Pure-blood

Глава 2

1968, Англия
Зима

«Белла - Прекрасная», как изволил выразиться Лестранж-старший, сидит с ногами на диване и рисует чернилами морской пейзаж. Нелепо, сказала бы мать. Как можно рисовать воду чернилами? Можно. Если представить, что они синие.
Воображения у Беллатрикс всегда было в избытке. Вот и сейчас – она сидит с перепачканными черной тушью пальцами и усеянным кляксами листком, а ей кажется, что в неровных чернильных пятнах плещется Cеверное море.
Занеся руку над завитушками волн, она ставит едва заметную галочку. Теперь над морем летит голодная чайка. Она снова направляет перо, намереваясь пририсовать птице компанию...
Резкий стук в дверь, и острие пера безнадежно отпрыгивает в сторону, ведя по лощеной бумаге длинный кривой зигзаг.
- Да?!
В мелодичном голосе нет сейчас и толики того обаяния, которое всегда было ему присуще, если Беллатрикс Блэк просила о чем-то, что сулило ей выгоду.
Дверь распахнулась и в комнату вошла Друэлла. С сомнением взглянула на испачканные чернилами листки на полу и кровати.
- Я просила тебя не делать больше этого, - равнодушно заметила она, подходя к дочери и слегка отводя от ее лица разметавшиеся по спине пряди волос.
- Мне больше нельзя рисовать?
- Ты не рисуешь. Ты пачкаешь бумагу и переводишь чернила.
- Да?
Протягивает матери листок. На нем изображены глаза. Одни глаза в центре и ничего больше. Узкий разрез, вертикальные кошачьи зрачки...
Друэлла долго, задумчиво рассматривает набросок, слегка склонив голову на бок.
А Беллатрикс тем временем быстро поднимается, бережно собирает листки и складывает их аккуратной стопочкой. Выдвигает ящик стола и прячет, словно драгоценность.
- Что это, дорогая? – наконец решилась спросить Друэлла.
В сердце ей закрался отвратительный липкий страх, удерживающий в напряжении, пока Белла не пожала равнодушно плечами.
- Кошка.
- Кошка?
- Кошачьи глаза. Они ведь такие.
...И сердце снова застучало спокойно и размеренно.
- А почему кошачьи? Что это значит?
Белла стоит у зеркала, расчесывая черные змеи волос и с наслаждением пропуская их сквозь пальцы.
Что это значит... Мерлин, иногда ты становишься просто до ужаса дотошной. Ты до сих пор считаешь меня наивной девочкой, прыгающей в кучи опавших листьев во дворе нашего поместья? О, мама...
Я люблю рисовать чернилами. Не гуашью, акварелью, пастелью или маслом. Масло – тяжелое, гнетущее, и, кажется, что оно вот-вот стечет с полотна, вместе с изображенной картиной, и я больше никогда не смогу вспомнить ее сюжет. Акварель – цветная вода и только. Гуашь – матовая и скучная, как дождливый день. Пастель слишком легка, словно воск...
Но чернила – это всполохи молний на небе. Только наоборот – черное на белом, а не белое на черном. Но это не имеет значения. Черное или белое – все равно. Всего-то две разные сущности одного целого.
Как я.
Я тоже – контраст черного и белого. И еще неизвестно, какого цвета больше.
- Сегодня за ужином отец назовет того, кого мы выбрали тебе в мужья.
Расческа с серебряными зубцами на мгновение замерла в руке.
- Тебе не о чем волноваться. Своего будущего мужа ты хорошо знаешь, я думаю...
- Отец? Или ты?
Друэлла чуть коснулась губ рукой, словно скрывая улыбку.
- Я.
Ты еще такой ребенок, дорогая! Ты и в самом деле боялась, что если мужа тебе выберет отец, то это будет кто-то старше тебя едва ли не вдвое? Глупое дитя...
- Кто это?
- Узнаешь за ужином.
Белла медленно оборачивается. Медленно опускает руку с расческой, сжимая ее в кулак, и Друэлла чувствует, как по комнате расходятся волны негодования, обиды, возмущения и злобы. Тщательно скрытые под маской хладнокровного созерцания.
- Я не голодна.
Друэлла подходит, легонько целует дочь в лоб, пригладив своенравные растрепавшиеся локоны. Проводит рукой по щеке, словно скрашивая развенчание нежностью.
- Но это никого не волнует, правда?
Горькая складка в уголках тонких губ. Вздернутый подбородок и лихорадочный румянец на щеках.
- Правда.

