Принадлежащая туману

Столкновение

— Неужели, этот снег никогда не кончится? — сказала я вслух, хотя лишь самой себе.

Стоя у самого большого окна своей комнаты, я смотрела на ещё одно сокрытое полотном снега утро.

Месяц. Целый месяц прошёл, а я была так же далека от момента отбытия из этого места, как была в то самое первое утро, когда начался снегопад. Также я не узнала ничего нового о мужчине, с которым была вынуждена проживать всё это время. Мужчине, который занимал все мои мысли и беспрестанно являлся мне во снах. Всё, что я знала о нём, было его имя, но даже в этом я не могла быть абсолютно уверена.

Целый месяц, а мой мозг был так же нездоров, и память так же пуста, как и в тот момент, когда я впервые очнулась в этой странной реальности, где я, замёрзжая почти до полусмерти, бежала через лес и туман.

Что же касается моего тела… все царапины, порезы и отметины исчезли, и лишь несколько синяков напоминали о том, что случилось на третьем этаже. И хотя Люциус предоставлял мне хорошее питание и обращался со мной не так уж плохо, я не была по-настоящему здорова. Мой аппетит слабел, я чувствовала себя так, словно задыхалась, словно моему телу, моей крови не хватало свежего воздуха. Тревога, порождённая пустотой в моей голове, и вызванный враждебностью Люциуса стресс медленно подтачивали моё здоровье. Я становилась всё бледнее и тоньше, и мои месячные никак не начинались (из-за чего я даже чувствовала облегчение, так как среди предметов личной гигиены, которыми был заполнен шкафчик в ванной комнате, не обнаружилось ни тампонов, ни прокладок). Ощущение того, что я попала в ловушку, оказалась запертой в клетке, становилось всё сильнее, и я не знала, как совладать с ним.

Я спустилась к завтраку, чувствуя себя странно… точнее, более странно, чем обычно.

За столом я угрюмо гоняла еду по тарелке серебряной вилкой. Как всегда, пища выглядела очень вкусной, но у меня совершенно не было аппетита. Я даже не пыталась демонстрировать дурные манеры, чтобы вывести Люциуса из себя, как делала обычно. Я была поглощена мыслями о том, что находилось за пределами этих стен: свежий воздух, открытое небо…

Случайно посмотрев вверх, я встретила глаза Люциуса, прикованные ко мне, но на этот раз его взгляд не был насмешливым: он был загадочным.

Я прочистила горло.

— Могу я сегодня выйти на прогулку, пожалуйста? — спросила я, пытаясь говорить вежливо.

— Если хочешь погибнуть от холода, — ответил он без промедления. — Я отнюдь не собираюсь останавливать тебя.

Я прикусила губу, задетая этой чёрствой насмешкой. Внутри меня начал вскипать гнев, смешанный с порождённым скукой раздражением.

— Мне осточертело сидеть взаперти! — взорвалась я, наконец. — Я чувствую себя словно животное в клетке!

— Весьма интересное сравнение, — сказал он, и его взгляд внезапно стал острым.

— И что это должно означать? — огрызнулась я. — Почему вы постоянно говорите загадками?!

Люциус улыбнулся. Как всегда, ничего утешительного в его улыбке не было.

— Можешь называть это высокой оценкой иронии, моя дорогая.

— Я бы скорее назвала это надменностью.

— Как пожелаешь.

Я закатила глаза.

— Быть вами должно быть очень сложно, — пробормотала я кисло.

— Что ты имеешь в виду?

Я покачала головой.

— Вам когда-то приходило в голову просто расслабиться? Или… даже не знаю… быть приятным хотя бы раз?

— Могу уверить тебя, что я вполне расслаблен.

— Постоянно поддерживать такой уровень мизантропии должно быть утомительным. Я вполне могу представить себе, как каждую ночь перед сном вы придумываете новые оскорбления.

Улыбка Люциуса стала чуть шире.

— Напротив, они приходят ко мне сами собой, — возразил он. — С таким источником вдохновения отпадает всякая необходимость в подготовке.

