Мертвые под водой

Глава 6

6
***
Во вторник вечером я иду в библиотеку. Учебный год почти закончился, поэтому сегодня сюда набилась уйма народу. По большей части они бестолково толкаются между стеллажами, точь-в-точь как кучка деревенщин, оказавшихся в лондонском универмаге. Я обошел белобрысого гриффиндорца, который встал посреди прохода и нерешительно тянул руку к толстой книге на полке, будто боялся, что она цапнет его за пальцы. «Бывал бы ты здесь чаще, – думаю я, – то знал бы, что те книги, которые могут укусить, хранятся в другом месте».
На завтра нам задали сделать доклад по нумерологии. Надо проанализировать собственное имя, переведя буквы в числа, потом сложить и, получив результат, расписать свой характер и свое будущее. В принципе, все нужные для этого дела таблицы я мог бы найти в учебнике. Обычно, когда в конце года в библиотеке не повернуться от студентов, решивших исправить свои оценки, я делаю уроки в своей комнате. Не люблю бестолковую суету. Но этим вечером у меня важное дело в Лондоне, а из школы я смогу улизнуть только после ужина. Спасибо всяким дурацким правилам и тем, кто их придумывает. Сейчас мне нужно отвлечься от муторного ожидания. В одиночестве это получается плохо, поэтому я пришел сюда и уселся, несколько в стороне от всеобщего столпотворения. Студенты в основном топтались рядом с книгами по заклинаниям и зельям, эти предметы сдавать сложнее всего.
Успокаивающе горит зеленая лампа, и, хотя свет волшебный, она напоминает о маггловском мире. Я достаю тетрадь и учебник по нумерологии. Хотя на каждом столе стоит табличка призывавшая соблюдать тишину, рядом то и дело кто-то забывается и повышает голос. Это мешает сосредоточится, впрочем вру, шум тут не причем, просто мне совершенно не хочется выискивать тайный смысл своего имени. Я его ненавижу.

***
О чем только думала мать, когда назвала единственного сына в честь двух мужчин, всю жизнь вытиравших об нее ноги? Неужели она была настолько тупа, что не смогла придумать ничего лучше? Промолчала бы тогда. Я бы с удовольствием стал очередным Джоном Брауном, Биллом Смитом или Томом, как-нибудь там, лишь бы не Риддлом. А так, мое имя - еще одно назойливое напоминание о прошлом, от которого я мечтаю избавиться.
Но я совсем не злюсь, когда Инесс зовет меня Томом, впрочем, с ней все по-другому. Как-то я вычитал в книжке про тайфуны – это чертовски сильные тропические ураганы. Они могут в один миг снести целую деревню, будто карающая длань Господа. Но в самом центре тайфуна стоит абсолютная тишь, это место поэтически называют глазом бури.
Так вот, не знаю, как описать это чувство, но мне кажется, что страшный сумасшедший ураган по имени «Ненависть» вертит мою душу как щепку. И только когда я нахожусь рядом с Инесс, стихия успокаивается. Это не значит, что ураган прошел, или я сумел сбежать, тут я себя не обманываю. Это всего лишь глаз бури.

***
Пейзаж за окном притягивает взгляд, день сходит на нет, и темнота медленно наполняет собой мир. В детстве я не боялся темноты, наоборот, мне нравилось бродить по приюту, когда все спали. Днем там была скука смертная, но ночью все менялась. Эти изменения пугали и в тоже время завораживали. А тайная власть над спящими приводила в восторг. Я мог делать все что угодно, быть кем угодно, и пока все мирно ворочались в своих кроватях, весь мир принадлежал мне. Бесценное сокровище для мальчишки, которому приходилось делиться всем еще с 80тью сиротами.
Я и сейчас дорожу возможностью побыть в одиночестве и все еще люблю ночные прогулки. А началось все из-за матери. Когда мне было шесть, одна из воспитательниц рассказала мне, что моя мать умерла здесь, в приюте. Дальше последовала обычная чушь про жизнь на небесах, ангелов и райские сады, но я уже тогда твердо верил, если тебе кто-то по-настоящему дорог, то ты ни за что его не оставишь. И тем более, не променяешь на скучные беседы с ангелами и прогулки по облакам. Потому я и начал бродить по ночам – мечтал повстречать в приютских коридорах призрак матери. Потом втянулся. И как же мне доставалось за постоянные опоздания на завтрак!
Меропу я так и не встретил. Говорят, призраки стараются быть с теми, кого они любили при жизни, а значит, она наверняка отиралась рядом с моим папашей. Но теперь, это все не имеет значения, у меня есть Инесс. И все у нас будет хорошо, если сегодня вечером я решу одну маленькую проблему.
Темнота прижимается вплотную к оконному стеклу. Кажется, что окружающий мир исчезает, и в этом есть доля правды. Он будто выскальзывает из-под людской власти, мы ведь не можем контролировать то, чего не видим.
В прочем это все лирика, а доклад к моей большой печали сам себя не напишет. Со вздохом я беру перо и принимаюсь за работу. На то, чтобы накропать 12 страниц из требуемых 20ти, времени уходит немного. Наш профессор любит длинные вступления и постоянное цитирование учебника. На первых 5 страницах я расписываю, какая замечательная наука нумерология, скопировав с небольшими изменениями пункты 1, 2, 3 из параграфа 1 и пункты 1 и 5 из параграфа 2. Следующие 7 страниц занимает вольное изложение параграфов 4 и 9 все того же учебника. Там, как раз, доказывалось, что нумерология не только чудесная, но и весьма точная наука, в доказательство чего приводилась уйма фактов. От фактов наш профессор всегда приходит в ребячий восторг.
Теперь следовало перейти к главному, вместо этого я отложил перо. Сама идея, что мое никчемное имя может влиять на судьбу, раздражает меня до зубного скрежета. Будто Марвало Гонт и Томас Риддл-старший, чтоб ему в аду сгореть, сговорились и теперь из могилы указывают, как мне жить. По-моему все это бред, имя ведь не клеймо, захотел - поменял, захотел – оставил, с судьбой такую шутку сыграть сложнее.