~~*~~
Мы – чистокровные.
Мы не принадлежим себе. С момента рождения вся дальнейшая судьба нам заранее уготована. Все расписано, как стройные ряды черно-глянцевых нот в партитуре: фа диез – рождение, ре бемоль – крестины, кантата – учеба в школе, канон – совершеннолетие, крешендо – свадьба... С теми, на кого укажут.
Мы – чистокровные.
Год за годом нас становится все меньше. Редкость, если в чистокровной семье рождается больше двух детей. Блэки – счастливое исключение... И все же, неумолимый естественный отбор уже начался. Сейчас мы похожи на выродившуюся скаковую породу – внешне еще обладаем победным лоском, но внутренне давно и безнадежно гнилы. На ипподроме в ясный солнечный день мы еще можем придти первыми, но на трудной глинистой дороге издохнем за час. Ничего или почти ничего не осталось, только внешний вид. Только едва уловимое движение бровей, презрительно сложенные губы да болезненно прямая осанка... и кладезь родовых преданий и проклятий. В крови - агония ведьм, сгоревших на кострах.
Вот все, что осталось. Так мало, чтобы выжить.
Мы – чистокровные.
Так любящие пожалеть себя и внешне остающиеся непримиримыми. Вымирающий вид... Чистая кровь. Мы женимся на кузенах и троюродных братьях и сестрах, словно цепляясь за соломинку, судорожно держимся за нее, прекрасно сознавая, что соломинка переломлена еще у основания.
Мы – чистокровные...

Беллатрикс Блэк долго смотрит на свое отражение в помутневшем от времени старинном зеркале. Закончив расчесывать волосы, она заплетает пышную косу, кладет на полку серебряную расческу, украшенную лентами змей, и выходит из комнаты.
Спускается по лестнице. Худая рука с узкой ладошкой скользит по перилам.
Ступает по холодному мрамору, а кажется, что подобно своим предкам в седьмом или восьмом поколении идет на костер с уже разгоревшейся, пылающей связкой хвороста.

