Глава 7Это текст-реакция на одну пустяшную в своей тоскливости новость. Поклонники Пратчетта поймут.
Название: Здесь я был
Автор: almond_land
Рейтинг: G
Жанр: ну… это не ангст. Не юмор. Не драма. Дальше будет много «не».
Размер: мини
Тип: джен
Примечание: написано на конкурс "Свобода слова" на дайри по заявке: "Писатель, непризнанный гений, допивается до белой горячки, и в бреду к нему приходят собственные персонажи. Появляется один, основной, идеал писателя, и тот не выдерживает и бежит в психушку сдаваться. От белочки его лечат, но персонаж никуда не исчезает, оказывается вполне реальным. Хочется что-нибудь ангстовое и с ощущением погружения в мир психа. Тип неважен, можно вообще гет". Заявка исполнена частично.
Я - не непризнанный гений. Я – гений всенародно любимый. К народу относилось не так много людей, но это едва ли что меняет. Как зловредно говорит мой редактор – главное форма, а не содержание. На обложках моих книг белыми буквами по черному значится «…распродается миллионными тиражами», и кто я такой, чтобы с этим спорить? Мои книги не читают в метро. Их не носят в рюкзаках вместе с помятыми завтраками и забытыми носками, не качают на айподы и ридеры. И даже бабушкам своим не дарят. Мои книги смутно предполагают, что на свете есть такая штука как читатель. Иногда они его даже находят.
Я пишу много, по паре-тройке книг в год. Узнав об этом, настоящий писатель брезгливо скривит губы, потому что всем известно, что шедевры не любят спешки, и штамповочно-лихорадочный характер свойственен чему угодно, но не шедеврам. Принято, чтобы писатель в муках вынашивал роман лет этак десять, потом года три его писал – а уж дальше, как дело пойдет. Может быть, роман станет легендой на века, а может быть, потребуются такие модные сейчас сиквелы. После автору остается лишь томно выпускать дым в диктофон репортера и вздыхать: «Это роман всей моей жизни, роман вымученный. Я вложил в него душу. Полюбуйтесь». И все кивают друг дружке: «Вот писатель, вот талант. Талантище!»
Определенно, что вы, что вы, быстрая и качественная работа считается дурным вкусом.
Никто не верит, когда я говорю, мол, ребята, все, через месяц шедевр будет готов, приходите, забирайте. Меня не принимают всерьез. «А, - многозначительно поднимают брови они, - состряпаешь романчик. Ну, давай, давай». Мои книги называют романчиками. Обычно на этом месте я иду к балкону и всерьез думаю, а не выброситься ли.
Теоретически такая вещь как признание существует. Витает где-то в воздухе, аморфная и незримая, выбирает себе возлюбленного. Хотя… это не выбор, ни в коем разе, ибо руководствуется признание не талантом или усердием, а капризом. Тыкнет пальцем в какого-нибудь обормота, наречет своим возлюбленным, а затем упадет на него, накрывая коконом, блестящим, красивым и прочным вдобавок, чтобы никакие укусы людской зависти счастливчику были не страшны.
Я не жду, что признание когда-нибудь выберет меня. А вот мой редактор все надеется – даже странно. Я это к тому, что мужчины обычно чувствуют себя состоявшими в жизни, если в них верят их женщины. Мой редактор верит в меня. А жена не верит вовсе. Странно то, что это один и тот же человек. Линн, моя жена и мой редактор, с упрямством, восхищающим меня, когда я об этом задумываюсь, верит в меня как писателя, но считает, что как человек я в жизни абсолютно ничего не достиг. Она так и противопоставляет – человек и писатель. Человек живет на одном полюсе, занимается своими делами, растит детей и стрижет изгороди, писатель – на другом, обитает где-то на бескрайних просторах своего выдуманного мира, где в лучших друзьях у него – твари, никогда не покидавшие пределов его сознания. Что-то типа шизофрении, только должным образом приглаженной, утыканной суперобложками и приносящей неплохой доход.
Кстати, о доходе. Если бы мои книги продавались… так скажем,
массово, я бы давно бросил работу журналиста. Но так как меня покупали в основном отщепенцы общества, из тех извращенцев, кто хотел получить от книги все сразу: удовольствие вкупе с воспитанием, об этом и речи не шло.
Я писал романы. Можно назвать их философскими, но в основном это был не слишком оригинальный юмор, претендующий на глубину мысли. Я бы ограничился тем, чтобы назвать всё заметками и наблюдениями, поданными так, чтобы не обидеть тех, кого замечали и за кем наблюдали. Это была серия романов с одними и теми же кочующими персонажами – персонажами настолько самостоятельными, что каждый из них пробирался в только начатый роман, забирался в него с ногами, разваливаясь на кушетках и креслах, и начинал нагло подмигивать мне из-под надвинутых шляп. В итоге, мне приходилось как-то уживаться с этой толпой, делая отсылки к прежним и будущим романам, прокладывая стежки и торные дороги одному, другому, третьему, и придумывая кучу деталей, предварительно посоветовавшись с каждым из них. Не удивительно, что я так много сочинял. Писать как-то иначе мои персонажи мне бы просто не разрешили.
