Краски

Глава 9. Голубой.

Мягкий утренний свет заполняет спальню. После вчерашней метели потеплело, ветер стих и за ночь морозные узоры на окнах слегка подтаяли. Несколько минут в полудреме наслаждаюсь уютом и близостью жены. Ее теплое дыхание щекочет мое плечо, затекшая в тонких пальцах рука покалывает сотней иголочек. Пора вставать. Осторожно шевелюсь – не хочу потревожить спящую Китнисс. Во сне она закинула на меня ногу, поэтому я потихоньку перекладываю ее, разгибаю сомкнутые пальчики. Она недовольно ворочается, пытается найти мою руку. Уворачиваюсь и лишь мягко целую горячие губы.

- Мне пора, - так и не проснувшись, Китнисс что-то мурлычет в ответ. Уже закрывая дверь комнаты, замечаю, как она сворачивается клубочком под одеялом.

Стараясь не шуметь, я выхожу из дома и замираю, завороженный холодной красотой зимнего утра. Покрытые нетронутым снегом тропинки, деревья, дома тонут в голубом тумане, за укутанным влажной дымкой лесом виднеются первые признаки зарождающегося дня. Кажется, весь наш маленький мир соткан из дымки и мглы. Новый день, новый мир… Чисто и свежо. Хочется сохранить это ощущение, перенести чистоту свежевыпавшего снега в свою жизнь, в свои мысли. Забыть кошмары прошлого, не бояться неизвестности будущего.

Задерживаться нельзя, и я спешу в пекарню. Сегодня к нам приезжают гости, поэтому, помимо ежедневной выпечки, нужно успеть приготовить что-нибудь особенное.

Мои работники еще не пришли, и, вымешивая тесто, я мыслями возвращаюсь к спящей жене. Вспоминаю ее волосы, живописно разбросанные по подушке, мягкую ткань голубой сорочки, полуоткрытые губы, сонный поцелуй. Моя Китнисс. Я улыбаюсь. В памяти всплывают и другие образы. Наш дом, украшенный к зимним праздникам, тихая болтовня обо всем и ни о чем перед жарким камином. Наше доверие, близость. Неспешные вечера, когда она позволяет рисовать себя и, терпеливо позируя, наблюдает за каждым моим движением. Что еще изменится после приезда наших гостей? Мое утреннее спокойствие постепенно улетучивается. Мысли, воспоминания, образы прошлого теснятся в голове, все быстрее сменяя друг друга. Нужно отвлечься. Все будет хорошо.

Первый звонок дверного колокольчика возвещает о приходе моих помощников. Марк и Лукас уже выросли и стали вполне самостоятельными мастерами, поэтому мы увеличили мощность пекарни и по-прежнему обеспечиваем выпечкой треть значительно подросшего дистрикта. За работой время летит незаметно, и я не так сильно нервничаю. Поэтому лишь слегка вздрагиваю, когда кто-то закрывает мне руками глаза. Придирчиво ощупываю знакомые тонкие пальцы на своем лице. Собираюсь с мыслями, нельзя раскисать.

- Изольда?

- Какая еще Изольда! – возмущается Китнисс, убирая руки. А я, пользуясь моментом, перехватываю ее кисть, разворачиваюсь к ней и быстро целую в губы.

- Как, ты не знаешь Изольду? – продолжаю я, крепко держа ворчащую жену за талию.

- Нет никакой Изольды… - помедлив, она целует меня в ответ, проводя кончиками замерзших пальцев по разгоряченной от жара печи коже шеи и груди. – И хватит меня дразнить. Нам пора на вокзал.

Поручаю работу Лукасу и поспешно переодеваюсь в чистую одежду. По случаю встречи гостей даже моя обычно непритязательная жена сменила повседневную куртку – укутанная в серебристо-голубую шубку, она торопливо подает мне пальто, присланное Эффи к праздникам. Крепко держась за руки, мы молча идем к железнодорожной станции, а в голове проносятся события последних дней.

***

Виной всему стал телефонный звонок, прозвучавший однажды утром. Китнисс взяла трубку. До меня доносились только обрывки слов. Наверняка, это была Энни – они с сыном давно уже хотели приехать к нам зимой на пару дней. После разговора Китнисс побледнела и притихла.

- Финн просит разрешения взять с собой двух друзей.

- Отлично, ему веселее будет, а у нас места и на двадцать человек хватит… что-то не так?

Китнисс отвела глаза и уставилась в стену.

- Один из них сын Гейла.

Она была растеряна, почти испугана. Я лихорадочно прокрутил в голове то, что слышал последний раз от Хоторна. Вероятно, приедет старший сын. Ему должно быть около одиннадцати.

- Ты знал, что у него есть сын? Он женат? Давно? - ее голос был раздраженный, почти злой. – Почему ты ничего не сказал мне?

- Женат, больше десяти лет. Он писал тебе, но ты сожгла то письмо, - Китнисс вздрогнула, припоминая. Я на минуту замолчал, чувствуя, как внутри поднимается забытая мучительная ревность. – Иногда он звонил узнать, как дела… как твои дела, иногда я звонил ему. Пару раз я пытался рассказать, но ты прерывала все разговоры о Гейле.

Она пораженно посмотрела на меня.

- Давно ты говорил с ним?

- Последний раз я поздравлял их с рождением дочери прошлой весной. У них два мальчика и вот родилась девочка.

Китнисс задумчиво кивнула головой.

- Он всегда хотел детей, - помолчав пару мгновений, она подошла ко мне и поцеловала в щеку. – Я пойду на охоту, увидимся вечером, ладно?

- Увидимся вечером, - эхом отозвался я.

Больше Китнисс не задавала вопросов – ни в этот день, ни на следующий. Она стала более задумчивой, рассеянной, и иногда мне приходилось дважды повторять вопросы, настолько невнимательно она слушала. Днями она дольше бродила по лесу, а ночью еще крепче и отчаянней прижималась ко мне. Даже ее поцелуи стали отдавать тоской и горечью. Я убеждал себя, что все нормально, знал, что она все так же нуждается во мне, верил, что нужно дать ей немного времени.

Прошла неделя, но ничего не менялось. Меня начали беспокоить легкие приступы. Пока мне удавалось скрывать их от Китнисс, но это не могло продолжаться вечно. После работы, чтобы не ожидать ее дома, я стал заглядывать к Хеймитчу. Стоит отдать ему должное, он только однажды позлорадствовал на тему «я же говорил, будет непросто», а уже на завтра нашел старые шахматы, и мы молча играли и жевали сушеную рыбу или пили чай с булками до того времени, пока я не слышал звон колокольчика на нашей двери. Партия откладывалась в сторону для того, чтобы на следующий день продолжить ее с того же места. Когда домой возвращалась Китнисс, возвращался и я.

Только раз Хеймитч задал вопрос:

- Чего ты боишься? Что она тоскует по Гейлу?

Чего я боюсь? Не думаю, что я слишком изменился за прошедшие годы. Как не изменился и мой самый страшный кошмар.

- Боюсь потерять ее, - Хеймитч откинулся в кресле, исподлобья мрачно глянул на меня.

- Тебе тридцать два, а ты так и не понял? Ты не сможешь потерять ее, даже если захочешь - она намного больше зависит от тебя, чем хочет показать.

- Я думал, зависимости по твоей части.

- Очень смешно.

Делая очередной ход, я задумчиво посмотрел на окончательно поседевшего старого друга.

- Спасибо, Хеймитч, - он молча вопросительно поднял брови. - Спасибо за все.

Всю неделю мы продолжали наши молчаливые игры. Возвращаясь домой, я все так же хранил безмолвие, даже не пытаясь выведать у Кит подробности ее долгих прогулок. Я видел ее поникшие уставшие плечи, ее вымученные улыбки и, как пятнадцатилетний мальчишка, боялся узнать ее мысли - надеялся лишь, что она хоть иногда думает и обо мне. Только ночами, ныряя в тоненькой сорочке под одеяло на нашей постели, она опять становилась моей Китнисс.

***

За потоком противоречивых мыслей я не заметил, как мы подошли к станции. Вдали уже слышится нетерпеливый перестук колес прибывающего поезда. Я крепче сжимаю руку Китнисс, и мы ускоряем шаг.

Наши гости радостной стайкой нетерпеливо вываливаются на перрон. Энни и Финн-младший по очереди обнимают нас, потом мальчик тащит здороваться своих смущенных друзей.

- Познакомьтесь, это Тим Рассел и Джей Хоторн, - высокий гибкий мальчик кивает и широко улыбается – видно, что он рад приезду.

- Очень приятно, Пит и Китнисс Мелларк, - мы знакомимся по всем правилам этикета.

Я по-мужски жму обоим ребятам руки, взваливаю на себя самые большие сумки, и мы отправляемся домой. Энни и Китнисс о чем-то тихо беседуют, мальчишки бежали бы вприпрыжку, если бы не увесистый багаж за плечами. Санки и лыжи у нас наготове, и после сытного завтрака вся компания под предводительством Китнисс отправляется на поиски приключений.

Вдоволь намотавшись за день, вечером мы жарим булочки и сосиски в камине, и шумные подростки наперебой делятся первыми впечатлениями. Взрослым говорить не хочется, и с кружками горячего чая в руках мы трое сидим на диване и думаем каждый о своем. Пока я исподтишка наблюдаю за Китнисс, она так же исподтишка разглядывает светловолосого и жизнерадостного Джея – его выразительные серые глаза, улыбка и жесты очень напоминают Хоторна. Обычно неразговорчивая, Энни словно открытая книга: сейчас тоска уже не сковывает ее мертвой хваткой, только в глубине потухших глаз скрыта спокойная печаль. Лишь при взгляде на сына в них появляется радость, а лицо освещает еле заметная улыбка – с годами парнишка все больше походит на своего отца.

Глядя на трех мальчиков, весело жующих хрустящие ржаные корочки на ковре у камина, я вспоминаю редкие вечера у нас дома, когда на праздники отец разрешал нам жарить хлеб. Вспоминаю братьев, с которыми даже не смог попрощаться. Написанные мною письма так и остались неотправленными…

Наутро Энни звонят родители Тима. Выясняется, что школы Четвертого дистрикта закрыли на двухнедельный карантин. Сопровождаемые восторженным улюлюканьем ребят, мы сообща решаем продлить их поездку до начала учебы, и через пару дней из сугробов возле дома вырастают многочисленные снеговики, крепости, домики и засады. Вскоре неугомонная троица занимает все мое свободное время. Лес им неинтересен, Гейл частенько учил ребят охотиться, а вот пекарня для мальчишек в новинку. Они наблюдают за хлебом в печи, дегустируют сырое тесто и начинки. Еще через пару дней очередь доходит и до художественной мастерской: обнаружив в ней краски, кисточки, холсты, глину и ножи для резьбы по дереву, ребята упорно пытаются разобрать мою студию по запчастям.

За два дня до запланированного отъезда поднимается резкий ветер. Всю ночь он воет в трубах и стелется поземкой по заснеженной Луговине. Следующее утро начинается со штормового предупреждения по радио и новостей о сильных метелях по большей части Панема. Уже к обеду на экране телевизора остаются только серые полосы отключенного сигнала, а в громкоговорители Двенадцатого сообщают о прерванной связи с другими дистриктами и о возможных проблемах с подачей электроэнергии. Через час предсказания властей сбываются, и во всем городке действительно отключают электричество. Поначалу растерявшись, к вечеру мальчишки расходятся не на шутку: с фонариками и свечами они носятся по дому и пугают взрослых и друг друга. От глобальных разрушений нас спасает лишь появление Хеймитча – старый ментор очень вовремя со своими жутковатыми полузабытыми сказками. Нам приходится подыгрывать ему: Энни вспоминает морскую легенду о женщине со змеями вместо волос, а я пытаюсь на ходу сочинить страшилку, больше похожую на смесь смешных подвигов и героических шуток.

Нас прерывает звонок коммуникатора. Энни включает громкую связь, и в гостиной раздается хриплый голос Гейла:

- Всем привет, - его неожиданно резкий деловитый тон заставляет нас вздрогнуть. – У меня плохие и хорошие новости. Начну с плохих: в районе Одиннадцатого дистрикта было торнадо, а ближе к Двенадцатому в горах ветер спровоцировал сильный оползень. Пострадавших почти нет, но заблокирована железная дорога и повреждены линии связи и электропередач. Нашу команду направили устранять неполадки. Мы начнем с Одиннадцатого, дня через три-четыре доберемся и до вас…

- Отвратительно, - мрачно реагирует ментор. - Выкладывай теперь хорошие новости.

