Другая сказка автора Эмбер О'Флаэрти (бета: Олвэн) (гамма: Вампирка)    закончен   Оценка фанфикаОценка фанфикаОценка фанфика
Набросок по мотивам одноименной игры о временах Марадеров. Господа читающие, сей писанин - скорее моменты игры, облеченные в слова, совокупность ощущений и мыслей играющих, а не фанфик в главном значении термина и не претензия на версию или истину.
Mир Гарри Поттера: Гарри Поттер
Лили Эванс, Северус Снейп, Джеймс Поттер
AU || категория не указана || PG-13 || Размер: миди || Глав: 1 || Прочитано: 9034 || Отзывов: 10 || Подписано: 3
Предупреждения: нет
Начало: 12.11.07 || Обновление: 12.11.07

Другая сказка

A A A A
Шрифт: 
Текст: 
Фон: 


— Что до ума, сударыня, я ничего не могу для нее сделать, — сказала волшебница, — но я все могу, когда дело идет о красоте, а так как нет такой вещи, которой я бы не сделала для вас, то она получит от меня дар — наделять красотой того, кто ей понравится.
Ш. Перро.

Плащ и шляпу она бросила в прихожей на невысокое потертое клетчатое кресло под торшером, где вечерами засиживалась с книгой; наспех переобувшись и, на ходу закалывая волосы к затылку, прошла в лабораторию. Они редко запирали двери.
Когда-то, должно быть, это была хозяйская гостиная или малый зал приемов: два окна с низкими подоконниками, смотрящие на солнечную сторону, высокий потолок с остатками позолоты и лепнины, паркетный настил, кое-где по углам сохранивший первозданный цвет и восковую матовость.
Бальные туфельки, муслин, органза и кружева. Белые цветы в петлицах, цилиндры и фраки. Смех, перешептывания и восторги под вздохи виолончели и флейты. Упавший, будто невзначай, к чьим-то ногам расписной шелковый веер…
Минуту еще она смотрела на темный узорчатый подтек у самого порога, покачиваясь не в такт, точно затухающий метроном, пока наваждение медленно отступало.
– Привет, – негромко произнесла Лили, лавируя между двумя стеллажами и застекленным шкафчиком, заставленным алхимическими ретортами и пустыми стеклянными пузырьками, с досадой приметив, что с вечера позабыла привести собственный стол в порядок.
– Здравствуй, – послышалось в ответ; он не обернулся, продолжая что-то отмечать на листе пергамента. – Подойди, хочу тебе кое-что показать.
В низеньком деревянном ящике, разбитом перегородками из плотной бумаги на секции по принципу шахматной доски, покоилась дюжина граненых пузырьков, просвечивающих жидкостью всех оттенков лилового; рядом остывал свежий, судя по покрытым испариной стенкам, экземпляр.
– Что скажешь?
Какое-то время она только сравнивала его с пантонным веером, передвигая от мадженты к ультрафиолету, переходя на все более и более развернутые линейки, где едва улавливалось на глаз колебание цвета, а имена отрезков давались в шестизначных кодах.
– Слишком мутно, – даже на просвет оно было далеко от эталона, – и, похоже, часть составляющих стоит дополнительно измельчить, они не растворились, и ты его…
– Передержал, – перебил он, забирая обернутый куском полотна флакон из ее рук и внимательно сверяя знаки на свежем ярлыке и отрезке пантона. – Я тоже так думаю. Ты сегодня поздно.
– Заносила патентные бумаги в министерство, а возвращаясь, встретила кое-кого.
– Да?

