Глава 1. ПрологВремя действия – 1980 год.
Престарелый волшебник, не торопясь, отпил кофе и положил распечатанный конверт на заметку в газете.
Для кого-то эти имена уже стали частью истории. Мертвы, мертвы, мертвы – в пантеоне славы или позора… Для кого-то это и вовсе ничего не значащий набор слов: у людей слишком много личных трагедий, чтобы горевать о тех, кого они никогда не знали.
Пожилой мужчина вздохнул, поднимая чашку, но так и не пригубил ее.. Волею судеб он помнил краткие встречи с теми, о ком говорилось в газетной публикации. У него всегда была хорошая память на лица… и на палочки.
***
Время действия – 1951 год.
В те времена отец окончательно препоручил мне торговлю, полностью посвятив себя изготовлению палочек. Несмотря на богатую практику, поначалу я терялся в ошеломительном многообразии своих товаров, подолгу заставляя посетителей ждать, пока я ищу запропастившуюся палочку. Поэтому те годы встают передо мной в ореоле суматошной неразберихи.
Разумеется, не все дни были столь тяжелыми: пик продаж приходился на месяц перед школой, когда будущие ученики Хогвартса, получив сов с уведомлениями, появлялись в Косом переулке для покупки всего необходимого. Ажиотаж нарастал, пока наконец не наступало первое сентября, когда последних первокурсников увозил Хогвартс-Экспресс. За этим следовали блаженные одиннадцать месяцев, на протяжении которых в лавку наведывались в основном взрослые волшебники, которые, как правило, сами хорошо знали, что им требуется. В такие сезоны, потягивая кофе долгими вечерами и неспешно перебирая палочки, я все больше убеждался в том, что правильно выбрал профессию.
Спокойный период близился к концу, хотя до прихода адских деньков оставалось еще почти два месяца. Поэтому я был несколько удивлен, когда в одно солнечное, но прохладное июньское утро мою лавку посетили родители с будущим первокурсником.
Увидев женщину, возникшую в полутемном пространстве магазина, я вскочил, уронив выпуск «Пророка» на пол и, кажется, раскрыв рот. Мэвис Рафферти - я узнал ее сразу, ведь, когда мне несколько лет назад встретилась ее колдография, я подумал, что она – самая красивая женщина на свете. Снимок был сделан больше десяти лет назад, и за это время она успела выйти замуж и стать матерью, но даже несмотря на это при встрече она показалась мне многократно прекрасней, чем на колдографии. Верите ли, я почувствовал укол ревнивой зависти к ее мужу, которому все в жизни доставалось слишком легко. Наверняка даже ради собственного брака палец о палец не ударил: все устроили родители, сообразуясь исключительно с династическими интересами.
Долго предаваться этим измышлениям мне не дали: дверь незамедлительно отворилась снова, и внутрь вошел мужчина с ребенком. Стоило взглянуть на ее мужа, Конари Рафферти, как моя враждебность улетучилась. Его простодушное лицо никак не вязалось в моем представлении с тысячелетней историей рода и с несметными богатствами; скорее, его можно было принять за маггла, который вырядился в мантию, чтобы сфотографироваться. Улыбнувшись мне, как доброму приятелю, он пояснил:
- Мы хотели бы выбрать палочку для сына. Конечно, до учебного года еще далеко, но ему так не терпится…
- Хотя он еще не получил сову, - заметила Мэвис, устремив строгий взгляд на мальчика, который вертел головой по сторонам, не обращая на слова родителей ровно никакого внимания.
- Даже если он ее не получит, - усмехнулся мужчина, запустив пятерню в волосы сына, - пусть это будет нашим подарком.
- Хорош подарочек, - покачала головой его жена, - больше пятнадцати галеонов…
- Но у Бреогана скоро День Рождения!
Мальчик тут же повернулся к отцу:
- Пап, а можно еще пару книжек? Ведь если мне сову пришлют, получится, что палочка – не подарок, а к школе…
Перехватив недовольный взгляд жены, мужчина легонько толкнул его ладонью в затылок, шепнув:
- Веди себя хорошо, тогда все устроится.
Я достал линейку, подозвав мальчика. Пока я производил необходимые замеры, он то и дело спрашивал:
- А что важнее – какой длины локоть или плечо? А если палочку в левой руке или в правой держать, по-разному будет получаться? А зачем мерить от плеча до пола? А если двумя руками махать? А если за другой конец держать?
