Глава 7Алиенора поморщилась от боли: ее прижал к себе закованный в латы рыцарь. Мчались они к отцовскому замку, и девушка нисколько не боялась, потому что по коню и железной перчатке узнала брата, только не могла точно сообразить, который из них сегодня заслужит похвалы графа.
Когда за ними закрылись последние, внутренние ворота и брат стащил ее с лошади, кликнув конюха, Алиенора поняла, что это Бертран, третий по старшинству сын и самый преданный слуга ее отца. Она презрительно кричала ему об этом, а он молча волок ее за собой, не обращая внимание ни на ее язвительные выкрики, ни на стоны боли, потому что на круто забирающей вверх узкой лестнице она спотыкалась и падала.
Они быстро шли через лабиринт маленьких, переходящих одна в другую комнат, пока не оказались в самой дальней, освещенной одним узким окошком - комнатке Алиеноры. Служанки, бежавшие за ними с причитаниями, поклялись не спускать с юной госпожи глаз.
- Ну что, ты счастлив?! - плача, выкрикнула Алиенора и потерла распухшее запястье. - Иди, мужлан, похвастать отцу, какую ты поймал дичь!
- Ты такая же безумная, как твой дядя, - сняв шлем, печально произнес Бертран и покачал красивой, в каштановых кудрях головой. Ты хотя бы понимаешь, что с тобой могло случиться? Почему вы оба не желаете слушать, что вам говорят старшие, заботясь о вашем же благе, и вечно лезете на рожон?
- Потому что о своем благе, пустая твоя голова, может заботиться только сам человек! А если уж говорить о старших, то дядя старше тебя! Как ты смеешь его осуждать?!
- Потому что он вернулся чуть живой из своих путешествий, потому что ты не знаешь, как отец часами смотрел на дорогу из самой высокой башни, мечтая его увидеть. А с тобой могли случиться такие ужасные вещи, о которых ты не можешь и помыслить! Всюду рыскают англичане, и такие, которые и пары слов по-французски сказать не могут, а только рычат, будто звери. Кругом шайки разбойников из потерявших человеческий облик крестьян. И вот ты идешь одна погулять! А ты подумала, что скажет твой будущий муж, узнав, как ты тут ходишь, словно простушка, куда захочешь, якшаясь со всяким сбродом?!
- Каким сбродом? Осел! Я была с девушками! Деревенскими девушками!
- Да ты и впрямь безумна! И все влияние Люсьена, верно говорит отец - дядя не делает большого различия между благородными господами и грязным отродьем.
- Не желаю слушать, что кто-то там говорит!
- Ну что ты несешь? Чумовая... Это же наш отец, которого следует чтить, потому что только подчиняясь своей семье, старшим, будешь ты в безопасности. Как ты не поймешь простого?
- Ах… Уйди ты с глаз моих.
- Вам кажется, что вы умнее всех, а между тем, сопротивляясь заведенному Богом обычаю, вы навлекаете на себя много больше бед, ибо не дано человеку избежать отмеренной ему порции покорности и боли.
- Я же сказала, уйди! Верно отец в монастырь тебя собирается сплавить - самое место такому зануде!
Бертран пожал плечами и вышел.
Оставшись одна, Алиенора посидела какое-то время на кровати, на которую ее швырнул Бертран, а потом подошла к окну и выглянула на улицу. Темнело. Всюду, куда только достигал ее взгляд, видела она просторные земли: где-то черные, потому как траву иногда выжигали, где-то алую от маковых головок, или как небо голубую из-за обильно разросшихся в том году васильков. Все это стремительно накрывала мгла, потому что приближалась ночь. И чем темнее становилось, тем тревожнее делалось Алиеноре, словно она вместе со своей комнаткой погружалась в могилу. Шевельнулся гобелен с затрепетавшей ланью; служанка, толстая Маргарита, принесла серебряный светильник: наполненную льняным маслом плошку на витиеватой ножке. Маленький огонек, похожий на копошащегося в темноте зверька с золотистой шерсткой только чуть освещал пространство вокруг себя. Алиеноре стало так тоскливо и жутко, что она почти обрадовалась, когда услышала, как заскрипели ворота, да застучали по каменным дорожкам копыта. Вернулся граф, ее дядья и братья. Скоро она узнает свой приговор.