~~*~~
Я знаю, что это неизбежно. Я знаю, что мне с рождения было уготовано выйти замуж по расчету – за такого же чистокровного, как и я.
Я понимала это, и принимала.
До тех пор, пока не примерила не себя...
Это - словно стальной обруч, стискивающий голову хуже всякого заклятия. И от осознания того, что сама себя обрекла на эту участь становиться еще хуже. Больнее.
Мерлин, как больно, когда все решается за тебя, но с твоего молчаливого согласия. Замкнутый круг. Проклятый порок чистокровности.
Мне не больно. Не больно.
- Беллатрикс, ты что-то очень бледна сегодня.
В самом деле? А мне казалось, что аристократическая бледность все еще в моде.
И наконец-то выглянуло солнце. После недели беспрерывного дождя это словно благословение.
Так хочется пройтись по влажно поблескивающим дорожкам парка, вдохнуть запах мокрой листвы. Только у дождевой воды бывает такой запах. А еще его можно уловить на мокрой щеке, если коснуться губами.
Ты еще никого не касалась губами, Беллатрикс, не лги себе. Тебе просто хочется пойти на воздух и насладиться последними погожими деньками перед изнурительной зимой. Это так похоже на твою жизнь: последние дни бабьего лета, словно последняя хмельная любовь, а потом всё – долгая дорога в осень, в отсутствии любви и смерти.
Мерлин, как мрачно! При чем тут смерть? Опять драматизируешь, Белла – от замужества еще никто не умирал.
- Бледна? Вовсе нет.
- Тогда, возможно, ты захочешь услышать то, что я собираюсь объявить.
Друэлла посмотрела на мужа, опустив чайный прибор. Сигнус нервничал, хотя внешне никак этого не показывал. Все такой же холодный взгляд, резко изогнутые серебристые брови. Блэк. Порода...
- Тебе семнадцать, Белла. И не мне тебе говорить, какими болезненными являются для нас, чистокровных, вопросы замужества. Сын Тибериуса Лестранжа...
- Который? – слетел вопрос с разом пересохших губ.
- Старший сын Тибериуса Лестранжа попросил твоей руки.
Взгляд черных глаз заледенел.
Что ж, значит Родольфус Лестранж. Конечно же, чистокровный, умница, красавец. И все же – странный... Крапива. Утонченный внешне, и жгучий внутри. Видимо, это у него от отца, на которого он так похож и непохож одновременно.
- Я рад, что твоим мужем станет Родольфус, Белла. В конце концов, вы одного круга, и он старше тебя всего на несколько лет...
Надтреснутый голос отца резко канул. Образы и картинки, рожденные подсознанием, поплыли перед глазами.
...Она идет по лесной тропинке. Кругом рябит, кружится пестроцветье. Так легко ступают ноги по мокрой траве.
Ирландия. Только там Белла помнила такую неправдоподобно-мягкую траву, что можно было ходить по ней босиком.
И Белла, на сей раз уже Белла-ребенок, бежит по тугому зеленому ковру, сперва на пригорок, потом с гиком вниз.
Озеро.
Рябь на водной глади – прозрачные насечки сапфира.
Белла скидывает легкое платье и прыгает в прогретую солнцем воду.
Вынырнув, она внезапно слышит голоса, мелодии, напевы. Они отражаются эхом отовсюду: с берега, от купающихся в воде веток плакучих ив, с лодок у причала... Они водят хоровод, постепенно сжимая круг все сильнее и сильнее.
Белла с ужасом чувствует, как выгнулся позвоночник, пронзенный судорогой боли, ноги спутали жгучие силки – так и тянут ее ко дну. А внутри расползается липкий холод. Кажется, еще чуть-чуть, и он достанет сердце.
Так холодно. Словно вся радость ушла из мира...
Пусто в душе и муторно, как, верно, бывает после поцелуя дементора. Семнадцатилетняя Беллатрикс Блэк никогда не видела дементоров и не знала, что чувствует человек, у которого высасывают душу. Но ей казалось, что это именно так: тянущая по нарастающей боль, короткая вспышка и темнота.
Ты сама на это пошла. Ты сама все для себя решила! – упрямо твердит стальной голосок, что именуется совестью.
Совесть... Она-то спокойна.
И разум, истерзанный неясными тенями и голосами – тоже.
Слабым оказалось только сердце - проклятое юное девичье сердце, которое еще не знало любви, но так к ней стремилось.
Ты сама на это пошла. Идеи предков, разговоры о чистокровности, обычаи, традиции, династические предрассудки. Белла Блэк – ты решилась испить чашу до дна, так что нечего морщиться теперь от обжигающей горечи.
Значит, мне не должно быть больно. Мне и не будет больно...
Мне не больно.
...Впервые за вечер губы Беллатрикс искажает некое подобие улыбки. Маленькая ладонь накрывает лежащую на белоснежной скатерти руку Сигнуса.
- Я выйду за Лестранжа, папа. И я искренне рада, что моим мужем станет Родольфус. Мы ведь всегда с ним неплохо ладили...