Нахмурившись, я отбросила вилку и шумно отодвинула стул, втайне наслаждаясь тем, как крепко при этом сжалась челюсть моего компаньона.

— Я не голодна, — заявила я, поднимаясь и потягиваясь.

— Завтрак не окончен, Алиса.

— Неужели? — сказала я саркастично. — Что же, я завтрак закончила, но вы можете продолжать пялиться на мой пустой стул, если хотите.

Его глаза предостерегающе сузились.

— Что? — спросила я. — Это будет приятным разнообразием для вас. Дадите отдых глазам.

— Сядь и закончи свой завтрак, Алиса, — его тон был покровительственным и родительским, словно он пытался спровоцировать инфантильный ответ.

— Ох, простите меня, — дерзко сказала я. — Я и не подозревала, что вы мой отец.

В ту же секунду я пожалела о своих словах.

Люциус подпрыгнул, словно ошпаренный, и его лицо мертвенно побледнело. Его зрачки сузились до чёрных точек, а широкая холодная радужная оболочка стала зеркальной, как у змеи. Он вскочил, глядя на меня сверху вниз с ужасающим выражением.

— ЧТО? — это слово было едва слышно, но ярость, с которой оно было произнесено… оглушала.

Моё сердце заколотилось от испуга. Я отчаянно желала сбежать, но словно окаменела под его страшным взглядом.

Мышцы его лица начали сокращаться от ярости, и отвращения, и… боли?

— Никогда. Никогда. Никогда не произноси это слово вновь, — он наполовину отвернулся от меня и закрыл глаза рукой от виска до виска, как делает страдающий мигренью человек. Драгоценные камни на кольцах мерцали, и я поняла, что его пальцы дрожат.

— Убирайся, — прошипел он. — Убирайся с моих глаз, пока я не убил тебя голыми руками, ты, мерзкая грязнокровная сучка.

Я отвернулась и бросилась бежать.

________________________________________
…

Всё утро я сидела на краю своей постели, потрясённая, шокированная и оцепеневшая, с комом в горле, из-за которого было больно глотать.

Время ланча пришло и ушло; я оставалась в своей комнате, и мой желудок сжимался от отвращения при одной лишь мысли о еде. Его ненависть… его ненависть была невыносима. Я не могла бороться с ней и не могла понять её. Потому что я не ненавидела его. Как могла я? Он был всем, что я знала.

После полудня я беспокойно вышагивала от кровати к окну и от окна к кровати, иногда приближаясь к двери, воображая, что слышу его шаги. Мне кажется, у меня был жар; часы пролетали один за другим, словно в тумане, а в голове сломанной пластинкой вновь и вновь прокручивались его полные ненависти слова.

Я знала, что должна покинуть это место. Я не могла больше оставаться здесь.

«Ты должна бежать, Алиса. Иначе ты просто перестанешь существовать. Ты утонешь в его тени. Ты должна узнать, кто ты, прежде чем это потеряет для тебя всякое значение.»

Наступил вечер, и я наблюдала за тем, как тени постепенно захватывали мою комнату, пока она не перешла в тёмные владения ночи. И затем, в приглушенном сумраке, я начала собираться.

Под этим подразумевалось то, что я сдёрнула с кровати покрывало, сложила его пополам, обернула вокруг себя и подпоясалась шнуром для штор. Я выглядела, словно огромный кусок зефира, и едва могла передвигаться, но это меня не волновало. Меня больше ничто не волновало.

Я подождала до тех пор, пока не была уверена в том, что время перевалило за полночь. Затем я тихо выскользнула из комнаты, пересекла коридор едва слышными шагами и спустилась по лестнице. Всё вокруг меня было тусклым и неподвижным, лишь огоньки свечей трепетали от лёгкого сквозняка.

Когда я приблизилась к двери, у меня возникли серьёзные опасения. «Ты не обдумала этот план как следует, Алиса, — выбранила я себя. — Ты не обута. Снаружи идёт снег. Там холодно. Там темно. Один бог знает, что там может быть.»

