Мертвые под водой

Глава 9

9
***
От книги меня отрывает шум, из каминной трубы сыпется сажа, а затем из нее вываливается сова. Она черна, как чертовка, но дело тут не в природном окрасе, а в том, что камины в Хогвартсе не чистили уже лет 200. Сова недовольно щелкает клювом и взмахом крыльев поднимает облачко золы.
Птица подлетает ко мне и опускается на спинку кровати, к правой лапке прикреплен цилиндр с письмом. Едва я развязываю веревки, она тут же взлетает, несколько хлопьев сажи падают с ее перьев, а потом черной тенью стремительно исчезает в каминной трубе. Скорее всего, сова фамильная, почтовые всегда ждут награды за свои труды. Немного заинтригованный, я открываю цилиндр. Изящный подчерк Джо легко узнать, я быстро пробегаю глазами строчки.
Она пишет, что уволилась с работы, рассказала о нас мужу и, что она не может больше жить во лжи. Какого черта! Зачем она это сделала? На секунду мне кажется, что это розыгрыш или очередной идиотский сон.
«Жить во лжи надо же», – усмехаюсь я. Сколько пафоса в этих словах. Можно подумать, между правдой и обманом огромная пропасть. Но люди верят, что правда лучше. Хотя, как по мне, так вера и есть праматерь всей лжи.
Наверно, после письма Джо, я должен метаться по комнате, швыряясь молниями. Про молнии я упомянул не ради красного словца. Когда злость перехлестывает через край, у меня с кончиков пальцев срываются маленькие шаровые молнии. Они слишком слабые чтобы кого-нибудь убить, но оставляют после себя черные пропалины. Но сейчас мне все равно, что будет с Джо и с ее жизнью. Наши совместные игры закончились, когда я потерял Инесс.
Одно слово и лист пергамента превращается ни во что. Чутье подсказывает, с последствиями нашего романа так просто не разберешься. Скандал в Хогвартсе не утаишь. Здесь у стен есть не только уши, но так же глаза и рот. Правда, летние каникулы не дадут местным сплетницам посмаковать новость всласть.
А пока это все еще тайна, и во время завтрака лишь один сынок Джозефины не сводит с меня глаз, явно стараясь проткнуть взглядом насквозь. Так он и таращится до самого последнего момента, надеясь, что я замертво упаду в тарелку с кашей. Бесполезно. Кое-кто уже начинает шушукаться, переводя любопытные взгляды с разъяренного парня на меня и обратно. Если постараться, я даже смогу увидеть воздушные замки предположений и догадок, - хрупкие причудливые конструкции, которые тут же разрушаются и уступают место другим не менее бредовым построениям.
Стоит мне встать из-за стола и выйти в коридор, Карр устремляется следом за мной.
- Риддл, – круглое добродушное лицо побелело от ярости, а карие, как у матери глаза, превратились в узкие щелки. Я оборачиваюсь, он уже стоит прямо передо мной, еще секунда и он схватит меня за грудки. Но люди боятся прикасаться ко мне, а тут я еще постарался глянуть на этого недоноска так, чтобы до его убитых квидичем мозгов дошло - тронет меня пальцем, отлетит к стенке, как чертов бланджер.
- Это правда? – орет он мне в лицо, изо рта летят капельки слюны. Нас разделяет пара дюймов, но Карр вопит так, будто хочет докричаться до Хогсмида. Его слышу не только я, но и те, кто еще остался в Большом зале. Большинство учеников поспешили закончить завтрак и теперь высыпали в коридор. Взбудораженная толпа обвилась вокруг нас кольцом прямо как змея вокруг яйца.
- Не твое дело, – отвечаю я. Верный способ взбесить человека – говорить с ним очень спокойно и очень вежливо.
Сыночку Джо за глава хватает и простого спокойного отказа. Он срывается и выкладывает все немногое, что знал о моем романе с его мамочкой. Толпа жадно ловит каждое слово. И все надежды на спокойное окончание года отправляются к чертям. А Карр все орет, ожидая, что я буду отрицать его обвинения, и тогда он снова вернет назад свою идеальную жизнь. Но сейчас мне не до него. Водоворот чужих мыслей затягивает мое сознание и стремительно тащит в темное ничто. И только ненависть удерживает меня здесь. Хочется выпустить ее наружу, чтобы все эти уроды вокруг превратились в одно кровавое месиво.
В этот момент появляются Слагхорн, наш декан, и Дамблдор, декан Гриффиндора. При виде учителей, ждущая драки толпа, становится «паинькой», а потом и вовсе распадается. Двое рослых гриффиндорцев оттаскивают от меня Кара, тот вырывается и вопит во всю глотку: «Я тебя убью, сволочь. Убью!» На его угрозы я не реагирую, занят тем, что пытаюсь затолкать свою ярость на место – занятие такое же приятное, как пытаться удержать внутри рвоту.
Теперь за меня принимаются деканы. Слагхорн, низкорослый и упитанный, с круглой головой и блестящей лысиной похож на мячик, который все норовит ускакать, когда ты хочешь его поймать. Разговаривает он всегда уверенно и деловито, не забывая добродушно улыбаться. А Дамблдор, манерами напоминает хитрого епископа, такой же елейный, ведет себя со всеми дружелюбно, но покровительственно. И усмехается в длинную русую бороду так, будто держит в уме список всех грехов и тех, которые ты уже совершил и тех, о которых только подумал. Друг друга мы на дух не выносим. Если бы не гриффиндорские принципы, господин декан давно бы выставил меня из Хогварста.
Во время разговора я стараюсь отвечать только «да, сэр» и «конечно, сэр». Вскоре они оставляют меня в покое, пригрозив разговором в кабинете директора. Я вежливо киваю, мысленно послав их к чертям этот комедийный дуэт.

