За стенами.Она шевелила напряженными пальцами, и тяжелый сундук медленно, нехотя поднимался с пола. Принцессу Рохана эта чужеродная магия, кажется, не смущала, но вот ему было не по себе. Девочка обладала странной, не поддающейся объяснению, силой, но никому не было до нее дела. Даже Гендальф, взглянув на нее единожды, лишь заинтересовался. Обстоятельства не позволили ему остаться и поговорить с ней, и он обещал сделать это при следующей встрече, но никак не выказал настороженности. А его она пугала – спокойная, собранная, совсем не похожая ни на одну из местных юных особ, она рвалась затопить своей энергией все вокруг и не пугалась ничего нового. Невозможно было думать, что для нее этот мир был чужим, настолько собранной она казалась, настолько свободно себя вела. Ему не раз приходилось ловить себя на мысли, что он, пожалуй, восхищен. Да, восхищен ее неуемной жаждой знаний и смелостью духа. Но они же и настораживали. То, с каким упорством она тянулась ко всему незнакомому в чужом для нее мире и как стремилась сделать что-то, к чему в Средиземье никогда не принуждали женщин – даже здесь проявлялась ее магическая энергия, чужая и новая для него.
Он мог бы согласиться со своим эльфийским другом – она была другой и оттого, быть может, притягательной. Но все ее действия, мысли, разговоры не только привлекали, сколь отталкивали. Он должен был знать, что ей можно довериться, а не терять из-за нее голову, как принц Лихолесья. Его друг всячески скрывал это и, быть может, даже сам не понимал, насколько глубоко она проникла в его мысли, как сильно он стал зависим и как уязвим с их воссоединением… А ему бы хотелось, чтобы эльф поостерегся так рьяно бросаться в омут сердца, не поняв истинной натуры его избранницы. Она могла нести за собой беду, с которой он бы не справился.
- Ты смотришь на цель, а не на руку, которая должна тебя направлять, - засмеялась Эовин и поправила кисть девочки, указывающую на одну из каменных стен пещеры. Какой-то порыв ветра вдруг подхватил его пряди волос, взметнулся ввысь и ударил по нарисованной мишени, почти в центр. Девочка улыбнулась.
Теперь она могла бить своей силой, не сходя с места. Арагорну это не нравилось: ни ее упорство, ни эта магия, потому что она добивалась результатов, и он не мог сказать, что они были плохими. Она была хороша, быть может, лучше, чем многие из женщин в этом мире.
И оттого, чужая и сильная, она была опасна и не вызывала его доверия, как бы сильно он ни пытался ее понять и постичь.
- Говорят, в ваших землях женщинам не принято воевать, - тихо проговорила она, несмело поднимая взгляд на роханскую принцессу. – На меня эти законы распространяются тоже, миледи?
- Не сомневайся.
Арагорн вышел из тени колонны и склонил голову в легком поклоне.
- Мой господин, - прошептала Эовин, чуть улыбнулась ему и с надеждой всмотрелась в его потухший взор. – Почему женщина не может взять в руки меч и воевать наравне с мужчинами? Почему она не может защищать тех, кого любит?
Он не сомневался, что говорила она и о себе, ведь лишь пару часов назад застал ее в одной из зал с мечом в руках. Она умело с ним управлялась, но этого было недостаточно для ближнего боя с рослым человеком, тем более орком. Кроме того, она была наместницей короля, принцессой, дочерью королевского рода, и никакое оружие и никакая битва эту деву коснуться были не должны. Равно, как и эту безвестную юную девочку.
- Война – не женское дело, миледи, а вы не мужи. Ваше дело – врачевание и покой своих мужчин, мужей, отцов и братьев, которые вернутся с поля боя в ваши ласковые объятия.
- Но у меня нет здесь родных, - нахмурилась девочка. – Нет семьи, друзей, нет никого, кому я могла бы оказать помощь, сидя на месте. Но если бы мне позволили, дали шанс помочь в битве, я бы…
- Нет, Гермиона, - Арагорна поразило ее рвение и упорное желание стать частью боя. Неужели женщины в ее мире идут на битвы наравне с мужами или же эта девочка совершенно не знает, с чем хочет иметь дело?
- Я не вправе приказывать ни тебе, ни Вам, миледи, - сказал он, склоняя голову, - но вы обе не представляете, что значит война, и я бы пожелал вам никогда не увидеть ее воочию и не узнать, какую беду она может принести. Битвы и мечи – не удел женщин.
- Не там, откуда я родом, - девочка вскинула подбородок, в упор глядя на него. – Там, где я родилась, идет война. И темные, могущественные силы тоже пытаются захватить власть над миром, подчинить своей воле все народы и сделать рабами тех, кто был рожден свободным. Там зло тоже повсюду сеет хаос и разрушения, и смертям сейчас нет числа. Но ни одна свободная женщина, способная драться, не сидит дома и не ждет. Каждая из нас сражается бок о бок со своими мужьями, братьями и отцами… Я сражаюсь со своими лучшими друзьями, одному из которых судьбой предначертано стать победителем в этой войне, и он знает, что я сильна и могу помочь ему.
