Глава 1. Часть 2. БобБоб Огден не любил темноту, не любил яркий солнечный свет, бьющий прямо в глаза, и ненавидел бесперспективные занятия. Он бесился, когда на него не обращали внимания, и пугался, чувствуя на себе пристальные взгляды. И если бы его попросили перечислить все черты своего характера, он вряд ли назвал бы что-либо еще. Впрочем, нет. Боб Огден непременно добавил бы, что он очень любит все новое и вообще является весьма увлекающейся натурой.
И именно поэтому — из-за собственной глупости, как непременно подчеркнула бы мать — он сидел на дикого вида табуретке и охрипшим голосом напоминал Меропе Гонт о необходимости концентрации. Срывался иногда со своего места, подходил ближе, нервно хватал чертову дуру за запястье и как можно мягче пытался показать ей необходимые для заклинания движения. Из последних сил сдерживался, чтобы не позволить эмоциям вырваться наружу, и немного отчаянно пытался показать, что уверен в их будущей победе. Или, более конкретно — в своих педагогических способностях и талантах ученицы.
Самое обидное, что таланты были. Листья, которые пыталась удержать в воздухе девушка, загорались, меняли форму и цвет, один раз даже сумели превратиться в гусеницу. Что, однако, вовсе не говорило об успехах Меропы в трансфигурации. Речь о подобных успехах вообще не шла — спички оставались спичками и превращались во что-то иное только тогда, когда девушка не пыталась ничего превратить. И Боб искренне недоумевал, каким мог быть этот Марволо, чтобы так вырастить свою дочь.
Недоумение, впрочем, длилось недолго, и чаще всего на смену ему приходило тупое, невозможное раздражение и уверенность в том, что Меропа просто ничего не хочет делать. Так оно, скорее всего, и было — взгляд в окно, отсутствующее выражение лица, мечтательная улыбка на губах стали привычными атрибутами занятий. И, разумеется, еще одним атрибутом этих занятий стало почти постоянное молчание Меропы.
— Мисс Гонт, я все-таки надеюсь на ваше внимание. Потому что прогресса нет никакого…
Молчание. В первые дни он еще старался говорить о несомненном успехе, о том, что они многого добились. Тогда ночами он не только листал школьные учебники и пособия для сквибов, но и записывал на пергаменте, в который делал выписки, длинные бессмысленные речи. Тогда, в эти первые дни, было много энтузиазма — разумеется, только с его стороны, но сейчас и это казалось роскошью. Были скомканные листы пергамента, удивительно быстро заканчивающиеся чернила.
О, Боб Огден и вправду был весьма увлекающейся натурой. Впрочем, Боб Огден помимо всего прочего очень быстро остывал.
— Мисс Гонт, вы не безнадежны, нет — я по-прежнему считаю вас одаренной волшебницей. Но я хочу сказать вам другое. Вы безнадежно пассивны, вы не хотите приложить минимальные усилия, чтобы помочь мне учить вас. Мерлин, за что мне это? Да вы меня слышите или нет?
Взгляд в окно и молчание. Неуверенный кивок. Он перестал нести неискренний одобряющий бред дня через три, когда понял, что, даже начни он неприлично выражаться, ничто не изменится. Он не добьется того, что она заинтересуется им. Наверное, это можно было считать его персональным учительским провалом — если бы у Боба оставалась уверенность, что хоть кто-то добился бы на его месте успеха.
— Мисс Гонт, если вы считаете ненужным меня слушать, то объясните, зачем я здесь стою? Скажите, почему я свой первый за долгое время отпуск трачу на апатичную и ленивую девицу, которая даже… Нет, что я говорю — неужели я хотел вас упрекнуть в том, что вы со мной едва здороваетесь? И тем более не думаете благодарить? Пожалуй, я мог бы вас упрекнуть в отсутствие интереса к занятиям, но, если разобраться, это я на них настоял… Мне уже все равно, только скажите, что ли — вам это нужно или нет?
Еще один кивок. Боб был рад ему, и даже собирал в последнее время эти кивки, пусть и едва заметные, пусть и смотрела Меропа все так же в окно. Это случалось всегда одинаково — грязные волосы, собранные в последнее время в хвост, чуть колыхались, и во взгляде появлялись немного упрямое выражение. Кивки были редкостью, несли в себе издевательский намек на диалог и на возможность собственного мнения у мисс Гонт. Еще, пожалуй, можно было считать намеком на диалог ежедневные приветствия. По крайней мере, в такие моменты он слышал ее голос.