- Ну, - наш невидимый собеседник на мгновение запинается, - вообще-то новость про команду и мой приезд была как раз хорошей…

- Гейл, это действительно хорошая новость. Мы будем рады видеть тебя, - довольно убедительно вру я, внимательно глядя на притихшую Китнисс. Несколько секунд из коммуникатора слышно только легкое шипение.

- А Китнисс? Она не будет против? – головы всех присутствующих поворачиваются к ней.

- Нет. Я буду рада, - ее голос звучит неестественно звонко. Но Гейлу этого достаточно, и он продолжает:

- С мэром связи пока нет, так что вам придется предупредить его о нашем прибытии. И еще – нас человек двадцать, придется где-то разместиться на пару ночей, сможете помочь?

Через пару минут обсуждений все вопросы решены. И дети, и взрослые отправляются по спальням, и дом наконец-то затихает. Перед сном я проверяю, плотно ли закрыты окна, двери комнат, подсыпаю уголь в камины. Прислушиваюсь к резким порывам ветра – надрывные завывания зимней вьюги отзываются внутри тоскливым ночным эхом. Когда все проверено, поднимаюсь в спальню. Китнисс уже спит, завернувшись в наше большое одеяло, я прислушиваюсь к ее спокойному дыханию. Тихо переодеваюсь. Знаю, что не смогу уснуть. Сажусь, опираюсь спиной на изголовье кровати, поджимаю колени.

Чего я хочу от нее? Признаний в неугасимой любви? Заверений, что она бы выбрала меня, даже если бы не было Голодных Игр и Восстания? Глупо! Или я хочу слов, что ей не нужен никто, кроме меня? Какие слова смогут быть достаточно убедительными?

Я разглядываю ее умиротворенные черты, освещенные пламенем свечи. Осторожно касаюсь волос, и Китнисс едва заметно улыбается. Что ей снится? Мягко поглаживаю горячую щеку, ожидая пробуждения – и в то же время боюсь разбудить и увидеть холод в ее глазах. Жалкий трус. Я не могу прочитать ее мысли, исцелить ее сны. Не могу вернуть ее близких и друзей. Все, что мне остается, это быть рядом. И знать, что хотя бы ночью она целиком принадлежит мне. Обвожу пальцами профиль, губы, впадинку на шее. Взбесившееся сердце гонит кровь в низ живота. Губы шевелятся, она что-то шепчет во сне. Пытаясь расслышать ее сонный шепот, склоняюсь к самому лицу…

- Пит... где ты?… так долго…

Неосторожно брошенным снарядом во мне взрывается желание. Накрываю поцелуем ее губы, Китнисс лениво потягивается подо мной и горячими руками стягивает с меня футболку. Откидываю ее руки, резким движением срываю одеяло... Она действительно ждала меня – теплая, податливая, совершенно нагая. Китнисс Мелларк. Ласкаю ее так, что она непроизвольно выгибается, требуя новых прикосновений. Как музыку, слушаю ее сбивчивое дыхание. Целую ее так, что в ответ с ее губ срывается тихий стон. Она ждала меня…

Быстро укрыв ее одеялом, падаю рядом на раскиданные подушки.

- Спокойной ночи, милая, прости, что разбудил, - Выжидаю
секунду, две, три, четыре, пять…

- Ты что, издеваешься? – возмущенная Китнисс усаживается на кровати.

-Мхм… - довольно мычу я, опрокидывая ее обратно и ныряя под одеяло. Дразню ее, заставляя смеяться, дрожать от удовольствия и желать большего. В голове остался лишь один старый вопрос. Он срывается с языка прежде, чем она обвивает мои бедра ногами.

- Ты делаешь это ради меня? – в ее широко распахнувшихся глазах читаю целую гамму чувств: нетерпение, возмущение, удивление, воспоминание… нежность.

- Нет. Заткнись и целуй…

***

Снежный шторм стих, но отряд по чрезвычайным ситуациям потратил на восстановление линий связи и расчистку железнодорожной колеи гораздо больше предполагаемого времени. По этой же причине запланированная руководством пафосная встреча спасателей несколько раз переносилась, пока ее не отменили вовсе из-за какой-то досадной неисправности. Планолет прибыл в Двенадцатый глубокой ночью. Большую часть команды мэр Двенадцатого разместил в местных гостиницах, только Гейла мы решили поселить у нас, в одной комнате с Джеем.

У Китнисс в который раз за последние дни разболелась голова, и встречать нашего гостя на летную площадку я пошел один – не заставлять же его плутать ночью среди заново застроенного дистрикта. Кажется, Хоторн подрос с момента нашей последней встречи… или я просто забыл его габариты? Раздав последние указания своим людям, он шагнул навстречу и сдержанно протянул мне руку. Сухое пожатие и вежливая улыбка - мы оба не уверены, стоило ли ему приезжать. Больше из-за Китнисс, потому что лично я рад его видеть: несмотря на наше соперничество и натянутость в разговорах, мы никогда не ссорились – лишь оба боролись за то, во что верили.

Быстрым шагом мы идем домой, вваливаемся в теплую прихожую. От звука закрывающейся двери дремавшая на диване в гостиной Китнисс вскакивает, и на лице Гейла появляется смущенная улыбка.

- Привет… - неловко сцепив в пожатии руки, они замирают, держась друг за друга.

Первой прерывая паузу, Китнисс крепко и радостно обнимает гостя и тянет его на кухню. Говорить не хочется, порываюсь уйти, но меня удерживает ласковый и просительный взгляд жены, и я остаюсь. Чтобы не смущать с аппетитом ужинающего Гейла, что-то жую за компанию. Вместе мы пьем ароматный чай, обмениваемся фразами ни о чем, будто не было пятнадцати лет.

От усталости у нашего гостя начинают слипаться глаза, и мы отправляем его спать. Я устал не меньше, но сегодня боюсь уснуть. В голове клубятся старые, смутные, почти забытые образы: квартиры Капитолия, душный подвал у Тигрис, переулки подземелья… Засыпая, пытаюсь понять, о чем думает Китнисс, привычно прижимаясь ко мне перед сном. Обнимаю ее, прикасаюсь губами к ее губам, подставленным для вечернего поцелуя. О ком сегодня ее мысли? Знаю, она не расскажет. Ее страхи, тщательно скрываемые днем, ночью вырываются на свободу: она плачет во сне, разговаривает с видимыми только ей врагами, дважды просыпается с жуткими криками…

Только когда на горизонте появляется бледная полоса нового дня, Китнисс проваливается в глубокий сон без сновидений. Я спал едва ли пару часов, но больше заснуть не удается. Осторожно встаю с теплой постели, спускаюсь на кухню, завариваю крепкий кофе. Нужно придумать что-то, отвлечься, не складывать в голове бесконечные «если бы». Через несколько минут появляется взъерошенный заспанный Хоторн.

- Я слишком шумел? – очевидно, мой топот срабатывает будильником не только для зверей в лесу.

- Все нормально, - он сдержанно зевает. – Не до сна – сегодня еще нужно провести несколько тестов линий связи и электропередач у вас, в Двенадцатом…

- У нас?

- То, что я называл своим домом, давно сгорело… - Гейл запинается. - Это Китнисс кричала ночью?

- Да. Кошмары, - я разливаю кофе, достаю остатки ужина из холодильника.

- Часто?

- Сейчас намного реже. Последний раз был семнадцать дней назад.

- Ты считаешь каждый день?

Я пожимаю плечами.

- Привычка.

Пару минут мы молча пьем обжигающий кофе, доедаем вчерашние сэндвичи.

- Мне не стоило приезжать? Ей стало хуже? – Гейл поднимает глаза, ждет ответа. Чтобы я ни думал о нем раньше, он уже понес свое наказание.

- Она всегда хуже спит, когда приезжают гости. Все будет хорошо. Мы оба научились отделять сны от реальности.

Наше молчание прерывает спустившаяся Энни: она в прекрасном настроении, радуется Гейлу, счастлива, что скоро сможет вернуться домой. Ей снилось теплое море. Хоть кто-то в этом доме спал спокойно. Мы долго обсуждаем планы на день и, в конце концов, решаем устроить для детей праздничный ужин по случаю последнего дня зимы, с играми, призами и подарками.

Мы с Гейлом вместе выходим из дома – я в пекарню, он на восстановительные работы. Утро у печи проходит быстро. Чуть позже заглядывает Китнисс. Она желает хорошего дня, обнимает меня и долго не отпускает, а потом морщит нос и сообщает, что мы напрасно поменяли рецепты – все начинки последнюю неделю пахнут просто отвратительно. Поймав удивленные взгляды парней, она убегает охотиться в заснеженный лес. В перерыве захожу к ментору. Сообщаю о ночном приезде Хоторна и приглашаю на ужин, добавляя, что явка обязательна. Он ворчит что-то насчет толпы и праздничной одежды, тем не менее я знаю, что он не подведет.

Вечером, нагрузившись горячей выпечкой и нарядным тортом, возвращаюсь домой. Женщины суетятся, накрывают на стол; на полу у камина – тщательно завернутые подарки. Дети зажигают голубые фонарики и свечи, и через пару минут в нашем доме светится все, что только можно было зажечь. Энни отправляет всех переодеваться, мне как хозяину дома поручает выбрать наряд для своей жены. Я останавливаюсь на приталенном серо-голубом, под цвет ее глаз, платье. Китнисс ворчит, что я ее раскормил, и теперь ее грудь не помещается ни в один лифчик, не говоря уже о моем выборе. Я парирую, говоря, что если она так хочет, мы вполне можем остаться тут вдвоем, и нам не понадобятся ни лифчики, ни платья. Меня обзывают маньяком, и спустя несколько минут мы оба спускаемся вниз, а чуть позже вваливается раскрасневшийся на морозе Хеймитч и тянет за собой весело позванивающий мешок.

Гейл приходит последним. Дождавшись его, мы чинно рассаживается за столом. Наперебой задаем Хоторну сотни вопросов о шторме и о восстановительных работах. Постепенно разговор переходит на капитолийские сплетни и правительственные новости. Но вскоре Китнисс замолкает, похоже, она даже не слышит нашу болтовню, лишь ковыряет ложкой нетронутый кусок торта на своей тарелке. Полностью погруженная в свои мысли, она смотрит на Гейла и Джея. Много бы я отдал, чтобы узнать ее мысли, чувства. Пытаясь вывести жену из оцепенения, нахожу под столом и осторожно сжимаю ее руку. Кит вздрагивает, словно приходя в себя.

- Ты больше не разрабатываешь оружие? – ее вопрос задан невпопад и звучит неестественно.

На секунду в шумной комнате повисает напряженная тишина.

- Оружие? Круто, пап, ты делал оружие? Какое? – Джей теребит отцовский рукав.

- Твой отец - большой специалист по охотничьим ловушкам. Ты же мне сам рассказывал, что в его силки можно поймать взрослого кабана, - как могу, я пытаюсь сгладить неловкость.

- Разве это оружие? – Джей явно недоволен ответом.

- Однозначно, - спешит мне на выручку Хеймитч. – И я буду весьма признателен, юноша, если вы избавите старика от подробностей отлова нашего сегодняшнего ужина. Что до оружия, - с загадочной ухмылкой он тянется за таинственным мешком, - то как раз у меня кое-что есть...

Раздвинув посуду на столе, ментор вываливает на середину несколько складных ножей с самыми необычными рукоятками.

- Моя старая коллекция. Прошу любить и жаловать.

Неведомое оружие Гейла тут же забыто, и следом мы достаем и остальные подарки. Энни рассаживает нас полукругом и учит играть в «крокодила». Мы жестами показываем задуманные слова, чем дальше, тем смешнее. Дети, а со временем и взрослые покатываются от смеха. Главный актер вечера, конечно, старый ментор. Вскоре вспоминается новый конкурс. Мальчишки в восторге, взрослые не хотят говорить о серьезном, поэтому в развлечениях участвуют все, постепенно забывая, что мы давно уже не дети.

Только в одиннадцать Энни и Гейл объявляют отбой и разгоняют парнишек по постелям. Детские голоса стихают, и в разговорах начинает появляться прежний дискомфорт.

- Ну что, молодежь, дедуле тоже пора на боковую – старость, знаете ли, режим, да и здоровье беречь надо, - иронично усмехаясь, ментор нехотя поднимается с дивана, смачно чмокает Китнисс, а затем и Энни в щеку и вразвалочку направляется к выходу.

- Хеймитч, постой, - я оборачиваюсь к жене. - Провожу «дедулю» до крылечка.

Она рассеянно кивает. Гейл, напротив, резко вскакивает и идет к двери.

- Я тоже пойду проветрюсь… если мистер Эбернети не против, - на что Хеймитч насмешливо фыркает, с ухмылкой оглядывая новоявленного провожатого.