* * *
– Эй, подожди!
Окрик и шум быстрых шагов заставили ее обернуться.
Холл должен был быть в это время пуст: служащие отбывали на лэнч по домам, несемейные разбредались по комнатам отдыха или оставались в кабинетах. Он вылетел из-за угла запыхавшийся, всклокоченный и счастливый, со смешно сползшими на кончик носа очками.
– Вот уж кого не ожидал тут увидеть, – выпалил отрывисто, на выдохе, видимо, стараясь прийти в себя, после долгого бега. – Какими судьбами?
Она передернула плечами, не пытаясь ответить.
– Погоди, – сбивчиво продолжал он, поправляя выбившийся и изломанный галстук, – я только накину плащ и вернусь, – и уже на полпути к кабинету: – Сто лет тебя не видел!
Спустя четверть часа они шагали по тротуару в направлении небольшого кафетерия, окна которого в честь грядущего праздника уже украшали гирлянды осенних листьев, сушеные кисти рябины, барбариса и боярышника. Тыквы-светильники, расставленные по подоконникам, несмотря на светлое время суток, торжественно демонстрировали в оскалах горящие свечи.
Она со школы помнила его именно таким – искристо-веселым, не умолкающим ни на минуту, заразительно жизнерадостным. Он шутил, и она улыбалась, не утруждаясь вникать в смысл, соль и суть сказанного, просто ловя лепестки пламени его беззаботного яркого костра, отогреваясь с ним рядом, возвращая себе ту незабываемую легкость, плавность, насыщенность движений, что отличают живой цветок от составляющей гербария.
Он жадно хватался за ее редкие фразы, вспышки смеха, лукавый, чуть печальный взгляд, пустяковые жесты: вот она стряхивает крошки раннего снега с плеча, а вот – перебирает пальцами, снимая перчатки; и вся она – из этих мелочей и в каждой мелочи. Так похожая на задумчивую, серьезную девчонку, в которую он был безнадежно влюблен три года подряд.
Обеденное время подходило к концу, и галдящая толпа постепенно убывала. Выбрав столик у окна, они присели, ожидая кого-то, кто примет заказ. В смешанном свете пасмурного дня, свечей и ламп она вдруг показалась ему некрасиво бледной и очень усталой, а он ей – повзрослевшим и удивительно серьезным; точно сквозь замерзшее окно – ее потускневшие волосы, темные полукружья под его глазами.
– А я запомнил тебя другой, – в затянувшейся тишине неловко произнес он, опираясь подбородком на переплетенные пальцы.

* * *
– Двадцать баллов с Гриффиндора!
Оба они обернулись на крик, еще не совсем осознав услышанное.
Она поднималась навстречу со стороны озера, торопливо, но не сбиваясь на бег. Лицо ее пылало.
– Что ты сказала, Эванс? – угрожающе сощурился Сириус. – Повтори.
Finite Incantatem, – белые искры осыпались на тело темноволосого худощавого парнишки, содрогавшегося и плюющегося карамельно-розовыми мыльными пузырями. Пена с его губ пропала, он шумно втянул в себя воздух и закашлялся.
– Э-эй!
Она оказалась быстрее:
Silencio, – Сириус разразился потоком брани, который никто так и не услышал.
И тут же:
Accio, – валявшаяся на земле палочка Снейпа оказалась в свободной руке девочки, пока хозяин не успел до нее доползти. – Я сказала, что снимаю с Гриффиндора двадцать баллов, Блэк, – тревожно и настороженно Лили Эванс смотрела сейчас мимо него, в растерянные чайные глаза Джэймса. – За недостойное поведение его студентов. Староста Люпин, – даже не переводя на него взгляда, она знала: слушает, – проводите мистера Поттера и мистера Блэка к декану, пусть они сами объяснят, в чем состояли сегодня их храбрость и благородство.
В этом тоне не было ни соперничества, ни превосходства, ни насмешки. Ни тени торжества или злорадства. Бесцветные слова, как привкус растаявшего на языке ледяного осколка.
Люпин молча убрал книгу, подошел, потянул его за рукав, и Джэймс послушно развернулся, увлекая за собой и все еще безмолвно гневствующего Сириуса.
Говорить не хотелось. Подумав, он решил, что снимет заклятие с друга, когда они подойдут к Замку.

* * *
– Где ты сейчас? – точно невзначай проронил он, пользуясь тем, что внимание ее сконцентрировано на вылавливании вишен из порции мороженого.
– Ассистирую Слагхорну, подтягиваю отстающих. Даю частные уроки иногда.
Он кивнул, разливая чай в остывшие чашки.
– Говорят, старикан задержался только ради тебя и что... – он пристально всмотрелся в ее мгновенно посуровевшее, ставшее строгим лицо, и внезапно рассмеялся: – Теперь я вижу прежнюю Лили Эванс.