В ее глазах сиял дух, сравнимый с духом Арвен. Кажется, Арагорн начинал понимать, почему принц Лихолесья не может найти покой с тех пор, как повстречал эту чужеземку.
- Я не могу попасть домой, не знаю путей. Там меня ждут и ищут и, надеюсь, я смогу вернуться и помочь своим друзьям, но здесь… Раз волею судеб я попала к вам, то должна, обязана принести пользу. Я могу сражаться и знаю, что значат битвы. Арагорн, пожалуйста, позвольте мне биться. Я не смогу остаться в стороне.
Он не сумел найти подходящих фраз. Сила ее слов, ее желание и стремление во что бы то ни стало стать частью мира, в котором она оказалась помимо собственной воли, сбивали с толку – ведь он решил не доверять ей, пока не поймет, что ошибался. А теперь эта чужая девочка мечтала помочь так сильно, что даже тень сомнения улетучилась из его души, хотя он удерживал ее как мог.
Сильной она могла оказаться или же нет – он не знал, но сила ее духа уже поразили его настолько, что хотелось ей верить.
- Не мне решать твою судьбу, Гермиона, - вымолвил Арагорн. – Если ты действительно готова делом доказать свою преданность, я не в силах удержать тебя от предначертанного тебе роком, - она просияла, подумав, что одержала вверх над ним в этом споре. – Но здесь, покуда у тебя нет покровителей, ты находишься под опекой меня, Леголаса и Гимли, и мы, уверяю тебя, ни за что не пустим тебя и на лигу приблизиться к битве.
Ее лицо помрачнело, взгляд потух, и прежнего упорства в нем осталось совсем мало. Но Арагорн знал, что поступает правильно, хотя и не был уверен, что девочка внемлет его наставлениям. Что ж, значит с этой проблемой предстояло столкнуться Леголасу, ибо далее он не намерен был тратить на нее время, поскольку час битвы за Хельмову Падь близился.
Здесь были старики, растерявшие все силы за годы жизни, юноши, едва окрепшие, чтобы держать в руках меч, но не было мужчин, способных стать верной защитой крепости, способных спасти своих женщин и детей от неминуемой гибели. А воинство Сарумана насчитывало порядка десяти тысяч орков и горцев, вооруженных до зубов и готовых растерзать глотки любому человеку или эльфу, стоящему между ними и Хельмовой крепью.
- Они прожили слишком много лет, - пробасил Гимли, и Леголас был с ним в этом согласен. Сердце его беспокойно металось, а душа не сидела на месте, и понять свои тревоги теперь он не мог или не хотел, ибо все его размышления приводили мысли к той, что должна была сейчас находиться под землей вместе с остальными беззащитными, которых следовало уберечь от гибели этой ночью.
Той, что всю дорогу до крепости молчаливо смотрела вперед и не сказала ему ни единого слова, и даже когда ворота ущелья закрылись за ними, она не взглянула на него. Он стал думать, что ее молчание связано с их последним разговором в ее покоях, что ему совсем не следовало вымещать при ней свою злость или же – что еще больше питало его отчаяние – показывать свою слабость и позволять себе намного больше, чем следовало. Что ее, должно быть, напугало то, что она могла прочесть в его взгляде, его надежда на какое-то отзыв в ее сердце, которого она не могла дать. Что все его метания и смятения души тщетны, и он не найдет покоя в ее глазах.
Но он не смел спрашивать ее об этом и заговаривать на эту тему до тех пор, пока тяжесть на сердце не стала для него непосильной ношей. А теперь она была недосягаема, и потому облегчить свою учесть он никак не мог.
- Друг мой, твои мысли обращаются не к тем чувствам, - Арагорн заметил его тревоги, как всегда замечал. – Ты должен устремить свой взор к стенам крепости, и силу духа пустить в лук и стрелы, чтобы они отвечали тебе взаимностью – только тогда мы одержим победу.
Но, как прежде, сейчас его слова не принесли утешения и надежд не придали. Если бы он мог поговорить с ней и узнать причину ее отчужденности, если бы…
Он так задумался, что увидел ее как наяву – будто она входит в оружейную, полную мужчин, и среди незнакомых лиц высматривает его, встречается с ним взглядом и упорно движется к нему сквозь плотную толпу обезумевших от страха воинов.
Ему даже не пришло в голову, что она в самом деле стоит перед ним, пока Арагорн сердито не окликнул ее по имени. Вся его сущность взметнулась, сжалась от мгновенной паники, и сердце тяжелым камнем рухнуло вниз, снося выстроенную им самолично стену.
- Что ты здесь делаешь?
Его голос вздрогнул, чего не бывало ранее, все чувства отказали, ибо он не понимал, что за цель могла привести ее сюда, и бледнеющая на горизонте сознания догадка не хотела отравлять разум.
