На выдохе.Зал был полон радостных возгласов, победных криков и звона бокалов с пенящимся до краев пивом. Оно уже порядком вскружило голову Гимли, да и сам он начинал чувствовать странное покалывание на самых кончиках пальцев. Людской напиток дарил ощущение невесомости и легкости, придавал окружающим предметам очертания водной глади, потревоженной неспокойным вмешательством. Он обернулся на звук падающего тела и успел заметить, как макушка гнома скрывается за столом и грудой пустых кружек. А потом уловил – каким-то шестым чувством, словно заранее знал это – ее приближение. Слабый, едва уловимый аромат лепестков розы после утреннего дождя и сладкий запах ландыша, она вошла в залу, как сказка в жизнь, и осталась стоять в дверях, неуверенно переминаясь с ноги на ногу. Он повернул голову, увидел ее и замер, не смея дышать.
Ей дали, возможно, лучшее платье, нарядили на манер роханской принцессы и заплели непокорные кудри в эльфийскую косу, но он ничего этого не заметил – она при любых изменениях осталась для него той хрупкой пташкой у уступа башни, которую в любую секунду могли раздавить орки. Он закрывал глаза и видел взрыв и чувствовал панику, когда ее не было на прежнем месте и он не мог отыскать ее в пылу битвы. Быть может, сейчас виной всему был хмель, ударивший в голову и мутивший рассудок, но ему было трудно смотреть ее с твердой волей – каждый взгляд вызывал неприятный зуд в груди, и он ощущал все то же, что во время сражения мешало ему сосредоточиться.
Она осмотрела залу, нашла его, и их взоры пересеклись – холодное сияние эльфийской звезды встретилось с теплым огнем камина. Ему стало плохо, все существо внутри вскинулось, захотелось закрыть глаза и не видеть больше ее лица. Он отвернулся. Видения ночного сражения не покидали его разум ни на секунду с тех пор, как после битвы ему приснилось ее мертвое тело.
Когда он покинул залу, звуки шумного праздника стихли и остались за дверьми. В пустующем коридоре было спокойно, откуда-то издалека доносилось птичье пение, хотя он думал, что птицы уже покинули эти края. Ветер гулял меж резных колонн. Он прикрыл глаза, чувствуя умиротворение и покой, каких не знал с момента своего появления в Рохане. Наедине с собой ему было не так тревожно.
Она заметила, что он уходит и поспешила за ним, но была остановлена рукой Арагорна.
- Я знаю, ты была на стене в Хельмовой Пади, - сказал он сердито, хмуро глядя на нее из-под густых бровей. – Ты не должна была.
Она слишком устала слушать как была неправа, а вид удаляющейся спины эльфа еще больше теснил разум тревожными мыслями, и сейчас ей совсем не хотелось вести воспитательные беседы.
- Может, и не должна, - кивнула она, принимая из его рук чашу с хмельным напитком. – Но Вам этого не понять. Я не могу остаться в стороне, когда у меня есть силы помочь.
- Я считал тебя разумной девушкой, - вздохнул он. Но неожиданно его взгляд потеплел, и она едва ли не впервые увидела на его лице полуулыбку, обращенную к ней. – Когда-то и я был так неудержим.
И он ушел, оставляя ее наедине с мыслями, кипящими как рой в голове. Она хотела спросить его, в чем причина таких изменений с его стороны, но вспомнила о лесном принце, которого упустила из виду, и забыла про все остальное. Его нигде не было.
Она отчего-то знала, что найдет его в пустых залах или коридорах, где гуляет ветер, принося последнее теплое дыхание увядающей осени. Ей столько всего хотелось ему сказать – о смутной тревоге, бередящей ум, о его нежелании видеть ее на поле битвы, таком рьяном и жадном, о том, что он избегал ее с самой победы и не сказал ей ни одного доброго слова...
Он стоял на ступенях Медусельда – с гордой осанкой, словно выточенный из камня искусным мастером, - и ей на миг показалось, что он мраморная фигура, а не живой эльф. В лунном и звездном свете его кожа светилась незримым сиянием, в волосах играл блеск далеких планет и нереальных созвездий. Она гораздо больше поверила бы теперь в сказки, чем в своем полузабытом детстве.
Гермиона сделала нерешительный шаг к нему и замерла.