Втроем молча бредем к дому ментора, так же молча проходим в широко распахнутую им дверь. Странное ощущение. Я-то знаю, зачем пришел – мне не нужны советы или слова. Мне нужен друг. А вот зачем приперся Хоторн – для меня загадка. Кажется, только Хеймитч точно знает, что делать: пока я растапливал камин, он сходил в подвал и извлек оттуда стаканы, пару бутылей с явно недешевыми этикетками и какие-то пакетики с капитолийскими изысками.

- Что ж, повеселимся, – привычным движением ментор разливает коньяк по бокалам. – Пит, ты с нами?

Я киваю – даже если случится приступ, два здоровых мужика смогут меня удержать. Почему-то он не спрашивает Гейла, просто отдает ему выпивку. Первому говорить не хочется никому, и потому мы пьем молча. Мне нравится вкус и то, как приятное тепло разливается по телу, растекается по венам, очищая голову от лишних мыслей.

После второй порции мне надоедает чавканье в тишине.

- Твой сын – замечательный мальчик. Хорошо, что вы заехали.

- Хм. Я и часа с ним не провел, а он уже прожужжал мне все уши – Пит то умеет, Пит это делает, Пит так лепит… а как он истории рассказывает!… что ты тут с ними делал?

- Ничего особенного. Поиграли пару раз, показал им мастерскую.

Ментор наливает еще. Коньяк уже ударил в голову, и теперь мне кажется, что в комнате значительно потеплело. Да и Хоторн не так раздражает – Гейл явно более опытен в пьянках, но и у него уже блестят в глаза. Он со стуком ставит стакан на стол и задумчиво сообщает:

- А знаете, ведь именно Джей помог мне понять то, что сделала Китнисс.

- Неужели наконец-то кто-то смог ее понять? - Отзывается Хеймитч. Странно, но из нас троих он самый трезвый. - С этого момента подробнее.

- Я об убийстве Койн… - Гейл выжидающе замолкает.

- Продолжай уж, раз начал.

- Тогда, на суде, я ведь убедил себя, что Кискисс действительно сошла с ума от горя. Я не мог понять ее, даже зная, что она пережила после… после смерти сестры, а Голодные игры… последние Голодные игры для детей убийц выглядели отличной идеей. Я бы проголосовал «за». Тогда я попросил перевода во Второй, с головой ушел в работу. Через три года встретил свою будущую жену. В этом хаосе она была лучиком света, - Гейл делает паузу, вертит в руках полупустой стакан, будто размышляя, стоит ли продолжать.

- Когда родился наш Джей, во мне что-то изменилось. Воспоминания о войне оказались страшными и далекими, убитые мной миротворцы – все же людьми, хоть и из вражеского лагеря. А я – по закону солдат, убийца. Если бы кто-то меня посчитал врагом, и за мои поступки забрал маленького Джея на голодные игры... это было бы...

- Бесчеловечно? - заканчиваю за него я, удивляясь его неуклюжей откровенности.

Никому не хочется продолжать, и мы долго молчим, погруженные каждый в свои мысли.
Из оцепенения нас выводит беззлобная усмешка Хеймитча.

- Не верю своим ушам: Гейл Хоторн признал, что ошибался! - ментор выразительно кривится, и Гейл грустно хмыкает в ответ. – Ну, ладно - почти признал… но в любом случае это событие стоит отпраздновать.

Ментор наполняет наши стаканы, и мы снова пьем. Хохочем над бородатыми военными шутками Хоторна, вспоминаем старых друзей из Капитолия. Действительность перемешивается с добрыми и жуткими воспоминаниями. Голова заполняется странными личностями, смеющимися и плачущими младенцами – они растут на глазах, превращаясь в толпы ухмыляющихся Хоторнов и Хеймитчев…

Я слышу свой пульс. Каждый его удар отзывается в голове вспышкой тупой боли. Пытаюсь разлепить веки. Осторожно, чтобы не усилить боль, поворачиваю голову: Китнисс сидит в кресле, склонившись над книгой. Заметив, что я проснулся, она пересаживается ближе и подает стакан с мутной жидкостью.

- Доктор Аврелий в ужасе. Велел отпаивать тебя этой гадостью. Теперь ты пахнешь, как Хеймитч , - Она с опаской смотрит, как я жадно пью большими глотками. - Тебя не вырвет?

- Я в порядке, только немного голова болит, - придвигаюсь ближе, беру ее за руку. – Прости, я не планировал так напиваться…

- Вам явно было очень весело, и вся улица нескоро об этом забудет. По крайней мере, пели вы впечатляюще, - хитро усмехается моя жена, заставляя меня поперхнуться.

- Что? Пели? Кто пел? - я напрягаю мозги, пытаясь вспомнить, как вообще добрался до кровати.

- Неужели ничего не помнишь? Совсем-совсем ничего? Какая жалость. Надо было записать вас на видео.

- Так плохо?

- Почему, ты был очень мил, когда выводил под окном нашей спальни – выйди ко мне, моя сладкая булочка! – глядя на выражение моего лица, Китнисс начинает смеяться. – Пожалуй, это было забавно. Спасибо Хеймитчу, он вас обоих загнал домой. А теперь вставай, нас ждут гости, у них поезд через три часа.

Голова все еще кружится, но я поднимаюсь и тащу свое тело в ванную. Там меня тошнит, и вчерашний ужин находит свое последнее пристанище в нашем унитазе. Вдобавок меня скручивает довольно жесткий приступ… Возвращаюсь в реальность. Китнисс все еще рядом – она снова заставляет выпить мутную докторскую воду, потом с деловитым видом набирает теплую ванну и ждет, пока я приду в себя.

- Давай, одевайся, а то меня сейчас начнет тошнить с тобой за компанию, - то ли шутит, то ли сердится она.

Уже одевшись, до блеска выдраив зубы и сносно причесавшись, я перехватываю жену на пороге комнаты и, обняв за плечи, виновато зарываюсь лицом в волосы на затылке.

- Спасибо… что была рядом.

- Всегда… - она оборачивается для поцелуя, - пожалуйста. У меня был хороший учитель по обращению с пьяными мужчинами.

Гостиная завалена собранными вещами подростков, воздух наполнен ароматом свежего кофе. Все позавтракали, только Хоторн сидит за обеденным столом, одной рукой подпирая голову. Ему явно не сладко.

- О, привет. Как спалось? – завидев меня, ухмыляется он. – Значит, теперь Китнисс «сладкая булочка»? Признавайся, а как ты называешь Пита: «хлебушком» или «батончиком»?

Китнисс уже готовится ответить, придумывая варианты поязвительнее, но у меня в голове внезапно всплывает забавная картинка.

- Очень остроумно, - я с трудом сдерживаю смех. – Давай обсудим варианты, а потом ты нам расскажешь историю милой татуировки у тебя на за…

- Черт… я, что, рассказал вам? – Гейл, похоже, помнит далеко не все события вчерашнего вечера… Что ж, это немного утешает.

- Хуже.

- Что значит хуже?

- Ты нам ее показывал!

- Что за пойло у этого вашего Хеймитча? – наконец, взрывается Хоторн, и Китнисс фыркает от смеха.

- По части пойла Хеймитч крут!

- Договоримся по-дружески – ты молчишь о булочках, я о татухе? – Гейл покорно кивает, но мое любопытство, смешанное с остатками алкоголя, не дает смолчать. – Кстати, а как тебя угораздило?

- Мы праздновали возвращение из Второго. Парни затащили меня в бар, мы поспорили, я проиграл, результат ты уже видел… Что самое печальное - эти чертовы чернила выводятся не раньше, чем через двадцать лет. Так что или ты молчишь, или я…

- Молчу-молчу! – вдоволь насмеявшись, сообщаю я и поворачиваюсь к обиженной жене. - Он больше не будет обзываться.

- Торжественно клянусь! – Гейл шутливо салютует. – Кискисс, передай мне, пожалуйста, пирог с мясом.

Китнисс улыбается старому прозвищу и морщится при виде пирогов.

- Они же воняют, как вы можете их есть? Они и вчера пахли подозрительно.

- Хватит наговаривать на мои пироги, - я тщательно обнюхиваю тарелку с выпечкой, пытаясь понять, что не так.

- Заканчивай нюхать, я есть хочу, - Гейл бесцеремонно вытаскивает большой кусок пирога, откусывает сразу чуть ли не половину и, прожевав, сообщает: – Да, Китнисс, ты права – эти мясные штуки совершенно несъедобные, и поэтому я заберу все себе. Надеюсь, никто не возражает? – она не возражает, и мы трое сидим на кухне, болтаем и смеемся, допивая остывший кофе.

Говорят, у человеческой памяти есть полезное свойство: она будто защищает нас от лишних переживаний, со временем откладывая все плохое в дальний уголок сознания. А то хорошее, что происходит с нами, наоборот, по прошествии многих лет становится еще ярче. Время лечит? Я бы сказал иначе – мы можем излечиться со временем, если захотим видеть доброе, если сможем стать немного лучше, если сможем хоть немного изменить мир вокруг нас.

В тот день все мы хотели исцелиться. Забыть прошлое, просто радоваться тому, что мы живы.

Два часа пробегают незаметно. Последние сборы, когда все бегали по дому в поисках забытых вещей, уже позади. Мы обнимаем каждого и приглашаем еще раз в гости, фотографируемся все вместе на заснеженном перроне, Энни целует нас обоих и что-то шепчет подруге на ухо. Гейл еще стоит рядом, и только когда звучит последний предупреждающий сигнал, порывисто обнимает Китнисс и просит ее беречь себя. Мы жмем руки и расстаемся скорее довольными друг другом товарищами, чем соперниками.

Поезд уходит, и с его отъездом исчезает улыбка на лице моей жены. Китнисс морщит лоб, почти не смотрит на меня. Неужели она жалеет, что не едет сейчас в этом поезде? Из-за нахлынувших сомнений по дороге домой меня опять накрывает приступ, и я цепляюсь что есть силы за ближайший фонарный столб. Но решаюсь задать вопрос только вечером, когда мы оба, уничтожив следы нашествия гостей в нашем доме, упали без сил на голубой лохматый ковер у камина.

- Кит, ты опять молчишь. Жалеешь о чем-то?

- Жалею? Да, наверное, - Китнисс смотрит в потолок, глубоко вздыхает. - Каждый раз, глядя на Гейла и Джея, я думала о том, что у тебя могла быть нормальная семья. Без ночных криков, без полусумасшедшей жены, сбегающей в лес. Понимаешь? Нормальная девушка, которая умеет готовить, шить… и дети... Гейл ушел, и он счастлив.

- Ты волнуешься обо мне? – я поднимаюсь на локтях, вижу слезинки в уголках ее глаз и не могу сдержать радость.

- Не улыбайся мне своей коварной улыбкой! - Китнисс резко отворачивается.

- Не могу… ты думаешь, я не люблю тебя?

- Не в этом дело…

- А в чем? В еде, в одежде? Если ты знаешь, как я отношусь к тебе, зачем говоришь о моей жизни без тебя? - я поворачиваю ее на спину, нависаю над ней, губами собираю глупые слезинки с ее щек. – Не смей, слышишь, не смей сомневаться…

Теперь она смотрит в мои глаза, будто хочет увидеть в них ответы на все вопросы. От ее пристального взгляда тепло разливается по моему телу, я жду ее ответа. Лишь пара мгновений, и она притягивает меня ближе, запутывается пальцами в моих волосах, ищет утешения в бесконечных поцелуях. В висках, как пульс, стучит лишь одно слово.

Моя.

***

Новый день застает нас спящими на диване перед камином, завернутыми в теплый мохнатый плед. Незаметно встать не получится, придется будить Кит. Я легонько щекочу ее шею кончиком растрепанной косы. Она даже не пытается отмахнуться. Тогда я осторожно стягиваю с нее большую часть одеяла, делаю вид, что рисую картинки на ее животе. От прикосновений Китнисс медленно просыпается и потягивается так, что, кажется, я вот-вот услышу ее довольное урчание. Но, воспользовавшись моей задумчивостью, она выдергивает у меня плед и, завернувшись в него, убегает в ванную, тщательно заперев за собой дверь.

Что ж, холодная вода - друг молодежи. После душа я вполне пригоден для общественно-полезных работ. Отправляюсь готовить завтрак. Когда все готово, наконец, появляется Китнисс. Судя по ее лицу, что-то случилось.

- Ты в порядке?

- Да. Это тебе, - она протягивает мне три узкие пластиковые палочки, похожие на термометры. Шкалы нет. На маленьких голубых экранах вместо привычных цифр горят плюсики. Где-то я такие видел…

- Что это? – я, кажется, знаю ответ, но мне нужно услышать ее голос.

