Глава 6. Лиловый.Ветер пронзительно плачет в водосточных трубах. По крыше уныло стучит затяжной дождь.
Кап… Кап… Кап...
Тоскливый равномерный стук отдается в пустом доме гулким эхом. Пусто. Безразлично. Бессмысленно. Даже мысли боятся стучаться в мое опустошенное сознание. Не включаю свет. Медленно прохожу по дому. Сумрачные фиолетовые тени пробираются в каждый уголок темных комнат, проникают в разум, заполняют душу.
Спальня, пустая холодная постель, нужно просто забыться, уснуть. Глотаю несколько таблеток снотворного, падаю на кровать. Хочу выкинуть из головы, стереть из памяти эти безумные двадцать семь часов. Но мысли роятся и не дают спать, выжигая зияющую дыру внутри меня.
Туманное утро вчерашнего дня начиналось, как обычно. Обычный завтрак, мягкий поцелуй в щеку на прощание, обычный хлеб, обычные покупатели, обычная уборка и спокойная дорога домой. Китнисс еще была в лесу, но такое случалось и раньше.
Кап… Кап… Кап…
В моей голове равномерный перестук капель вызывает картины ушедшего дня.
Прошло еще несколько часов, день уже шел на убыль, а она так и не вернулась. Испугался я за нее или просто волновался? Не знаю – но я пошел на Луговину и искал ее, пока окончательно не стемнело; звал ее до тех пор, пока на мои крики не пришли Том и Леван. Они убеждали меня, что Китнисс в лесу как дома, и даже если что-то случилось, она справится. Начался сильный дождь, и мне пришлось прекратить свои попытки докричаться до нее. Парни пообещали, что если к утру Китнисс не объявится, они помогут мне с поисками.
Дождь все еще идет. Такой же, как вчера. И редкие порывы холодного ветра снова и снова напоминают о прошлом: как однажды она повредила ногу и почти не могла ходить, как ее искусали осы-убийцы, как часто она рисковала и совершала необдуманные поступки…
Было ли мне страшно знать, что она где-то одна в лесу? Не знаю – но в час ночи, не выдержав ожидания, я отправился к Хеймитчу и начал будить его. Он кряхтел, отмахивался и брыкался. Пришлось залить его холодной водой. Он проснулся. Выслушал. Заставил поменять ему постель и заодно вымыть пол в спальне. А потом сказал, что я должен еще за мокрую одежду, и мне пришлось мыть грязную посуду и все, что нашлось грязного на его кухне. Дрожали руки, я разбил две тарелки… может, больше. Не знаю. В какой-то момент ментор сжалился и разрешил присесть. Ворча и чертыхаясь, он заставил меня выпить какую-то дрянь – и спустя пару минут, еще порываясь куда-то идти, я уже отключился на его старом диване.
Когда от сильной тряски и жуткой вони я пришел в себя, уже взошло солнце. Китнисс так и не вернулась. Почувствовал ли я ужас или боль? Не знаю – но я как раз орал на Хеймитча за то, что он не разбудил меня раньше, когда в дверь постучали ребята из дистрикта. Мы прочесывали лес - задача очень непростая для парней, которые из-за прошлых запретов совсем не знали его. Почти невозможная. Мы кричали, искали хоть какие-то следы, пытались разобрать лесные тропы. Несколько раз я натыкался на кусты фиолетовых ягод, не тех, что были на Арене. Но от их цвета учащался пульс, темнело в глазах, и я начинал звать еще громче, срывая голос до хрипоты. Я знал, что буду искать ее, пока не найду. Раненую, попавшую в ловушку, живую или… Тысячи невидимых нитей внутри натянулись и теперь распиливали, разрывали меня на тысячу мелких кусочков.
Дождь перестал, ветер стих. Я лежу в пустоте. Сжимая простыни, отгоняю жуткие, блестящие, ядовитые образы. Сейчас особенно трудно.
На закате она спокойно вышла из леса. Спокойно прошла по Луговине. Издали я смотрел, как она встретилась с Томом и чему-то рассмеялась. Потом подошла поговорить с Леваном, мельком взглянув в мою сторону. Я увидел ее легкую насмешливую улыбку. Почувствовал ли я себя преданным или с легкостью выброшенным? Не знаю – но я развернулся и пошел домой. Зияющая пустота внутри меня разрасталась с каждым шагом. Она не думала, что я буду искать ее? Не думала, что я буду чувствовать, если потеряю ее? Зачем тогда объяснять ей, чего стоят мне ее лесные развлечения? Какой в этом смысл? Ей стало лучше, теперь она опять с легкостью обойдется без меня.