Но я не могла остановиться сейчас. Для этого было слишком поздно.

Я была достаточно близко к двери, чтобы протянуть руку и дотронуться до огромной медной ручки. Медленно, очень медленно, я обхватила пальцами металлическое кольцо и повернула его влево. Я почувствовала, как поддалась задвижка замка, затем потянула тяжёлую дверь на себя, и она беззвучно распахнулась вовнутрь.

Конечно, он стоял там.

Его руки покоились по обеим сторонам двери. Его глаза были непроницаемы.

Мы не произнесли ни слова. Он просто шагнул вперед, переступив порог, а я шагнула назад, в холл.

Один. Два. Ещё три шага: он — вперёд, я — назад. Дверь захлопнулась со зловещим щелчком, который отозвался гулким эхом.

Он сделал лёгкое движение, и покрывало вместе с верёвкой упало на пол и свернулось вокруг моих лодыжек.

Абсурдность этой ситуации внезапно стала невыносимой, и я почувствовала истерическое желание расхохотаться.

— Здравствуйте, Люциус, — сказала я, и эти слова вырвались полузадушенным смешком.

Судя по его виду, смешно Люциусу не было, но и разъярённым он не выглядел. Он выглядел… внимательным.

— Алиса, могу ли я спросить, если только тебе не очень сложно ответить на мой вопрос, что именно по твоему мнению ты делаешь?

Я улыбалась так широко, что мои скулы болели. Я не могла остановиться.

— Я убегала, — ответила я с громким смешком.

— Убегала от… чего, скажи на милость.

— О, от вас. Совершенно точно от вас, — я пыталась подавить хихиканье, но оно вырвалось само собой.

— Понятно.

И потом я потеряла над собой последний контроль и начала смеяться, и смеялась до тех пор, пока по моим щекам не покатились слёзы. «Кккккккк — ха-ха-ха-ха-ха-хаааааа…» Я продолжала хохотать, ловя воздух ртом, в то время как Люциус, не произнося ни звука, взял меня за руку и потянул за собой, обратно через холл и вверх по лестнице. Он открыл дверь в мою комнату, толкнул меня внутрь и последовал за мной. Меня охватил новый взрыв веселья, когда я заметила, что покрывало лежало на кровати, а шнур был повязан вокруг шторы, словно они были там всегда.

Люциус смотрел, как я хрипела и задыхалась от смеха, но его взгляд меня не смущал. Я уже привыкла к его взглядам.

Постепенно моя истерика сошла на нет, и теперь я, всхлипывая, стояла перед ним, дрожащая и опустошённая. «Ох, как же болят бока».

— Я не хочу больше оставаться здесь, — сказала я жалко, вытирая слёзы. — Завтра я ухожу.

Я посмотрела на Люциуса. Игра теней подчёркнула его резкие черты, и он выглядел настолько же милосердным, как ангел мщения.

— Нет, Алиса, — тихо сказал он. — Боюсь, я не могу позволить это.

Моё лицо словно онемело. На меня снизошло ужасное, удушающее озарение:

— Вы никогда не собирались отпускать меня, не так ли? — сказала я медленно, чувствуя горечь правды на языке. — Я не гость. Я ваша пленница.

Я прочла подтверждение своим словам в жестоком выражении его глаз и лица.

Мой разум казался вихрем разрозненных кусочков головоломки. Но некоторые из них начали соединялись, словно их притягивало друг к другу с магнитной силой.

— Вы знаете, кто я! — закричала я. — Вы всегда знали! — мой голос становился всё пронзительнее. — Вы наблюдали за тем, как я тонула в этой… этой пустоте, и вы просто расслабились и наслаждались этим, не так ли? Не так ли?

К моему гневу и неверию Люциус улыбнулся и сделал лёгкий поклон в подтверждение моих слов.