Она долго ждала, глядя перед собой, не видя ни огонька, яркого, как звездочка, в окружившей ее темноте, ни призрачных очертаний сундуков и каменных ниш, уставленных мелкими безделушками. Должно быть, она так и задремала, безучастно прикидывая, какое ее ожидает наказание. Она знала, что граф собственноручно порол Гийома, самого младшего из ее братьев. Однако, обычно, колотить провинившихся поручалось старшим дядьям, и в свое время больше всех доставалось непокорному Люсьену, пока он не сбежал. Когда же он вернулся, граф стал сдерживать свою гневливость в его отношении, но не всегда ему это удавалось. Ее же никто не трогал, единственную в семье женщину, не считая ее полоумной двоюродной бабушки.
Она вздрогнула, очнувшись от дремы. Из дальних комнат к ней приближались тревожные звуки: тяжелая, с металлическим скрежетом поступь и шуршание юбок, - должно быть, служанок. К ней, в ее ненадежное убежище, где незаметно умер огонек в промасленной плошке и остался только зябкий лунный свет, с ярко пылавшими факелами ворвались граф, дядья и братья.
- Итак, Бертран говорит правду? Ты в самом деле резвилась в обществе коровниц и свинопасок весь вчерашний вечер? Явившись на турнир, на который тебе не пригласили, чтобы защитить скромность твоих глаз?!
Алиенора вскочила. Отец чаще всего игнорировал ее существование. Иногда она даже завидовала поротому Гийому – какое-никакое, но родительское внимание. И вот она дождалась! Сначала ей сообщают о том, что скоро она станет женой противного ей человека и ни ее слезы, ни мольбы Люсьена не могут изменить решения графа, а теперь за прогулку, наподобие которой она часто совершала в недалеком прошлом, к ней в комнату врываются с факелами, не покормив даже ужином!
Алиенору замутило, не от голода, конечно же, есть она не хотела, а от горя и от того, что от рыцарей разило вином.
- Отвечай! - рявкнул отец.
- Я просто хотела прогуляться, я давно не выходила за замковые стены, - начала Алиенора и тут же горько заплакала от жалости к самой себе, но ее охладил похожий на тяжелую пощечину окрик:
- Ах ты шлюха! Ты явилась на зрелище, не предназначенное для невинных девичьих глаз на той же лошади, на которой на турнир прибыл этот разбойник Франсуа! Барон опознал лошадь, и его дочь выдала тебя с головой!
- Она только рассказала, что одолжила Элли коня, чтобы та могла добраться до дома, но Изабо не видела, как Элли садилась на коня и ничего не знает о Франсуа, благородном молодом человеке, который... - начал объяснять Люсьен, выступив вперед. На нем по-прежнему был его красивый пурпуэн.
- Молчать! – крикнул граф, подскочив к младшему из своих братьев. - Я велел тебе одеться и привести себя в порядок, чтобы ты, раз уж знаешь геральдику, судил турнир, но не меня!
Граф схватил Люсьена за плечи железными пальцами, потряс и с впечатляющей силой швырнул в угол. Полетели всякие мелкие предметы с изящной деревянной подставочки, душистые порошки, да коробочки с бисером и плошка с льняным маслом. Раздался хохот. Над ним потешались не только братья, но и племянники. В самом деле, бедняга имел презабавный вид: он поднялся, измазанный маслом, с прилипшими к щекам бисеринками.
Люсьен не обращал внимания на насмешки. Его глаза потемнели, а щеки пылали, но смотрел он только на Алиенору.
- Объясни, как было дело, - сказал он таким спокойным тоном, будто бы они в зале для занятий, разбирают сложный боевой прием.
Его голос придал ей сил, заставив взять себя в руки. Она вспомнила, как он говорил ей когда-то: «Никому нет дела до твоей боли. Твоя боль - твоя слабость, а больно нам тогда, когда себя жалко. Не смей жалеть себя! Жалость к себе - верный путь к проигрышу. А победа приходит к тем, кто не признает боли».
И она стала говорить. Спокойно, не сбиваясь, словно отстранившись от самой себя. И она видела, что все ей верят, что поняли, наконец, как невинна была ее прогулка в обществе благородного Франсуа, которого она только напоила вином и угостила хлебом.
- Зачем ты посадила его на лошадь? – сердито спросил отец.
- Я хотела отвезти его в замок. Я видела, что он ослаб и долго не протянет, а добывать себе еду он не мог, потому что рыцарю не возможно зарабатывать себе на хлеб трудом.