* * *
– Я удивлен, что ты не пригласила его к себе, – произнес он, не обращаясь, в сущности, ни к кому.
Она отошла к окну, стараясь ничего не задеть, чуть отодвинула тяжелую пахнущую пылью и таврической полынью портьеру, ровно настолько, чтоб полоса света коснулась лишь ее лица и волос, не нарушив общего полумрака.
Кто-то до нее мог также глядеть сквозь стекло на улицу. Разглядывать прохожих или похожие на черных жуков экипажи с откидным верхом. Томные вуали, перстни поверх шитых золотой нитью перчаток, трости и монокли, театр теней в реверансах и поклонах, пантомима говорящих взглядов и целуемых рук. Яды, таящиеся в вине, невинных подарках и светских улыбках, втертая в запястья и за уши, вместо парфюма, амортенция, цветные нюхательные соли-афродизиаки в прозрачных колбах, охваченных шелковым шнуром…
Голос вернул ее из забытья.
Возможно, он попросил задернуть штору, назвал по имени, а может – просто закашлялся, втянув в легкие бело-сизый дым, окутавший котел, стол и половину комнаты.
– Я подумала, это будет излишне, – как можно более буднично вздохнула она.

* * *
– Так ты, получается, в Хогвартсе? – спросил он, протирая носовым платком запотевшие стекла очков и близоруко щуря глаза.
– Нет, – покачала головой Лили, сдвигая шляпу ниже к затылку. Они вышли на улицу. Ранний снежок растаял, в воздухе похолодало, под ногами захлюпало.
- Хогсмид? Я бы заскочил в гости… как-нибудь.
– Нет... – Лили опустила глаза, сосредоточившись целиком на вышитой бисером перчатке, – не в Хогсмиде.

* * *
– Ты... вовсе не обязана становиться затворницей из-за дружбы со мной.
Она постаралась не расслышать этих слов за шуршанием пера, шипением углей в жаровне, фырканьем потревоженного свечного фитиля. Вот лязгнули застежки закрывающейся книги; шелест и трепет страниц смолк. Вот болезненно скрипнула цепь, крепящая к потолку позеленевший от времени медный обод старинной люстры, сплошь затянутой паутиной. Ветер ударил в стекло, и загудели рамы. Если вслушаться, можно разобрать даже дробный перезвон колокольчика над дверью аптеки напротив, когда ее покидает очередной посетитель, или шарканье мокрой листвы по мостовой, или быстрые шаги изморози по палево-серому песку у озера в Хогвартсе.
– Не обязана… – повторил он тверже и отрывистей, – жертвовать связями, друзьями, личной жизнью..
– Ты не обедал еще? Я бы перекусила.

* * *
– Зрители могут расходиться, спектакль отменен, – каким-то чужим, пустым голосом произнесла она, точно слыша себя со стороны и наблюдая удаляющуюся спину Люпина.
Неужели это ветер так громко шумит в ветвях, что ничего больше не слышно? Или она пересмотрела на солнце, что теперь перед глазами плывут темные пятна? Как странно. Как же она устала.
Небольшой тенистый круг у корней дуба, занимаемый прежде Мародерами, быстро опустел. Все и правда разошлись, раз уж смотреть было не на что.
Они остались вдвоем.
Лили протянула ему палочку. Без слов, без объяснений – в таком шуме он вряд ли разобрал бы что-нибудь, когда ей едва слышно собственные мысли.
– Зачем ты... Ты мне ничего не должна! – тихо и яростно зашептал он. И это было последнее, что она еще расслышала сквозь нарастающий шум, отходя к дереву и как-то особенно неизящно опускаясь на траву, в тень. Он все еще говорил – его бескровные тонкие губы двигались, лицо было бледным и гневным, но она слишком устала, чтобы слушать. И просто закрыла глаза.

* * *
Это была игра. Их собственная особенная игра, позволявшая говорить без слов там, где говорить было запрещено. В два пера и два куска пергамента, как в четыре руки играют на фортепиано.
«Куда ты после школы?» — нацарапал он в самом низу своего листа, наблюдая, как расплываются чернила, как меняются буквы, складываясь в:
«Проф. Слагхорн предлагает мне магистратуру. Три года. Потом смогу преподавать сама».
Что такое «магистратура», он не знал, но написано было достаточно, чтоб уловить смысл.
«Ты останешься в школе?»
«Нет. Наверное, придется снимать квартиру».
Некоторое время он просто смотрел на эти слова, анализируя всю ту гамму чувств, которую они вызвали, затем неторопливо вывел:
«Полагаю, это хорошая идея».

Это была их игра.
И это была их квартира, смотревшая на Диагон авеню двумя громадными, всегда плотно завешенными окнами из-под крыши двухэтажного ветшающего особнячка застройки времен короля Эдуарда.
После семи лет бумажных «разговоров» в библиотеке казалась забавной идея по несколько раз в день встречаться на лестничной площадке у расположенных друг напротив друга дверей. Невзирая на то даже, что место, именуемое «общей лабораторией», квартиросдатчик уже третье лето обещался разгородить, так и не подступившись ни разу.
Два котла, четыре ключа из потемневшей бронзы и книги, много книг.