Я услышала свой яростный, полный боли вопль, и, не успев осознать, что делаю, бросилась на него со скрюченными пальцами, желая разодрать его совершенное, красивое, невыносимое лицо.

Этого не случилось. В слепой ярости я не увидела удара, но тем не менее меня отбросило назад на несколько ярдов и впечатало в стену, после чего я упала на пол.

Я лежала там, задыхаясь от пронзительной боли в спине, не в состоянии двигаться или даже дышать, в то время как Люциус направлялся ко мне широкими шагами с перекошенным от злобы лицом.

Он вздёрнул меня вверх и ударил о стену с такой силой, что моя голова дёрнулась назад, и я прикусила язык. Брызнула кровь, и её металлический привкус наполнил рот, но удар выбил у меня дыхание, и я не смогла даже вскрикнуть от боли. Я не сопротивлялась, потому что попросту не могла. Его тело тесно прижималось к моему, и не только его сила, но также его рост и вес исключали саму возможность сопротивления.

Одна его рука обернулась вокруг моего горла, а другая больно сжимала руку.

— Не желаешь попытаться ещё раз, грязнокровка? — прорычал он. Его глаза пылали от ярости.

Опять это слово!

— Не называйте меня так! — попыталась выкрикнуть я, но из-за распухшего от укуса языка мои слова прозвучали, словно неразборчивое мычание.

Я чувствовала тёплую струю крови стекающую по подбородку вниз, прямо на сжимающую моё горло руку. Даже вблизи я могла видеть, как его сильное бледное запястье окрасилось красным.

Я услышала резкий вздох, и в следующее мгновение Люциус рефлекторно отдёрнул руку и вытер её о мой халат. Его ладонь, горячая и твёрдая, опалила мою кожу сквозь тонкую ткань и скользнула по изгибу груди, задев сосок, отчего он мгновенно сжался. Я громко ахнула.

Его прикосновение было непроизвольным, даже случайным, но ситуация внезапно и ощутимо изменилась. Казалось, мой вздох возбудил его — нас обоих — и мы стояли, прижавшись друг к другу, в ужасной пародии страстного объятия… Затем я почувствовала, как что-то твёрдое давит на мой живот. И у меня не было никакого сомнения в том, что именно это было…

Наши глаза встретились, и я не знаю, что он прочёл в моих, но его глаза ясно выражали шок, неверие…

С шипением он отступил назад, выпустив меня из рук. Я упала к его ногам неуклюжей кучей.

Он стоял надо мной, пялясь на меня свирепым, пронзительным взглядом, наблюдая за тем, как я пыталась остановить поток крови рукавом. По моему лицу бежали слёзы, и я знала, что выглядела в этот момент ужасно.

Затем он внезапно развернулся и стремительно вышел из комнаты, захлопнув за собой дверь. Я услышала звук его быстро удаляющихся шагов в холле.

Я лежала, свернувшись в клубок, не двигаясь, дрожа от шока и боли… и чего-то ещё… Его прикосновение шокировало меня, но не жестокостью учинённого надо мной насилия, а поразительной, непредвиденной силой его желания… и моей реакции, которую я не могла отрицать. Меня пронзила вспышка эйфории: кожу покалывало, и всё моё тело словно звенело.

И в путанице мыслей в моей голове, безостановочно крутилась одна: «он знает, кто я».

И внезапно, неожиданно, я почувствовала облегчение.

Облегчение, потому что кто-то знал это. Неважно кто. Даже если это был он.

Теперь я лишь должна была найти способ выпытать у него этот секрет.

________________________________________
…

Всю ночь я бодрствовала, не в состоянии уснуть из-за головокружительной неразберихи в голове и из-за тяжёлого, глухого стука сердца, который никак не ослабевал.

Привыкнув сомневаться во всём, я с трудом могла поверить в произошедшее, но боль в спине и в распухшем от укуса языке была слишком реальной. Я смотрела в темноту, пытаясь обуздать разбушевавшиеся мысли.

«Он знает, кто ты, Алиса, — думала я. — Или же он просто разыгрывает тебя?» Как и во всём остальном, в этом я не могла быть уверена.

