Долг и Любовь

Глава 5

— Не рычи.

Кендрик, уже привычно расположившийся где-то под боком, с усмешкой смотрел на пыхтящую невесту и игриво ущипнул еë за ляжку. Миа на игрища свихнувшегося от спермотоксикоза подростка не поддалась, с остервенением набросившись на эссе по трансфигурации. Она училась в школе Мерлин знает когда и благополучно позабыла большую часть того, что им полагалось знать. А ведь впереди были ЖАБА, которые она в своë время сдала очень даже неплохо! Так что Моринн Пруэтт днями и ночами сидела в библиотеке и проклинала всех, кто имел глупость над ней насмехаться.

Впрочем, идиотов не было. Все в Гриффиндоре сразу заметили, что «рыжая парочка» больше не вместе, а у Пруэтт появились помолвочное кольцо и вечно слоняющийся поблизости Нотт — родной факультет был убеждëн, что Моринн «хоронит в книгах своë разбитое сердце», и еë старались не трогать. Это было к лучшему — она действительно не хотела пересекаться с Артуром или обсуждать детали этого лета. Ну, а Кендрик возник на этих занятиях стихийно, и теперь коварно использовал предлог помощи с учëбой, чтобы к ней приставать.

Чужая рука всë настойчивее кружилась в районе еë ляжки, и стало ясно, что нормально поучиться уже не получится. Подумав, что перерыв не помешает, Миа отодвинула трансфигурацию и откинулась назад, сразу же угодив в чужие руки. Какой же он тактильный, Мерлинова борода! Это особенность Кендрика, или все подростки постоянно нарушают чужое личное пространство?

— Сколько у нас времени? Давай сразу засечëм, чтобы не получилось, как в прошлый раз.

На самом деле их отношения были довольно странными, и, казалось, оба не понимают, что с этим делать. Как правило, Кендрик легонько приставал к Моринн, а потом изо всех сил пытался оставаться в рамках приличий, в конце концов просто сбегая в сторону ближайшей уборной. И он действительно никогда не делал ничего слишком «откровенного» и вовремя возвращался в реальность, чем заработал себе ещë несколько очков.

А вот Моринн Пруэтт, по еë собственному мнению, вела себя совершенно неправильно.

Наверное, это было глупым оправданием, но в прошлом Молли Уизли всегда стремилась к близости с супругом в моменты сильного волнения или сложных периодов в жизни. Возможность обнимать его, слушать нежную ерунду, сцеловывать веснушки и валяться на широкой груди странным образом успокаивала, а потом в голову приходили хорошие, дельные мысли. И чем хуже им жилось, тем сильнее ей хотелось прижиматься к Артуру, флиртовать с ним и выделывать что-нибудь эдакое.

И совершенно логично, что в момент, когда Моринн Пруэтт переживала настоящий жизненный кризис, ей безумно хотелось нежности и чужого тепла, а единственным доступным источником был проклятый Кендрик Нотт. Конечно, перекладывать «вопросы нравственности» на несчастного подростка было ужасной идеей, но Моринн немного срывало крышу — и в последний раз их обжимания чуть не закончились фатально с точки зрения нравственности.

Видимо, Нотт тоже вспомнил об этом неловком инциденте, и его игривый настрой сменился смущением. Он отстранился, прикрыл рот рукой и начал смотреть куда угодно, но только не на невесту.

— Знаешь… В общем, я написал отцу. Спросил, есть ли способ как-то… Ну… Не оскорбительно изменить последовательность брачных ритуалов, раз уж мы всë равно скоро поженимся. Вот.

Моринн с восхищением посмотрела на Кендрика, невольно завидуя тому, что он мог просто взять и написать отцу о такой пикантной ситуации. Видимо, Нотт-старший, при всех его политических взглядах, был действительно хорошим отцом. Интересно, писали ли Артуру их сыновья с подобными вопросами? Почему-то Моринн казалось, что нет. Джинни тоже не особо распространялась о своих романтических чувствах — возможно, потому что Молли прочитала ей лекцию о вреде ранней беременности, когда девочке было четырнадцать, и с тех пор регулярно подбрасывала защитные зелья — и впервые «посекретничать» им удалось уже после войны.

Сама Моринн никогда не обращалась к родителям по личным вопросам — с отцом она ругалась, а мать была мягкой, покорной и пугливой женщиной, полностью подчинëнной своему мужу, и еë советы совершенно не соответствовали Пруэттовскому характеру единственной дочери.

А вот Кендрик Нотт вполне мог написать отцу такое письмо — и, кажется, для него это было обычным делом.

— И что он сказал?

Нотт смутился ещë сильнее.

— Ругался. Много и долго, пока я его уламывал. В итоге пообещал подумать, но какой-либо ответ даст только после того, как лично пообщается с тобой. Так что мы можем съездить ко мне в Самайн. Познакомишься с родителями, обсудите всякие свадебные моменты, и, может, он что-нибудь придумает.

Это было так абсурдно, пошло и невинно одновременно, что Моринн не удержалась от смеха. Рано или поздно ей действительно придëтся познакомиться с семьëй своего жениха — конец октября подходил для этого не лучше и не хуже любой другой даты.

А ещë в письме, которое Моринн получила в ответ на просьбу о встрече с Альбусом Дамблдором, фигурировало Рождество — и все остальные дни не имели никакого значения.

— Конечно, Кендрик. Пусть это будет Самайн.