БетховенДождь не перестаёт уже второй день, и это навевает тоску. Если первые сутки Чужестранец и Мотылёк отсыпались, разложив диван, то теперь они откровенно скучают. Ливень шелестит по подоконникам, на мостовых — угрюмая сырость. Из дома не выйти.
Мотылёк всё-таки перебирает чертежи. Половина из них — фантастические выдумки, которые никогда не осуществить, четверть — то, что можно воплотить при должных знаниях и умениях. А остаток, как оказывается, — и не чертежи вовсе: рисунки, обрывки фраз, в том числе «Скоро время назад пойдёт», которым усыпан весь лист.
Смятая бумага летит на пол, и скоро там образуется приличная куча мусора. Конечно, её следует выкинуть, но это слишком просто. А вот развести костёр…
Чужестранец хмурится: сколько можно отвлекаться? — и продолжает шуршать газетами, по десятому разу просматривая предлагаемые работы. От мелькающих строк уже болит голова, но он не теряет надежды отыскать что-то более-менее подходящее. Как назло, ничего. Даже так: ни-че-го.
Шумящий за окном дождь усыпляет. И Чужестранец, чтобы не впасть в апатию, решается на один из самых безумных поступков.
— Не знаю, как ты, — заявляет он, — а я иду гулять.
Мотылёк восхищённо отрывается от бумаг.
— Да ну? Прям под дождём?
Чужестранец молча вытаскивает из шкафа большой чёрный зонт. Эта вещь не раз выручала его во время странствий. Пригодится и сейчас.
— Отлично! — Призрак спрыгивает со стола. — Идём гулять!
Зонт раскрывается с гулким шелестом, и капли немедленно принимаются барабанить по ткани. Мотылёк кружится под струями дождя, а потом вдруг замирает и прислушивается.
— Музыка! — изрекает он с глубокомысленным видом. — Пойдём к консерватории?
Чужестранец не слышит ничего, кроме шума дождя, но согласно кивает и следует за Мотыльком. Тот, перепрыгивая лужи, сворачивает на какую-то незнакомую улицу. Жилых домов здесь почти нет, а те, которые есть, — удивительно белые, хоть и в мокрых полосах.
Чем ближе к длинному зданию с колоннами, тем отчётливее слышится музыка: пение фортепиано перемежается с нежной мелодией виолончели. Мотылёк останавливается, не то прислушиваясь к звукам, не то что-то вспоминая.
— Бетховен тоже так играл, — наконец заявляет он.
— Кто? — удивляется Чужестранец. Был, конечно, композитор с такой фамилией, но он жил давно и не в этих краях.
— Работал тут один учитель, имени-фамилии не помню. Чудесный человек, преподавал замечательно, ученики его любили. И играл виртуозно, настоящий мастер. Бывало, как сядет за рояль, так все сбегаются послушать. — Мотылёк мечтательно улыбается.
«Интересно, — думает Чужестранец, — а он тоже приходил? Мальчишка, вечно занятый какой-то работой, отрывался от своего занятия и бежал на звуки музыки…»
— А потом, — продолжает, встрепенувшись, Мотылёк, — он сошёл с ума. Совершенно неожиданно, всегда был нормальный — и вдруг… Приходят однажды — он сидит за роялем и стучит по клавишам. Вот натурально стучит, не играет, просто бьёт рукой. Его стали тормошить, а он повернулся, злобно прищурился и прошипел: «Упыри!» Ну и всё. — Он пожимает плечами. — Ещё день он так стучал — вообще без перерыва. Потом его забрали. А кто-то в шутку сболтнул: наш Бетховен, мол. Так теперь и называют Бетховеном.
«А он в чём-то был прав. Действительно упыри», — цинично усмехается Чужестранец. Он умудряется считать всех людей добрыми по умолчанию и вместе с тем скептически относиться к их способности быть хорошими собеседниками.
— Такие вот дела, — разводит руками Мотылёк. — Про тебя, кстати, тоже говорили: второй, мол, Бетховен будет.
— Ох уж прямо, — отмахивается Чужестранец. — Я ещё не совсем из ума выжил. Хотя об этом, конечно, не мне судить: тем, кто вокруг, виднее.
Дождь припускает с удвоенной силой. Сидящие в консерватории, какое-то время помолчав, снова начинают играть, теперь — в унисон с непогодой. Музыка пасмурного летнего города — что может быть прекраснее?
Мотылёк, совершенно вымокнув, встаёт под зонт и прижимается к Чужестранцу. Тот едва удерживается, чтобы не взъерошить ему волосы. Они и так слишком сблизились — а попробуй остаться равнодушным к тому, с кем довелось танцевать «Чёрную каракатицу». Больше нельзя, иначе будет не уйти.
Поэтому Чужестранец, отвернувшись, рассматривает мокрые дома. Нахохлившиеся, они тянутся друг к другу, чтобы стало теплее, соприкасаются стенами.
А к одной из стен прижимается живое существо.
— Ребёнок, — приглядевшись, растерянно шепчет Чужестранец.
Мотылёк резко разворачивается и подтверждает:
— Ребёнок. Мальчик лет пяти.
— Эй! — окликает Чужестранец. — Что-то случилось?
