Глава девятая, в которой я неожиданно разговариваю с Лонгботтомом о любви, не услышав от него в ответ ничего хорошего– Хозяин Наследник!
Хриплый шёпот едва не заставил меня подскочить, настолько неожиданно он прозвучал.
– Что тебе нужно, Темнолицый? – спросил я как можно спокойней.
– Ты нашёл ответ на вопрос Хозяйки?
– Мне было несколько не до того, Темнолицый, – произнёс я с некоторым вызовом. – Я был занят, успокаивая ребёнка, которого ты тоже заманил в эту ловушку безо всяких на то причин. Он-то ведь, я полагаю, вовсе не требовал у тебя никаких сокровищ и не претендовал на наследие Равенкло?
– Это хорошо, что ты утешил мальчика, Хозяин Наследник, – одобрительно заметил Темнолицый, вновь покоробив меня такой формулировкой, так что я даже слегка отстранился от Лонгботтома. – Но ты должен поторопиться. У тебя мало времени, чтобы пройти испытание Хозяйки. Скоро тебя начнёт одолевать безумие, и ты не сможешь больше ясно размышлять.
– Так выпусти меня отсюда, и дай подумать спокойно на свету!
– Хозяйка Ровена запретила мне это делать, – виновато признался Темнолицый. – Её наследник должен, даже зная о грозящей ему опасности, суметь сохранить разум достаточно долго, чтобы найти ответ на вопрос.
– А кто-нибудь уже решал эту загадку до нас? – спросил я, ненавидя себя за эту слабость.
– Здесь не было никого многие сотни лет, хозяин наследник, – тихо сообщил Темнолицый. – Единственный, кто называл себя наследником, появился здесь так давно, что его останки полностью рассыпались в прах. Он не смог решить загадки, но он даже и не пытался. Он кричал, угрожал и требовал отпустить его, но не хотел подумать. Настоящий наследник хозяйки не отказался бы думать. Я думаю, что он лгал, будто он наследник, он лишь хотел вынести отсюда сокровища. Больше здесь никого никогда не было, и ты первый, кто прошёл малое испытание.
– Знаешь ли ты, отчего вход сюда остался открытым? Почему он ждал меня? По какому принципу леди Ровена определила, когда это нужно будет сделать?
– Я ничего не знаю об этом, хозяин наследник. Леди Ровена рассчитывала день при помощи арифмантики и других мудрых наук, – в голосе Темнолицего послышалось почтительное благоговение. – Но она не сказала мне, когда это должно произойти. Да это и не имело значения, ибо я не способен чувствовать течение времени, как и оно не властно надо мной. Именно потому мои сородичи обычно бывают заперты хранителями вместе с сокровищем, которое должно прождать очень много времени, прежде чем будет потревожено.
– Стало быть, ты здесь живёшь со дня основания библиотеки? – беззаботным тоном спросил я.
– Да, хозяин наследник.
– Смахивает на неумелую ложь, Темнолицый, – сардонически усмехнулся я. – В этом случае я ожидал бы от тебя намного более архаичной речи. Возможно, тебе и невдомёк, как сильно изменился английский язык со времён леди Ровены.
– О, я хорошо знаю, как менялся язык, – уверенно ответил Темнолицый. – Хозяйка зачаровала хранилище так, что все новые книги, которые когда-либо были написаны на всех языках, немедленно появляются здесь. Я могу говорить на всех языках, на которых когда-либо были написаны книги.
– Не хочешь же ты сказать, что ты все их прочитал? – хмыкнул я. – Многие мои совсем простые слова были тебе непонятны…
– О нет, хозяин наследник, я не читаю книг и даже не знаю грамоты, – печально возразил Темнолицый. – Но хозяйка не знала, какие языки будут существовать к тому времени, когда появится её наследник. Она обучила меня понимать все языки, которые говорят со страниц книг. Это магия книг, хозяин наследник. Мои сородичи могут легко слышать её, но наше скромное разумение не позволяет нам понимать всё, что мы слышим.
– Уверен ли ты, что ты поймёшь мой ответ, когда я скажу тебе, чего у меня не было и что мне нужно? – саркастически спросил я. – Это может оказаться что-то недоступное тебе…
– О нет, хозяин наследник, это очень простой ответ. Людям во все времена нужно одно и то же, облечённое в разные одеяния. Тебе нужно лишь узнать его.