- Тесты на беременность.

- Почему их три?

- Больше в коробке не осталось.

- И что означают эти плюсы?

- Скорее всего, я беременна. Так было написано на коробке, - теперь она ждет, пока я кручу странные палочки в руках. Эти маленькие плюсики и есть то, чего мы так долго ждали?

- Эти тесты… они могут быть неправильными?

- Раньше были только минусы и… у меня задержка больше двух недель. Но для точности нужно еще сходить к врачу.

Мысли в голове ворочаются медленно, как огромные каменные глыбы. Три теста не могут врать. Значит, это правда? Наш ребенок. Я медленно поднимаюсь из-за стола, подхожу к жене и кладу руку на ее животик. Улыбка расползается на моем лице так широко, что щекам становится больно.

- Беременная… Давай позвоним доктору Аврелию?… Неужели у нас будет ребенок?

Аврелий уже совсем старичок, но он по-прежнему наш семейный доктор и всеобщая жилетка для жалоб. По видеосвязи мы показываем ему тесты, спрашиваем, значит ли это, что Китнисс ждет ребенка. Он внимательно слушает, долго расспрашивает, копается в каких-то бумагах. Все делает так медленно, так обстоятельно, что я начинаю нервничать. Ведь мы задали простой вопрос – беременна Китнисс или нет? Почему так трудно прямо ответить? Он звонит местному акушеру, договаривается об осмотре и обследовании Кит. Потом на минуту замолкает. Я не выдерживаю.

- Доктор Аврелий, Китнисс беременна?

- Ну конечно! Вы, что, сомневались? У нее прекрасные четкие тесты. Более того – ваш плюсик розовый. На девяносто процентов можно утверждать, что у вас будет девочка!

Он говорит что-то еще, поздравляет нас обоих, а на прощанье предупреждает, что Китнисс нельзя поднимать тяжести и нужно вовремя посещать осмотры. Все разумные мысли полностью испаряются из головы.

- Китнисс, ты слышала? У нас будет девочка! - она усмехается, а я подхватываю ее на руки, кружу по комнате, целую куда попало. - Хочу маленькую Китнисс!

Она смеется и ловит мое лицо руками, целует в губы долгим поцелуем.

- Тебе меня не хватает?

- Китнисс много не бывает! - многозначительно сообщаю я и бережно опускаю свою драгоценную ношу на диван. Когда эйфория спадает, я осознаю, что не знаю ровным счетом ничего ни о беременности, ни о детях вообще.

- Надо срочно сходить к врачу, заказать коляску и…

- Сначала я буду есть.

- Хорошо, - покорно соглашаюсь я, опять поднимаю ее на руки и несу к столу. По дороге она болтает ногами в воздухе и очаровательно улыбается.

- Ты что, планируешь носить меня на руках все девять месяцев?

- А надо?

- Нет, конечно. Я же не больная, - я усаживаю ее на стул и пододвигаю ближе тарелку. Сажусь напротив, подперев руками голову.

- Пит, прекрати… Пи-и-ит!

- Что?

- Ешь давай, хватит на меня смотреть, потом пойдем к врачу. Попросим тебе успокоительное.

- Что? Я совершенно спокоен, - в доказательство я принимаюсь усердно запихивать в себя завтрак.

- Точно? Тогда ему придется иметь дело со мной…

- Как ты догадалась проверить?

- Это не я, Энни сказала. Как она определила – ума не приложу! Только потом я сообразила, что уже две недели задержки, а я из-за гостей и не заметила. Пит, еще одно: не говори никому какое-то время, ладно?

- Я буду нем, как рыба.

Через пару минут, покончив с завтраком, мне приходит в голову первая разумная мысль – предупредить парней в пекарне о своем отсутствии, потому что к врачу мы с Китнисс однозначно пойдем вместе.

Я выхожу на крыльцо, от яркого света жмурю глаза. На несколько секунд останавливаюсь, вдыхаю морозный воздух, любуюсь великолепием нового дня. Двенадцатый дистрикт окутан пушистым белым снегом. Влажный туман из-за ночного мороза осел и обвязал кружевом инея ветки деревьев, кустарники, дома. Восходящее солнце искрится, смеется, отражаясь в хрустальных сосульках, снежинках, затянутых изморозью окнах. Тучи рассеялись, и по-весеннему лазурное небо куполом накрыло сверкающее царство уходящей зимы. Я глубоко вдыхаю и почти вприпрыжку бегу по утоптанному снегу. У нас будет ребенок! И это секрет…

Усилием воли заставляю себя идти спокойно. Никогда в жизни мне не было так тяжело хранить секреты!

Спустя полчаса мы идем к врачу, Китнисс постоянно толкает меня в бок, чтобы я не улыбался так радостно каждому встречному. С трудом находим кабинет акушера - местная больница за последние пять лет значительно выросла, как и сам дистрикт. Китнисс осматривают, обмеряют, берут кровь - и хоть после звонка доктора Аврелия меня везде пускают вместе с ней, к концу визита она сильно приуныла. Немного утешает врач, который говорит, что, судя по результатам обследования, Китнисс безоговорочно беременна и абсолютно здорова. Он объясняет, что через пару месяцев токсикоз прекратится, выдает таблетки от тошноты по утрам и длинный список рекомендаций.

- Что ж, поздравляю вас! Предположительная дата родов - 26 октября. В случае болей или кровотечений звоните мне в любое время дня и ночи…

Кровотечения и боли… Выкидываю эту мысль из головы. Все будет хорошо. Китнисс рядом судорожно сжимает мою руку.

- … но, думаю, у вас троих все получится! - доктор ободряюще улыбается.

По дороге домой мы еще крепче держимся друг за друга, потихоньку перевариваем гору новой информации, и постепенно тяжелые больничные мысли улетучиваются из моей головы. Слушаю веселый стук капели, смотрю на пробегающих мимо соседских ребятишек. Жизнь продолжается. Теперь мы должны строить планы на год вперед.

Мне нужно в пекарню, и я вынужден оставить Китнисс одну – пока она не выносит резкие запахи съестного.

Вечером застаю ее среди горы книг со списком рекомендаций нашего доктора. Вопрос «как дела» явно не актуален.

- Привет, мне нельзя есть, пить и купаться. Хотя про купание – это не важно. Зачем мыться, если я и так скоро умру от голода? – Китнисс сидит, сердито нахохлившись.

- Не может быть, что все так плохо. Давай по порядку, начнем с еды и питья…

Мы разгребаем гору книг, усаживаемся на диван, читаем список, долго обсуждая каждый пункт. Я стараюсь смешить ее, обещаю сидеть вместе с ней на тушено-вареной диете и кушать исключительно здоровую пищу.

Ближе к ночи на огонек заглянул Хеймитч. Подозрительно уставился на меня.

- Ты чего сияешь, как медный таз? – он переводит взгляд на Китнисс. – Мне сказали, вы были в больнице.

- Кто сказал? – не выдерживает она.

- Хммм… Пит работает местной лампочкой, Китнисс ходит в больницу и пытается сохранить это в секрете… - он чешет затылок. - Ладно, но учтите - когда понадобится нянька, можете на меня не рассчитывать. Я боюсь младенцев.

Не прерывая монолог, он подходит к нам и обнимает сразу обоих.

- Я рад, что ты решилась, детка. Очень рад. Пойду, позвоню Эффи.

- Хеймитч, нет! Никаких звонков!

- Вот тут, дорогуша, ты не отмолчишься. Вы сами, когда узнали?

- Сегодня утром.

- Сейчас вечер, а половина Двенадцатого уже в курсе. До Капитолия новость дойдет в лучшем случае через день-два. Так что если хотите сообщить кому-то лично – вам стоит поторопиться!

Решение принято, остаток дня мы проводим, болтая по телефону. Китнисс делится с матерью и Энни, я решил рассказать Бити и Джоанне. Все вместе по видеосвязи звоним Эффи. Мы принимаем поздравления, а Хеймитч просит ее рассказать новость Плутарху так, чтобы тот не вздумал прислать столичных репортеров. Китнисс смеется его менторской осторожности.

- Нас не было в Капитолии пятнадцать лет, думаешь, о нас еще кто-то помнит?

- Учитывая, что Второе Восстание включили в программу по новейшей истории Панема, о вас не забудут еще лет этак… двести. Мало того, Плутарх рвался организовать ваш приезд в столицу для открытия грандиозного мемориала в честь годовщины свержения режима Сноу и объединения дистриктов.

- Опять капитолийская показуха... Я не вернусь в Капитолий, ни при каких обстоятельствах, - Хеймитч только ухмыляется в ответ на внезапный выпад Китнисс.

- Кит, беременным нельзя нервничать, да и нас никто туда не зовет, - я перевожу разговор на наши планы по переделке одной из комнат в детскую. Хеймитч впадает в задумчивость и уходит, а мы с Китнисс еще долго бродим по дому, обсуждая плюсы и минусы каждой комнаты.

***

Спустя неделю наша жизнь возвращается в привычное русло… почти привычное. Таблетки от токсинов действуют идеально, у моей жены просыпается аппетит, и следующие дни мы тратим на то, чтобы научиться готовить исключительно полезные блюда. Если купаемся, то исключительно в душе, и ссоримся исключительно из-за размеров порций за обедом. Днем Китнисс снова пробует охотиться, а вечерами я рисую ей бесчисленные планы детских комнат, площадок и бассейнов. Но больше всего меня удивляют ее нетерпеливые ласки долгими весенними ночами – не знал, что беременность может так действовать на женщин.

Раз в месяц нас вызывают на очередной осмотр. Нас обоих, потому что Китнисс не отпускает меня в больнице ни на шаг. Так что, говоря о беременности жены, я все чаще употребляю слово «мы». Ее живот все еще плоский, и только маленький растущий холмик напоминает о живущем внутри нее маленьком человечке. После визита к врачам Китнисс всегда нервничает сильнее, ей снятся холодные больничные стены Капитолия, и пару дней я в обязательном порядке хожу вместе с ней даже на охоту. Правда, сейчас лес для нас скорее развлечение: после апрельского осмотра, решительно отложив лук, она убедила меня собрать мольберт и повела на поляну, где сплошным голубым ковром распустились первые пролески.

На следующий день на ультразвуковом исследовании мы получаем первую фотографию нашей малышки. Я держу изображение в руках, не в силах отвести глаз. Она еще не совсем похожа на человека – большая голова, малюсенькие ручки и ножки, прижатые к телу. Такая беззащитная и крошечная девочка. Наша девочка.

- Пит, ты тоже это видишь? Она совсем не похожа на человека… - удивленно смотрю на Китнисс: она паникует, глаза расширены от страха, руки прижаты к животу. Все было слишком хорошо…

- Милая, что ты? Это эмбрион. Вспомни уроки анатомии. Ей только четырнадцать недель. Она еще подрастет, - я пытаюсь обнять жену, но она отбрасывает мои руки, ее тело сотрясается от сдерживаемых рыданий.

- Не говори мне, что все будет хорошо! Мы так долго прожили в Капитолии! Откуда ты знаешь, что они сделали с нами? Они травили тебя ядом ос-убийц, почти полностью восстанавливали мою кожу! Наши шрамы! Мы – капитолийские переродки, и наш ребенок не может быть нормальным! – Китнисс в истерике, слезы одна за другой капают на больничный кафель.

- Китнисс. Остановись. Успокойся, - я беру ее за плечи и с силой встряхиваю. – Ты должна успокоиться.

Она замолкает, затравленно смотрит на меня исподлобья, а потом начинает со злостью выплевывать слова:

- Что? Что ты можешь рассказать мне? Очередную сказочку о вечной любви, побеждающей все преграды? Переродков нельзя любить!

Дыхание перехватывает. Я силой тащу ее на ближайшее кресло, кричу, зову врача! Только через пару минут ей вводят успокоительное. На руках переношу ее на кушетку в кабинете акушера. Мы звоним доктору Аврелию по линии экстренной медицинской связи. Доктор слушает нас внимательно, но, похоже, он совсем не удивлен.

- Если честно, я давно ожидал чего-то подобного. У Китнисс значительно повышен уровень эстрогена в крови. Это говорит о том, что у вас будет девочка. Но по этой же причине Китнисс будет намного сложнее контролировать эмоции. Как положительные, так и отрицательные настроения грозят перерасти в настоящий ураган страстей. Пит, ты раньше не замечал никаких изменений в поведении Китнисс?

- Кроме ее тошноты? Она стала очень… активной… ночью.