Конечно, мне неоднократно встречались дети, которых было просто невозможно заставить стоять смирно и помолчать хоть пять минут, которым интересно все на свете, но этот парень выделялся бы и в их компании. Я несколько ошалел от непрерывного потока вопросов и даже забыл цифры замеров, пришлось повторять все заново. Мэвис, которая отвлеклась было, рассматривая витрину, развернулась и велела:
- Бреоган, прекрати болтовню, ты мешаешь мистеру Олливандеру работать!
Рафферти хмыкнул:
- Вы знаете, проще ответить на его вопросы, а то он все равно не отстанет.
- Это просто распущенность, - сердито заметила Мэвис.
Бреоган замолчал, испуганно косясь на мать. Дождавшись, пока она вновь отвернется, он шепотом продолжил задавать свои вопросы, тут же делая безучастное лицо, стоило Мэвис взглянуть в его сторону.
Когда с измерениями наконец было покончено, я принялся рыться в ящичках, а Бреоган неотступно таскался за мной, изобретая все новые вопросы. Я с досадой подумал, что его стоило бы привлечь к составлению сборников экзаменационных вопросов по С.О.В. и Т.Р.И.Т.О.Н., чтобы талант не пропадал зря.
- А что, если в палочку два компонента вложить? Ну, например, волосы единорога и русалки?
На это я с чистой совестью ответил:
- Скорее всего, они будут заглушать свойства друг друга, и ни к чему хорошему это не приведет.
- А все-таки…
Мальчик нахмурился и замолчал на несколько минут, но это было лишь затишье перед бурей. Затем его лицо вновь озарилось улыбкой, в которой мне почудилось что-то маниакальное, и он протараторил:
- А если в стержень пера феникса заправить волос единорога, что получится?
Облокотившись на стойку, я подумал, что мне жаль его будущих хогвартских преподавателей. А в случае, если ему-таки не пришлют сову, еще больше жаль маггловских…
Достав с полки увесистую книгу, я протянул ее мальчику:
- Вот, сборник статей по экспериментальным работам в области волшебных палочек. Может, там про это что-нибудь сказано.
Бреоган схватился за этот том, как прирожденный грабитель за кошелек, принялся листать его, упорно делая понимающий вид и лишь время от времени спрашивал, что означает то или иное слово. Найдя эту тактику единственно правильной, я периодически вытаскивал его из-за стола, давая опробовать ту или иную палочку. В конце концов, выбор был сделан: граб, тринадцать дюймов, стержень пера гиппогрифа… И, слава Мерлину, никаких волос внутри него!
Когда мальчик окончательно оторвался от книги, вид у него был слегка одуревший, что я отметил не без удовлетворения: ведь если в этой книге смог бы разобраться ребенок, которому еще не исполнилось одиннадцати, мое самолюбие было бы втоптано в грязь навеки.
Выходя из лавки с коробочкой в руках, Бреоган обернулся ко мне и с затуманенным взглядом пробормотал:
- А почему…
- Идем, Бреоган, - нетерпеливо позвала Мэвис. – До свидания, мистер Олливандер.
Время действия – 1981 год.
«Почему…» Да, почему Бреоган Рафферти – блестящий ученик, многообещающий маг, талантливый ученый, завидный жених, наконец, кончил так плохо, так нелепо? Как мог он связаться с таким человеком, как Вольдеморт, пособничать ему в убийствах, преступлениях?
Автор этой статьи не дает прямых ответов, но его мысль достаточно ясна: гордыня, осознание чистоты своей крови, презрение к тем, кто ниже по положению, равнодушие к чужим страданиям – вот что ведет в ряды сторонников Темного Лорда. Я мог бы согласиться с ним, если бы тогда, прохладным летним утром, они не зашли в мою лавку. Поэтому я не сумел успокоить себя простыми объяснениями, вновь и вновь повторял про себя – почему? Ответ в какой-то мере содержался в доставленном вместе с газетой письме, в одном слове: «Сожалею…»
Именно поэтому, год спустя, я сижу в кабинете автора письма за чашкой чая. Обыденный разговор: как работа – а ваша, как родные – а ваши, как погода, опять же… Двое вежливых людей ведут светскую беседу. Как будто не было войны, потрясшей магический мир до основания.
- Дети во все времена остаются детьми, - задумчиво говорит Дамблдор. - Но, по-моему, индивидуальности в них гораздо больше, чем во взрослых. А потом жизнь всех обкатывает под одну форму.
- Почему же, - возражаю я, - выдающихся личностей хватает и среди взрослых.
- Это так, - вздыхает директор, - но с годами их все меньше и меньше.
- Я получил ваше письмо, - сообщаю я.
Дамблдор кивает:
- Очень прискорбная история.