- Позвольте мне биться вместе с Вами, - сказала она, упрямо глядя в его глаза, как не делала ни разу с момента их последней встречи. – Позвольте помочь в этой битве.
Ему показалось, что волна ледяной воды схлынула откуда-то с потолка и облила его с ног до головы, так что ни рук, ни тела он не мог чувствовать после ее слов. Ее просьба была немыслимой, нереальной, совершенно нелепой, и оттого такой достижимой.
- Что?
- Меня посылают в пещеры вместе с остальными женщинами, а я не могу оставаться там, пока Вы сражаетесь на стенах крепости, - повторила она, выглядя еще более уверенной, еще более настойчивой и напряженной. – Позвольте мне остаться рядом с Вами.
Она не замечала ни яростного взора Арагорна, ни потрясения Гимли или косых взглядов остальных, и смотрела лишь на него. А он не мог даже представить себе ее в эпицентре рьяной битвы, где будут горы окровавленных трупов и обезумевшие орки и люди, где смерть перемешается с остатками жизни и не обретет покоя, пока не заберет к себе тысячи и тысячи воинов.
- Ни за что.
Его голос не дрогнул в этот раз, и он сомневался, что когда-нибудь дрогнет в подобном вопросе, если она, не приведи Эру, позволит себе еще раз поднять его.
- Ни сейчас, ни потом, никогда. Ты останешься здесь, под защитой стен, подальше от битв и смертельных опасностей.
Она мгновенно рассердилась, в глазах загорелся недобрый огонек, суливший новую волну упорства и жажды быть нужной, но он знал, что выстоит, ибо не было ничего, связанного с ней, в его сердце сильнее, чем желание защитить ее.
- Ты останешься, Гермиона. Это не обсуждается.
- Почему Вы не приказываете другим остаться? Почему лишь я подвергаюсь Вашей немилости? – она взметнула руки, и свечи в оружейной на миг потухли, чтобы загореться с новой силой – ее магия крепла с каждым мигом все больше, и он понимал это и видел, как сильно она рвалась показать себя и оказать посильную помощь. Быть может, эта магия принесла бы им немало пользы, но одна лишь мысль о ней на поле боя сводили его с ума.
Он испытал безумный страх, когда увидел ее в зале Медусельда, и не мог представить себе, что испытал бы, встреть он ее в пылу сражения.
Ни за что он не пустит ее далее подземелий Хельмовой Пади.
- Гермиона, ты…
- Не говорите мне, что я женщина! – прервала она, встряхнув головой. Пряди волос мазнули воздух, наполняя легкий порыв ветра ароматом роз и ландышей, таким знакомым ему и таким трепетным, как и она сама. – В моем мире любой волен участвовать в сражениях, если того желает его сердце – и женщина, и ребенок! Я могу оказать помощь, я могу быть полезна!
- Ты будешь полезна, если останешься в пещерах! – не выдержал Арагорн, и она впервые обратила на него внимание. Напряжение росло волнами, и между воинами поднималась смута. Леголас видел это, но не в силах был остановить.
- Какая польза в том, чтобы сидеть на месте? Ждать вместе с остальными конца и смиренно надеяться, не приложив ни малейших усилий ради общего блага?
- Гермиона…
Она отдернула его руку, словно та была огнем, кинула на него болезненный, раненный взгляд загнанного в угол зверя и попятилась. Его сердце разрывалось от желания утешить ее и одновременно удержать. С каждой секундой этого обреченного спора он терял ее доверие.
Если такова была цена за ее спасение – что ж, он заплатит ее вдвойне с окровавленным сердцем.
- Вы вручаете оружие любому старику и ребенку, но не хотите даже думать о женщине в доспехах!
Гнев запеленал ее разум, и она не отдавала себе отчета в том, что говорит – возможно, спокойная и сдержанная она никогда не произнесла бы этих слов, но они сорвались с ее языка раньше, чем она подумала о них, и теперь сказанного было не воротить. Он обреченно закрыл глаза, видя как Арагорн чуть ли не силой выводит ее из оружейной.
- Не следовало этим словам звучать здесь накануне битвы… - тихо произнес Гимли и вздохнул. – Не печалься, мой друг Леголас, она образумится. Юная девичья кровь желает романтичных порывов и душевных тревог, но пройдет время, и ее душа уляжется.
Его беспокоили не девичьи порывы. Он боялся, что теперь она станет еще более молчаливой и скрытной, и ему никогда более не удастся заглянуть в ясные чистые глаза юной девушки. Его волновало ее упрямство и то, как жаждала она стать частью сражения, то, что он может увидеть ее на стене совершенно случайно и ненамеренно, и страшное видение, мелькнувшее перед его глазами лишь на миг в ночном кошмаре, станет явью. Что она пойдет наперекор словам и явным указаниям.
Что он увидит ее хрупкую фигуру меж стражей снова. И это не даст ему покоя до конца его дней.