- Увеличение сексуального влечения – все верно. А теперь главное. Когда вы впервые попали ко мне под наблюдение, я проводил полное обследование. Позже, когда вы обратились в больницу вашего дистрикта – все ваши анализы также пересылались мне. Я несколько раз делал анализ хромосом в клетках вашего тела. Вы оба – нормальные люди. Ваши гены не были подвержены никаким воздействиям. Китнисс, ты слушаешь?

Китнисс медленно поднимает голову. Ее лицо мокрое от слез, я нахожу бумажные платки, протягиваю ей, но она так и не поднимает рук, чтобы взять их. Осторожно просушиваю мокрые дорожки на ее щеках краешком салфетки. Сажусь рядом.

- Да. Я слушаю.

- У тебя еще есть вопросы?

- Это продлится всю беременность?

- Да. Но я выпишу тебе успокоительное, будет немного легче справляться с эмоциями. Ты еще чего-то боишься?

- Я боюсь, что вы меня обманываете. Но… раньше вы всегда были правы, поэтому я постараюсь поверить.

- Очень хорошо, очень хорошо… - доктор еще долго что-то рассказывает, но я не могу больше слышать, думать, только чувствую ее теплую руку в своей ладони. Я буду рядом.

Несмотря на выписанные препараты, наши ночи снова заполнили кошмары. Несколько дней подряд Китнисс просыпалась с криками, в слезах. Даже утром я не мог оставить ее одну. Стоило только убрать руку с ее плеча, спины – она распахивала глаза, будто и не спала, прижималась еще крепче, просила не уходить. Лук и стрелы оказались заброшены окончательно, но Кит нашла нам в лесу новое занятие – ловлю рыбы в быстром ручье. Я и раньше неплохо обращался с ножами, но удовольствие от пойманной серебристой форели не сравнить с попаданием в неподвижный ствол дерева. Китнисс только тихо посмеивалась, глядя на проснувшийся во мне охотничий азарт: я выжидал большую рыбину, прикидывал ее скорость, один бросок – важно угодить точно в голову! – и спустя полчаса мы уже наслаждались свежей рыбой, запеченной на углях.

Вдоволь наевшись, мы валяемся на теплом голубом пледе, расстеленном на берегу ручья. Китнисс жалуется, что объелась, я медленными кругами поглаживаю ее слегка округлившийся животик. Она кладет свою руку на мою, передвигает немного в сторону и останавливает меня.

- Пит, ты чувствуешь? – она смотрит на меня немного испуганно. – Вот, опять!

- Чувствую – у тебя урчит живот.

- Да нет же, вот здесь, - она еще крепче прижимает мою руку к своему животу, и спустя несколько секунд я действительно чувствую легкий пинок.

- Это ребенок? Она толкается? – только сейчас я осознаю, что внутри моей жены действительно живет маленький человек. - Почему? Ей плохо?

- Я думаю, она делает зарядку – нельзя же столько лежать. Мне и самой уже хочется размяться.

- Может, она тоже объелась?

- Глупости, она питается через кровь, а не напрямую из желудка, - улыбается Китнисс.

- Тогда это она говорит: «Всем привет, и спасибо, мама и папа, за вкусную рыбу и отличную прогулку».

- Что?

- Мы с тобой ее мама и папа, – медленно произнесенные, мои слова производят совсем не тот эффект, которого я ожидал. Китнисс садится, обнимает свои колени руками, слезы опять застилают ее глаза.

Я реагирую быстро, заставляю ее сразу проглотить две успокоительных таблетки, она понимает и подчиняется, но прежде чем лекарство подействует, должно пройти время.

- Кит, милая, все будет хорошо, вот увидишь. У нас все получится, - утешаю ее, как ребенка, тем временем прокручивая в голове варианты. Что могло вызвать такую реакцию? Смерть ее отца? Уход матери тогда, когда она была ей больше всего нужна? Пережитые Голодные Игры?

- Она… она словно чужая, я не понимаю, не чувствую ее. Почему этот ребенок мой… наш? Какой она будет? За что я буду ее любить?

- За что я люблю тебя?

- Ты – другое дело, я всегда знала, что ты будешь прекрасным отцом. А я… - ее слезы капают все чаще, и я подсаживаюсь ближе, обнимаю ее обеими руками и жду, когда она продолжит.

- Я был бы счастлив, иметь такую маму, как ты.

- Знаешь, о чем я думаю? Все дети, которых я любила, мертвы. Прим, Рута… я не смогла уберечь их, - сердце сжимается от осознания боли, которую Китнисс все еще чувствует. Она вздрагивает от безудержного плача, от потревоженной старой раны. – Может, я и полюблю эту малышку, в конце концов, так ведь задумано природой… и, может, у нее даже будут твои глаза и улыбка – но смогу ли я уберечь ее?

- Сможем ли мы, - поправляю я. – Уберечь от чего? Голодных игр больше нет, война давно закончилась, гениальные врачи Капитолия теперь на нашей стороне. Когда она подрастет, мы попросим Бити сделать ей маленький коммуникатор – браслет или ожерелье, чтобы всегда можно было проверить, где она и все ли в порядке.

- Как по-капитолийски - прибор слежки… но мне нравится эта идея.

- А если мы узнаем, что кто-то ее обидел, то надерем ему задницу – как тебе такой план? - лекарство уже должно было подействовать, и сквозь затихающие всхлипывания жены я слышу ее фыркание. – Мы справимся, я тебе обещаю.

Каждый день приносит что-то новое. Что-то пугающее и что-то радостное. Через неделю мы выясняем, что Китнисс боится ходить в лес одна. Пару раз она пыталась уйти, но спустя час снова возвращалась в пекарню. Говорила, что стоит войти в лес дальше десяти метров – и вспоминался медведь, который гнался за ней когда-то, а с ребенком так быстро бегать нельзя. На следующей неделе она пробовала пойти с кем-то из знакомых ей охотников. Ее не было чуть дольше, но она все-таки вернулась, уселась на высокий стул посреди пекарни и потом долго и грустно жевала все, что попадало под руку.

Чтобы отвлечь ее от лишних мыслей и страхов, у меня рождается идея – мы заводим новую книгу. Книгу рецептов Мелларков. Раньше в старой пекарне была подобная книга, но она сгорела вместе с домом. Мы решили попросить содействия у Эффи, и через пару дней она прислала нам нужный формат листов и переплета. Теперь Китнисс не так скучно: пока я работаю, она подробно и аккуратно записывает рецепты, фотографирует и сам процесс, и уже готовые блюда. Она старается писать так, чтобы смогли бы разобраться даже несведущие. Первое время Лукас постоянно раздражался от ее внимания к подробностям, но после моей короткой лекции в дальнем углу пекарни на тему Голодных игр, укусов ос-убийц и сгорания заживо от химической атаки он притих, а потом стал самым дотошным и старательным рассказчиком.

Беременность развивается нормально, но тревога не покидает ни одного из нас. Ночные кошмары сейчас не такие частые, но такие же изматывающие. Свои страхи я держу при себе, не позволяя им вырваться наружу: волнуюсь о здоровье нашей малышки, боюсь за жену, что она сорвется или не справится, или замкнется в себе, переживаю, как она перенесет роды, стараюсь оберегать ее от плохих новостей.

К счастью, таких новостей не много. На самом деле - всего одна.

Как примерный будущий отец, в середине лета я вместе с Китнисс тоже сдавал анализы. Через пару дней мне в пекарню позвонил доктор Аврелий, спросил о самочувствии, попросил сделать еще пару тестов. Анализируя вместе с врачом свой распорядок дня, я понял, что, как и Китнисс, стал значительно больше спать, вот только беременности у меня не было. Результаты детального изучения моего личного дела доктор озвучил только спустя несколько недель. Выяснилось, что в моем теле работают кратковременные органы, которые требуют срочной замены. После пыток, чтобы я перенес охмор, по распоряжению президента мне заменили печень, почки и сердце. Вместо длительного лечения намного быстрее и дешевле оказалось провести полную замену больного органа, но на случай, если охмор не сработает, для трансплантации использовали быстроразрушающиеся органы. Поскольку никого из специалистов этой области не осталось в живых, теперь никто не мог сказать, когда именно закончится срок их полного распада.

Не могу, не хочу рассказывать о болезни Китнисс. Как она перенесет новость? Она так мало спит, так сильно обо всем волнуется. Операция… я вспоминаю кадры с первых наших Игр, когда Китнисс видела, как меня забирали врачи. Ее ужас, ее отчаяние. Вернуться в Капитолий в ее положении – значит обречь ее на серьезный нервный срыв, и, вероятно, подвергнуть риску жизнь ребенка. Спорю с доктором Аврелием. Убеждаю его, что отлично себя чувствую. Решаю дождаться родов, буду сидеть на таблетках, делать сам себе уколы регенераторов… да что угодно, но не брошу ее сейчас!

Через два дня, вымешивая тугое тесто в пекарне, чувствую нарастающее жжение в груди, словно раскаленный уголь внутри меня выжигает дыру в сердце. Ловлю ртом воздух, в глазах темнеет, пытаюсь удержаться в реальности… в себя прихожу от неровного пульса в висках.

Открыв глаза, понимаю, что каким-то образом оказался дома. Как я попал сюда? Неужели потерял сознание? Рядом стакан воды, выпиваю его залпом. Нахожу телефонную трубку. Придется сообщить доктору Аврелию. Он отвечает моментально, будто ждал моего звонка.

- Здравствуй, Пит. Я уже говорил с твоим врачом, у тебя был микроинфаркт. Мы считаем, тебе нужна срочная пересадка. Операция назначена на послезавтра, сейчас тебе ввели сильную дозу регенератора. Каждый день до приезда – четыре укола. Тебе придется пробыть в Капитолии не больше трех суток.

- Трое суток – это почти вечность! Я не смогу приехать, вы же знаете! - слишком быстро, все происходит слишком быстро. Я не вправе сейчас думать о себе - каждую ночь Китнисс снова и снова вырывается из лап капитолийских переродков. Сейчас ее здоровье важнее.

- Пит, у тебя нет выбора! Неизвестно, сколько еще протянут твои сердце и печень, но, скорее всего, уже началась интоксикация. Был бы ты обычным человеком – тебя бы просто тошнило. Но в твоем случае нам придется иметь дело не только с риском для твоей жизни, но и с застарелыми остатками яда ос-убийц. И тут, к сожалению, мы бессильны предсказать развитие болезни. Возможно, у тебя опять начнутся сильные приступы. И так же вероятно, что это тебя убьет раньше, чем отказ органов.

- Сколько у меня времени?

- В лучшем случае – месяцы, в худшем - дни. Сожалею, что говорю так жестко, но мне нужно, чтобы ты четко понял, какому риску себя подвергаешь, и не только себя, но и свою семью. Учитывая, что есть лечение, которое полностью восстановит тебя, отказываться от него – просто безумие. Поезд отходит завтра в шесть утра. С тобой могут поехать двое, Хеймитч и Китнисс, и Хеймитч уже дал согласие. Учти, это не пожелание, это приказ!

- Вы не можете мне приказывать, - усмехаюсь я, в глубине души понимая, что он прав и больше тянуть нельзя. – А моя жена… что мне сказать ей?

- Она уже поняла, что ты болен. Тут я помочь не смогу. Не забывай, она всегда была сильнее, чем о ней думали. Все-таки ты женат на Огненной Китнисс. Я позвоню еще раз вечером, узнать, как дела.

Кладу трубку. Прижимаюсь горячим лбом к прохладной стене. Я не боюсь смерти. Много раз я встречался с ней лицом к лицу. Мы с ней почти подружились. Но сейчас я как никогда хочу жить. Я четко понимаю, что люблю жизнь. Люблю жену, люблю нашу еще не родившуюся малышку. Всего три дня в Капитолии. Холодные стены больничной палаты, жуткие арены Голодных игр, душные подвалы и переулки Капитолия, заполненные переродками… забрызганная моей кровью камера пыток. Пугающие воспоминания заполняют голову. Сердце колотится… больно! Нельзя допускать приступа – не уверен, что смогу контролировать себя.

Заставляю себя дышать ровно и медленно. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. И почему это случилось именно сейчас?

Наверху слышится звук закрываемой двери. Медленно поднимаюсь по лестнице, нужно найти Кит. Иду в спальню, подбираю слова. Дверь приоткрыта, на комоде, на кровати разложены вещи. Медленно вхожу. Не глядя на меня, Китнисс быстро ходит по комнате, отрывает шкафы, какие-то ящики.

- Что ты делаешь?

- Собираю вещи.

- Ты куда-то уходишь? – она останавливается, угрюмо смотрит мне в глаза.

- Да. Я уезжаю, - наверное, я ждал этого. Ее ухода, бегства от проблем, от лишней боли. Нужно дышать. Вдох. Выдох. Простые шаги. Я давно уже не мальчик. Сделаю операцию, найду ее и буду бороться за нее, куда бы она ни уехала.