* * *
Северус отложил перо и, последний раз проверив формулу, закрыл книгу. Песок в часах убывал, если верить расчетам, оставалось меньше двух минут, чтобы бросить на угли три четверти унции порошка из плодов омелы.
Жаровня прыснула искрами и пеплом, взметнувшееся облако бело-серого дыма заволокло его целиком, глаза обожгло, невольно он прикрыл их ладонью, боясь сдвинуться с места, столкнуть или поколебать что-нибудь, нарушив хрупкую алхимию процесса.
– Все верно, – полушепотом констатировал он, вглядываясь сквозь дым в блекло-фиолетовую пузырящуюся жидкость, кое-где запекшуюся на горловине котла ржаво-коричневой коркой. – Мы были правы, слышишь, Лили?
Никто не ответил. Ни звука, ни шума шагов. Обернувшись через плечо, он сощурился, ища ее взглядом в полутемной комнате. Нет, она не ушла, стояла здесь, просто не слышала его, рассматривая что-то за окном, придерживая пальцами потертую пыльную штору. Она не слушала, витая где-то среди собственных неясных мыслей. Это раздражало.
Хотя, в конечном итоге, эта тоскливая задумчивость имеет вполне известную, оглашенную пару минуту назад причину, тут он не в праве и не в силах что-либо изменить.
Вернувшись за стол, записать результат и снять очередной образец – всё, что ему оставалось.

* * *
Он говорил отрывисто, сбивчиво и гневно, наверное, долго – не менее двух минут. О том, что не следовало лезть не в свое дело, что пора прекратить его защищать, он справится сам, что она не имела права забирать его палочку; и все четче представлялось и то, во что могла вылиться очередная мародерская забава, и то, что снятые баллы ей не скоро забудут на факультете.
Она молчала, не перебивала его, не пыталась оправдать Люпина или Поттера, когда он вспомнил о Мародерах, не фыркала на его язвительный тон, не просила говорить тише. Это было непохоже на нее, странно.
Казалось, Лили неодобрительно качает головой, что воодушевляло. Но теперь, вблизи, было ясно, это просто гуляет ветер, самовольно треплющий ей волосы, не более чем движение света и тени под сенью дерева.
Он обратился в слух и зрение: дыхание нарочито свистящее и неровное, голова запрокинута, глаза полуприкрыты.
«Заснула?!»
Рука ее оказалась тревожно прохладной.
Негодование чуть сдало позиции.
Теперь, мысля точнее и чище, он решился прощупать пульс: сердце билось медленно, не попадая в такт, точно ухая куда-то в глубину и, пропустив пару ударов, возвращалось.
«Обморок».
Но сегодня Блэк не успел выворотить наизнанку его сумку в очередном припадке «охоты на ведьм», переколотив все начисто. Это давало некоторые гарантии.
Откупорив пузырек с раствором аммиака, он, морщась, поднес его к носу Лили. Нескольких вдохов было вполне достаточно.

С тех пор его всякий раз раздражало ее молчание.

* * *
В гостиной царило нездоровое оживление. Едва перешагнув порог, он кожей почувствовал скользящие недобрые взгляды сокурсников; кривые усмешки на губах некоторых тоже не несли решительно ничего положительного.
– На что ты рассчитываешь, Снейп, – процедил кто-то из шестикурсников, – если не можешь постоять за себя перед Поттером и трешься возле гриффиндорской старосты?
– Их было двое, если не считать Люпина и Петтигрю, я – один, – произнес он равнодушно, как мог.
– Глупости. Сколько можно? Ты все-таки не сквиб, на что тогда вообще тебе палочка? – встрял Эйвери.
– Ты все видел не хуже меня. И не ты один. Никто из вас вроде бы мне не помог, так?
– А зачем? – Эйвери небрежно-вопросительно вскинул брови. – Ты жив, а они просто шутили, пусть, да, неизящно, тупо, – Северус невольно отшатнулся. – У Мародеров просто плоский юмор.
Последние слова, угасая, эхом еще стучали в висках, точно потревоженный колокол, пока, уставившись не то на испачканный край собственной мантии, не то в бело-зеленый узор ковра, он молча шел через гостиную к выходу. Гул голосов и смешков за спиной не спадал, но вслушиваться и необязательно; было всего две фразы, выхваченные им из общего гомона, когда, войдя в ведший к спальням туннель, он полностью скрылся из виду.
– Слабак, – растягивая гласные, выплюнул Розье. – Когда Малфой определится с местом встречи, никто из вас ничего не скажет Снейпу.
И где-то совсем близко звонкий голос одной из девочек:
– Эта Эванс, она к нему неравнодушна? – двое или трое ее собеседников прыснули смехом.
– Она грязнокровка, конечно, но не законченная дура, чтоб предпочесть это немытое чучело Поттеру.

