Принадлежащая туману

Чистые Книги

«Должно быть, ты потеряла сознание».

Я сидела на кровати, обняв колени руками, и пыталась найти хоть какое-то объяснение тому, что произошло на третьем этаже.

Нет, это было не совсем верно. Я не пыталась осмыслить это, я просто пыталась найти способ опровергнуть саму возможность того, что я испытала.

«Да, — подумала я, — именно это и случилось. Должно быть, ты потеряла сознание в коридоре. Люциус отнёс тебя в обеденную комнату, потом ты пришла в себя, и тебе показалось, что ты была каким-то образом мгновенно транспортирована.»

При ближайшем рассмотрении детали не складывались в логическую картину, но я не желала цепляться к ним. Я была в таком замешательстве, что мне было достаточно любого объяснения, насколько бы слабым оно ни было. И оно было достаточно правдоподобным, не так ли? Я потеряла сознание в самую первую ночь моего пребывания здесь, так что это вполне могло случиться вновь. В конце концов я определённо перенесла травму головы, с учётом амнезии и всего остального.

Я была не против полагать, что испытываю симптомы временного повреждения мозга. Либо это, либо же я окончательно спятила.

Что же было за той дверью? Я сжала правую руку в кулак, вспомнив болезненный удар тока, который, должно быть, произошёл от прикосновения к дверной ручке. Неужели там действительно кричала женщина? Моё тело покрылось мурашками при воспоминании об этом жутком вое. Он казался женским, но в то же время настолько… нечеловеческим, что это могло быть всё что угодно, даже вой животного.

Я не могла сдержать дрожь, хотя мне не было холодно. Взяв подушку, я крепко прижала её к себе, пытаясь создать хоть какое-то ощущение уюта.

Нельзя было отрицать того, что что-то… кто-то был заперт на третьем этаже. Был ли это когда-то такой же злополучный потерявшийся человек, как и я? Искал ли этот человек приюта и защиты, чтобы найти лишь ужас и мучения? Быть может, его подвергали манипуляциям, обману и пыткам, пока он просто не… сошёл с ума?

«Ждёт ли тебя такая же судьба, Алиса? — подумала я. — Ты тоже станешь узницей? Или сумасшедшей? — потом пришла внезапная, непрошеная мысль, — привидением?»

Я неистово тряхнула головой. Как бы мне этого ни хотелось, я не собиралась выдумывать смехотворные сверхъестественные теории, чтобы объяснить каждое странное или пугающее событие. Я не была ребёнком, чтобы заселять все тёмные места этого дома монстрами и гоблинами. Если я не могла понять что-либо, это не значило, что это было необъяснимо. Не так ли?

Кем же он был? С момента моего прибытия я не узнала о нём почти ничего нового, но, будучи единственным человеком, которого я знала, он оказался в необычайно могущественной позиции. Что же влекло меня к нему? Почему он был настолько чертовски… притягательным? Поэтому ли я, несмотря на его нескончаемые оскорбления и запугивания, по-прежнему находила его неотразимым? Его лицо было последним, что я видела перед тем, как засыпала, и первым — после того, как просыпалась… Почему?

Быть может, это была его резкая красота, которую невозможно было не замечать… Нет, не думаю. Его красота действительно обладала своей собственной неоспоримой силой, но это… это было нечто более глубокое. Я была уверена, что, даже если бы он постоянно носил маску, я бы всё равно лежала здесь, стискивая подушку и думая о нём. Думая о его гипнотических глазах, мерцающих, словно ртуть…

Я размышляла о мужчинах в моей жизни… в моей настоящей жизни. Какими они были? Мой отец, родные, друзья… может быть, у меня был бойфренд? Я была довольно уверена, что они были совершенно не похожи на Люциуса. Ни одна здравомыслящая женщина (а я была уверена, что обычно я была здравомыслящей, пусть и немного… не в себе в данный момент) не отдала бы себя добровольно на милость столь властного, надменного деспота. Но я не находилась здесь по собственной воле: у меня не было выбора. И так, зачарованная и в то же время полная ужаса, я продолжала наблюдать за тем, как меня затягивало всё ниже и ниже, всё глубже и глубже в безрассудное увлечение этим скрытным, полным ненависти мужчиной… мужчиной, который использовал свою ненависть целенаправленно и умело, словно смазанный ядом меч.