– Стало быть, ты сам знаешь ответ на этот вопрос?
– Я знаю, что мне велела хозяйка, – тихо ответил Темнолицый. – Твой ответ может быть разным, но я узнаю, когда он будет правильным. Я вернусь позже, хозяин наследник.
– Погоди!
Ответом мне была тишина, прерываемая только дыханием Лонгботтома, слегка отодвинувшегося, чтобы не мешать мне разговаривать.
Я выругался в пустоту.
– Мне кажется, он говорит о вечных ценностях, – подал голос Лонгботтом. – Хочет, чтобы мы поняли, чего из них нам в нашей жизни не хватало. Может быть, нас недостаточно любили?
Я фыркнул так, что мои руки обдало собственной слюной.
– Вот уж от чего никогда не знал, где спрятаться! Чего-чего, а этого мне хватало!
– Простите, сэр? – Лонгботтом, казалось, не мог поверить, что не ослышался.
– Я не могу найти этому феномену никакого объяснения, но не проходит и года, чтобы какая-нибудь студентка не вообразила себе, что она в меня влюблена, – меня передёрнуло.
– Каждый год?! – в голосе Лонгботтома звучал настоящий шок. Несмотря на то, что я сам считал этот факт абсолютно необъяснимой мистикой, мне отчего-то было неприятно, что Лонгботтом не верил в то, что в меня влюблялись студентки.
– Практически в каждой параллели старшеклассниц находятся такие девицы, иногда даже несколько. И ладно бы ещё только те студентки со Слизерина и Равенкло, которых притягивает моя яркая и загадочная личность – точнее, разумеется, то, что они себе о ней насочиняли. Некоторые из них пытаются меня копировать, даже не догадываясь, насколько жалко и нелепо это выглядит! Но это ещё куда ни шло. Гриффиндорки начали восхищаться моей смелостью – ну, это вообще клиника…
– Почему это восхищаться чьей-то смелостью – обязательно клиника? – слегка обиженно встрял Лонгботтом.
– Восхищаться чьей-то смелостью совершенно нормально.
Влюбиться в человека только за это качество, не замечая всех остальных – на это способны только гриффиндорцы. Смелость, прошу заметить, не является главным профессионально важным качеством в романтических отношениях. Это я уже не говорю о том, что причины, по которым они считают меня смелым, взяты ими либо с потолка, либо из их собственного воспалённого воображения, поскольку о моей жизни они имеют представление более чем смутное. Глупые девчонки и представить себе не могут, в чём выражается настоящая смелость. Гриффиндорцы под смелостью обычно понимают идиотские романтические бредни, да банальное отсутствие инстинкта самосохранения.
“Хорошо ещё, что они ничего не знают о моей шпионской деятельности”, подумалось мне, и меня передёрнуло. Мерлин знает, что бы они тогда обо мне вообразили. Им ведь невдомёк, что в шпионской деятельности нет абсолютно ничего романтического, если, конечно, речь идёт не о художественной литературе. Это грязное, мерзкое и отвратительное дело. Но вот это уже совершенно точно не касается Лонгботтома.
– Впрочем, это всё ещё цветочки, – продолжал я. – Самое страшное – это хаффлпаффки, которые меня
жалеют. Они считают, что я несчастный страдалец, несправедливо лишённых всех радостей человеческого общения, и каждая из них воображает, что за всю мою жизнь она первая, кто смог разглядеть во мне человека. Некоторые из них даже всерьёз мечтают “пробиться сквозь напускную ледяную корку” и излить на мою одинокую и ранимую душу целительный бальзам их всепоглощающей любви, после чего я, тронутый как никогда доселе, буду навеки им предан, – меня снова передёрнуло, так что аж мурашки по коже пошли. – Порой я искренне жалею, что владею Легилименцией. И где они только таких бредней начитались?
– Вы совсем не допускаете мысли, что кто-то из них мог влюбиться по-настоящему? – спросил Лонгботтом, как мне показалось, напряжённо.
Я закатил глаза:
– Лонгботтом! За что, по-вашему, они могли бы в меня влюбиться? Я что, похож на героя женских романов?
– По-вашему, влюбляются только в Локхартов? – возмущённо спросил Лонгботтом. – При чём здесь внешность вообще?