Я отчаянно надеялась на то, что он действительно знал. По какой-то причине мне казалось, что если он раскроет тайну моей личности, моя память тут же нахлынет на меня потоком, и всё происходящее внезапно приобретёт ясный смысл. Но что если он не пожелает открыть мне правду или же попросту ничего не знает? Неужели я вынуждена буду остаться в этой проклятой темноте навсегда?

«Он должен знать, кто ты,» — решила я. Это было единственным рациональным объяснением тому, почему он не желал отпускать меня.

Что-то внутри, что до сих пор я старательно подавляла, теперь силой вторглось в моё сознание: я всегда знала, что он знал, кем я являюсь. Что с того самого момента, когда я впервые увидела его шокированные, пылающие злобой глаза, в этом у меня не было никакого сомнения.

Почему же я так настойчиво обманывала себя? Был ли своего рода ложным способом самосохранения, попыткой оградиться от страха? Словно, если он не знал меня, то у него не могло на самом деле быть желания причинить мне боль.

«Хорошо, Алиса, предположим, он знает тебя. Теперь что?»

Какие у него были планы на меня? Почему он держал меня здесь? Верил ли он, что я что-то должна ему? Фактически, он спас мне жизнь; возможно, я действительно была что-то должна ему. Что-то большее, чем благодарность… Он вполне мог думать так.

Или же он держал меня здесь с какой-то целью? Разрешить какую-то проблему… свести счёты? Возможно, он планировал получить выкуп и всё это время вёл переговоры с моей семьёй и друзьями… Моя семья… Возможно, это было какой-то старой семейной враждой. Что же случилось?

«Значит, ты пленница…»

Я пыталась понять, что это означало. Как пленники ведут себя? Каким образом я должна была вести себя? Возможно, он всегда обращался со мной, как с пленницей, и я подсознательно вела себя соответствующе. Я думаю, в какой-то степени так оно и было. Выбора в этом плане у меня не было. Изменилось ли что-то оттого, что теперь я знала правду?

Каковы были правила поведения? Какой была признанная норма взаимодействия между похитителем и пленником? Оставалось только надеяться, что он не станет ещё хуже. Он уже был достаточно неприятен с его издевательскими шутками, его правилами и угрозами, его непредсказуемой жестокостью. Меньше всего я хотела, чтобы «последствия» превратились в «наказания».

Я задумалась о традиционных формах наказания заключённых. Избиения, пытки, голод, сексуальное насилие… должна ли я теперь была ожидать чего-то подобного? Неужели, именно это случилось с воющей леди? Окончу ли я точно так же: запертой в той самой комнате, где лишь равнодушные стены могли слышать мои стенания?

Или же он планировал превратить меня в свою рабыню: вынудить меня называть его господином, ползать перед ним на коленях, целовать край его мантии и раболепствовать перед ним… Что же, этому не бывать. Его власть надо мной — его физическое превосходство и непреодолимый магнетизм — не покорила меня, и не покорит никогда. Он может запугивать меня, манипулировать мной, но унизить меня он не сможет. В этом я была абсолютно уверена.

«Хорошо, что самое наихудшее, что он может сделать с тобой, Алиса?» — думала я. Но я не смела слишком упорно раздумывать над ответом.

Побег. Я уже пыталась сделать это, и моя попытка провалилась. Но это не означало, что я не могу попытаться вновь. Мой поспешный, безрассудный план был обречён на провал, теперь я ясно это понимала. Возможно, я хотела, чтобы он провалился. Возможно, я просто пыталась спровоцировать кризис, чтобы как-то изменить ту застойную ситуацию, в которой я оказалась. Если так, то моя попытка сработала. Правда, не в мою пользу.

Но теперь, когда я знала, что Люциусу была известна тайна моей личности, я больше не была уверена в том, что хотела сбежать.

