Глава 8«Природа магических сил ещё долгие годы будет оставаться загадкой. Всем известно, что способности к магии либо есть у человека, либо их нет; можно научиться контролировать свой дар, можно развить и усилить его, и случается даже, когда волшебник теряет силу, от сильного шока или тяжёлой болезни, как правило. Но кто бы взялся постигать саму суть волшебства? Со времён Мерлина учёные мужи в магической Британии поизмельчали; нельзя сказать, что суровые законы и множество ограничений способствуют развитию наук. Но нет такого предмета в расписании Хогвартса, и нет такого отдела в Министерстве, который отвечал бы на вопрос: в чём сущность колдуна и его магии?
Пожалуй, как ни прискорбно, больше всех в этом вопросе преуспели адепты волшебных Искусств, именуемых Тёмными: в других сферах чародейства, сколь бы опасными они ни казались, риск потерять себя не столь велик. Увы! С упорством, достойным лучшего применения, Тёмные маги находят всё новые способы уничтожить, разрушить, искалечить себе подобных, пробираясь в самую суть человеческой души. Три Непростительных Заклятия неприемлемы для здравомыслящего существа отнюдь не по причине их жестокости. Да, они причиняют боль и даже смерть, но вовсе не это ставит упомянутые проклятия вне закона. Те боевые сглазы и проклятия, которыми может пользоваться любой волшебник, направлены на тело, то есть на бренную оболочку, исцелить которую не так уж и сложно. Тёмные искусства рассчитывают на большее, их адепты напрямую вторгаются в пределы духа и души.
Проклятие Imperius не человека лишает воли: оно порабощает душу, лишая её сил, необходимых для свободного выбора. Тот, кто долго пробыл под властью этого проклятия, вряд ли сумеет избавиться от животной потребности служить любому сильному господину. Cruciatus терзает не только тело: сводящая с ума боль раздирает на части не просто рассудок, но душу; нужна немалая внутренняя сила, а ещё лучше – внешняя духовная защита, чтобы пережить муки Круциатуса без потери частицы себя. И, наконец, Avada Kedavra – страшнейшее из проклятий не только потому, что неостановимо и неисцелимо. Есть множество способов убить человеческое тело, но дух при этом остаётся свободен и может родиться снова, или же покинуть пределы мира, вознестись в рай или спуститься в бездну, или открыть для себя новые миры – кто знает, что ждёт человека в посмертии? Лишь только убитые с помощью Тёмной магии навсегда привязаны не только к миру, но и к своему убийце; сила их душ усиливает его, а сами они остаются лишь тенями, не в состоянии оставить хотя бы свой призрак.
Средства, способные воссоединить искалеченную душу, к сожалению, волшебникам неизвестны…»
Эмму Джонс колотил озноб, несмотря на тяжёлую жару, дышавшую из открытого настежь окна. Девушка отложила «Новую теорию ментальных проклятий» и нервно прошла к окну. Она оперлась ладонями на широкий, в облупившейся местами белой краске, подоконник, и закрыла глаза. Несколько минут ровных, глубоких вдохов – чтобы подступившие к горлу слёзы исчезли и успокоились мысли. «Как же так… Как… Неужели это… возможно…»
Чтобы наложить непростительное Проклятие, нужны долгие тренировки и ясное понимание его действия. Неужели вообще возможно, что живое существо может так поступить с другим живым существом?! Эмма медленно провела по лицу ладонями. «Как хорошо, что Того-кого-нельзя-называть больше нет… А лекарство… Когда-нибудь его найдут. Обязательно найдут. Главное, чтобы они дождались…»
За дверью сорок девятой палаты Алиса Лонгботтом застонала во сне.
* * *
Невилл не успел понять – как это случилось. Просто – ощутил момент полёта, почти парения – а затем с гулким звуком мутно-зелёная вода приняла его в себя и сомкнулась над головой. От удивления он даже не закричал: пару мгновений он даже с интересом смотрел на ручейки пузырей, радостно бегущие вверх. А дальше – наверное, просто вздохнул? – злая вода цвета старых дядькиных бутылок больно рванула нос и гортань, оставила на языке солёный привкус, и с невозможностью дышать одновременно пришёл испуг. Страх был таким сильным, что Невиллу показалось, будто он сам исчез: уши заложило, и вместо водной толщи на него навалилась темнота.
* * *
Он вынырнул– вверх, к небу и солнцу, но свет отчего-то вернулся рассеянный, подводный. Невилл больше не чувствовал привкуса соли на языке. Вынырнул – и остановился в плотной непрозрачной воде по пояс. Озеро казалось подземным, но на берегу можно было различить силуэты огромных деревьев без листвы. Невилл побрёл туда, и вдруг остановился. Прямо перед ним сидела женщина – красивая и нелепая, в длинном платье, напоминавшем больничную сорочку, с нечесаными тёмными волосами. Женщина смотрела прямо перед собой и, казалось, не видела Невилла, но мальчик узнал это лицо по множеству колдографий, висевших дома повсюду.
- Мама?.. Мама! Мама!!!
Женщина вздрогнула и пошевелилась.
- Мама! Мама! Мама!!!
Невилл побежал, не чувствуя сопротивления воды, но берег отчего-то начал отдаляться.
- Мама!!! Ма-ма!!!
Женщина стояла на берегу в полный рост, и её фигурка стремительно, непропорционально уменьшалась. От бега стало трудно дышать, Невиллу казалось, что грудь вот-вот разорвётся от боли, и уже не мог кричать – только шевелить губами: «Мама! Мама…»
Перед глазами замельтешели красные муравьи, а затем свет жёстко плеснул в лицо, и тут же скрутил тяжёлый кашель.
- Очнулся! Слава богу!
Чьи-то руки нажимали и нажимали мальчику на грудь, заставляя выплёвывать фонтанчики воды, словно маленького китёнка. Невилл разглядел загорелого широкоплечего маггла в кепке, ещё двух магглов – мужчину и женщину в одинаковых зелёных смешных халатах, и совершенно серого лицом дядюшку Элджи.
- Там мама, - доверительно сообщил ему Невилл и потерял сознание.