Был один персонаж – особенный. Увы, намного больше остальных. Вписывая его в каждый свой роман, я иногда жалел, что выбрал для своего творчества жанр сказки, который Линн скромно ретушировала под более современное «юмористическое фэнтези». Персонаж был сказочным. В нашем мире его прототипа не существовало. Честно – не потому что для него невозможно существовать в нашем мире, очень даже наоборот – возможно. Просто я не думал, что мир с логично-депрессивным типом мышления подходит для возможности его существования. Очень зря, что не думал.
- Здесь у вас сыровато, не находишь?
Я резко отрыл глаза. Стояла глубокая ночь; разбросанные на полу листы черновика моего нового романа вяло ворошил прокравшийся в открытое окно ветер. Я опять заснул в неудобном кресле – сто лет как собирался купить себе нормальную солидную кушетку, а это недоразумение отдать в жадные лапы старьевщиков. Но пока я не закончу свою самую последнюю книгу, от кресла я не избавлюсь, - мне казалось, что от него зависит, насколько удачным будет мой новый роман. Глупо, но когда я пишу, сидя в нем, герои выходят объемнее.
Пока я недоуменно таращился на засветившийся монитор ноутбука, голос, что меня разбудил, невозмутимо продолжал:
- Сыровато и темновато. Холодновато. Я бы не отказался от чашечки кофе. Два куска сахару, пожалуйста.
Мне пришлось повернуться вместе с креслом.
Низкорослый и толстый сатир, которого я, бог весть по какой причине, сразу опознал как Бога тишины, скособочившись, присматривался к настольной лампе.
- О боже…
- Да, спасибо, а то я забыл поздороваться – привет.
- О боже…
- Да-да, - Бог тишины нетерпеливо качнулся с пятки на носок. Учитывая то, что ноги у него заканчивались копытами, это было занятным зрелищем. – Ты готов? Оделся, побрился, обулся? Учти, путь неблизкий, потому рекомендую не брать много вещей – все равно по дороге все выкинем. Могу я надеяться на чашку кофе? Возьми с собой пару шерстяных носок, они всегда пригодятся.
Мои пальцы приросли к ноутбуку. Я сидел в кресле, а передо мной мой вымышленный Бог тишины давал советы. И, кажется, его советы предназначались мне. Но…
- Послушай, у меня еще много дел. Не хочу на тебя давить, но, думаю, нам пора.
- Кто ты? – прохрипел голос. С удивлением, я понял, что голос принадлежал мне.
- Ну и ну! – сатир всплеснул пухлыми руками. – Чего-чего, а вот этого от тебя не ожидал! Ты ведь меня выдумал! Если тут кто и должен спрашивать, кем этот кто является, так это вовсе не ты, а я.
- …!
- Да-да, - подтвердил он.
- Но как такое возможно…
Бог тишины грубо перебил меня:
- Ты идешь или нет?
- Куда?
- Со мной.
- Куда с тобой? – это уже становилось интересным.
- Ты совсем больной, да?
- Но…
Бог тишины, подперев руки в лоснящиеся бока своей обтянутой тогой тушки, смотрел на меня строго и внимательно.
Он не должен быть таким. Я потряс головой. Мой Бог тишины был грозным и высоким, он скользил по безжизненным полям, и за ним вились мрачные тени исстрадавшихся душ. Его одежды были темнее самых гнусных помыслов, он не знал жалости и прощения, как не знал несправедливости и лжи, он проливался смердящим дождем, утоляющим жажду страждущих, он нес долгожданный покой и тишину. Я назвал Смерть Богом тишины.
Как бы то ни было, я попробовал взять ситуацию в свои руки.
- Что происходит? - тихо спросил я. - У меня галлюцинации? Белая горячка? Нет, сегодня я не пил, я точно помню, ведь Линн нашла мои запасы виски.
- А может, все-таки кофе? – с надеждой поинтересовался Бог тишины.
- При чем здесь кофе? Кофе я тоже не пил.
- И я о том же. Принеси мне кофе.
- Это вовсе не ты! – воскликнул я. – Мой Бог тишины - не толстый сатир с волосатыми ножками, он знает правила приличия… на свой изощренный лад, конечно, и он не канючит кофе!