- На самом деле, мало кто сожалел о гибели семьи Рафферти. Половина магического мира им завидовала, другая половина – недолюбливала. Похоже, посочувствовать им способны лишь те, кому уже поздно завидовать и ненавидеть.
- Молодежь все видит в черно-белых тонах. - Дамблдор задумался, откинувшись на спинку кресла. – Мы-то знаем, как все запутано… Порой я думаю, что если я буду цепляться за жизнь до тех пор, пока она не прекратит доставлять мне сюрпризы, то не умру никогда. - На какое-то время в кабинете воцаряется молчание, со стороны может показаться, что директор уснул, но я знаю: он размышляет. Наконец он заговорил: - То, что люди приписывают себе, обычно за них творит история. Они думают, что вершат свою судьбу, а это ее перипетии делают их героями или злодеями. Один и тот же человек может стать спасителем, губителем, ничтожеством – тем, кем соизволят сделать его обстоятельства.
- А вы фаталист, Альбус, - усмехаюсь я. – Выходит, личность человека сама по себе ничего не значит?
- Именно, - соглашается старый маг. – Игрушка, которая воображает себя игроком. Хитроумные интриги, блестяще продуманные комбинации – все это карточные домики, которые жизнь уничтожает одним дуновением, когда ей вздумается. Но, разумеется, в одном вы правы: именно личность определяет, на что способен человек, каковы дороги, по которым он может пойти, откройся они перед ним. Честный, смелый, благородный человек не пойдет на подлость. Но он может стать причиной величайших несчастий, совершая ошибки. Многие жестокие войны начинались с благородных порывов. Слишком часто чистые намерения становятся подспорьем для обмана и злодейства…
***
Время действия – 1973 год.
Со времен визита Рафферти прошло много лет: может, десять, а может, и все двадцать… Я успел настолько сжиться со своей должностью, что толпы учеников в конце лета перестали меня беспокоить. Я даже начал радоваться их наплыву, добавлявшему разнообразия течению моей жизни. Я не бегал, как раньше, стремясь побыстрее найти подходящую палочку и спровадить посетителя, а присматривался к людям, долго пробовал разные варианты, стараясь подобрать единственно удачный.
Это было в июле… Да, в середине июля. Уже ощущалось усиление притока посетителей, но до пика было еще далеко. Когда они зашли в лавку, я подумал было, что это мать привела сына, с таким вниманием и серьезностью девушка обращалась с ребенком. Но стоило ей повернуться ко мне, как я понял, насколько ошибался: она сама, по всей видимости, едва вышла из подросткового возраста и, конечно же, приходилась мальчику сестрой. Их сходство бросалось в глаза, словно мальчика и девочку изобразил начинающий художник, привыкший рисовать людей в одинаковой манере: бледная кожа, лицо сердечком, черные волосы, зеленые глаза… Мальчик обводил помещение изумленными глазами, в которых застыл благоговейный трепет. Девушка решительно направилась ко мне и сообщила, подтянув брата за рукав к прилавку:
- Вы не поможете подобрать ему палочку?
Я вспомнил ее: несколько лет назад она уже приходила ко мне с матерью. Не сказал бы, чтобы тогда они произвели на меня приятное впечатление – и причиной было то, что обе смотрели на меня так, словно я являлся личным врагом их народа. Главным образом, конечно, мать, Этне Рахилли. На ее дружеское расположение я и не рассчитывал: любой, кто родился на английской земле, говорил на английском языке или мог без страданий дышать английским воздухом, заранее зачислялся ею в неприятели. Эта женщина с колючим взглядом не спускала с меня глаз, словно опасалась, не настрочу ли я за ее спиной донос.
По девочке уже было видно, что она вырастет столь же некрасивой, как ее мать, и с таким же малоприятным характером. Это посещение оставило осадок в виде размышлений, что, возможно, существующие предубеждения против этих чистокровных ирландских семей не такие уж и беспочвенные.
Сейчас я получил возможность наблюдать Эниду Рахилли в другой ипостаси: о враждебности не было и речи, ее обращение ко мне, несмотря на некоторую несуразность, было вежливым и приветливым. И главной причиной этого был ее маленький брат: когда она поворачивалась к мальчику, ее лицо словно озарялось изнутри мягким светом, делавшим ее миловидной, почти красивой. А он, обозрев мою лавку, перевел глаза на сестру и широко улыбнулся:
- Можно мне такую же палочку, как у тебя?
Я невольно улыбнулся в ответ:
- Нет, у каждого должна быть особенная палочка, с чужой ты многого не добьешься. Но я не удивлюсь, если ваши палочки в чем-то окажутся похожими…
Энида поняла мой тонкий комплимент и расцвела улыбкой, положив руку на плечо брата:
- Он с любой палочкой все вверх дном перевернет, верно, Лоэгайре?