– А я и не говорил про внешность, – холодно возразил я. – Я говорил о том, что мои сильные стороны вряд ли являются важными для лирических отношений. – Лонгботтом явно собирался что-то ответить, но я повысил голос: – Вы-то хоть, надеюсь, не собираетесь развивать теорию о моей нежной и романтичной сущности, к которой нужно просто “пробиться” сквозь мои психологические защиты?
– При чём тут романтичная сущность? – явно смутившись, с негодованием вскинулся Лонгботтом. – Я имел в виду, откуда вы так уверены, что они
все всё о вас придумали? Неужели кто-то из них не мог правда…
– Лонгботтом, ну что вы несёте? Вы сами-то верите в то, что говорите? Если бы вас вчера утром кто-то спросил, как по-вашему, есть ли за что любить профессора Снейпа, вы бы ему что ответили?
– Вы же сами всегда говорили, что я на все вопросы отвечаю неправильно, – буркнул мальчишка. – Я и не старался узнать вас получше. Я просто хотел сказать, что те девочки, которые как раз старались, могли бы…
– Могли бы, не могли бы – всё равно это ненормально! Я не тот человек, с которого стоит брать пример, по крайней мере не в таких вещах. Пусть берут пример в зельях, Мерлина ради – но считать меня каким-то эталоном и испытывать по этому поводу романтические чувства по меньшей мере нелепо. Впрочем, не подумайте, что я жалуюсь. Я хотел сказать, что моя биография должна скорей отвращать, чем притягивать, а мои личностные качества не должны бы, кажется, располагать к грёзам подобного характера. Поэтому мне искренне непонятна эта всеобщая эпидемия. Так или иначе, она опровергает ваше предположение о том, что нас мало любили.
– Вы же сами говорите, что это не считается, – возразил Лонгботтом.
– Да неважно. Суть в том, что это отбило бы у меня всякое желание становиться объектом нежных чувств, даже если бы таковое желание у меня наличествовало прежде. Я не испытываю потребности быть любимым, что бы ни воображали себе… некоторые. Так что ваше предположение считаю несостоятельным.
Лонгботтом молчал, но у меня было совершенно чёткое ощущение, что он просто не решается сказать вслух какую-то мысль. Удивительно, как в темноте обостряется чувствительность. Я даже не мог сказать, по каким признакам я смог это определить, но моё подсознание явно фиксировало их вне моего ведома.
– Вы что-то хотите сказать? – подначил его я. – Желаете развить свою мысль?
После неуверенной паузы Лонгботтом бросился в пропасть – видимо, ему так казалось, настолько вызывающе звучал его голос:
– Сэр, я много раз читал, что стремление любить и быть любимым является естественным и неотъемлемым для любого человека. Его можно в себе отрицать, можно заглушить, но оно…
– Ну так, стало быть, я его успешно заглушил, – пожал плечами я. – Не припомню, чтобы это “стремление” подавало какие-то признаки жизни с тех пор, как я вышел из подросткового возраста.
– Я не это имел в виду. Я хотел сказать, что его можно научиться не замечать, но это не значит, что его нет.
– Я не понимаю, Лонгботтом, вы что, предлагаете мне заняться поисками любви в подземелье, или что? В чём суть ваших нравоучений?
– Я просто пытаюсь сделать то, что может помочь нам выбраться отсюда, – после паузы ответил Лонгботтом оправдывающимся тоном. – Пытаюсь догадаться, о чём говорил Темнолицый и чего нам не хватает.
– Ну так вы и гадайте, чего не хватает
вам, чего вы прицепились к моей личности?
– Ну… вообще-то Темнолицый, мне кажется, прежде всего имел в виду вас…
Вы же наследник…
– В самом деле? Вы так хорошо знаете, что он имел в виду? А разве вам он не задал тот же самый вопрос?
– Он сказал, что леди Ровена ожидала правильного ответа от своего наследника, – тихо возразил Лонгботтом. – Испытание придумано для наследника, и именно вашего ответа он ждёт.
– И вы полагаете, что вы знаете этот ответ лучше меня?
– Нет, – ещё тише ответил Лонгботтом. – Но вы ведь сами начали с того, что нам нужно обрисовать все известные нам факты и высказать наши предположения. Разве сейчас не было бы правильным сделать то же самое?