У него было два года. Он сделал всё, чтобы не пересекаться с компанией Мальсебара и Эйвери; всё, чтобы больше никто не смог назвать его грязным чучелом.

* * *
– У меня остались сэндвичи, – похоже, она просто размышляла вслух, рассеяно блуждая взглядом по закопченным завиткам отстающих у потолка обоев.
Тонкая блеклая лента дневного света, выбившаяся из-за покачивающихся портьер, разрезала комнату на две почти равные части, встав строго там, где третий год подряд полагалось находиться стене. С ее возведением они прекрасно справились бы сами.
Каждый вечер в разных концах комнаты два ключа открывали двери, спрятанные за полками и стеллажами, наполненными книгами, ингредиентами и инструментом, и двое проходили сквозь этот лабиринт, чтобы склониться к котлам, размельчать коренья, отмерять счет капель эфирного масла, составлять и записывать травяные сборы. Они не ходили друг к другу в гости, предпочитая встречаться здесь, на куске ничейной пограничной земли, чтобы вести долгие ночные беседы, не нуждаясь в сладостях и чае. И порой, чтобы уснуть каждый за своим столом, упершись щекой в холодное полированное дерево, выцветшую бархатистую обложку рукописи или недописанный пергамент, чтобы, очнувшись, приветствовать и прощаться, не касаясь рук, сдержанными полуулыбками и жестами.
Это была их игра, и у игры были правила и, казалось, не было сроков.
На краю ее стола среди обрывков, зарисовок и черновиковых записей до сих пор лежали два вскрытых, скомканных конверта с вензелями Дурмштранга. Он не знал содержания тех писем, ни слова из ответа на них: соваться в чужие дела – дурной тон. Ему это неинтересно. На исходе будущей весны она будет преподавать.
– Лили, я не... ем в лаборатории, ты знаешь, – голос дрогнул, прозвучав внезапно глухо и холодно. И теперь он был зол на себя за приступ слабости.
Несколько размеренных вдохов и выдохов – и сердце будет биться ровнее, усилие воли – и щеки перестанут пылать, мысли вернутся в прежнее неторопливое русло. Нужно встать, подшить заполненные листы в журнал, расставить по местам монографии, промыть увеличительные стекла и кисти, включить вытяжку.
Ей не двенадцать лет, она в состоянии как угодно распоряжаться собой и своим будущим.

* * *
– А тот чудаковатый слизеринец… Снейп?
Облачко пара сорвалось с ее губ.
– Северус?
– Вы всё ещё… – в глазах Джэймса заплясали насмешливые золотые искры, – дружите?
– Да, мы друзья, – он вдруг расхохотался, а она смотрела непонимающе-внимательно и озадаченно, – и живем на одной лестничной площадке.
– Какая ты жестокая, Лили, – вспыхнув смехом, Джеймс коснулся губами ее щеки. – Рад был увидеться. Меня уже заждались. Передам твои приветы Ремусу.
У входа в министерство он обернулся, взъерошил пятерней волосы, напомнив ей знакомого по школе несносного мальчишку, и замахал рукой на прощание.
Какое-то время она еще нежно и растеряно улыбалась его тени.

* * *
Сложенные за спиной руки затекли, ныли плечи, которыми она упиралась в неошкуренную боковину этажерки, плавая между миражами и полусном.
Выпрямившись, по краю светлой полосы Лили вернулась к беспорядочно заваленному столу, вторично сожалея об опрометчивой вчерашней забывчивости. Позади глухо завыла включенная вытяжка, загудело, должно быть, случайно задетое, подвижное металлическое зеркало, прикрученное к горловине котла, что-то звонко ударялось о стекло и замолкало. Она взяла в руки пергаментный серый комок из кучи обрезков бумаги и обломков перьев, расправляя измятый конверт с размашистой витиеватой подписью. Стоило сохранить один, чтобы не напутать с реквизитами, и, заложенный между страниц книги опытов и наблюдений, он будет достаточно часто попадаться на глаза. Несколько раз щелкнул отпираемый и запираемый волшебством ящик, шикнула вызванная от дверей плетеная корзина; постепенно пространство заполняли привычные неторопливые звуки перекладываемых бумаг.
– Лили, – желания очередной раз упираться взглядом в его неподвижную напряженно-прямую спину не было.
– Да, Сев?
– Давай поженимся.