Мир без меня. Мир без нее…
Холодный лес. Знакомые тени. Блестящий на солнце Рог изобилия. Фиолетовый морник в моей руке, в наших руках. Обратный отсчет. Три… два… Прощальные взгляды… Один… Тишина. Лишь кисло-сладкий вкус на губах. Мы медленно садимся на траву, я вижу только сиреневые от сочных ягод губы Китнисс. Отчаянно прижимаюсь к ним такими же сиреневыми губами. Мы обнимаемся и тихо ложимся рядом. Мир без нас. Игры без победителей. Будет ли будущее у такого мира? Мы никогда не узнаем, каково это. Яд уже проник в кровь, и теперь все происходит слишком быстро. Я слышу выстрел пушки. Но я жив. Как такое возможно? Жуткая истина захватывает сознание, значит… Китнисс уже нет. Я прижимаю к себе ее еще теплое тело и жду смерти. Но вместо этого чувствую вонзающуюся в меня иглу, крепко держащие руки. Они хотят оставить меня в живых. Ужас охватывает меня. Я не буду жить в мире без нее. Вырываюсь. Ищу в траве упавший нож. Еще укол. Темнота.
Серая сцена. Фиолетовые ступени. Китнисс стоит в нескольких шагах от меня. Тетива ее лука натянута, она готова выпустить стрелу. Мгновение – и враг уничтожен. Она не ошиблась. Она выбрала правильную мишень. Вокруг хаос, но мой взгляд прикован к Китнисс. Я точно знаю, что произойдет дальше. Я бегу к ней… но что-то вязкое, сиреневое, липнет к ногам и замедляет движение. Я вырываюсь изо всех сих. Медленно. Слишком медленно. Хватаю ее за предплечье и чувствую лишь клочок оторванной ткани. Хватаю ее лицо обеими руками. Она не вырывается. Пустой взгляд серых глаз. Я впиваюсь губами в фиолетовые от смертельной таблетки губы. Языком грубо проникаю в рот, пытаясь высосать хоть немного яда…. Но его не хватит на двоих. И она уходит. Оставляя меня в мире без нее…
Я держу ее на своих коленях, прижимаю к груди ее безвольно падающую голову, качаю ее, как больного ребенка, и бесконечно долго шепчу три слова. Не оставляй меня. Не оставляй меня. Не оставляй меня… Я люблю тебя… Не оставляй меня.
Меня тормошат, зовут по имени, толкают до тех пор, пока я не начинаю чувствовать физическую боль. Тихий шепот обволакивает меня.
- Прости меня… Я рядом. Я пришла.
Так трудно открыть глаза. Так трудно поверить. Возможно, это сон. И она исчезнет, уйдет в пустоту и снова оставит меня.
Но ее руки до боли сжимают мои запястья. Я медленно освобождаюсь из цепкой хватки снотворного. Сажусь и притягиваю Китнисс к себе на колени. Вся боль, отчаяние, усталость и пустота вчерашнего дня льется из меня потоком слов.
- Не оставляй меня. Слышишь, Китнисс. Не смей оставлять меня. Пожалуйста. Я буду твоим другом. Братом. Соседом. Тем, кем ты захочешь. Только не смей… не оставляй… Не уходи из моей жизни. Потому что я уйду за тобой. Если захочешь, я отойду в сторону, и, как раньше, мы будем встречаться только в пекарне, когда ты придешь обменять добычу на хлеб… Китнисс. Ты слышишь?
- Прости, Пит. Прости меня. Я оставила…, - она запинается, но только чтобы отодвинуться и посмотреть мне в глаза, – я написала записку, что ухожу далеко в лес и надеюсь вернуться к ночи. Но начался шторм, и мне пришлось остаться на ночь. Я не хотела. Не думала… А записку, наверное, сорвало ветром. Ты скулил во сне. Так жалобно. Я же пришла… Прости…
Еще долго она говорит что-то, сбивчиво путаясь в мыслях, но я больше не слышу ее. Я ищу в ее шепоте всего два нужных мне слова. Их нет. Осторожно зажимаю ей рот рукой и медленно отчетливо спрашиваю:
- Ты-останешься-со-мной? - будто со стороны слышу свой холодный обреченный голос. Нехотя убираю руку с ее влажных губ. Пристально, не моргая, смотрю в глаза.