Проклятье, в этом был какой-то смысл. Ведь я же с самого начала решил не обрубать лонгботтомовскую инициативу. Впрочем, тогда это решение просто ставило своей целью избежать его постоянного рёва и трагического молчания. Теперь-то он уже осмелел и явно способен выдержать небольшой стресс.
– Хорошо, – издевательски согласился я и по своему обыкновению скрестил руки на груди, даром что Лонгботтом меня не видел. – И какие же факты вам известны?
– Ну, я думаю, он всё-таки имел в виду не глупых девчонок, любовь – это же более широ…
– Лонгботтом, он вообще никого в виду не имел и вряд ли даже сам понимает, что несёт, а о любви и вовсе заговорили вы. Темнолицый и словом ни о чём подобном не обмолвился.
– Ну он говорил что-то про все времена, что всем нужно одно и то же, только в разных обличьях…
– Действительно, что бы это ещё могло быть, кроме любви? – ещё более издевательски поддакнул я. – Лонгботтом, ну вы-то хотя бы соображайте, что мелете! Он нам обоим сказал, что это мы сможем найти только здесь, это не наталкивает вас ни на какие мысли? Вам кажется, что это самое подходящее место для поиска любви? С выбором здесь всё же несколько туговато, не находите?
– Ну, может, он имел в виду нас двоих?
От шока я поперхнулся слюной. Все мысли в моей голове рухнули словно ваза с полки и превратились в груду осколков. Я совершенно растерялся, так и не найдясь, что ответить, пока Лонгботтом, спохватившись, не завопил срывающимся голосом:
– Я не это имел в виду!!! Я хотел сказать… Ну, в смысле… Просто это же как бы абстрактно… Ну то есть не абстрактно, а… Мы же… Я…
Тирада Лонгботтома перешла в торопливые обрывки слов, наконец, он обречённо произнёс “блин” и замолчал.
Меня начал разбирать нервный смех.
– Я понял, что вы хотели сказать, не мучайтесь, – еле сдерживаясь, чтобы не расхохотаться, проговорил я. Я явно представлял, как он сидит красный до ушей, в ещё большем шоке, чем я. Хорошо, конечно, что он меня не видит, а то я так и застыл с открытым ртом, пока Лонгботтом не начал оправдываться. Ну и нелепый же у меня, должно быть, был вид! – Вы говорили о любви в широком, а не романтическом смысле. Однако я тем не менее не вижу, что это меняет. В этом нет никакого смысла. Не полагаете же вы, что Ровена Равенкло затеяла всё это только для того, чтобы подружить между собой преподавателя и ученика? Если так, то я поражаюсь вашему самомнению. Вы всерьёз полагаете, что мы первые, кто не любил друг друга в этих стенах? Или вы думаете, что в наших неприязненных отношениях было что-то настолько исключительное, что Основательница ради нашего примирения пошла на такие крайние меры?
– Ну, не ради меня, конечно, но вы же её наследник…
– Лонгботтом, я смею надеяться, что Основательница достаточно уважает своего наследника, чтобы не считать нужным вмешиваться в его личную жизнь и тем более опускаться до дешёвого сводничества. Я полагаю, она должна считать наследника Равенкло способным разобраться со своими симпатиями и антипатиями самостоятельно. Не говоря уже о том, что вы не исключительны не только в её, но и в моей жизни. Я многих не люблю. Если уж на то пошло, я не люблю почти всех. Если бы Ровена Равенкло считала, что с этим необходимо что-то делать, ей пришлось бы целиком забить свою Тайную Комнату всевозможными людьми, которых я когда-либо знал в своей жизни. Или хотя бы задумайтесь, не важнее ли было бы, чтобы я поладил с Поттером? Ведь нам с ним придётся делать одно общее дело, тогда как с вами… – я осёкся. Кто его знает, вдруг именно Лонгботтом?.. – В общем, так или иначе, вы в хорошей компании. Если леди Ровена так волновалась за меня, то отчего бы ей было не запихать меня сюда ещё в те времена, когда я сам был школьником? Возможно, если бы в моём детстве не было длинной и неприятной истории взаимоотношений с Поттером-старшим и Блэком, я был бы сейчас совершенно другим человеком. Впрочем, в отличие от всех вышеперечисленных случаев, моё отношение к вам, надо признать…
Что за чушь я несу? Ничего мне признавать не надо! Ещё не хватало, чтобы я признался, что ошибался в Лонгботтоме, что моё отношение к нему было вызвано не реальными его действиями, как в случае Поттера или Блэка, а моим предвзятым восприятием – а я не мог не заметить за последние несколько часов, проведённые наедине, что я то и дело неверно трактовал его слова, неверно предугадывал его действия, приписывал ему мысли, которых в действительности не существовало. Но не извиняться же теперь перед ним за это, в самом деле? В конце концов, он тоже много чего про меня думал, ещё неизвестно, кто из нас о ком был худшего мнения.