* * *
Он следил, как гаснут эти простые, пустые слова, как досадно нелепо выглядит все со стороны: они, спиной друг к другу, – задумчивая, туманная Лили, застывшая с мусорной корзиной в руках, он сам, сжимающий ладонью полированный круг запачканного металла, в котором отражается невидимая сейчас половина помещения.
В тишине танцевала пыль. В перевернутых часах песок начинал отсчитывать время.
Он подвинул кресло к пустому остывшему котлу и сел, глядя, как в зеркале Лили бессознательно копирует эти движения, как роняет голову на руки... хохочет.
Так высоко, звонко, фальшиво, что, кажется, отзываются тонкие затемненные стекла, за которыми прячутся банки с зельями и мазями.
Запрокидывает голову, откидываясь на спинку стула, дышит неритмично и часто.
– Как ты далек от светских сплетен, Северус, – произносит она с улыбкой. – Джэймс Поттер вот уже полгода женат и счастлив в браке, если тебя он так волнует.
– Нет.
– А Слагхорн рекомендовал меня в Дурмштранг, но я не поеду, так что ты ничего не теряешь – ни коллегу, ни ассистента, ни друга. Ничего не изменится.
Молча отворачиваясь от зеркала, где она размеренно, холодно и тоскливо рассуждает, выдумывая и отвергая все новые возможные мотивы, он позволил себе подняться и пересесть на край пустого стола.

* * *
– Ничего не изменится, – обращалась она к поблекшим, некогда золотым, примулам на штукатурке. – Каждый вечер я буду входить в эту дверь, держа правильное лицо, продолжая нашу игру, каждый вечер я буду писать на зачарованном пергаменте «Доброй ночи», и он будет отвечать мне «Приятных снов». Никто никогда не узнает об этой ничейной комнате, о разговорах за полночь, никто никогда не увидит за моей дверью ничего, кроме старой каменной кладки.
– Ты отказалась преподавать в Дурмштранге, – его невозмутимость успокаивала; наступив на перекладину внутри стола, Лили слегка покачивалась, балансируя на стуле.
– Да.
– Я бы хотел знать, почему? – тон скорее требовал, не вопрошал.
– Не так важно. Это все, что ты хотел слышать?
– Ты не ответила.
– Я отлучусь переодеться, – наклонившись вперед, она встала, резко отводя стул в сторону, намереваясь пройти мимо так, чтоб не потерять собеседника из поля зрения.
Что-то тревожное примешивалось к воздуху, что-то очень похожее на соперничество.

* * *
Они сработали почти синхронно.
Expeliarmus!
Expeliarmus!
Две свежие подпалины дополнили рисунок стертого паркета там, где уже никого не стояло. Вспышка на мгновение ослепила обоих, чудовищно удлиняя тени.
Soporo!
Врезавшись локтями в оплетенные медной проволокой дверцы шкафа, он успел отскочить в сторону; жалобно запело стекло. Перевернутый заклятием котел с гулом катился по полу.
Concutio!
Вжимаясь в стеллаж, сбивчиво шепча и вращая палочкой, она вписывала одну в другую с десяток сложных фигур, медленно отходя к двери. Грохот валящихся на пол книг заглушал шаги.
– Остановись, – он стоял, почти касаясь носком ботинка первого из завитков колдовства, покрывшего пол. – Ты мне – не противник, мы оба это знаем.
Еще несколько торопливых шагов назад. Вспышка. Палочка, летящая в широком полукруге. Дверь, озарившаяся на секунду аметистовым сиянием, запирающее вращение механизма замка. Пульс, клокочущий где-то у горла, едва позволяющий дышать.
– У тебя храброе, но слабое сердце, Лили.
– Твой длинный язык сравним разве что с твоим длинным носом, Северус.
Хлесткий крестообразный росчерк. Песок и взметнувшаяся щепа трещащего дерева и гаснущие обрывки распоротого волшебства.
Она – за чуть сияющей молочной белизной щита.
Он – как закованный в вороненый доспех, одетый в простую темную мантию. Как прозванный Черным Принцем Эдвард.
– Темная магия, верно. Прости, но мне наскучил спектакль, – их разделяла какая-то пара футов. – Ты теперь знаешь, на что я готов, чтоб получить… – когда палочка уперлась ему в грудь, он лишь усмехнулся, – добиться одной твоей маленькой правды… Я даже готов применить легилименцию.
Лили зашипела. Северус не двинулся.
– Ради одной твоей маленькой правды, я готова опоить тебя веритесэрумом.