Сатир вздохнул. Помолчал. Затем, хитро взглянув на меня из-за ноутбука, вкрадчиво сказал:
- Ну а кто я тогда? Ты предполагай, не стесняйся.
- Я же говорю – галлюцинация.
- И часто тебе видятся импозантные сатиры в элегантных тогах?
- Вообще-то…
- Вот-вот.
- Но послушай… - я, отчаянно замахав руками, уронил-таки с колен ноутбук. Сатир задумчиво проследил за его падением. - Бог тишины в моих романах – это Смерть. Не хочешь же ты сказать… о-о.
Я умолк. Сатир смотрел на меня строго и внимательно.
- Так это правда?
- Да.
- Вот куда ты меня зовешь. Я вроде как скоро умру.
- Ну да.
- Не хочешь ничего объяснить?
Бог тишины пожал плечами.
- У вас, писателей, это называется отрывом от реальности. Создаете мир, начиняете его жильцами, творите истории – играете в общем, надо-не надо, но играете. А мысли, знаешь ли, материальны. И все созданные вами миры и истории – тоже. Пока все логично?
- Да. Кроме того, что мысли материальны. Если бы это было правдой, я бы давно правил собственным островом.
- И это говорит человек, который напридумывал целый мир и даже карту к нему нарисовал! С розой ветров! Послушай, ты можешь править островом. Пойдешь к королю одной из выдуманных тобой стран и попросишь выделить тебе островок. На льготных условиях, хе-хе.
- Почему «хе-хе»?
- Потому что если будешь и дальше так прибедняться, никто тебя и в крохотный сарайчик не пустит, - сатир пожевал губами. – На чем мы остановились? Вот… писатели используют свою творческую шишку, играясь в выдуманные миры. Что сплошь и рядом. Миры наслаиваются на миры, тянут друг к дружке нити, а в каждом сидит свой писатель и насаживает их на иголку. Вот так и творится Вселенская Штопка.
- Подожди… - усилием воли я отогнал видение этой вселенской штопки. – Но при чем здесь ты? Ты же Бог тишины! Смерть! То есть не ты, конечно, но черный вселяющий ужас призрак…
- Это я, - скромно вставил сатир. – Просто… когда я сказал «сплошь и рядом», я то и имел в виду.
- А?
- Миры наслаиваются друг на друга. И такого понятия, как реальность не существует. Ну или существует… Реальность, она… ну скажем, это такая резиновая штука. Тянущаяся, будь здоров. Все миры реальны – и в то же время не реальны.
- Ты хочешь сказать…
- Да.
Я обмяк в кресле.
- То место, где я нахожусь… мой город, мой дом… это тоже кто-то выдумал? – прошептал я.
- И город, и дом, и весь ваш голубой шарик, - довольно кивнул сатир.
- …!
- Да-да.
Да-да? Я поднял руку и внимательно осмотрел свои пальцы. Узловатые и в чернилах, все как обычно. Их тоже кто-то выдумал? Все эти узоры, завитки и дуги, благодаря которым специалисты могут пользоваться такой вещью, как отпечатки пальцев, и пожелтевшие от никотина ногти… И даже обручальное кольцо? Да что это за гад такой!
- А сатир ты потому, что собственного Бога тишины я бы попросту испугался, - мрачно подытожил я.
- Мой образ наилучшим способом взаимодействует с твоим душевным здоровьем, - похвастался сатир.
- Вот спасибо.
Он беспокойно переступил копытами.
- Не хочу показаться навязчивым, но нам правда пора.
- Так я умираю?
- Между прочим, я об этом уже битый час толкую.
- Я понял – за каждым писателем в конце жизни приходят его персонажи.
- Похоже на аннотацию какого-нибудь романчика.
- Ненавижу это слово.
- Зато отображает самую суть, - Бог тишины высморкался в вытянутый откуда-то огромный красный носовой платок.
- От чего я умираю?
- Зачем тебе это знать? Ну честно, положа руку на сердце – зачем?
- Может быть, я успею закончить книгу…
- Не успеешь.
Я немного помолчал.
- А что будет дальше?
- Остров, - твердо сказал сатир. –С пальмочками, как с рекламы шоколадок, и с теплым белым песком. Пойдешь к королю, приобнимешь его за плечи и объяснишь, что иметь под рукой собственного писателя куда безопаснее, если это «под рукой» будет значить – где-то там, у границы, на далеком острове. Договоришься о доставке еды и ежемесячной аудиенции. Прощаться будешь?
- С кем?
- Действительно. Ладно, пошли.
- Это больно?
- Это нормально, - проворчал Бог тишины. – Носки взял? Нет? А я ведь говорил – теплые шерстяные носки всегда пригодятся, хоть на острове, хоть на горах, это ведь вам не пикник какой…
Его голос становился все тише и тише.
