанс жить?
- Только не без нее.
Я резко отворачиваюсь от окна, в которое смотрел, и иду к двери. Голова начинает идти кругом, поэтому мне просто необходимо некоторое время побыть одному. Мне уже приходилось распланировать свою смерть, во второй раз, должно быть, будет несколько проще это сделать. Поэтому сейчас я более озабочен тем, как бы на этот раз обеспечить победу Китнисс. На этот раз на Арене не будет перепуганных детей, и мысль о встрече с тренированными победителями пугает меня. За нее.
Я останавливаюсь перед тем, как выйти на улицу, и поворачиваюсь к Хеймитчу:
- Ты должен мне, Хеймитч. Не забудь об этом. Дай мне защитить Китнисс. Ты знаешь, что тоже этого хочешь. Ты всегда больше любил ее. Она лучшая из нас.
Хеймитч грустно улыбается, качая головой, словно собирается сказать что-то, но я выхожу, не давая ему шанса возразить мне.
Вопреки самому себе, на выходе я хочу встретить Китнисс. Не знаю, какой ее реакции я бы ожидал, если бы встретил ее. Какая-то часть меня хочет, что она попыталась защитить меня. И не из чувства долга или вины, а просто потому, что она действительно не хочет, чтобы я умер. Не то, чтобы я когда-либо позволю ей отдать за меня жизнь, но хотя бы знать, что она так обо мне беспокоится, было бы достаточно, чтобы спокойно дойти до своей могилы. Хотя и знаю, что все это нереально. У Китнисс есть намного больше поводов для жизни, нежели есть у меня. И другая часть меня думает, как только я мог представить, что она не захочет пожертвовать всем этим ради спасения человека, который не сможет быть счастливым без нее.
Люди начинают выходить из своих домов, пока я брожу по улицам Двенадцатого Дистрикта. Некоторые из них бросаются ко мне или кивают с сожалением. Но в основном, на их лицах читается облегчение. Единственный год, когда им не придется страдать. Я не могу винить их, когда вижу их улыбки и объятия, адресованные любимым, несмотря на то, что я снова сталкиваюсь со своей неминуемой смертью. Капитолий поставил нас в такие условия. И я знаю, если бы поменялись местами, и я знал бы Китнисс, и кто-то другой был отправлен на Игры, я бы также чувствовал облегчение.
Я шел не разбирая дороги. Ноги сами привели меня в дом моей семьи. Я чувствую приветственный аромат свежеиспеченного хлеба, доносящийся из пекарни в сопровождении с враждебным криком моей матери. Впервые в жизни я рад слышать крики, просто потому, что это означает, что я дома. С ноткой ностальгии и горечью во рту я аккуратно открываю входную дверь пекарни, где вижу моего отца, аккуратно разминающего тесто. Он останавливается и поднимает взгляд, когда слышит, как я вхожу, его сосредоточенный взгляд становится полным жалости и горя.
- Пит…- шепчет он, вытирая муку с рук перед тем, как протянуть их ко мне. Я колеблюсь мгновение, и быстро прохожу пекарню и позволяю отцу обнять меня. Он плотно прижимает меня к себе, и некоторое время мы просто так и стоим. Наконец, я отхожу, зная, что теперь мне предстоит быть сильным.
Отец смотрит мне в глаза, его руки все еще сжимают мои плечи. На мгновение кажется, что я снова ребенок, когда мои проблемы были такими простыми и отец понимал их в полной мере. Он делает глубокий вдох и говорит:
- Ты опять поедешь туда, не так ли? Чтобы спасти ее?
Я киваю и с болью в горле произношу:
- Я не могу позволить ей умереть, пап.
- Нет, сын. Конечно, я знаю, что не можешь
Я замечаю, как его глаза внезапно заблестели.
– Пит, я так горжусь тобой, - он начал задыхаться, и я позволил ему снова обнять меня. Теперь я слышу, как он плачет у меня на плече. Я, тем не менее, сосредоточенно смотрю на стену перед собой. Я не могу быть слабым.
- Мне бы хотелось, чтобы я мог отговорить тебя от этого, - печально говорит он. – Но после всех этих лет я тебя слишком хорошо знаю. Я уважаю тебе больше, чем кого-либо, сын. И ты знаешь, что должен сделать. Так что сохрани ей жизнь, Пит. Знаю, ты сможешь.
- Но как? – мой голос полон отчаяния. – Те люди, против кого нас выставят… Они профи. Они лучшие из профи. Как мы сможем победить их?
Отец смотрит на меня задумчиво.
- Они всего лишь люди, Пит. Какими бы они не казались…
- Тем не менее, можно сказать, что они выведены для этого. И все их тренировки…
Внезапно меня посещает мысль. Тренировки. Безусловно, именно жесткие тренировки играют основную роль в успехе на арене. Они могут бежать дольше, кинуть дальше, ударить сильнее – все это благодаря тренировкам. Конечно, несколько недель, что у нас остались, не могут сравниться с годами, что были у них. Но, может быть, этого хватит для Игр.
- Мы будем тренироваться как профи, - объявляю я, потрясенный простотой своего прозрения. Отец улыбается и кивает в знак согласия.
Я поворачиваюсь, чтобы выйти из дома, желая воплотить в жизнь мой план, как голос отца останавливает меня.
- Подожди, - говорит он и снова подходит ко мне. Вижу, как он старается выглядеть спокойно, но слезы в его голосе раскрывают все его чувства.
- Пит, ни один отец не может и мечтать о таком сыне, - начинает он, и я пытаюсь прекратить это прощание, но он останавливает меня поднятием руки. – Ты стал человеком, которого я уважаю, кем восхищаюсь. И если тебе предстоит умереть на арене, я хочу, чтобы ты знал, как сильно я люблю тебя. И я сожалею, что не смог дать тебе жизнь, которой ты достоин. И когда ты умрешь, я потеряю какую-то часть себя, которая уже никогда не найдется. Но оно того стоит, ведь те восемнадцать лет, что я был твоим отцом, были самыми лучшими годами моей жизни. Что бы там не произошло, у нас всегда будет это.
Каждое произнесенное отцом слово задело что-то у меня глубоко внутри, где я хранил эмоции, которые не хотел признавать. Как то, что я больше никогда не увижу свою семью. Не знаю, как реагировать на такие слова, поскольку у меня не хватит сил проститься с ними навсегда. Вместо этого, я целую отца в щеку и быстрым шагом направляюсь к двери до того, как слезы польются по моему лицу.