- Я останусь, Пит. Ты слышишь, я останусь тут с тобой. Я никуда не уйду, – сейчас в ее стальных глазах нет ни капли слез, нет ни капли сомнения. Такая же холодная уверенность и сила. – Я останусь.
Она целует меня своими прохладными губами. Сильно, жестко. Как будто ставит печать на свое обещание. Я верю ей - мы оба слишком устали за эти ужасные двадцать семь часов. Притягиваю ее к себе. не позволяя оторваться от меня ни на дюйм. В ответ она обхватывает меня руками, ногами, вжимается в меня, будто хочет, чтобы наши тела склеились. Болезненные тиски ее рук выдавливают из меня пустоту. Каплю за каплей. И я заполняюсь мягким лиловым светом звезд, выглядывающих в просветы среди туч в ночном небе.
Когда я просыпаюсь, солнце давно встало. Вокруг сияет жаркий летний день. Почти так же крепко, как и ночью, меня держат влажные руки Китнисс. Она замечает, что я не сплю. Робко улыбается.
- Привет. Ты давно проснулась?
- Наверное.
- Почему же не разбудила меня? - только сейчас я ослабляю объятия и чувствую мокрую от пота одежду между нами.
- Ты спал. Так тихо. Хеймитч вчера рассказал мне…, - она не будет продолжать. Это и не нужно. В солнечном свете все выглядит иначе… проще. Я целую ее лоб и выталкиваю из постели.
- Пойдем в душ? - ее глаза округляются от удивления. А я невольно смеюсь ее невинности. – Не вместе - сначала ты, потом я. Мы же оба спали в грязной одежде. Хорошо хоть ботинки сняли.
Теперь она улыбается. И снова дразнит меня чистюлей, отправляясь в душ и захватив с собой мою чистую футболку. Я все еще не знаю, как вести себя с ней. Поэтому принимаю решение держаться чуть более отстраненно. Но когда она выходит из ванной, оказывается довольно сложно не пялиться на ее смуглые ноги, выглядывающие из-под импровизированного наряда. Мне срочно нужен холодный душ. И старательное самовнушение.
- Я ее друг. Я ей почти как брат. Я ее друг. Брат, – вода явно недостаточно холодная. Поэтому я намного дольше, чем обычно, бреюсь, скребусь, тщательно вытираюсь. Вспоминаю пронизывающий холод вчерашнего вечера. Хорошо, что она написала записку. Значит, все-таки хоть немного беспокоилась обо мне.
К тому времени, как я, наконец, заканчиваю водные процедуры, Китнисс, полностью одетая, уже шуршит внизу на кухне. Она притащила из дома завтрак, приготовленный Сальной Сэй. Кое-что разложено в тарелки, а остальное она сосредоточенно заталкивает в почти полностью забитую охотничью сумку. Когда она замечает меня, на ее лице расцветает такая теплая улыбка, что я вынужден опять напоминать себе, что мы просто друзья.
- Привет. Куда-то собралась? - мысленно обещаю себе, что никуда ее сегодня не отпущу.
- Не я, а мы. Мы идем в лес, – не допускающим возражения тоном сообщает она. – Что у тебя есть из еды?
Я пожимаю плечами. Вчера я ничего не пек. Может, где-то завалялась двухдневная сдоба. Мы быстро завтракаем. Китнисс роется в моем подвале, извлекая оттуда завалявшийся пакетик печенья и несколько подозрительных булочек. Сообщает, что нас ждет пикник, и для него идеальны именно такие почти сухарики. Я опять смеюсь и обещаю регулярно кормить ее засохшими булками, раз они ей так нравятся. Пока я собираюсь, Китнисс бежит к Хеймитчу и что-то кричит ему в открытую дверь.
- Он ведь тоже за нас волнуется, - виновато объяснят она.
Наконец мы бредем в залитом солнцем летнем лесу. После ночного дождя еще не высохшие капли воды сверкают в изящных паутинках среди высоких, налитых влагой трав. Луг покрыт множеством небольших голубовато-сиреневых цветов, и невероятный аромат чабреца, мяты и розмарина наполняет летний воздух. Мы почти не разговариваем, иногда держимся за руки, но меня полностью поглощает ощущение близости природы, света… Ощущение близости Китнисс. Мы делаем привал на лесной поляне, и Китнисс заставляет меня попробовать подозрительные лилово-черные ягоды. Сама она съела две пригоршни, от чего ее пальцы и язык становятся сиреневыми.