Сбежав, я могла потерять возможность получить ответы на мои вопросы… и я была довольно уверена в том, что он знал эти ответы. Сбежав, я могла остаться в бесконечной темноте навсегда.

Но оставшись…

Опасность заключалась в моих чувствах к нему, которые усиливались с лавинообразной скоростью. Казалось, его сила каким-то образом обернула вокруг меня свои завитки, поначалу беззвучно оплетая меня, а теперь быстро затягивая в место абсолютной беспомощности, из которого не было выхода. Я… нет, я не влюблялась в него — это слово было неверным. Эта… эта обсессия, эта жажда, которую я испытывала и которую не могла ни понять, ни отрицать, не могла называться любовью. Это было больше похоже на… вызванную голодом боль… и он был единственной доступной мне пищей. Отравленной, но вожделенной.

«Ты идиотка, Алиса».

Я цеплялась к нему, потому что кроме него у меня больше никого не было, потому что лишь он один был реален в этот момент. Маяк в темноте. Огонёк в тумане. Потому что без него я, возможно, никогда не смогу найти выход. Но я знала, что этот свет мог ослепить меня. Что я могла разбиться об окружающие его скалы.

«Что опаснее?» думала я.

Остаться, зная, что свет может ослепить меня?

Или сбежать, зная, что могу затеряться в тумане навсегда?

________________________________________
…

К счастью, мои страхи не подтвердились: я не была подвергнута ни рабству, ни угнетению.

В наших отношениях ничего не изменилось. Мы по-прежнему сидели вместе во время завтрака, ланча и ужина. Мы по-прежнему обменивались издевательскими любезностями.

Самым явным отличием было то, что Люциус перестал пялиться на меня. Я бы не сказала, что он избегал зрительного контакта или нарочно смотрел в сторону. Просто он больше не проводил всё время, не отрывая глаз от моего лица. Полагаю, я должна была считать это победой, но она казалась пустой, потому что в какой-то степени я чувствовала, что потеряла больше, чем приобрела. Я так хорошо научилась раздражать его, что, по мере того, как мои чувства к нему усиливались, это превратилось в своего рода губительный способ привлечь его внимание. До сих пор я и не подозревала, что начала безмерно наслаждаться этим.

«Боже, как же ты дошла до этого, Алиса? — думала я. — Ты на самом деле скучаешь по его бесконечным насмешкам?»

Но хуже осознания того, что моя гордость постепенно испарялась, было то, что меня покидало мужество.

Я не могла заставить себя потребовать ответы, которыми, как я была уверена, он обладал. Я не могла заставить себя сформулировать вопросы, которые я так отчаянно желала задать. Они застревали в горле сухим комом, и я не могла ни выплюнуть, ни проглотить его. И постепенно он сдавливал мои голосовые связки всё сильнее и сильнее — так сильно, что я едва могла говорить…

Я ненавидела это состояние и не могла понять его. Это не был страх перед яростью Люциуса, потому что его вспышки насилия больше не ужасали меня — осталось лишь неясное опасение перед болью. С болью я могла совладать.

Нет, меня сдерживал не физический страх… Меня сдерживала его ненависть. Да, именно это. Я не хотела, чтобы он по-прежнему питал ко мне отвращение. При виде этого непостижимого жёсткого выражения в его глазах я чувствовала себя почти больной от тревоги. И я знала, что затронуть тему… моей ситуации… было бы всё равно, что плеснуть бензин на слабое, но неугасающее пламя его ненависти, в то время как больше всего я желала затоптать его и полностью затушить.

И так, я убедила себя в том, что должна подождать. Что это было разумно и целесообразно. Я сказала себе, что сначала должна прорваться через его панцирь, который, как я чувствовала, дал трещину после того, что произошло в моей спальне, когда тело Люциуса прижимало моё собственное тело к стене. Тогда и только тогда я смогу выпытать секреты моего прошлого, не опасаясь за свою безопасность.

Таким образом, вследствие моей уступчивости, мы продолжали вести себя, как прежде.

До тех пор пока, одной ночью, всё — всё — не переменилось.