Улыбка мальчика стала виноватой:
- Я буду аккуратно!
Делая замеры, я прикидывал в уме возможную длину палочки, исподволь бросая взгляды на его сестру. Мальчик был низковат для своего возраста, но кто мог поручиться, что вскоре он не вымахает ростом с полувеликана? Наконец, я решился спросить:
- Ваш отец высокий, мисс О`Рахилли?
- Нет, - мотнула головой Энида, - мы все такие.
Я кивнул. Да, я не раз слышал, что внешность представителей их семьи испокон веков не меняется. Сколько ни женились мужчины из рода О`Рахилли на светловолосых, высоких, тонкокостных женщинах, неизменно рождались темные коренастые потомки с цветом глаз, который больше подошел бы хищнику, чем человеку: угольно-черным, как пасть трясины, золотистым, как ствол сосны в лучах солнца, или туманно-зеленым, словно болотные огни.
И все они обладали недюжинными магическими способностями, силой, дремлющей в глубине существа и высвобождающейся в минуты опасности, творя беды и разрушения. Недаром поговаривали, что некогда одному из Рахилли удалось породниться с волками, ценой неведомой жертвы обрести их силу и живучесть. Отвечая сущности безымянной родни, они всегда сторонились как неприятелей, так и союзников, противопоставляя себя всему миру, и поэтому были обречены на одиночество. Все те же склонные к пересудам языки поговаривали, что никто из человеческих существ не способен по-настоящему сблизиться с О`Рахилли, кроме… - тут рассказчики обыкновенно снижали голос на полтона, чтобы добиться должного эффекта: - …кроме рода, связанного с ними узами пролитой некогда крови.
Для выросшего среди магов не требовалось особой смекалки, чтобы понять, что они имеют в виду древнюю легенду, повествуюшую о том, как в незапамятные времена девушка из рода О`Рахилли влюбилась в одного из Рафферти, и они тайно соединились брачными узами, и как, узнав об этом, родичи погубили ее, бросив тело на пороге мужниного дома. После этого, как водится в подобного рода повествованиях, на землях Рафферти регулярно появляется то ли здоровенный волк, то ли жуткая псина с горящими глазами, которая по неясной причине так никого и не загрызла. Впрочем, представители этого древнего семейства не никогда не жаловались в отдел борьбы со всяким магическим хулиганством. Если верить «фольклористам», этот представитель собачьих предсказывает не смерть, а очередной виток романтических взаимоотношений между членами этих двух злополучных родов. По мне, так все эти вымыслы появились на почве скандальной истории, что не столь давно прогромыхала по магическому миру не хуже, чем лист жести по каминной трубе.
Я очнулся от отвлеченных размышлений и принялся вытаскивать футляры с палочками. Каждую из них мальчик встречал восторженным возгласом, лепеча что-то с непередаваемым акцентом, из-за которого я с трудом понимал, что он говорит.
- Ива? Они у нас очень красивые, листья в целый фут длиной, таких в Англии нет, наверно, не видели? Вяз – а у нас ими все заросло, уж с чем-чем, а с ними я обращаться умею: как-то залез на один, а подо мной ветка сломалась… Ольха? А она серая и черная бывает, а это какая? – Его высказывания относились к породам деревьев, относительно самих магических компонентов он только один раз смущенно заметил, что никогда не видел этих животных.
Наконец я нашел нужную – одиннадцать дюймов, рябина, волос единорога.
- Из рябины волшебные палочки делают редко, - пояснил я, - их свойства довольно необычны. При повседневном использовании они кажутся слабосильными, но в руках одаренного волшебника способны высвободить мощный заряд магии. Хочу сразу предупредить: мало кому такая палочка приходится по душе, их не раз возвращали разочарованные хозяева. Эта тоже побывала в употреблении, но всего каких-то пару дней, видимо, не устроила предыдущего владельца. На ее работе это не скажется, только на цене. Мне кажется, она вам подходит, но можно поискать другую.
Мальчик обратил умоляющий взгляд на сестру:
- А можно эту? Мне она понравилась больше всех… - Хотя, исходя из его темперамента, я мог судить, что любая другая палочка точно так же понравится ему «больше всех».
Девушка задумалась: видимо, замечание о цене запало ей в душу, значительно расположив к предложенной палочке, но все же что-то ее останавливало.
- Мистер Олливандер, а кому принадлежала эта палочка?