- Ты же доверяешь мне? - спрашивает она, лукаво заглядывая в глаза.
Я удивляюсь, как она спокойно говорит эти слова. Она не специально, она просто не знает, что мне снилось. Я доверяю. К тому же она и так съела слишком много. Если уж есть лиловые ягоды, то только вместе, только поровну… я забрасываю в рот сразу десяток. Немного жмурюсь, но совершенно ничего не происходит. Китнисс удивленно наблюдает за моей реакцией.
- Сегодняшний сон, - объясняю я, – мне снился морник… и ты…
- Я не знала, - выдыхает Китнисс. – Но это не морник, я обещаю. Вот смотри, у меня синий язык и я совершенно здорова.
И для убедительности она старательно высовывает лиловый язык, а потом кружится передо мной, чтобы доказать безвредность ягод. Приступ паники проходит, и я останавливаю Китнисс.
- А ну, покажи-ка еще раз язык, я не запомнил оттенок, это нужно обязательно нарисовать и подарить Хеймитчу, – она смеется, показывает мне нежно-лиловый кончик языка и сообщает, что привал окончен.
Мы долго идем по лесным звериным тропам. Так далеко в лесу я еще никогда не был. То и дело останавливаюсь, слушаю шум стройных сосен, похожий на морской прибой, вглядываюсь в причудливые линии старого дуба на опушке, запоминаю оттенок мха на поваленных деревьях. Китнисс невероятно терпелива, хотя я знаю, что она торопится дойти до цели. Она уже проверила одни силки, и теперь у нас на обед будут три перепелки. Я заставляю себя меньше останавливаться, и после полудня мы выходим из леса.
Перед нами, в чаше из зеленых сосен и елей, мерцает прозрачное лесное озеро. В некоторых местах колючие ветви почти касаются его поверхности, отражаясь в недвижимой глади. Кое-где видны песчаные отмели и небольшие лесные лужайки, залитые солнечным светом.
- Мы пришли, - нарушая тишину, Китнисс подходит к зеленоватой воде, бросает на песок сумку и снимает обувь. – Все чистюли идут купаться!
Я замираю… То ли потому, что не умею плавать, то ли боюсь, что она совсем разденется, и я уже не смогу быть ей братом или другом. Но Китнисс оставляет майку и короткие шорты и с разбега ныряет в озеро. Я медленно расстегиваю рубашку, а в спину уже летит сноп брызг. Ну хоть брызгаться я умею.
Добежав до воды, я окатываю Китнисс шумным фонтаном. Как весело и искренне она смеется… Ее смех проникает в меня, по капле выдавливая фиолетовые частички горечи. Мы дурачимся, словно дети – ловим друг друга на мелководье и роняем во взбаламученную воду. Китнисс в воде проворна, как рыбка. Я же нарочно плюхаюсь неуклюже, стараясь еще сильнее рассмешить ее. Она учит меня плавать, и я тону как можно чаще - лишь бы меня страховали ее гибкие руки. В конце концов, крепко держа ее ладонь, я все же лежу на спине неподвижной звездочкой и рассматриваю голубое небо, пролетающие облака и пушистые теплые сосны.
Мы обедаем приготовленным на огне мясом, а потом просто валяемся в обнимку в душистом разнотравье. И время течет так медленно, что мы не замечаем приближения вечера.
- Мы можем остаться тут навсегда? - шепотом спрашиваю я.
- Нет, - отвечает с улыбкой Китнисс. Я не успеваю расстроиться, как она продолжает: - Навсегда нет... но на одну ночь можем. Тут есть небольшой домик. Раньше мы часто приходили сюда с отцом, здесь я встретила Бонни и Твил. И вчера я приходила, чтобы привести дом в порядок, – полушепотом заканчивает она.
- Похоже, у меня нет выбора, - наигранно сердито замечаю я. - Уже почти вечер и домой мы дойти не успеем, так ведь?
Китнисс весело кивает.
- Там не так уж грязно, чистюля. Тебе понравится.