***
В метрике я записан как Томас Марвало Риддл. Если наша директриса миссис Коул вызывала кого-нибудь к себе в кабинет, то всегда обращалась к нему полным именем. Когда меня называют Томасом Марвалом Риддлом, у меня перед глазами появляется ее красноватое лицо, обрамленное пегими кудряшками, с серыми, влажно поблескивающими, глазенками. Перед тем, как начать распекать провинившегося, она всегда выдерживала паузу, а красноватые пальцы перебирали листы личного дела. И чем дольше она молчала, тем строже поджимала губы. Это был ее специальный педагогический прием. Коул думала, что так она заставит нарушителя быстрее признать свою вину. Но я не могу припомнить, чтобы ее прием хоть на кого-то подействовал.
Даже самые мелкие из нас знали, что личное дело нужно директрисе для того, чтобы не забыть, как зовут ее посетителя. Выпивать она начинала с утра, и это тоже ни для кого не было секретом, разве, что для грудных младенцев. К обеду, Коул уже с трудом отличала одного ублюдка, скинутого на ее попечение, от другого. А к вечеру, она уже не видела особой разницы между луной на небе и собственной задницей.
Поэтому директрису никто не принимал всерьез, но у нее была незаменимая мисс Мэндлворт. Вот кого дети боялись больше, чем всех подвальных, чердачных и подкроватных монстров вместе взятых!
В приюте нас часто пороли, не говоря уж о том, что взрослые вечно орали на детей, так они вымещали злость на свою убогую унылую жизнь. Я это прекрасно понимал, потому что тогда не умел строить ментальные барьеры, за которыми можно спрятаться от этого чертого понимания.
Но мисс Мэндлворт была другой. От холодной ненависти, которая пряталась внутри этой женщины меня бросало в дрожь, хотя даже тогда, я был не из пугливых. В приюте ее называли Пика, не знаю почему, но к карточной масти это точно отношения не имело. Мисс Мэндлворт не была брюнеткой, она даже смуглой не была – обычная блондинка с плоским невыразительным лицом. Увидишь такую на улице, и не подумаешь, что она убийца. Впрочем, нашей Пике всегда удавалось обставить дело так, что доказать что-либо было невозможно. Да и кто бы стал этим заниматься? Если дети не нужны собственным родителям, кому они вообще нужны?
Одного мальчишку Пика отправила во двор в мокрой одежде, он подхватил пневмонию и умер. Еще одна девчонка Кэтти умерла от заражения крови. Она была очень неуклюжей и однажды упала, очень неудачно распоров себе руку об какую-то дрянь. Все подумали, что в этом причина ее смерти. Мэндлворт заподозрил только я один, да и то, лишь потому что видел все в ее мыслях. Когда легилимент попадает в чужое сознание, оно опутывает его будто паутина. Оно пожирает твой разум и запросто можно потерять себя. Поэтому среди легилиментов много сумасшедших.
В тот день в коридоре Пика всего лишь прошла мимо, но меня захлестнула волна ее радостного возбуждения и предвкушения жестокой расправы. Я будто бы своими глазами видел, как она зашивала рану Кэтти грязной ржавой иглой. В комнате еще находилась мисс Ринкли, наша самая молоденькая воспитательница. Она боялась вида крови и отошла к самой двери. Кетти побледнела, будто покойник, лицо ее было мокрым от слез, а из нижней губы сочилась кровь. Она закусила ее до боли, потому что боялась закричать в присутствии Мэндлворт. И последнее, что я почувствовал, перед тем как потерять сознание, так это чувство выполненного долга, которое испытала Пика, сделав последний стежок. Оно обожгло меня как молния.
Не знаю наверняка, виновата ли эта свихнувшаяся тварь в смерти Кэти или нет, но одно я знаю точно, ей нравилась то, что она делала. Помню, как-то Пика сказала, в прошлом веке из 1000 подкидышей выживали лишь единицы, а в ее голосе слышалась явная тоска по тем славным временам.
Еще помню, она придумала для нас особое наказание. Того, кто нарушал правила, сажали в специальный ящик. Он был сделан таким образом, чтобы ребенок не мог ни сидеть, не выпрямиться в полный рост, только скрючится, как чертова креветка. Через пол часа мышцы деревенели и ты не чувствовал, ни рук, ни ног. Воздуха не хватало, духота стояла жуткая. Уснуть было невозможно, только ненадолго провалится в липкое, тяжелое забытье. Ночь становилась бесконечно длинной, она могла вместить целый год обычных дней, проведенных на свободе.
Когда утром Пика открывала свой ящик и выпускала пленника на волю, он даже не пошевелится. Потом все тело болело так, будто тебя избивали, с особой жестокостью, не одни сутки.
Однажды, она как раз тащила меня к своему ящику, не помню, в чем именно я провинился. Впрочем, из 5000 дней проведенных мной в приюте, подавляющие большинство носило название «День, когда Тома Риддла наказали за его очередную ненормальную выходку».
В ящик я не хотел, уж лучше розги. И тут, когда мы уже почти подошли к ее кабинету, из моей груди вырвалась какая-то сила. Со страшным звоном вылетели стекла в окнах, лампы в коридоре разлетелись в дребезги, один из осколков попал Пике в глаз. Нас тряхнуло, будто здание неожиданно решило подпрыгнуть. Я не удержался на ногах и упал, поранив коленку об острый осколок стекла. Мэндлворт тоже грохнулась и теперь сидела на полу, прижав ладонь к лицу. По ее щеке бежала струйка крови.
Тогда я не знал, что это все магия, моя магия, но со временем разбивающиеся стекла, летающие предметы и двери, которые захлопывались сами по себе, стали в нашем приюте привычным делом. Магия - удивительная вещь. Я будто сижу внутри огромного страшного монстра и управляю им, как марсиане из «Войны миров» управляли своими треножниками.
После того случая Пика исчезла, говорили, что глаз ей пришлось удалить. Не знаю что с ней стало, может отправилась изводить детей в другом месте. Но жаль, что она тогда не сдохла.
С жизнью в приюте покончено, теперь я взрослый. Но с воспоминаниями нельзя покончить, они ничто, лишь тени, и все равно причиняют боль. Всякий раз, когда думаю о родителях, вспоминаю приют и свое одиночество. Магия - удивительная вещь, но тем, кто родился в обычном мире, приходится слишком дорого за нее платить.