- Зачем ты здесь? – спросил он не оборачиваясь, чтобы она не увидела тревогу в его взгляде, не смогла прочитать написанную на лице смуту.
- Я не хотела потревожить Вас, - произнесла она с трепетом в голосе, который не сумела скрыть. – Я хотела извиниться.
Его удивление было так велико, что он обернулся.
- Извиниться? Тебе не за что просить прощения.
Она выглядела растерянной и не знала, куда деть глаза, даже на таком расстоянии он понял ее неуверенность.
- Я повела себя безответственно, и я сожалею, что заставила волноваться о своей жизни.
Фраза прозвучала так, словно она ее заучивала. Ее упрямое выражение лица говорило больше слов.
- Значит ли это, что впредь я больше не увижу тебя на поле боя?
Конечно же, нет. Она медленно мотнула головой, локоны взлетели в воздух и осели на плечи пышным водопадом, в котором играл мягкий лунный свет. Конечно нет. Он вдруг осознал, что, несмотря на любые препятствия, ее упрямство останется при ней вечно. Придающее ей силы, заставляющее двигаться дальше. И мешающее ему мыслить трезво.
Кажется, он никогда не отделается от ноющего чувства в груди, поселившееся там уже так давно, что он успел к нему привыкнуть.
- Прошу, не сердитесь, - вдруг сказала она, и ее голос дрогнул, на что сердце непривычно отозвалось нервным стуком. Он задержал дыхание, чтобы успокоиться.
- Тебе будет от этого легче?
Он вел себя, как малолетний юнец, колкость в нем соперничала сейчас с собственной противоречивой натурой, и – Эру – как давно он не чувствовал себя так молодо и безрассудно! Его поведение было бессмысленным и совершенно глупым. Но разве могла эта юная девушка из другого мира знать, что эльфы уже давно живут на этой земле и даже самые молодые превратились в умудренных опытом мужчин и стариков, что ему уже так много лет и он никак не похож на ее ровесников…
- Почему Вы играете со мной в игру, которую я не понимаю?
И тем не менее, она знала.
Он в который раз понял, что она умнее своих лет.
- Вы злитесь на меня, но… - она прикусила губу, словно боялась, что с нее сорвется неподходящее слово. Он вздохнул, чувствуя, как немеют пальцы рук. – Но я не хочу, чтобы сейчас между нами вставала стена непонимания, которая со временем перерастет во что-то огромное, и я не смогу даже поговорить с Вами.
- Гермиона.
Она подняла на него глаза, блестевшие в свете звезд, и выдохнула. Между ними было несколько шагов, и они были такими неуютными для их тихих голосов, и такими важными, потому что отделяли его от чего-то необдуманного – движения руки, желавшей коснуться ее кисти, вздоха, готового потрепать ее заплетенные косы, вдоха ее аромата, трепетного и кроткого, как вся она.
- Я не сержусь на тебя.
Она не поверила. Нахмурилась, словно хотела убедиться в правдивости его слов.
Он сделал над собой усилие и сократил расстояние между ними на эти несчастные несколько шагов.
- Ты подвергаешь себя опасности, находясь здесь так долго и пытаясь принять участие не в своих битвах, - сказал он, тщетно стараясь не дышать запахом ее волос. – Ты права, я не в силах помешать тебя самостоятельно принимать решения.
Она вскинула голову, упираясь в его взгляд, в ее глазах читалось неверие и робкая надежда.
- Но, проводя в этом мире, чуждом тебе, столько времени, ты можешь забыть о собственном предназначении, - договорил он, отводя взор. Ее блестевшие в свете звезд очи мешали трезво мыслить. – Ты ворвалась в Средиземье, уже имея на своих плечах груз ответственности, ты сама это говорила. Неужели теперь ты забыла о своих друзьях, которым нужна твоя помощь? Если ты погибнешь здесь, это причинит им боль.
Он едва ли не обронил неосторожное слово, в очередной раз мысленно взрывая в своем сознании стену Хельмовой Пади, у которой стояла она, беззащитная и хрупкая как никогда. Если она погибнет здесь, то в его душе что-то навсегда оборвется, и одному Эру будет известно, что еще способно будет удержать его от всепоглощающего отчаяния, заполняющего сердце уже сейчас, когда вокруг сгущалась тьма, а рука Врага тянулась ко всему светлому, когда ему внезапно и ненароком посчастливилось увидеть луч надежды в лице этой нездешней девочки.