«Почему ты позволяешь это, Алиса? Ты знаешь, что это неравная битва. Все преимущества на его стороне. Вся власть в его руках. Ты ему даже не нравишься. По сути, он едва переносит тебя. Ничего хорошего из этого не выйдет.»

Его образ мерцал в моей голове, словно наяву.

Его белые, как снег, волосы, ни одна прядь которых никогда не выбивалась из причёски… Бывали ли они когда-то взлохмачены: от сна или физического усилия, или… Я покраснела.

«Нет, Алиса, — выругала я саму себя. — Давай просто предположим, что они всегда превосходно уложены, и на этом оставим данную тему.»

Я вновь подумала о его глазах. Обрамлённые чёрными ресницами и тёмными бровями, они являли собой разительный контраст: такие светлые и холодные, такие жестокие… Но всё же их необычная форма, со слегка приподнятыми кверху уголками, придавала его лицу постоянное выражение нежности, даже юмора. Я заметила ту же черту в форме его рта. Уголки губ загибались кверху, смягчая даже самую жестокую усмешку и приводя меня в замешательство. Поэтому ли он был настолько привлекательным? Всего-лишь из-за этой причудливой черты?

Однозначно, этот мужчина состоял из контрастов — как его внешность, так и его личность. Он был утончённым и обходительным, но в то же время злым и даже жестоким. Элегантный, с великолепными манерами, но вспыльчивый и свирепый. Его голос был таким шелковистым, мурлычащим, но его слова жалили, словно ядовитые клыки. Его красота причиняла боль, но в то же время он выглядел поистине мужественно… слишком мужественно: он настолько подавлял физически, что это казалось жестоким. Тревожные колокольчики в моей голове звенели, твердя, что я должна оградиться от него, что я не должна быть добровольной жертвой и идиоткой, осознающей собственную глупость.

«Неужели ты действительно хочешь влюбиться в такого мужчину? — спрашивала я себя. — Нет, нет, нет, нет, нет. Ты не можешь. Ты не должна.»

Проблема была в том, что я не знала, как остановить себя.



…


Если Люциус считал, что его угрозы каким-то образом повлияли на мою любознательность, то он очень ошибался. Наоборот: она стала ещё сильнее.

Я просто хотела знать… что-нибудь. Неважно что. Среди сотен накопившихся у меня вопросов я не могла выбрать какой-то один, на который хотела бы получить ответ в первую очередь. Я лишь знала, что хотела знать.

Да, я не горела желанием помчаться на третий этаж, чтобы взять личное интервью у воющей леди. Но я часто гадала, когда же представится новая возможность исследовать этот дом (или, как сказал бы Люциус, сунуть свой нос, куда не следует). И хотя я боялась Люциуса, с каждым прошедшим днём мой страх ослабевал. Не потому, что он менялся, а потому, что менялась я… Казалось, мои усиливающиеся чувства каком-то образом ограждали меня от его ярости. Словно они значили что-то. Предаваться этой фантазии было опасно, но она была такой приятной…

Тем не менее, в течение нескольких дней после случая на третьем этаже я изо всех сил старалась вести себя «хорошо». Я действительно пыталась следить за своими манерами и быть вежливой, сговорчивой, даже почтительной. Я была похожа на ребёнка Викторианской эпохи, подавляющего свои порывы: говорящего лишь тогда, когда к нему обращались, всегда на виду, но не издающего ни звука. Я даже стала тише жевать.

Но ни разу, ни разу, Люциус не пошёл мне навстречу.

Он обращался со мной точно также, как и всегда: словно я причиняла ему одни лишь неудобства и вызывала лишь презрение. И совсем скоро я вновь начала негодовать на его отношение ко мне, и мы возобновили наши воинственные, враждебные споры, но теперь я принимала его оскорбления близко к сердцу. Я так хотела увидеть хоть малейший признак того, что он начинает относиться ко мне теплее. Но этот мужчина был сделан из льда.

И когда единственный знакомый человек ненавидит тебя, мир кажется ужасно одиноким местом.



…


«Фрида… Грета… Хейли… Хелен… Ингрид…»

Я сидела в библиотеке на куче подушек, которые принесла из своей комнаты, чтобы соорудить что-то наподобие гнезда. Оно казалось мне предпочтительнее внушительно громадного письменного стола в центре комнаты и прилагающегося к нему кожанного кресла, которое выглядело довольно неудобным.