К счастью, Лонгботтом не стал настаивать на том, чтобы я закончил фразу, деликатно сделав вид, что ему это не важно. Вообще, надо признать – мысленно признать, разумеется, – он не такой уж идиот. Хоть и несёт много несусветной чепухи, но хотя бы думать пытается, пусть и не всегда удачно. А что запуган и забит – ну так я видел его бабку. Даже мне с ней неприятно было в одном помещении находиться, а уж воспитываться у неё едва ли не с младенчества? Возможно, не у одного меня был шанс стать совсем другим человеком, если бы не тяжёлое детство…
Мне подумалось, что после такого воспитания именно моя манера преподавания должна была стать для Лонгботтома тем, что не давало ему раскрепоститься, забыть о вечном домашнем кошмаре. Не то чтобы я делал это нарочно – сначала я просто не знал об этом, а затем уже слишком настроил себя против Лонгботтома, и уж конечно, я в любом случае не собирался менять свой стиль преподавания из-за одного не особенно способного ученика.
– Если не секрет, какой у вас был боггарт до приезда в Хогвартс? – со смешком спросил я.
Лонгботтом напрягся – я мог бы поклясться, что вижу это! Как всё же странно в темноте обостряются чувства.
– Простите, – пробормотал он. – Я не хотел…
– Да бросьте, Лонгботтом, – со смешком прервал его я. – Не будете же вы утверждать, что испытывали угрызения совести по этому поводу?
– Вы не злитесь на меня за это? – осторожно спросил Лонгботтом.
– Да я и раньше злился в основном на Люпина, с вас-то что взять? Уж извините, полагаю, для вас не секрет, что я был невысокого мнения о ваших умственных способностях.
Лонгботтом вновь тактично проигнорировал прошедшее время в этой фразе.
– А на профессора Люпина вы всё ещё злитесь?
– Хм… Я действительно был в ярости, узнав, что Люпин позволил себе глумиться над другим преподавателем за его спиной, тем более что нет более язвительного и ехидного коллектива, чем преподавательский состав – шуточки по этому поводу преследовали меня не одну неделю… но, в общем, последние пару лет я себя скорее накручивал. Случалось мне пережить и похуже унижения, что уж там говорить.
– Простите… – снова пробормотал Лонгботтом.
Я великодушно махнул рукой, разумеется, это было бесполезно, но добавлять вслух я ничего не стал. Лонгботтом так и не ответил мне на вопрос насчёт боггарта, но я решил сделать вид, что не заметил этого – в конце концов, Лонгботтом дважды проявил чувство такта, не уцепившись за мои обмолвки. Так что тролль с ним, с боггартом. Какая мне, в общем-то, разница?
– На самом деле я испытывал, – тихо проговорил Лонгботтом.
– Что?
– Ну, угрызения совести… Сначала действительно нет, а потом мне как-то неловко стало… Всё же это нехорошо, наверное, было с моей стороны…
– С вашей? – фыркнул я. – Ну не сами же вы это придумали!
– Нет, но это было правда смешно… извините…
– Могу себе представить, – прорычал я.
– Простите…
– Лонгботтом, вы мне уже мозоль на ушах наездили своими извинениями! Я же сказал, что давно всё простил.
“Не давно”, – возразил внутренний голос. – “Ещё сегодня утром ты полез бы на стену, напомни тебе кто-нибудь об этом случае”.
Даже странно, почему сейчас я так спокойно это себе представляю? Более того, я даже начинаю смутно ощущать забавность этой картины. И что уж совсем дико, подспудно испытываю какое-то извращённое желание посмотреть, как это было. Похоже, темнота уже начинает действовать на мою психику…
______________________________________
Авторская тема f # min на HogwartsNet: http://www.hogwartsnet.ru/forum/index.php?act=ST&f=65&t=13171&st=
______________________________________