- Вдруг мне никогда не удастся вернуться назад? – тихо прошептал ее голос, и он вздохнул, пропуская сквозь себя запах роз и ландышей, закрыл глаза и перестал ощущать себя на земле.
Она смотрела на него снизу вверх и думала, что никогда не видела его таким удрученным и отчужденным, словно он пытался отгородиться от всего земного и тягостного. Если эльфам это было под силу, она не знала, ибо ни в одной книге, которую ей удалось прочесть, не упоминалась такая нежная грусть в их глазах. Ее сердце томительно сжалось, едва он напомнил ей о Гарри и Роне, заплутавших в лесу и, должно быть, сбившихся с ног в попытках отыскать ее. Быть может, они уже похоронили ее в своих мыслях и вернулись к поискам крестражей, а, может, остались ждать ее на последнем месте стоянки, подвергая себя риску быть обнаруженными. Ни один из вариантов ей был не по душе, и она знала, что должна вернуться, но, кажется, ее поиски с каждым днем становились все безнадежнее.
Но если сейчас ей предложили бы отправиться домой на помощь друзьям, она не смогла бы безропотно согласиться. Это предательское чувство грызло ее изнутри, но с ним она, вопреки всем своим принципам и упорству, ничего не могла поделать.
Наверняка, продолжая оставаться рядом с ним, она совершала большую ошибку, ведь чем дольше тянулось это время, тем больнее ей становилось при каждом упоминании о долге и родном доме, и тем уязвимей она себя чувствовала. Она должна была сбежать отсюда еще в Лориэнском лесу, отдалиться от эпицентра свершения судеб и стать невидимой для любых глаз этого мира, чтобы ни у кого не было соблазна проникнуть в историю сильнее и больше. Чтобы ни она, ни кто-либо из Средиземья не мог сблизиться с нею, чтобы ее ничто не связывало с этими местами. Она должна была бежать подальше от этих пронзительных глаз.
Он опустил взгляд, снова ловя ее в паутину, зловещую сеть собственной реальности, маленького кокона из неведомых ранее чувств, и она поняла.
Она опоздала. Теперь, увы, ей не удастся сбежать так легко, как это было бы в самом начале ее пути.
- Я должна вернуться, я знаю, - сказала она, и он выдохнул, прикрывая глаза и отпуская ее из их плена. – У меня есть долг и предназначение в своем мире, но, послушайте… Волею судеб я оказалась здесь, и мой путь пересекся с вашим. Теперь я не смогу уйти в сторону, позволив Вам и остальным решать за меня и идти на смерть, пока я остаюсь в тени. Это выше и сильнее меня. Я не смогу остаться здесь зрителем.
- Мне бы хотелось, чтобы ты осталась живой.
Он сказал это резче, чем следовало, и сам опешил от своей грубости. Ему не хотелось злиться на нее, но ее упрямство и нежелание принять и понять очевидное настолько смешали его мысли, что он просто не мог себя сдерживать.
- Ты просто не понимаешь, чего хочешь.
Она смотрела на него с обидой во взгляде, но так он хотя бы понимал, что ею двигало. За спокойным отчуждением во взгляде он не мог даже помыслить о том, что было у нее на уме и какие доводы ею руководили.
- А Вы? – спросила она, повышая голос и сжимая пальцы рук. Ему хотелось дотронуться до них и успокоить, но он не мог. Он ничего не мог сделать, и это злило больше всего остального. – Вы понимаете, чего хотите добиться?
Он прикрыл глаза, но перед внутренним взором стояло ее лицо, напуганное внезапной переменой в нем.
- Да, понимаю. Я хочу, чтобы ты прекратила играть со смертью так легко, как ты это теперь делаешь.
Она отшатнулась. Он услышал ее шаги и открыл глаза. Она стояла чуть дальше, чем прежде, и качала головой, не веря своим ушам.
- Вы ничего не знаете!
От злости и обиды на себя ей хотелось заплакать, но она позволила себе лишь повысить голос, развернулась и ушла прочь, оставляя его наедине с собственным смятением.
Наверное, сейчас он совершил глупость, и, возможно, это приведет к чему-то еще более угрожающему.
Он вздохнул, стараясь унять беспокойное сердце.
Но только таким образом ему удалось умерить ее пыл, только так, возможно, она поймет, что ее жизнь важнее предназначений и судьбы.