В последнее время я всё больше времени проводила в библиотеке. С того дня, как начался снежный шторм, прошло уже более трёх недель, и собственная комната начала казаться мне тюремной камерой. Несмотря на то, что девяносто-девять процентов книг были чистыми, я чувствовала себя комфортно в их окружении, словно между нами существовала какая-то родственная связь.

Я часто читала или просто лежала свернувшись, погружённая в раздумья (чаще всего о нём), или же просто дремала. Или, как сегодня, я могла пялиться в потолок, шёпотом перечисляя списки имён, надеясь отыскать среди них своё собственное.

Добравшись, наконец, до имени «Зара», я вздохнула и начала рассматривать огромную коллекцию красивых книг. Я не могла не испытывать раздражение и разочарование при виде столь обширного количества сокровищ, которые находились прямо передо мной, но оставались недоступными.

Я страстно желала разгадать секрет их молчания.

«Так почему бы тебе не попытаться?» — вспыхнула искушающая мысль в моей голове, как это случалось почти каждый день. «Потому что, — начала я убеждать саму себя, — если Люциус вновь поймает тебя, на этот раз ты не отделаешься лишь парой выдранных волос». «Он не поймает тебя, он никогда не заходит в библиотеку… Кроме того, он разрешил тебе находиться здесь. А это подразумевает то, что он позволил тебе исследовать её… или, скажем так, „рассматривать“ находящиеся здесь предметы».

Сегодня голос искушения оказался сильнее голоса осторожности. В один момент я лежала на куче подушек, а в другой уже вскочила, выбрала первую попавшуюся книгу, отнесла её к двери и засунула в щель между полом и дверью, создав таким образом импровизированный замок.

Я приблизилась к переполненным полкам, выбрала книгу наугад и отнесла её к столу. Обложка была сделана из красивой тёмно-красной кожи, окаймлённой по краям золотистым орнаментом. Но то место, где должны были быть название и имя автора, было пусто. Я повернула книгу к свету свисающего с потолка канделябра, пытаясь разглядеть отпечаток букв и текстуру высохших чернил — хоть что-нибудь. Но я ничего не нашла.

Обложка скрипнула, когда я открыла её, чтобы взглянуть на первую страницу. Она также оказалась пустой. Я пролистала несколько первых страниц. Всё были чистыми.

Затем, онемевшими пальцами, едва дыша, не говоря уже о том, чтобы думать, я начала осторожно отрывать страницу от корешка. В моём встревоженном состоянии звук казался ужасно громким, и я то и дело поглядывала в сторону двери, ожидая, что разъярённый Люциус ворвётся внутрь в любую минуту. Книга, которую я засунула под дверь, внезапно показалась смехотворно слабой преградой, и была лишь ясным свидетельством моей вины.
Наконец-то страница полностью оторвалась, в то время как дверь осталась плотно закрытой, и я выдохнула с облегчением.

Я вновь поднесла её к свету, рассматривая вблизи. И вновь ничего не обнаружила. Несколько стыдливо я плюнула на бумагу и размазала слюну пальцем. Опять ничего.

Парафиновые настенные лампы были слишком высоко, чтобы я могла дотянуться до них с пола, поэтому я с трудом отодвинула тяжёлый стул от письменного стола к ближайшему подсвечнику и взобралась на него. Я прижала бумагу к стеклянному футляру лампы и некоторое время держала её над открытой верхушкой, но страница лишь тускло осветилась: никакого признака оксидации не было. Наконец я оторвала маленький уголок и бросила его в пламя. Он вспыхнул на мгновение, кверху потянулась спираль дыма, и в течение нескольких минут я держала бумагу над дымом, наподобие зонта. Страница немного поблекла, но на ней не появилось никаких скрытых знаков.

Со вздохом я спустилась со стула и оттащила его обратно к столу. Я осторожно вложила страницу в то место, откуда вырвала её, и некоторое время стояла, задумчиво рассматривая её. Если невидимые чернила не проявились под воздействием света, влаги, тепла и дыма… тогда я могла лишь предположить, что для этого требовалось что-то вроде ультрафиолетового света или проявительного раствора.