— Мисс Гонт, мне начинает казаться, что мы друг друга не понимаем — возможно, вы имеете в виду нечто другое, кивая мне. Если вы хотите сказать этим, что вас достала эта магия, вам не нужно ничему учиться и все, чего вы хотите — это чтобы вас оставили в покое… Уверяю вас, нужно только сказать. Иначе у нас какой-то абсурд получается.
— Нет, я хочу учиться.
Наверное, нужно было радоваться. Радоваться очередному намеку на диалог, радоваться вновь услышанному голосу Меропы. Или ответить что-нибудь, вовлечь в разговор и понять, наконец, девушку, с которой он проводит больше времени, чем когда-то давно с матерью. Но у Боба даже не было сил отметить сказанные Меропой слова, тихий и резкий голос, все тот же отрешенный взгляд. Хотелось жалеть об этой фразе — не будь ее, можно было бы встать и уйти, оставить, наконец, бессмысленное обучение и странную девушку с удивительно безразличными глазами.
— Мисс Гонт, если вы даже не смотрите на свою палочку, если вы не думаете о том, что делаете, то почему вы считаете, что можете добиться успеха? Вам важна концентрация, понимаете? Да не смотрите вы в это чертово окно, слышите?
— Извините.
Упрямые губы и непонятный взгляд, направленный в окно, его уже не удивляли. Пожалуй, можно было бы говорить о прогрессе — если бы Боб еще хоть сколько-нибудь интересовался тем, чем занимался все свободное время. Однако предположить о наличии интереса казалось смешным.
Захоти кто-нибудь спросить у Боба о его занятиях, и сделай бы он это неосмотрительно поздно — приблизительно через неделю после ареста Гонтов, — то этот кто-то рисковал бы услышать весьма эмоциональный ответ. О боли в зубах, появляющейся при мыслях о школьном курсе магии, об ученице, не умеющей даже сосредоточиться, об отвратительном доме. О вязком молчании, вечном ответе мисс Гонт на практически любые вопросы и предложения — в том числе предложения продолжать занятия в каком-нибудь другом месте. О неожиданно ставшем таким ценным голосе девушки, о ее редких ответах, которые можно было бы даже считать чем-то содержательным, будь в них больше одного слова.
В последние дни Бобу Огдену было бы что рассказать. Но, пожалуй, существовала тема, которую он бы ни за что не поднял. И — нет, он не смог бы этого объяснить.
— Мисс Гонт, если вы не заметили, мы не сделали ничего за прошедшую неделю. Вы все так же способны к магии — этого у вас не отнять, как и, впрочем, у всего остального магического населения Англии. Кстати, на этом ваше сходство с магическим населением заканчивается. Вы не можете ничего, вы не хотите ничего делать, сколько бы я вас не учил. Вам наплевать на то, что я трачу на эти уроки свое личное время, и это так по-слизерински — кстати, я уверен, что вы поступили бы именно на этот факультет, будь ваш папаша чуть менее одержим. Ах да, ваш отец… Разумеется, вы поступили бы на Слизерин — с вашим-то предком. Вы истинная слизеринка, мисс Гонт. Отвратительно ленивая, эгоцентричная и бессмысленная.
Он понимал, что такое говорить о девушке не то что нельзя — просто недопустимо. Тем более девушке в лицо, пусть даже настолько равнодушное. Но, Мерлин, он устал. И очень хотел, чтобы на него обратили внимание, услышали.
Однако на этот раз Боба, разумеется, не услышали. Зато он сам услышал мелодичный негромкий голос, смех двух людей, и почти почувствовал сладкую романтичную атмосферу, которую создавали двое, идущие по дороге под окнами. Они ходили здесь так часто, что Боб успел привыкнуть — к голосу девушки, Сесиль, к ее немного глупым фразам, к покровительственному и очень влюбленному голосу молодого человека. А еще Боб успел привыкнуть к реакции Меропы — затаенному дыханию, оживающим глазам и не менее глупой, чем слова Сесиль, улыбке. Огден, кажется, прекрасно понимал, почему подобное поведение его раздражает не меньше, чем отсутствие успехов мисс Гонт в их занятиях, и понимал, почему он никогда не поднимет эту тему. Это поведение его ученицы говорило прежде всего о том, что она умеет быть не равнодушной. И что он сможет, наверное, добиться такого же интереса к их занятиям — если, конечно, захочет. Даже не так. Если сможет вновь захотеть, что казалось, если честно, весьма маловероятным.
Впрочем, ничто не мешает ему попробовать, ведь правда?