- Куда?

- В Капитолий, - она злится, резким движением показывает на вторую телефонную трубку, лежащую на кровати. – Я все слышала. Ты такой дурак, Пит.

Китнисс колеблется, потом бросается мне на шею, целует мое лицо, заливая его прорвавшимися слезами. В ответ я прижимаю ее к себе еще крепче.

- Такой глупый, глупый мальчишка... конечно же, мы едем в Капитолий!

Почему рядом с ней я все еще глупый мальчишка? Почему не верю, что она моя – навсегда? Я должен успокоиться. Вдох. Выдох. Должен доверять ей. Мы едем в Капитолий.

Вечером приходят ребята из пекарни и помогают нам собраться. Утром машина отвозит нас на вокзал. Поезд. Купе. Тысячи воспоминаний, мгновений жизни. Ловлю себя на мысли, что совсем не помню страха и отчаяния, которые пережил в годы Голодных игр – лишь наши ночи с Китнисс, когда она просыпалась и радовалась каждому новому дню, радовалась тому, что я рядом.

Сейчас нас сопровождает молодой врач из Двенадцатого, который периодически вводит мне какие-то препараты. Мы с ментором пытаемся шутить на этот счет, но от нашего больничного юмора у Китнисс то и дело на глаза наворачиваются слезы. Звонит Аврелий, объясняет нам режим поездки. Вкратце – я должен спать. А пока я буду спать, меня постепенно подготовят к операции. В купе мне вводят дозу болезненного регенератора и снотворное. Моя жена и мой старый наставник тихо беседуют рядом. Иногда Китнисс тормошит меня, чтобы задать ничего не значащий вопрос. Я стараюсь просыпаться, отвечать ей, чтобы она знала: я буду бороться, я рядом.

В одно из пробуждений слышу разговор о капитолийских пытках. Об охморе.

- Сноу всегда все просчитывал на несколько шагов вперед. Думаю, это была его страховка или последняя попытка сломать тебя.

По телу проходит судорога – словно разряд электрического тока – и, приложив усилие, я сбрасываю дремоту, резко сажусь и хватаю сидящего рядом ментора за рукав.

- Черт, спящий красавец, ты напугал меня… давай, полегче.

- Хеймитч, не нужно… я уже забыл.

- Ты не думаешь, что иногда лучше помнить и не повторять старых ошибок?

Нет, я так не думаю. Мне вообще сейчас слишком трудно думать, и потому я разжимаю руку и снова откидываюсь на подушки.

- Не нужно вспоминать. Китнисс будет… - она быстро кладет холодный палец на мои губы. Перевожу на нее затуманенный взгляд.

- Шшшш… тише, - кончиками пальцев она проводит по моему лбу, поправляет сбившиеся во сне волосы, касается щеки. – Пит, все хорошо, я в порядке. Хеймитч уже уходит, а ты должен спать.

Медицинский сон снова окутывает меня, голова словно забита ватой. Пушистым белым облаком я плыву по яркому голубому небу. Солнца не видно, но я чувствую его мягкое тепло. Или это не солнце согревает меня? Рядом вижу еще одно облако, все оно соткано из мягких изгибов и округлостей. Мы тянемся друг к другу, сплетаемся, пока не превращаемся в единое целое. Покой и блаженство разливаются в каждой частице, в каждой капельке тумана, из которого мы созданы. Изредка просыпаясь, чувствую рядом спящую жену, слышу ее мерное дыхание – и снова проваливаюсь в тихие ватные грезы.

Меня будят уже в Капитолии. Нет времени волноваться. Хеймитч протягивает сельскую униформу Десятого.

- На всякий случай, - объясняет он. – На вокзале постоянно рыскает пара-тройка писак в надежде встретить сенсацию.

Вокзал почти не изменился, нет только искусственного неба над городом и миротворцев. На всем пути мы увидели только простых горожан и местных служащих. У выхода нас ждет большая медицинская машина, имеющая право первоочередного проезда. С любопытством выглядываем в окна. Город давно восстановлен, он все еще поражает размерами, разнообразием форм и построек. Изменились только люди, их одежда, прически стали намного скромнее, многие похожи на простых жителей дистриктов. Я поглядываю на Китнисс, пытаюсь понять, как она воспринимает действительность. Ее лицо непроницаемо, слишком спокойно, словно она опять планирует выживать в смертельной бойне. Только ее тонкие пальцы, периодически непроизвольно сжимающие мою руку, выдают ее внутреннее напряжение.

Совсем короткий переезд окончен, и вот мы уже в госпитале, где нас встречают медики в голубой спецодежде. И меня, и Китнисс усаживают в кресла-каталки, доктор Аврелий знакомит нас с молодым врачом, который и будет курировать мое лечение. На правую руку надевают эластичный медицинский браслет, и через несколько секунд маленький монитор на ручке кресла высвечивает ломаную линию пульса и показатели давления. Похожий браслет я уговариваю одеть и Китнисс, она неуверенно вертит его в руке, но все же надевает. Опять переезд, опять длинные, выкрашенные в бледные цвета коридоры и повороты. Больничная палата. В этот раз не белая – бледно-голубая.

Опять снотворное. Чувствую на губах теплый поцелуй жены.

Доктор объясняет что-то про двухчасовое электромагнитное обследование, беременным, к сожалению, нельзя находиться вблизи. Просит свою ассистентку показать Хеймитчу и Китнисс, куда меня повезут. После их ухода – короткий инструктаж.

- Как и договаривались, мы положим тебя в магнограф, снимем двухминутную видеозапись и будем показывать ее Китнисс как можно дольше. Хотя твоя операция будет проходить не больше пары часов. Наркоз будет глубокий, поэтому, когда ты очнешься, то будешь опять в этой палате.

Молодой врач вводит в вену иглу, закрепляет прозрачную трубку капельницы с голубоватым раствором… С самого дна памяти всплывает другое лицо, мутная белая жидкость в шприце… внутренне сжимаюсь в ожидании разрывающей боли… от яда… слегка покалывает плечо...

Темно. Холодно.

Где-то далеко слышны голоса. Мне не нужно видеть, не нужно думать… разговор не мешает, не вызывает эмоций.

- Джоанну привезут в соседнюю палату.

- Так давно ее не видела. Лет пять назад мы встречались в Четвертом. Она совсем не изменилась. Все также работает с Плутархом?

- Год назад она объявила о помолвке, теперь немного реже мелькает на экране.

Я уже различаю голоса, понимаю слова и предложения. Узнаю говорящих. Но в этой комнате я все еще посторонний.

- Помолвка Джоанны, - Китнисс словно пробует слова на вкус. - Звучит угрожающе.

- Вот сама ей об этом и скажешь. Если не боишься, - смеется в ответ Гейл.

Пару секунд они молчат.

- Беременная Китнисс, помолвка Джоанны, - Хоторн растягивает слова. – Нет, ты однозначно победила – на фоне твоего пузика любая другая новость меркнет.

- Даже просроченные органы у десятков капитолийцев?

- Даже это.

- Неужели так сложно поверить? - она на мгновение запинается. – Пит… и я – мы заслуживаем счастья.

- Ребенок ради него? Он настаивал? – Гейл явно недоволен ее ответом.

- Нет, он никогда. Но я всегда знала, что он мечтает. И так же знала, что он не станет просить.

- Он, что, боится тебя? – в голосе Хоторна явно сквозит насмешка.

- Он очень боится… сделать мне больно, - они оба снова замолкают.

- Прости, это не мое дело. Насколько я помню, у Мелларка нет недостатков.

- У него полно недостатков, - мне кажется, произнося фразу, Китнисс улыбается.

Я уже намного лучше осознаю реальность. Знаю, что я в больнице, что был наркоз, и теперь пытаюсь подать собеседникам хоть какой-то знак, что я в сознании. Но не могу, руки и ноги не слушаются меня, к тому же, я не могу произнести ни звука. Не паниковать. Вспоминаю предоперационный инструктаж. Ждать не меньше часа, но сколько уже прошло, понять невозможно. А пока я все еще невольный слушатель… множества собственных недостатков.

- Он так и не научился ходить тихо. В лесу Пит топает, как стадо любопытных носорогов.

- Почему любопытных?

- Потому что он битый час может торчать перед какой-нибудь дряхлой корягой или рассматривать каменюку, просто сухое-кривое дерево. А пни – это вообще страшное дело, я стараюсь обходить их десятой дорогой.

- Что так?

- В каждом пне скрыта история дерева, - она довольно точно передает мои интонации. Неужели это и правда так смешно звучит со стороны? - Еще на них растут «неповторимые» мхи и лишайники.

- Если с ним так неудобно в лесу – зачем ты берешь его?

- Когда первый раз мы вернулись домой с такой прогулки, и он нарисовал увиденное… я будто не туда смотрела и пропустила самое важное. Его картины – словно другой мир. Он учит меня видеть. А я его – ловить рыбу.

- И как успехи?

- Успехи? У него – отлично, а я все еще не умею рисовать. Зато его торты-пни стали очень популярными у нас в Двенадцатом.

- Торты- пни, надо же. Лучше не говори Плутарху.

- Это семейная тайна. Кстати о тайнах. Пит обожает долго и подробно рассказывать о своих кулинарных экспериментах. Говорит, что эта информация строго секретная. А я ведь даже десятую часть не слышу.

- Не засыпаешь?

- Нет, я просто ни о чем не думаю. Это так спокойно и приятно – ни о чем не думать. Просто жевать какие-то печеньки, видеть его улыбку и жить дальше.

- Ты опять его хвалишь, - хмыкает Гейл.

- Еще он жалеет животных, предпочитает есть птиц и рыбу.

- Не считается, о вкусах не спорят.

- Ммм. Что? Тебе мало? Ну ладно. Еще он ужасный чистюля – моется по два раза в день.

- Тоже не считается – это мечта моей жены, - Гейл притворно громко ругается. - Черт. Мало того, что вы двое – просто ходячая легенда Панема, так ты еще и недостатков его найти не можешь!

- Не смешно, - голос Китнисс совсем рядом, я увлекся и забыл пробовать шевелить хоть чем-нибудь. Попытки по-прежнему безуспешны, но шутливое возмущение Гейла – как бальзам на сердце. Жаль, не могу смеяться.

- Я слышал, ты многого не знала – о том пожаре в Капитолии, об охморе.

- Мы нечасто говорим о прошлом. Пит знает, как я не люблю быть обязанной. Если бы раньше знала, что он в тот день вытащил меня из огня…

- Я думал, он воспользуется любой возможностью впечатлить тебя, - внутренне вспыхиваю. Что несет этот Хоторн? Зачем он вообще затронул такую болезненную тему? Видимо, Гейл тоже уже это понял… вот, теперь он ее успокаивает: - Шшш… Кискисс… не плачь, пожалуйста, не то Хеймитч меня убьет. Прости, это не мое дело.

- Постараюсь. Ты говоришь, впечатлить? Думаешь, мне нужны были впечатления? Мы просто пытались жить дальше.

- Пытались?

- Да. Теперь мы живем.

Тонкая рука касается моих пальцев, и я чувствую тепло прикосновения… чувствую? Нужно попробовать открыть глаза, сделать хоть что-нибудь! С трудом приоткрываю почти окаменевшие веки, и в глаза бьет яркий больничный свет. Пытаюсь позвать Китнисс, связки не слушаются, я начинаю давиться и кашлять...

- Привет… - Китнисс все-таки плакала, она все еще едва заметно всхлипывает. - Ты проснулся. Нам велели задавать тебе простые вопросы. Как тебя зовут?

Я опять кашляю, на сей раз от смеха. В этот раз напряжение отдает тупой болью в животе. Но и связки намного более послушны.

- Пит Мелларк. Я твой муж и у нас скоро родится дочка. Не понятно только, почему ты, Гейл, боишься, что только Хеймитч тебя может убить? У нас с тобой ведь тоже был договор.

- Ты меня не убьешь. У тебя рука не поднимется на отца троих детей. Ты даже белок жалеешь.

- Нужно признать, Китнисс, он прав, - я с трудом усмехаюсь и перевожу глаза на жену. Пустой взгляд, опушенные вниз уголки губ, на щеках мокрые дорожки. Спустя пару мгновений она закрывает лицо руками, прижимается головой к моему плечу… и громко и безудержно плачет.

- Китнисс? - неожиданно я понимаю, что даже не знаю, как прошла моя пересадка, возможно, что-то пошло не так... - Гейл, как моя операция?

- Все прошло, как по маслу, твой доктор сиял, да и Китнисс до последнего не слишком боялась. Я позову ей врача?