Я молча киваю. Я не доверяю сейчас своему голосу. Мне понравится жить в любой дурацкой хижине в этом лесу, если рядом будешь ты. Я готов спать на земле, в траве, где угодно, если твои руки будут обнимать меня.
- Мне понравится, - эхом отзываюсь я.
Неожиданный ветер поднимает рябь на гладкой поверхности озера. Китнисс внимательно вглядывается в небо и тянет меня подняться на ноги.
- Быстрее. Сейчас польет.
Мы поспешно запихиваем в сумки остатки еды, набрасываем одежду и бежим вокруг озера. Расстояние небольшое, но ветки елей местами спутаны так прочно, что нам приходится наклоняться и переходить на шаг. Куртка Китнисс слишком тонкая, я заставляю надеть поверх мою, сшитую из непромокаемого капитолийского материала. Порывы пронзительного ветра приносят первые по-осеннему холодные крупные капли - и уже через несколько минут мы пересекаем большую поляну под проливным дождем, застилающим глаза.
- Град, – кричит сквозь потоки воды Китнисс, – может начаться град!
Когда мы выбираемся из леса на опушку, прямо к небольшому бетонному домику, ее предсказание сбывается. Несколько секунд, пока Китнисс возится с крючком на двери, я стою под суровой атакой разбушевавшейся стихии. И хотя льдинки редкие и совсем мелкие, кожа под рубашкой чувствует их острые холодные уколы.
Как ни странно, в крошечном домике совсем сухо, и воздух еще хранит тепло уходящего летнего дня. Китнисс снимает куртку, ее футболка почти сухая.
- Раздевайся. Скорее! – она тормошит меня, увидев мое оцепенение. – Ты совсем синий, нужно снять мокрое, иначе заболеешь.
Лишь после ее слов я замечаю, что меня бьет крупная дрожь. Непослушными руками стягиваю вымокшую насквозь рубашку. Ловлю на лету плед, который Китнисс достала из старого шкафчика, и заворачиваюсь в него, как первобытный человек в шкуры животных. Тщательно выкручиваю и снова надеваю брюки. Раз уж помогать мне не разрешили, послушно усаживаюсь на мягкую подстилку у небольшого камина. Все еще дрожа, осматриваюсь. В доме нет ничего, кроме низкого столика, маленького шкафа и узкой деревянной скамейки. Разбитые стекла окон тщательно заклеены, возле камина лежат сухие дрова, внутри висит котелок с водой. Вокруг нет ни пылинки, не считая кучи нашей мокрой грязной одежды у входа. Выходит, она действительно убирала тут вчера.
Пока я устраивался, Китнисс уже разожгла огонь, поставила греться воду в большом котелке, и теперь оценивает ущерб, нанесенный нашим съестным запасам. Остатки мяса целы. И каким-то чудом не намокли бедные черствые булочки. Пока Китнисс делает ревизию, я задумчиво смотрю на ее влажные волосы, небрежно заплетенные в привычную косичку, на успевшую высохнуть после купания майку и короткие шорты. Никогда не позволял себе так открыто разглядывать ее сильные стройные ноги, покрытые сетью лиловых шрамов, ее точеные бедра, ее тонкую талию. Но сейчас мне так холодно, что я забываю вовремя отвести глаза – и, скользя голодным взглядом по гибкой спине, тонким смуглым рукам и изогнутой шее, не могу оторваться от этого восхитительного зрелища. Не замечая моего осмотра, Китнисс проходит мимо меня к огню, чтобы разогреть позавчерашнюю выпечку. Теперь я вижу ее освещенное пламенем лицо, ямочку на шее, упругую грудь, два маленьких темных холмика, упирающихся в тонкую ткань майки…
Одна из булочек падает в камин, я вздрагиваю и прячу взгляд, мысленно обзывая себя самыми жестокими ругательствами. Если бы не эта неловкость, я бы съел Китнисс...
- Не обожгись, - сдавленно прошу я, но Китнисс уже опускается рядом со мной на подстилку, держа в руках мою дымящуюся жаром спасительницу.
- Давай поешь, они теплые, так быстрее согреешься, - она протягивает мне булку.
- Это не самый лучший способ согреться, - возражаю я, раскрывая свое сиреневое одеяло-палатку.