Ребёнок испуганно вздрагивает, но бежать, к счастью, не пробует. Так и сидит у холодной стены, не сдвинувшись с места.
Чужестранец подходит и накрывает его зонтом, чтобы защитить от дождя. Мальчик утыкается лицом в колени так, что видны только светлые волосы. Рубашка у него мокрая насквозь, а штаны заляпаны грязью.
— Что-то случилось?
— Потерялся, — наконец всхлипывает он после долгого молчания.
Мотылёк опускается на корточки и, присмотревшись, сообщает:
— Это сын Тирренов. Я знаю, где они живут.
Чужестранец вздыхает. Общаться с детьми он не умеет: эти существа совершенно непредсказуемы. И от того факта, что придётся вести домой заблудившегося ребёнка, ему слегка не по себе.
— Ты Тиррен? — уточняет он.
Мальчик поднимает испуганные тёмные глаза и осторожно кивает.
— Вставай. Отведу домой.
Не решаясь перечить, он поднимается. Чужестранец берёт его за руку и, не скрываясь, кивает Мотыльку:
— Веди.
Несколько секунд они идут молча, только капли стучат по широкому зонту. Потом мальчик неловко шепчет, подняв голову:
— Простите… А вы правда убийца?
Мотылёк зажимает рот, чтобы не расхохотаться. А Чужестранец даже не меняется в лице, только чуть приподнимает брови. Городские сплетни — великая вещь.
— Могу обещать, — уверяет он после секундного раздумывания, — что тебя я не убью.
— Точно-точно?
— Точно-точно.
Мальчик заметно успокаивается и шагает увереннее. Чужестранец только бесшумно выдыхает. Он мог бы попытаться развеять этот миф, но как бы не вышло себе дороже. Да и зачем метаться и выкручиваться, если скоро, кроме этого мифа, от него ничего не останется?
— Надо же, с кем я связался! — восклицает Мотылёк, влетая во все лужи подряд. — Как хорошо, что я призрак, а то в один прекрасный день мог бы и не проснуться.
«Не сомневайся, — красноречиво уверяет взгляд Чужестранца, — уж ты-то не проснулся бы». Призрак в ответ широко улыбается. На такого невозможно долго сердиться. Не-воз-мож-но.
Дом загадочных Тирренов находится едва ли не на другом конце города, но при этом кажется, что ты ушёл в совершенно другой населённый пункт. Дождь здесь не хлещет, только противно моросит, хотя тучи такие же густые. Даже не думая раскрывать зонтики, люди спокойно ходят по улицам.
Вернее, они ходили, пока не заметили Чужестранца.
— Красный шарф, Красный шарф… — разносится шёпот. Люди останавливаются, переглядываются, бледнеют.
Чужестранец упрямо делает вид, что ничего не замечает: глядит в одну точку и шагает за Мотыльком. Только бы никому не пришло в голову затеять разборки: как же, кровопийца похитил ребёнка!
К счастью, все сплетни играют на руку. Его слишком боятся, чтобы как-либо мешать, поэтому обходится без жертв и конфликтов.
Мотылёк останавливается у грязно-голубого дома в дождевых потёках и кивает на ближайшую дверь:
— Вот. Пришли.
Чужестранец краем глаза смотрит на мальчика: никаких возражений, это действительно нужный дом. Пожав плечами, он стучит в дверь, спиной чувствуя взгляды прохожих. С той стороны раздаются торопливые шаги, и Чужестранец обмирает: а что говорить-то?
Но придумывать ничего не приходится. Белокожая девушка с короткими чёрными волосами открывает дверь и тут же восклицает:
— Тон, негодник! Где ты пропадал? Мы все переволновались!
Она опускается на корточки и осматривает мальчика, будто не замечая чужого присутствия. Тот отмахивается:
— Да ладно тебе, Марта! Меня привёл Красный шарф. Ой… — он осекается и вжимает голову в плечи.
Марта неодобрительно грозит пальцем и загоняет мальчика в дом. «Явился наконец?» — кричит кто-то из глубины квартиры. Тон отвечает что-то невнятное и, судя по стуку башмаков, убегает в комнату.
— Мой младший брат, — извиняющимся тоном произносит Марта, расправляя подол длинной чёрной юбки.
— Ничего страшного, — улыбается Чужестранец. Приподнимает цилиндр и чуть кланяется. — Приятно было увидеться.
— Благодарю вас, господа. — Марта делает книксен и, окликнутая из комнаты, поспешно закрывает дверь.
Чужестранец озадаченно поворачивается к Мотыльку.
— «Господа»…
— Она меня видит! — возбуждённо кивает призрак. — Удивительная девушка!
«И впрямь удивительная», — хмыкает Чужестранец и складывает зонт: дождь уже закончился.
Марта, должно быть, сейчас отчитывает незадачливого брата. Или смотрит из окна на бледную радугу в просвете туч, машинально вертя на запястье браслет из плоских чёрно-синих камней. Это украшение так идёт к её белой блузке, что сердце замирает в груди.
А с чего это она занимает твои мысли, Чужестранец? Уж не влюбился ли ты?
Он морщится: только этого не хватало! — и пожимает плечами:
— Пойдём домой?