Гейл выходит, а я запоздало вспоминаю, что на кровати есть кнопка вызова. Может, это и к лучшему. Китнисс все еще рыдает на моем плече. Чуть поворачиваю налитую свинцом голову, касаюсь губами ее волос, целую, мягко толкаю кончиком носа. В голове всплывает похожая картина – ядовито зеленые джунгли, кусок неестественно яркого неба в просвете между деревьями. И ее слезы. Такие же неожиданно горячие и отчаянные. Будто тонкое стекло созданной ею оболочки треснуло, и спрятанные боль и страх вырвались наружу сотнями соленых капель. Я думаю о том, что весь мир знает ее Огненной девушкой – смелой и неуязвимой. Но такая, как сейчас – хрупкая, ранимая, плачущая – она только моя.

Только когда ткань медицинской сорочки на моем плече промокает насквозь, всхлипывания Китнисс постепенно стихают.

- Все будет хорошо… Так сильно люблю тебя, милая моя, хорошая. Хочу обнять тебя, но еще два часа нельзя поднимать руки...

Она вскидывает на меня красные, заплаканные глаза, и все внутри сжимается от нахлынувшей нежности. Ее короткий, совершенно мокрый поцелуй, легкие объятия. Она права. Теперь мы живем.

Я пытаюсь притянуть ее для еще одного поцелуя, но она отстраняется.

- Доктор запретил соблазнять тебя.

- Что?

- Чтобы не поднимался пульс.

Наше уединение прерывает целая процессия врачей: меня щупают, задают вопросы, проверяют крепления браслетов и повязок, а после осмотра обещают выпустить меня как можно скорее. Приходит черед посетителей, и в дверях появляется следующая компания: Хеймитч и Флавий тянут диванчик для Китнисс, Гейл несет гору еды. Через пару минут стучится Эффи. Нас поздравляют, рассказывают о тех, у кого уже обнаружены органы из этой серии. Двое уже погибли, но обоим было за восемьдесят, поэтому диагнозу – смерть от износа органа – никто не удивился. Выяснилось, что до начала военных действий медицинские службы президента Сноу успели выпустить всего две партии органов с ограниченным сроком работы, поэтому пострадавших не больше пятидесяти.

Эффи прерывает мрачные размышления, обещая отвезти нас в лучший детский магазин Капитолия. Флавий смущенно прячет глаза. Оказывается, магазин принадлежит ему: после рождения первенца его посетило вдохновение, и бывший визажист Огненной Китнисс теперь законодатель детской моды. Спустя несколько минут болтовни гостей выгоняет возмущенный доктор Аврелий. Китнисс уговорили прогуляться, и она обещает Эффи чуть позже пройтись с ней и Хеймитчем. Последним выходит Хоторн, но я останавливаю его.

- Гейл! – он неохотно оборачивается, поднимает глаза, наполненные серой тоской. Не только у меня сегодня были тяжелые воспоминания.

- Что?

- Спасибо…

Наши взгляды встречаются. За что я благодарю его? За сегодняшние часы, когда он был другом семьи? За тот день, когда он ушел из жизни Китнисс, избавив ее от мучительных объяснений? За те месяцы, когда он был моим соперником и соратником – или за те годы, когда он был ее другом, помогая ей жить, бороться, расти?

- Еще увидимся?

Он понимает. Молча кивает головой, улыбается удивленной Китнисс и быстро уходит.

Устроившись рядышком на мягком диванчике цвета морской волны, Кит проводит ревизию продовольственных запасов, и при взгляде на довольно жующую жену тяжелые мысли уступают место крепкому здоровому сну. На закате Китнисс осторожно тормошит мое плечо, сообщая, что ее зовут на обещанную прогулку. Поцеловав меня на прощание, она выходит под ручку с Эффи. Зачем она разбудила меня? Теперь, когда я не сплю и рядом нет жены, голубые стены осиротевшей комнаты начинают давить и угнетать. В памяти всплывают другие больничные палаты: белоснежный изолятор в Тринадцатом, серая комнатка госпиталя Капитолия после Революции. Такие же давящие пустые стены. Такое же щемящее одиночество. Больше всего на свете я хочу сейчас, чтобы Кит вернулась. С силой сжимаю веки, желая забыть, уснуть, отдохнуть.

Слышу звук раздвигающихся дверей – наверное, обход врачей. Нехотя открываю глаза.

- Китнисс? – от звука моего голоса она неуверенно улыбается и медленно подходит к моей постели.

- На небе тучи, наверное, пойдет дождь, - и, запнувшись, продолжает: - Я не смогла уйти, поэтому Хеймитч и Эффи разрешили мне вернуться. Ты не против, если я останусь тут?

- Иди сюда, - я подвигаюсь к краю и похлопываю рукой по свободному месту рядом. – Полежи со мной.

- Два часа уже прошло? – Китнисс осторожно залезает на кровать справой стороны, чтобы не потревожить оставшиеся со стороны сердца швы, устраивается поудобнее на краю подушки, тянет за собой запасное больничное одеяло.

- Так ты говоришь, Хеймитч и Эффи пошли гулять вдвоем? Это любопытно.

- Любопытно?... Когда я возвращалась сюда, Хеймитч сказал, что ты ждешь меня. Я быстро шла по больничным коридорам, и мне вдруг показалось… - она замолкает, подбирая слова, - показалось, будто все это уже было. Тогда в Тринадцатом я так же бежала и думала, как ты будешь рад нашей встрече – улыбнешься, как сегодня, обнимешь, что-то скажешь…

- Прости…

- Нет, ты не виноват. А сейчас мы будто в нашей пещере: ты ранен, а я жду, когда подействует лекарство. И мне опять так же страшно. Я боюсь, Пит…

- Все устроится, вот увидишь. Теперь мы напишем совсем другую историю, с неприлично счастливым концом, и начнем ее с поцелуя перед сном…

Китнисс грустно улыбается и подставляет губы. Спустя пару минут она уютно сворачивается рядом, кладет мою ладонь на свой живот, чтобы малышка тоже затихла. Теперь я слышу только спокойное дыхание жены и шелест дождя по больничным крышам. Кажется, эта узкая больничная койка, наши объятия, сплетенные пальцы - наша маленькая лодка, а голубые стены больницы – беспокойное море вокруг нас. Мы плывем, качаемся на волнах и знаем, что вместе выживем в любом безумном шторме.

***

За следующие два дня нас посетило пару десятков неожиданных гостей. Сначала Вения и Джоанна устроили у нас в палате показ мод для беременных. Китнисс возмущалась ровно до тех пор, пока не увидела комплект из удобных брюк и курточки с мягкими вставками для животика. В итоге ее внешним видом осталась довольна даже известная модница Эффи. Периодически заходил мой врач, выгонял гостей и Джоанну в ее палату, заставляя нас с Китнисс есть и хоть немного отдыхать. Но стоило ему выйти за дверь, и визиты возобновлялись. Джоанна возвращалась, дразнила Кит за ее аппетит и бесцеремонно таскала конфеты, убеждая, что беременным вреден шоколад. Приходил Хеймитч с Гейлом и уже совсем взрослой Пози, забежала Делия с сыном, Крессида без видеокамеры… казалось, поток посетителей будет бесконечным. Стараниями наших друзей моя палата постепенно превращалась в склад одежды, сладостей и сувениров, и к моменту выписки для наших вещей впору было бронировать отдельный вагон.

Настроение подпортили лишь официальные власти: перед отъездом они собрались вручать победителям из Двенадцатого дистрикта какие-то знаки отличия по случаю грядущей годовщины последних Голодных игр. Нас снова выручил наш ментор – давно уже капитолийцы не слышали такого набора нелицеприятных выражений. Разве нам нужны были напоминания? Прошлое должно остаться в прошлом.

Единственным местом в столице, которое мы посетили, стал шикарный детский магазин Флавия. Мы так и не вышли из палаты смотреть закат в Капитолии, так и не прогулялись по обновленным улицам, так и не посетили киностудию Плутарха. Я просто прошел все тесты, Китнисс просто была рядом, и мы просто надеялись, что новый день наступит и принесет что-то хорошее.

Поезд. Купе, забитое подарками. В стельку пьяный, но явно довольный проведенным временем ментор в соседнем вагоне. Малышка у Кит в животе учит свои первые приемы. Китнисс возражает и уговаривает ее заняться пением. Как морской прибой, звучит ее ласковая колыбельная, мы снова держим друг друга, не позволяя утонуть в страхах и сомнениях. Наша маленькая лодка качается в лазурных волнах. Мы едем домой.

Осталось лишь два месяца ожидания. Так много и так мало, ведь столько еще нужно успеть. Поездка в Капитолий не прошла бесследно, кошмары Китнисс стали почти ежедневными. Днем она старается занять каждую минуту своего времени, не думать о том, что пугает. Она пишет книгу рецептов, иногда пробует готовить сама, но из-за нарушенной беременностью координации, постоянно режется или обжигается. Так что, в конце концов, кулинарией я занимаюсь сам. В свободные время мы много гуляем, но я не могу больше просить ее позировать. Через несколько минут покоя она начинает плакать или нервничать. Ее страхи передаются и мне, но свои редкие приступы боли и ужаса я вполне контролирую.

Самое главное – физически и Кит, и малышка полностью здоровы. Мы придумываем эскизы детской, читаем книги про новорожденных, ходим врачу каждую неделю, учимся правильно дышать. Мне кажется, я услышал о родах все, что возможно. От этого только страшнее. Я много знаю о боли, и хотел бы избавить Китнисс от любых страданий. Но, по совету врача, она выбирает то, что лучше для ребенка – естественные роды в больнице, под присмотром знакомого нам медперсонала.

Иногда, перед сном, когда уставшая жена пытается спать, а малышка в животе начинает вечернюю разминку, я ложусь рядом и глажу ее подросший животик, мягко, успокаивающе. Она не позволяет мне фотографировать ее, но я смогу нарисовать с закрытыми глазами рисунок голубых жилок и белесых старых шрамов на ее набухшей груди, натянутой коже бедер, живота. Кит с коварной улыбкой ловит восхищение в моих глазах. А я помогаю ей забыть обо всех страхах… хотя бы на час.

Из-за частых кошмаров Китнисс и растущего объема работ в пекарне я постоянно не высыпаюсь. Пока я на ногах или занят – побеждаю сонливость, но стоит мне добраться до подушки, как я выключаюсь. В одну из коротких ночей я просыпаюсь от громкого хруста и чавканья. Спросонья не могу определить источник жуткого шума, с перепугу включаю свет. Кит уселась на кровати, скрестив ноги, и грызет гигантское красное яблоко. Неужели я проспал? За окном все еще темно. На часах – два часа ночи. Безумно хочется спать, но придется выяснять, в чем дело.

- Что случилось? Ты нормально себя чувствуешь?

Рот Китнисс набит яблоком, поэтому в ответ она только утвердительно машет головой.

- Я уфафно хофу есть, - старательно прожевав и проглотив оставшиеся куски, она продолжает: - А ты не волнуйся, спи, я уже нашла еду. У нее, похоже, ночной аппетит не хуже дневного, - и указывает на свой круглый животик.

- Точно все нормально?

- Кроме того, что я ем в два часа ночи? Все прекрасно! Спи.

Укладываюсь, почти моментально погружаюсь в сон. Хррррям. Кит старательно откусывает большой кусок сочного твердого яблока. Жует она с тщательно закрытым ртом, но в ночной тишине эти звуки действуют, как удары молота. Закрываю уши одеялом, но яблочный хруст жены преодолевает и этот барьер.

- Кит, а ты не могла бы поесть на кухне?

- Я боюсь темноты, - сообщает она, смачно откусывая очередной кусок.

Все ясно, придется ждать, пока она доест. Лежу с закрытыми глазами минут пять и вот он, счастливый миг. Яблоко съедено, Кит умывается и ложится рядом, прижимаясь ко мне. Тишина – какое блаженство! Наконец засыпаю…

Хрррррум.

- Боже, Китнисс! Что это?!

- Мофкофка.

- И много у тебя еще запасов?

Кит оборачивается и показывает солидную тарелку с порцией фруктов, вполне достаточной для небольшой лошади. Еды хватит до завтрашнего утра! Я не выдерживаю и начинаю смеяться.

- Давай-ка я сделаю тебе какао с бутербродами. Это будет сытнее… и немного тише.

Следующей ночью, опасаясь продолжения банкета, заранее готовлю Китнисс ночной перекус. С печеными яблочными пирогами и сыром она справляется намного быстрее. Теперь «второй ужин» стал обязательным ритуалом жены.