Она понимающе кивает головой и залезает в мое убежище. Вручает мне поджаренные на огне булочки, некоторое время мостится, усаживаясь в пол-оборота между моими коленями. Чуть вздрагивает при соприкосновении теплой кожи с холодной мокрой тканью брюк. Спиной опирается на мою согнутую ногу, касается моей груди теплым обнаженным плечом.
- Только в медицинских целях? – спрашивает она.
- Исключительно в медицинских, - в тон ей отвечаю я, отдавая булки и обнимая ее. – Они с изюмом, а я терпеть не могу изюм.
Она смеется и спрашивает, зачем я их готовлю.
- Для Хеймитча и Сальной Сэй, – Китнисс деловито выковыривает из булок изюм и ест его сама, вкладывая мне в рот сладкие кусочки хлебной мякоти. Я молча жую, рассматриваю странный узор тоненьких лиловых жилок и шрамов на ее шее, руках – и чувствую, как ее тепло согревает мое тело и изгоняет последние капли ночного мрака из моей души. Булочки закончились, и Китнисс мягко растирает мои все еще холодные руки, плечи, грудь. Постепенно ее старательно-медицинские движения замедляются, и взгляд скользит по моей коже, по линиям странного узора моих лиловых отметин. Мы так похожи. Печальные дети, лишенные детства, одинокие подростки, лишенные дома, покалеченные взрослые, навсегда лишенные спокойного сна. Страшное прошлое записано огнем на наших телах.
Огонь.
Сейчас он дарит мне спокойное тепло. Я разжимаю сцепление рук и пальцем провожу по лиловой линии огня на руке Китнисс. Не поднимая глаз, она тоже исследует меня легкими, как крылья бабочки, касаниями, очерчивая шрамы на моем плече, шее… слегка отстранившись, мягко проводит по каждому изгибу, по каждой полоске на моей груди, осторожно опускаясь пальцами к животу. Китнисс Эвердин, что же ты делаешь со мной? Разве я для тебя не просто друг или брат?
От ее прикосновений я горю. Горю изнутри. Но этот огонь не уничтожает, он исцеляет, восстанавливает меня. Легко целую ее мягкие, сиреневые от вечернего света губы, и теперь уже я рисую узоры на ее коже. На хрупком плечике, с которого спала лямка от майки, на руке, лежащей на моем бедре. Мои пальцы дрожат на открытой коже ее шеи, медленно опускаясь к груди. Она поднимает на меня наполненный пламенем взгляд, и я жадно впиваюсь в ее податливые губы.
Я ей не брат. Кого я хочу обмануть. Я люблю ее. Мечтаю о ней. Хочу ее. Так давно. Так сильно. Она должна быть моей, только моей. Навсегда. Навечно.
Поцелуи больше не насыщают. Китнисс так сильно прижимается ко мне горячим, жаждущим ласки телом, что под ее напором я опускаюсь на спину, тяну ее за собой. Между нами лишь тоненькая ткань ее майки, моих брюк. И хотя я не вправе посягать на большее, все внутри меня скручивается в тугой узел желания. Китнисс почти кусает мои губы, ее пальцы скользят по моему животу, вызывая почти болезненные всплески наслаждения. Я сгибаю ногу в колене, усиливая трение между нашими телами, и по ее телу проходит волна дрожи, передаваясь мне. Наши шрамы складываются в единую картину, мы растворяемся друг в друге, и с искрами от камина взлетаем к лиловому небу...
Так тихо, так спокойно. Медленно текут мысли. Будет ли у нас настоящая, абсолютная близость? Ведь Китнисс так боится беременности. Согласится ли она стать моей женой? Ведь она так боится замужества. Сиреневый дождь успокаивающе стучит по крыше, и ветер поет колыбельные в сосновом лесу. Я не могу заглянуть в будущее. Но одно я знаю точно.
Многие думают, что шрамы – это следы жестоких ран. Но они заблуждаются. Наши шрамы – это следы исцеления.
Я зарываюсь лицом в ее пахнущие лесом и травами волосы, на несколько мгновений обнимая Китнисс крепче… пытаясь замедлить время. Сейчас мы поднимемся и выпьем горячего травяного чая из чабреца и мяты. Высушим мокрые вещи. Будем и дальше делать простые привычные дела. Но сегодня, в этом маленьком, залитом сиреневыми отблесками заката домике, нас соединяет что-то более крепкое, чем дружба, что-то более сильное, чем боль и страх.
Лиловые. Шрамы. Исцеление.