* * *
Мэри заботливо держит ее за локоть, словно немощную или тяжелобольную, пока они поднимаются по лестнице от больничного крыла.
– Ты обижаешься на меня? – бухтит она.
– Нет, что ты, – вспыхивает Мэри, разом перешагивая через две ступеньки. – Баллы жалко, но мы все равно еще их наберем!
– Спасибо.
Темно. Слышно, как дышат спящие на стенах портреты. Девочки останавливаются у перил, пока лестница, бесшумно вращаясь, медленно несет их к очередной площадке.
– Джэймс за весь день никому слова не сказал, – Мэри хмурится, вслушиваясь в тишину. – Ты его очень обидела, да?
– Он сам виноват.
– Мне его жалко, – она отворачивается, закрывая щеки руками, вспыхивает.– Он тебе совсем ни капельки не нравится?
– Совсем, – невозмутимо врет Лили, давая обещание больше никогда не врать друзьям.
Колышутся под сквозняком гобелены, замок неслышно вздыхает в ночи, когда они шепчут пароль и тихо, как мышки, пробираются в гостиную.

* * *
Завершив последнее круговое движение посеребренным черпаком на длинной спиральной ручке, она берет на пробу зелья из котла, придирчиво изучая густоту и цвет. Нежно-перламутровая, как стенка речной жемчужницы, жидкость походит на расплавленный хрусталь.
– Великолепная работа, мисс Эванс, – вдыхая почти бесцветный дымок, искренне восхищается Слагхорн, – ваша интуиция не может не приводить в восторг. Удивительно чистая, точная и холодная любовь, будто вы варили не для себя.
Он вертит в руках, сравнивая, два одинаковых каплевидных пузырька, отличающихся насыщенностью и прозрачностью в них перламутра:
– По десять баллов Гриффиндору и Слизерину!
Она догадывается, кому принадлежит другой флакон, салютуя черпаком в противоположный конец класса, зная, что успеет еще помочь напарнице, краснеющей и суетящейся у соседнего котла, прежде чем выйдет положенное классу время.

– Кем оно пахнет у тебя?
– Будто ты не знаешь, – девушка улыбается, бросая красноречивые взгляды на соседний стол. – А твое?
– Никем, – ровно отвечает Лили, добавляя заметки в потертую коричневую тетрадь.
«Старинные книги, оттенок полыни таврической и, возможно, омела (дым?), озон».
Так действительно не пахнет никто.
– Могу спорить, вторая работа... – торопливо шепчет Мэри.
– Не думаю.
– И он тебе совсем...
– Только как друг, – не осекаясь, отвечает она, почти нарушая собственный обет.
Песок в часах замирает.

* * *
– Что ж, в таком случае, нам давно надо было перестать быть друзьями, – ровно отмеряя слова, произносит Северус, точно не замечая, как обеспокоенно вздрогнул собеседник. – Я не испытываю желания и дальше быть тебе дру…
Жестом она приказывает замолчать, просто протянув к нему свободную ладонь, едва не касаясь пальцами рта, собираясь со словами.
Она действительно умела держать лицо: ни дрожащих губ, ни мелких трагических складочек или слез, только примесь неясной тревоги во взгляде. И ивовая палочка все еще нацелена ему в солнечное сплетение.
Он действительно умел защищаться, перекраивать, изменять себя, не допуская и мельчайшей трещинки в броне. Успевший многократно перерасти образ завистливого, озлобленного подростка в застиранной бесформенной хламиде, запавший в память одногодок; так отбивают пустую породу от самородка.
За два минувших года это было их первое почти-прикосновение.