С каждым днем Китнисс становится все подозрительнее, сообщает, что наверняка врач ошибся, и она родит раньше на месяц, на две недели, на неделю. К концу октября она начинает волноваться, что вообще никогда не родит. Хорошо, что занятий у нас теперь хоть отбавляй: по нашему эскизу изготовили отличную мебель в детскую. Несколько комплектов белья, шторы, все продумано до мелочей. И вот уже неделю мы с Хеймитчем собираем этот головоломный капитолийский конструктор – начиная от покраски стен и установки потолка, похожего на звездное небо, и заканчивая лампами и регулятором температуры в комнате. Подарки для малышки передают все знакомые, которые узнали о беременности Китнисс. Ей приходиться сортировать одежду, игрушки и готовить конверты с адресами и короткими записками с благодарностью. Когда родится малышка – Хеймитчу поручено вложить фотографии и разослать письма. Теперь Китнисс намного чаще звонит своей матери, и они подолгу беседуют, обсуждая ее приезд, чтобы помочь после родов. Только вечерами Кит жалуется на тяжесть внизу живота, объясняя это тем, что, наверное, слишком много носила и наклонялась.

Сегодня мы раскладываем последние вещи по полкам, развешиваем шторы, и, как дети, играемся зверушками на дистанционном управлении. Хеймитч выбрал жирафа, я рыжую лошадку, мы устроили полосу препятствий, развалились на полу и устроили гонку. Усердно лупя по кнопкам пультов, в голос кричим и болеем каждый за своего питомца, почти одновременно приходим к финишу. Но ментор смухлевал, так что я считаю – мой конь лучший. Мы спорим и доказываем свою правоту. Китнисс – главный судья: смеясь над нашими детскими разборками, она начинает вставать с пола и замирает.

- Пи-и-и-ит! – в голосе появляется испуг. – Кажется, у меня отошли воды!

У нее отошли воды? Что это значит? Рожает? Мысли и знания спутались в клубок и никак не хотят выдавать нужный совет. В конце концов из ступора первым выходит Хеймитч.

- Что ж, ребятки. Похоже, вы все знаете без меня. Раз я больше не нужен – я пошел домой, моя бутылочка ждет меня, - сообщает он.

Я возмущен до глубины души. Как можно быть таким бесчувственным?

- Ну уж нет, сейчас ты идешь с нами в больницу, а потом можешь возвращаться к своей бутылочке!

Как ни странно, злость на ментора позволяет собраться. Я помогаю жене переодеться, натянуть теплые вещи. Все, что нужно для родов и новорожденного, мы еще месяц назад, на всякий случай, отнесли в больницу. Сейчас наша задача – просто спокойно дойти. Звоню местному акушеру, доктору Аврелию, миссис Эвердин. Мы вооружаемся коммуникатором и часами для отсчета времени. Китнисс вся дрожит от холода или от испуга, но говорит, что пока почти не больно. Мы выходим из дома. Днем сильно похолодало, и наше крыльцо, дорожки и трава укрыты тонким слоем первого снега. Сотни снежинок кружатся и танцуют в свете голубых фонарей у дома.

Мы шагаем медленно, оставляя за собой темные следы на еще хранящей тепло дорожке. Считаем минуты между схватками, во время болей даже Хеймитч громко сопит вместе с Китнисс. Когда схватка отпускает, мы осторожно продолжаем движение в хороводе белоснежных маленьких звездочек, хотя мне хочется взять Китнисс на руки и бежать в больницу. Осталось немного, я почти не смотрю под ноги, заглядываясь на снежинки, запутавшиеся в ресницах и волосах Кит. Вспоминаю слова врачей: как бы мне ни было страшно за нее, она не должна об этом знать. Для жены я опора, каменная стена.

У входа нас уже встречают улыбающиеся медсестры и врач. Как заклинание повторяю про себя - все будет хорошо. Хеймитча отправили домой спать. Китнисс осматривают, одевают на руку уже знакомый нам медицинский браслет и что-то очень похожее, но большего размера, на живот. Монитор показывает два сердцебиения, Китнисс и малышки – ее маленькое сердечко бьется почти в два раза чаще. Прячу свои страхи как можно дальше, но для пущей уверенности глотаю штук пять успокоительных таблеток Кит.

И мы опять ждем – новой, еще более болезненной схватки, нового осмотра врача, очередного сообщения о том, что нужно еще немного погулять, но все идет «чудесно и прекрасно». Только почему-то с каждой схваткой Китнисс все сильнее опирается на мое плечо, все отчаяннее сжимает мою руку, все отчетливей бледнеет. Мы слушаемся, старательно бродим по пустому коридору, старательно расслабляемся в теплом душе, старательно пытаемся правильно дышать. Время идет, боль все сильнее, а врач только восхищается чудесным сильным сердцебиением и говорит, что осталось совсем немного. Невыносимо видеть мучения Кит, и хотя я по каждой просьбе массирую ее спину, уже ничего не помогает. Лучше бы она кричала! Но от непрекращающейся боли она вообще перестает говорить – только до крови кусает губы и тихо плачет.

Как раз в тот момент, когда я принимаю окончательное решение задушить счастливого доктора собственными руками, он сообщает:

- Ну что, дорогая, будем рожать?

- А чем, по-вашему, я тут уже пять часов занимаюсь?! - наконец кричит Китнисс. – Конечно, я буду рожать!

Прибежавшие по первому зову женщины в голубой медицинской униформе помогают Китнисс найти удобное положение. Кто-то что-то считает, я держу жену за руку, плечи, дышу вместе с ней, вместе с ней задерживаю дыхание. Промокаю влажной салфеткой ее лицо, покрытое мелким бисером пота. Врач радостно несет какую-то тарабарщину. Не паниковать. Опять отсчет, голос доктора. Вдох. Выдох. Нам нужно дышать.

- Три. Два. Один. Тужься... Дыши.

- Три. Два. Один. Тужься... Умничка, дыши, еще немного.

- Три. Два. Один. Давай, золотце. Еще… еще, моя хорошая. Дыши.

- Три. Два. Один…

Внезапно повисшую тишину прорезает громкий плач младенца.

- Да! Умничка девочка! Вот и она. Познакомьтесь с вашей малышкой.

Вот и она. Крошечная, розовая, мокрая, жалобно плачущая – наша дочь. Врач осторожно прикладывает ее к груди Кит, уложенной на приподнятую подушку. Малышка, почувствовав тепло, затихает, сопит крошечным носиком, требовательно раскрывает губки и тычется, будто котенок в поисках ... молока? Я улыбаюсь, почти смеюсь. Да, это наша дочь – она только родилась, а уже хочет есть!

- Пит, хочешь перерезать пуповину? - я вздрагиваю, отрицательно мотаю головой, не в состоянии резать что-то живое, теплое. – Тогда укрой свою девочку, пеленка у тебя в руке.

Всего один шаг. Расправляю белоснежную мягкую ткань, неловко протягиваю руку, опасаясь потревожить жену и дочь. Укрываю влажное, местами покрытое пятнами крови крохотное тельце. Она так мала, что поместится в двух моих ладонях. Чуть касаюсь торчащей из-под одеяла пяточки. Только теперь перевожу взгляд на жену. Бледная кожа покрыта точками разорванных капилляров – но на губах играет мягкая счастливая улыбка. Из-под полуопущенных ресниц она ласково смотрит на причмокивающую малышку. Светлое спокойствие растекается вокруг них, затрагивая каждого присутствующего в комнате. На несколько минут успокаивается даже наш суетливый доктор. Отступают страхи, волнения прошедшего дня, прошлой жизни. Теплой радостью наполняется и мое сердце.

Дав нам небольшую передышку, врач снова начинает что-то проверять. Одна из ассистенток бережно забирает девочку у Китнисс. Она должна обмыть, измерить и одеть ее. Кит снова цепляется за мою руку, жмурит глаза, пока врач делает последние, уже безболезненные процедуры. Пара минут – и все позади. Нам озвучивают размеры, говорят что-то о переходе в палату, спрашивают об имени для малышки. После тяжелой ночи кажется, что это сон. На пару секунд плотно сжимаю веки, щипаю кожу запястья.

- Мистер Мелларк, - я быстро оглядываюсь, рядом со мной медсестра с уже одетой сонной малышкой. - Возьмите, теперь она ваша. Вы только посмотрите, какая у нее модная прическа!

Мои руки кажутся слишком большими и жесткими для такого нежного существа. Осторожно беру ее, кладу на сгиб локтя крошечную головку, покрытую пушистыми, почти белыми волосами. Малышка немного ворочается и широко открывает глаза.

Голубые глаза нашей дочери… светлые, ясные, как прозрачное весеннее небо после грозы.

- У нее твои глаза и твои волосы, - усталая Кит, засыпая, смотрит на нас. – Она, как маленький одуванчик… Пит, смотри, она улыбается! Разве такие маленькие могут улыбаться?

Сердце сдавливает, в горле комок, на глаза наворачиваются непрошеные слезы. Малышка закрывает усталые глазки, засыпает в тепле моих рук. Первая сладкая улыбка освещает ее личико. Капля за каплей, слезы стекают по моим щекам. Прижимаю ее к себе, отворачиваюсь, глубоко вдыхая пахнущий медикаментами воздух палаты. Не стоит пугать Кит. Даже слезами счастья, острого до боли.

Много раз я слышал слова о том, что мы должны начать жить с чистого листа. Нам этого не дано. Я никогда не смогу забыть цену, которая была заплачена за нас. Цену, которая была заплачена за то, чтобы сегодня я мог держать в руках свою дочь.

***

Мы назвали малышку Селией, и ее глаза все еще похожи на чистое небо. Она растет, учится держать головку, ползать, говорить. Ее любознательность не знает границ, она с удивлением открывает полный чудес и загадок мир, пробуя его на ощупь, на вкус, засовывая в ротик все, что попадает в ее руки. Мы словно растем вместе с ней: падаем и снова встаем, продолжаем идти вперед, радуемся простым мелочам и тому, что этот новый мир действительно стал намного лучше.

В тот день, когда она называет меня папой, я понимаю, что впервые в жизни чувствую себя победителем… Победитель. Сколько раз я слышал этот титул? Сколько раз понимал, что главная битва еще впереди? Но сейчас мы выиграли наш последний, самый длинный бой. И, возможно, наши страхи, наши кошмары будут преследовать нас до конца жизни – это больше не пугает меня. Я знаю одно. Ни корона семьдесят четвертых Голодных игр, ни многочисленные интервью и награды после Революции не сравнятся с одной счастливой улыбкой моей Китнисс, кормящей нашу дочь. Мы подарили Селии жизнь – это самая главная наша победа.

В один из теплых осенних дней я укачиваю в подвесных качелях на веранде трехлетнюю Селию, уставшую от дневной беготни – мы решили оставить ее немного поспать на свежем воздухе. Устроившись рядом в плетеном кресле, притягиваю Кит к себе на руки. Наблюдая на ней, за ее мимолетными ласковыми взглядами, чувствуя ее прикосновения, ее доверие и заботу, я больше не хочу открытых признаний, я понимаю ее любовь ко мне. Даже сейчас, держа ее в спокойных объятиях, я знаю, ей так же хорошо, как и мне. Китнисс мягко, чуть лениво целует меня и кладет свой пальчик на мои губы.

- Я хотела подождать до визита к врачу, но… Нам теперь нужно думать и о будущем ребенке. Думаю, я беременна.

На несколько секунд я пораженно замираю. Тысячи образов проносятся в моей голове. Ее боль во время родов, закушенные до крови губы, слезы бессилия на глазах, непрерывные кошмары во время беременности. Я даже не знал, что она не предохранялась! У нас будет еще одна кроха… Задумчиво поправляю пряди ее волос.

- Ты уверена, что хочешь этого, Кит?… Это же девять месяцев беременности и роды?

- Мне было действительно страшно. Но разве мои беспокойства и пара часов боли сравнимы с таким сокровищем? – Китнисс улыбается, оглядываясь на сладко посапывающую Селию. –Уверена, она позаботиться о том, чтобы у меня было меньше времени думать и бояться. К тому же, я хочу маленького мальчика, похожего на тебя.

- Тебе мало одного меня?

- Питов много не бывает, - лукаво усмехаясь, отвечает она моими словами.

Кончиками пальцев касаюсь лица Китнисс, вглядываюсь, чтобы прочитать ее мысли, увидеть малейшие оттенки переживаний, сомнений. В ее сияющих серых глазах отражается безоблачное небо; во взгляде, в нежной улыбке нахожу то единственное, что сильнее страха - любовь. Мы доверяем друг другу свои жизни, слушаем окутавшую нас тишину и молчим потому, что привычных слов недостаточно.

Голубое. Небо. Будущее.