- Некоторые вполне справляются с подобными проблемами, ну да славно, что есть еще молодые люди, которые уважают свою семью, - задумчиво произнес граф, презрительно глянув на Люсьена.
- Как бы там ни было, - продолжил он, - но твое поведение я считаю легкомысленным. Тебе следовало указать ему дорогу к нашему замку и на том оставить с миром. Возможно, я бы принял его к себе на службу, сажать же его на коня, позволяя прикасаться к себе, тебе не следовало, и я должен принять меры. За сим я оставляю тебя с Маргаритой. Она объяснит, что тебе предстоит.
***
- …И был в тех землях страшный людоед. Раз в году заставлял он жителей тех мест выбирать самую красивую девушку и отдавать ему в жены. Но недолго жили его избранницы. Приходил новый год, и снова выбирали девушку. И вот как-то остановился в тех местах благородный Гарольд. Случайно, на рыночной площади, покупая себе вина и хлеба, увидел он прекрасную девицу. И всем она была хороша, и бела и румяна, высока и стройна, как… яблонька. Да только очень уж невесела. И все невольно останавливали на ней свой взгляд, плененные красотой ее и печалью...
- Так ее тоже выбрал людоед себе в жены? - спросил дребезжащий голос с постели.
- Да, бабушка, выбрал. И съел, - рассеянно отозвалась Алиенора. Уже второй раз она слышала как кто-то будто бы скребется под сундуком с ее платьями. Новыми, из переливающегося на солнце бархата упеляндами. Ей подарил их отец и впервые на ее памяти говорил с ней ласково:
"Ну что ты так мучаешь себя, дитя мое? Кто сказал тебе, что твоя жизнь создана для печали? Думаешь, в слезах и горе жила в замке твоя матушка? Не было желания, которое я бы не исполнил для нее. И ты будешь счастлива в замужестве, Алиенора. Неужели ты думаешь, что я позволю кому-то обидеть тебя? Я самого маркиза выбил из седла, а уж его брат даже не заикнулся о том, чтобы со мной сразиться. Они богаты. Так и сыплют золотом. Ты будешь купаться в роскоши, а с таким количеством братьев можешь смело требовать от супруга носить себя на руках, если устанешь идти по богатым шкурам".
А потом отец показывал ей платья, целый сундук богатого тряпья и говорил, говорил. Обещал, что не позволит Августину не то чтобы тронуть ее пальцем, а заставить ее грустить, что у нее есть, кому за нее заступиться, только дядюшек у нее пятеро.
Алиенора вспомнила, как служанки осматривали ее, чтобы удостовериться, что она не потеряла девственность, и содрогнулась. Сколько же мук пришлось выдержать ее матушке, чтобы родить столько детей! А ведь не все дожили до взрослого возраста. Последний ребенок свел графиню в могилу, как когда-то мать ее отца. Невольным убийцей был Люсьен, а потом она, Алиенора своим рождением отняла у своей матушки жизнь.
- Что ты такое говоришь? - возмущенно прошамкал старческий голос, возвращая ее в реальность. - Девицу спас Гарольд с белокурыми волосами, прекрасный голубоглазый юноша.
- Нет, - сердито ответила Алиенора. - Белокурого юношу людоед съел первым, но отравился, так как на том было слишком много жемчужных пуговиц.
При этих словах сундук, под которым скрежетало, тихонечко захихикал. Алиенора вздрогнула.
- Ах, да и что ты такое придумала? Не баловалась бы, а рассказывала, как положено. Подай мне воды, коли охота тебе только глупости болтать.
Алиенора осторожно подошла к сундуку.
- Эли, Эллео, - тихонько позвал ее сундук, и девушка узнала голос дяди.
Она принесла тетушке воды, подоткнула сено под оленью шкуру, чтобы старушке уютнее устроиться. Та тут же и задремала, утомившись от процесса пития, да от пререканий с внучкой. Алиенора вернулась к сундуку. С задумчивым видом она открыла его, но не обнаружила ничего, кроме платьев. Она присела на корточки.
- Дядя?
- Туд... ед хог.. - нечленораздельно произнес голос и пропал.
Девушка недоуменно уставилась на сундук, но как она ни звала дядю, тот больше не проявлял себя, а скрябанье прекратилось.