***
Я отгоняю воспоминания прочь, в моей новой жизни нет места прошлому. Кажется, в библиотеке стало тише. Взгляд на часы подтверждает мою догадку – скоро ужин. Я решаю сделать последнюю попытку и на чистой странице старательно вывожу - Томас Марвало Риддл. Без всяких подсчетов ясно, у человека с таким именем не будет хорошей судьбы. От напряжения я слишком сильно нажимаю на перо, и оно царапает бумагу.
Некоторое время я разглядываю написанное, а потом мне в голову приходит забавная идея поиграть в анаграммы. Я переписываю буквы своего имени в алфавитном порядке, теперь от Томаса Марвало Риддла не осталось и следа. Первые варианты нового имени никуда не годятся, но занятие увлекает, будто я и вправду переписываю свою судьбу, всем богам назло.
Страница заполняется перечеркнутыми словами и места почти не остается, но тут я, наконец, составляю то, что нужно. Имя Волдеморт мне нравится, правда, остаются лишние буквы, и я безжалостно выбрасываю «а» и «с» от Томас и тогда получается целая фраза: Я – Волдеморт.
Я открываю новую страницу, поворачиваю тетрадь горизонтально, и пишу на всю страницу: «Я – Волдеморт». Надпись будто притягивает взгляд. У человека с таким именем нет прошлого, нет сожалений и страхов, и лица у него тоже нет, как у самой смерти.
- Волдеморт, – произношу я вслух, и мне нравится, как оно звучит. Таким именем можно и проклинать, и клясться.
Надпись начинает светиться, я удивленно моргаю и спешно отвожу взгляд. Но уже поздно. Пролистав тетрадь, я обнаруживаю, что на всех чистых листах отпечаталось слово Волан-де-Морт, оно же красовалось и на темной поверхности стола. Я оглядываюсь, проверяя, не видел ли кто вспышку моей магии. Все уже ушли. Хорошо. Не хочу ссорится с библиотекарем, он нормальный старик. Книги ценит больше, чем людей и всегда готов помочь одержимым библиофилам вроде меня.
Замечаю, засиделся в библиотеке дольше, чем следовало, поэтому доклад пришлось отложить на завтра. Взмахом палочки стираю из тетради все ненужное. Теперь очередь стола, но почему-то рука замирает над узкими острыми буквами, темными, будто начертанными углем. В них нет особого смысла, рано или поздно, завхоз все равно уберет надпись. Но я оставляю все как есть, и, кинув учебник с тетрадью в сумку, отправляюсь ужинать.


Эсперанта, спасибо за теплые слова, они очень меня порадовали. Так же спасибо всем читателям. Если у вас есть вопросы или возражения по поводу фанфика в целом и его героев – пишите, ваше мнение для меня очень важно.
И, конечно, если уж пошла такая пляска, нельзя не сказать спасибо Виоле, моей бете – она самая лучшая )