«Я желаю, чтобы ты открыла мне свои тайны, — подумала я. — Я желаю… желаю…»

Я уже собиралась закрыть книгу, как внезапно увидела, что на странице вспыхнул похожий на паутину серебристый текст, написанный изящным вытянутым почерком.

Я моргнула, ахнула, схватила страницу и поднесла её к глазам… но текст исчез.

Я могла лишь предположить, что, как обычно, моё разум подшучивал надо мной.



…


— Люциус, могу я спросить вас кое о чём?

Я раздумывала над тайной книг целый день и теперь, когда наступил вечер, не смогла удержаться от того, чтобы не завести этот разговор с моим вечно надсмехающимся компаньоном.

— Если ты должна.

— Эмм… обещаете не сердиться?

Ему не было нужды отвечать отказом: он был ясно написан на его лице.

— Книги в библиотеке. Они написаны невидимыми чернилами, не так ли? Я не нарушаю ваши правила, — быстро добавила я. — Это не любопытство. Я просто говорю вам, что думаю.

В его холодных глазах не отразилось ничего.

— И?

— И теперь я жду, чтобы вы подтвердили или опровергли мою теорию.

Его голова слегка откинулась назад, а губы сжались в скупую, слабую улыбку.

— Твоя дерзость не знает границ, дорогая.

— Значит, я права?

— Нет…

— Значит, я ошибаюсь?

Его глаза скользнули по моему лицу, задержавшись на мгновение на губах, потом вернулись к моим глазам. У меня опять перехватило дыхание от этого обманчиво нежного взгляда.

— Ты… последовательно неразумна.

Я пожала плечами. Я зашла довольно далеко, не вызвав его гнева, и это сделало меня немного безрассудной.

— О, просто скажите мне, Люциус. Обещаю, что не буду шокирована.

— Ты не должна обещать то, что не в состоянии выполнить.

— Хорошо. Тогда шокируйте меня.

На этот раз улыбка была достаточно широкой, чтобы показать его зубы.

— У меня нет привычки потакать мелким капризам глупых девчонок, Алиса. Достаточно сказать одно: «Тот, кто в состоянии завладеть этим великим сокровищем, поистине был рождён достойным его».

Я поморщилась. Я была в состоянии распознать оскорбление, когда сталкивалась с таковым. «Значит, я каким-то образом недостойна,» — подумала я. Я попыталась сделать вид, будто меня это не заботит. Но это было не так. Может быть из-за этого я была не в состоянии сдержать слова, которые выплюнула с угрюмым видом:

— Интересно, что же вы такого натворили.

Его улыбка испарилась, и я сглотнула при виде внезапного холода в его глазах.

— О чём это ты говоришь, Алиса? — его голос был настолько же ледяным, как и выражение лица. — Будь осторожна, выбирая ответ.

В тот же миг я вспомнила о том, каким жестоким, даже безжалостным может быть этот мужчина. Как я могла забыть о том, на что он способен? Внезапно я с ужасающей ясностью вспомнила, как он душил меня, тряс, выкручивая мои волосы и угрожая «последствиями».

По моему телу пробежала крупная дрожь, и я ответила запинаясь:

— Я… я лишь имела в виду…

— Да?

— Я… я имела в виду… Я думаю, что из-за этого вы не желаете говорить мне, где мы находимся, — объяснила я, молясь, чтобы мой ответ попал под определение «осторожного». — Должно быть, вы скрываетесь от кого-либо или… Должна быть какая-то причина того, что вы не желаете, чтобы я смогла оп… определить ваше местонахождение, когда вернусь домой.

— Ах. Когда ты вернёшься домой, — тихо сказал он, и я почувствовала облегчение, поняв, что он смягчился. — Действительно…

Я не рискнула сказать что-либо ещё, но, к моему удивлению, он продолжил:

— Значит, ты считаешь, что я беглец, не так ли? — казалось, он почти развеселился, но была какая-то ощутимая темнота, скрывающаяся под подверхностью этого веселья. — Интересно, какие ненаказанные преступления, из-за которых я нахожусь в бегах, твоё богатое воображение предписало мне.

Пялясь на свою тарелку, я уклончиво пожала плечами. Я не посмела встретиться с ним глазами, боясь, что он прочтёт в них ясное воспоминание о том, как он яростно тряс меня, рыча: «Ты знаешь, что я убивал за меньшее, чем-то, что написано на твоём лице?!»