***
До квидичного стадиона, я добираюсь, не замечая ничего вокруг. Всего нас собралось 12 человек с 2-х факультетов: Слизерин и Равенкло. Солнце висит низко, и все квидичное поле в густой тени трибун. Мне нравится утренняя прохлада, я бы постоял в ней подольше, но появляется профессор, и мы, забрав из сарая метлы, поднимаемся в воздух. Весь зачет по полетам – это бесконечное однообразное кружение над окрестностями Хогвартса до тех пор, пока у профессора не онемеет задница. Но задница у нашего летуна как оловянный таз, поэтому мы бестолково мечемся часа два. Солнце поднимается все выше и выше, пока наконец не зависает прямо над землей.
Малфой выписывает очередной квидичный фортель, рисуется перед девчонками. Однажды, наш завхоз обозвал белобрысого за пижонистую манеру летать «ехарным крентелем». Этот парень просто не может не выделываться, правда, сегодня он старается зря. Девчонки не обращают внимания на его финты, они сбились в стайку и увлеченно чирикают как воробьи, искоса поглядывая на меня. Обсуждают не только они. Нотт, Блек и Лестранж тоже переговариваются, по их похабским ухмылкам, не трудно понять, о чем именно идет речь. Черт с ними, пусть ради разнообразия обсуждают, с кем спал я, а не с кем спала моя мать.
Иногда мне хочется рассказать кому-нибудь о холоде, об отчаянии, об одиночестве, о боли и о ярости. Но никто не станет меня слушать, не станет решать мои проблемы или помогать мне. Я знаю, что после всего того, что я видел, всего что чувствовал, когда проваливался в чужие мысли, я уже больше никогда не смогу доверять людям, уважать их и верить, что жизнь такого самовлюбленного жестокого злобного животного, как человек имеет хоть какую-то ценность.
И все же, какая-то часть меня нуждается в признании, поклонении, обожании и любви. Зачем мне это? Потому что я один из выводка шопенгауерских дикобразов*? Один из той жалкой массы людей, чьи жизни такие же мелкие и незаметные, как песчинки в море.
Я чувствую удар в плечо, хочу оглянуться, но тело не слушается – в меня попало заклятие и сильное. Пальцы отпускают древко метлы и через мгновение, я уже лечу вниз.
Все происходит слишком быстро, чтобы всерьез испугаться. Я не могу оглянуться и увидеть, что там внизу, хотя какая разница, где будет валяться кровавая лепешка из Тома Риддла. Сделать ничего нельзя. Будь на моем месте сам Мерлин, из него вышла такая же лепешка. Но я все равно до последнего пытаюсь остановить падание.
А потом я получаю отсрочку, мое тело ударяется о поверхность воды, в воздух взлетает сотни брызг. Удар силен и чуть не вышибает из меня дух, но я успеваю вдохнуть, перед тем, как голова оказывается под водой. Мое падение продолжается, но становится медленным и плавным. Тишина и холод окутывают меня плотным коконом. Вода щиплет глаза, но я продолжаю смотреть, как отдаляется тусклое пятно света. Пытаюсь собраться с силами и вырваться наверх. Бестолку. Стараюсь, как можно дольше задержать дыхание, но сознание ускользает.
Прошлое возвращается ко мне, лицо маленькой девочки отражается в коричневой поверхности реки, рядом плавают желтые листья. Ей холодно, она пришла сюда ранним утром, чтобы утопить своего мертвого братика. Младенец легкий как перышко, но она положила в корзину камни из сада, девочка очень устала, дорога была долгой. Хочется отдохнуть, но нельзя. Мама больна, она очень слаба и с трудом может встать, а нужно, чтобы вода скрыла все грехи. Иначе маму заберут плохие люди. Девочка боится, и в тоже время она чувствует ответственность за маму и гордость за себя. Она осторожно опускает….
Это не мое воспоминание, разум пытается избавиться от него, как раньше от заклятия. В этой маленькой битве он побеждает, но война проиграна. Легкие горят огнем, прозрачные пузырьки легко летят вверх. Я хочу лишь одного - воздуха, мне нужен один глоток, который стоит всей магии мира. Один вдох, чтобы бороться. Но я глотаю грязную воду. И темнота накрывает меня, как крышка гроба.

* «Когда люди вступают в тесное общение между собой, то их поведение напоминает дикобразов, пытающихся согреться в холодную зимнюю ночь. Им холодно, они прижимаются друг к другу, но чем сильнее они это делают, тем больнее они колют друг друга своими длинными иглами. Вынужденные из-за боли уколов разойтись, они вновь сближаются из-за холода, и так - все ночи напролет.» - Артур Шопенгауэр.