- Секундочку… - Из коробки я вытащил записку, оставленную еще моим отцом: - Вашей соотечественнице, некой особе по имени Сида Рафферти. – Я разгладил клочок бумаги и прочел на обратной стороне: - Кстати, тут указано, что мой отец не рекомендовал ей эту палочку, но она настояла: ей хотелось во что бы то ни стало попробовать рябиновую. По-моему, она пошла в друидство.
Удовлетворенная моими объяснениями, Энида кивнула:
- Мы берем ее. - Пока я подписывал коробочку, она, склонившись к брату, с лукавой улыбкой шепнула: - Раз у нас остались деньги, пойдем есть мороженое.
Судя по улыбке, озарившей лицо Лоэгайре, это было последним, что ему требовалось для полного счастья.
Время действия – 1981 год.
Именно таким одуревшим от радости мальчиком он и запомнился мне, хотя все остальное, что я слышал о нем, не слишком соответствовало этому образу. Судьба Лоэгайре О`Рахилли сложилась менее трагично, чем у остальных членов его семьи, но ее едва ли можно было назвать счастливой. Все за тем же чаепитием Дамблдор просветил меня относительно его будущности:
- Он устроился на работу в Азкабан. Конечно, далеко не самое приятное место на свете, но там он, по крайней мере, в безопасности.
- В окружении бывших Пожирателей смерти? – усомнился я.
- Среди них есть невинные люди, попавшие туда по недоразумению, - парировал директор Хогвартса. – Остальные, кажется, вполне раскаялись в своих заблуждениях и не успели сотворить ничего серьезного. Те, чья вина действительно велика, находятся в Азкабане в несколько другом статусе.
- А их глава, Уолтер, - припомнил я, - откуда он взялся? Раньше я никогда о нем не слышал.
- Но ведь он появился в довольно удачный момент, не так ли? - заметил старый маг. – По-моему, он вырос за границей, хотя англичанин по крови.
- А какая вина на нем, что ему пришлось возглавить это мрачное заведение? – не удержался я.
- В это сложно поверить, но он пошел на это добровольно. Он давно занимался теорией изучения дементоров и приехал в Англию, чтобы обменяться опытом.
- А Рафферти…
- Его он не застал. Видимо, это весьма его огорчило, но с другой стороны, со смертью Рафферти Уолтер сделался в этой области ведущим специалистом, а в научном мире это немалого стоит. И, надо сказать, его успехи кажутся мне гораздо более значительными, чем у Рафферти – ему удалось на практике применить теорию, которая иначе осталась бы совершенно бесполезной.
- Кстати, Альбус, помните ту легенду – про договор с волком? О Рафферти и Рахилли? Простите, что я так резко меняю тему, но мне кажется, здесь имеют место любопытные совпадения…
Дамблдор, видимо, заинтересовался: нахмурился и кивнул, перебирая бороду.
- Помню, но смутно.
- Я всегда считал ее на редкость глупой, из разряда сказок на ночь, которые придумывают охочие до сплетен взрослые дети. Но последние события дали ей неожиданное подтверждение: скоропалительный брак Бреогана и Эниды, затем – гибель обоих после рождения первенца… Все, как говорилось в легенде: если эти семьи соединятся, их ждет несчастье. И теперь, фактически, оба рода уничтожены…
- Однако, - ухмыльнулся Дамблдор, - Лоэгайре О’Рахилли все еще жив и, насколько мне известно, здоров.
- Но маловероятно, что, работая в Азкабане, он сможет найти себе спутницу жизни, - заметил я. – Таким образом, род О’Рахилли, скорее всего, тоже прервется…
Мой собеседник откинулся на спинку кресла и устремил глаза в потолок, сложив руки на груди.
– Действительно, это могло бы навести на размышления об исполняющемся пророчестве… если бы я не знал, кто сочинил эту легенду.
- Кто же? – озадаченно переспросил я. Конечно, я всегда подозревал, что здесь имело место «народное творчество» любителей пересудов, но мне и в голову не приходило, что удастся выявить автора столь занимательной идеи.
- Руадан О’Рахилли, - сообщил Дамблдор со скорбным видом. – Не исключено, что именно из-за придуманной им романтической сказки, вскружившей голову его внучке Эниде, их семью постигла столь скорбная судьба. Ложь всегда возвращается к своему творцу, основательно окрепнув. Увы, хотя Руадан был талантливым и отважным магом, он также был склонен к безответственным авантюрам и неумеренным фантазиям. Тем не менее, его стойкость заслуживает величайшего уважения, как и его героическая гибель. Жаль, что скоро о нем никто и не вспомнит.