Вздох. Теплая сухая ладонь. Песок в опрокинутых часах убывает.
Он закрыл глаза, ловя губами ускользающие пальцы, позволяя себе одну почти-надменную усмешку в уголках рта.
Их игра завершится сейчас среди разбросанных по прожженному полу книг, запаха чернил, взорванного паркета и озона. На ничейной земле, не раздающей привилегий и преимуществ, где не будет трофеев и победителей. Здесь главное правило – что бы ни было поставлено на кон, доиграй красиво.
Всхлип. Точнее – короткий и резкий выдох. Время взять себя в руки.
Окутанные складками мантии дрожащие, как обожженные, пальцы; она не была зла. Она почти понимала. Не терялась и не ждала, просто завершала круг. Ровно десять раз по часовой: книжная пыль, омеловый дым и горькая нота полыни, заряженный волшебством воздух. Всему своя цена, все предсказуемо.
– Ты ведешь себя как хам, Северус, – наклон головы: беззвучное «да».
– Замолчи.
И он заставил ее замолчать не самым очевидным и логичным, но самым желанным способом.
Не было рывка вперед, он лишь слегка наклонился. Не было объятий, она даже не опустила палочку. Не было страсти, он просто попросил ее не тратить слов.
Он молчал властно, жадно и неумело.
Дверь между двух стеллажей слабо вспыхивала россыпью аметистовых огней.
– Ты кошмарно целуешься, Снейп.
– Ты тоже, Снейп.
Края мантий, отзываясь осторожным движениям, трепетали, тревожа пергаментные страницы, и тени сходили с них на стены. Тени всадников и остроухих гончих, преследующих добычу, тени длиннокосых дев и колесничных бойцов, тени арф и огама под пальцами тонкоруких филидов. А где-то за окнами снег накрывал брусчатку, там плясали на ветру огни фонарей.
– Ты бежала от меня, как от врага, но боишься не справиться в одиночку.
– Ты сох по мне с третьего курса.
Он заставил ее убрать палочку прежде, чем позволил себя обнять.

* * *
Город постепенно наполняла ночь. Ночь тыкв и чудовищных масок, хранящая древнее волшебство. То самое, не обремененное взмахами жезлов и формулами на мертвых языках, без кровавых жертв и ритуальных одеяний, никуда не исчезавшее, просто уснувшее до срока в ожидании понимающего. Так для входа в Холм нужно просто выйти из освещенного костром круга, но не всякий плывущий на Закат причалит к берегам Острова Яблок.
Дробя на лоскуты их первое общее отражение, с покосившегося шкафа множеством блестящих разновеликих пластин смотрел расфокусированный прибор для слежения за котлом. Выбившиеся из-под заколки рассыпавшиеся по спине волосы Лили, измазанный пеплом край манжета, несколько мелких пуговиц, пойманных петлями, плечо и подбородок в обрамлении темных прядей, стоптанная пятка кожаной туфельки и чулок в черно-синюю полоску – здесь отражалось много всякой всячины; но в маленьком ромбовидном зеркальце с потемневшим краем угадывалось то, что он искал и втайне боялся увидеть. Там, похожие на вырезанные из картона фигурки, очень близко стояли темноволосый мужчина с гротескными чертами лица в длинном черном одеянии и женщина с кудрями цвета красного золота, орехов и осенних кленов, задумчивая и строгая, она смотрела на мир глазами детей Данан. Эти двое – и печальные, и счастливые одновременно. Так могли изобразить впервые встретившихся Кумала и Муирэнн или тайное свидание Ланселота и Геневры на картинках старинных маггловских книжек с волшебными историями, которые Лили бережно собирала.
Северус склонился и, подняв с пола том в ярко-синей батистовой обложке, тисненой королевскими гербовыми лилиями, вложил ей в руки.
– Только не думай, что, вернувшись сюда утром, встретишь кого-то вместо некрасивого носатого хама. Я не превращаюсь в принцев.
На корешке полуистершаяся надпись гласила: «Pierre d’Armancure. Contes ou Histoires du temps passé» Paris. 1697»*
– Это просто другая сказка, – улыбнулась Лили и открыла книгу наугад. – Riquet à la houppe**.
Правда, Северус никогда не читал этой сказки.
________________________________________
Примечания автора:
* Пьер д’Арманкур – под этим псевдонимом Шарль Перро в 1697г впервые публикует «Истории и сказки былых времён с поучениями» известные также как «Сказки Матушки Гусыни».
** «Рикэ-Хохолок». Использованный автором текст можно просмотреть здесь: http://bayushki.ru/tales_lib/22/7.html


Подписаться на фанфик
Перед тем как подписаться на фанфик, пожалуйста, убедитесь, что в Вашем Профиле записан правильный e-mail, иначе уведомления о новых главах Вам не придут!

Оставить отзыв:
Для того, чтобы оставить отзыв, вы должны быть зарегистрированы в Архиве.
Авторизироваться или зарегистрироваться в Архиве.




Top.Mail.Ru

2003-2024 © hogwartsnet.ru