~~*~~
Говорят, у змей и кошек золотистые глаза. Если это так, Родольфус Лестранж – змея и кошка в одном лице.
Беллатрикс казалось, что сегодняшний нелепый фарс, называемый помолвкой, носит характер шахматного состязания. Любимый контраст черного и белого обрел иной смысл – темные мантии и белый мраморный пол большой парадной залы. Не хватает только финальных аккордов: Шах и Мат. И это случится уже совсем скоро. С минуты на минуту Сигнус Блэк объявит о помолвке, и весь хрупкий мирок Беллатрикс Блэк разлетится, как карточный домик.
...Ранние часы рождающегося утра. Ночи напролет на широком подоконнике. Любимые зарисовки чернилами. Привычка спать на застеленном диванчике, укрывшись шотландским пледом. И зыбкое, изысканное пение кенаря в клетке...
Родольфус осторожно придерживает ее за локоть. Рука у него крепкая и теплая, совсем не такая, какой она представлялась Белле. Раньше этот едва знакомый человек вообще представлялся ей другим.
Опустив глаза, она замечает на рукаве его мантии вышитый зеленым шелком рисунок – вензель букв L.S и листья лавра, переплетающиеся между ними.
- Сейчас не принято восседать на своих гербах, Родольфус! – в полголоса, язвительно бросает Беллатрикс, не глядя на жениха и с деланным любопытством высматривая кого-то в толпе.
Родольфус Лестранж только усмехается, по обыкновению, про себя. Белла нисколько не желает притворяться. И в глубине души ему это нравится. Но избранная ею тактика скорпиона – сперва укусить, и только потом увидеть, кто перед ней – слегка задевает самые тонкие струны его гордости.
- В скором времени вам тоже это предстоит, - отвечает Родольфус, почти неощутимо, но все же крепче сжимая локоть невесты.
Беллатрикс раздраженно фыркнула, не удостоив Родольфуса взглядом. А он лишь снисходительно, с долей сарказма смотрел на нее - такую резкую и насмешливую, но в то же время такую беззащитную. Тщательно скрытая растерянность, улавливаемая по едва заметным признакам: нервно дергающимся тонким пальцам, чуть приподнятым бровям, и глазам, полным какой-то необъяснимой горечи.
Растерянность. Кто бы мог подумать...
Что ж, девочка. Сейчас рушится твоя жизнь. Для того, чтобы ты могла построить ее заново. Со мной.
Беллатрикс осторожно высвободила пальцы из рук Родольфуса, слегка потеребив застежку своей темно-зеленой мантии.
Подлый лицемер! Ты улыбаешься точно, как твой отец! Почему я так презираю тебя?! И почему ты делаешь вид, будто ничего не происходит и тебе все равно?!
Какие слухи о тебе ходят? Ты, будто бы, уже успел стать профессиональным убийцей и садистом, с наслаждением пытающий своих жертв. Эта расслабленная философская улыбка прирожденного флегматика – последнее, что видели истерзанные и замученные тобой. С каждым днем, часом, секундой ты все более прислушиваешься к своему отцу, а через него – к своему Господину. Ты чудовище, Родольфус Лестранж, и ты пугаешь меня.
Но, Мерлин, как же ты хорош...
Как красив ты своей неброской, словно поздняя осень, драматичной красотой. Причудливый янтарь глаз – янтарь ли? Медовая капелька и карий полумесяц радужки. Сейчас мне хочется протянуть руку и легонько тронуть твои ресницы, убедившись, что их золото не останется на кончиках пальцев. Темные изогнутые брови, чуть сросшиеся на переносице – говорят, это к счастью.
Будет ли счастье, Родольфус?
Мне хочется запустить пальцы в волны твоих русых волос, почувствовать их мягкость. А потом, потянув на себя – причинить тебе боль... Зачем?
Мерлин, почему я думаю об этом?!
Беллатрикс встряхнула головой, ища глазами в толпе мать. Друэлла будто исчезла. Словно растворилась в бальной зале, где снова танцуют парами чистокровность и ложь.
- Хотите присесть? – учтиво спрашивает Родольфус, склоняя голову к Белле и шепча ей на ухо.
- Да.
Они идут в конец зала. Она садится на маленький диванчик у окна, он продолжает стоять рядом с ней, словно преданный рыцарь. Рыцарь без страха и упрека.
Почему ты никого не подпускаешь к себе? Нет, ты не влюблена – я вижу. Я бы заметил, если бы ты впустую терзалась любовными муками. Это не для тебя. Тогда что? Дело не во мне, не в сегодняшнем дне, который, признаться, меня уже порядком утомил, дело не в твоей семье...
Дело в тебе самой. В том, что ты разрешила другим распоряжаться своей жизнью, но не осознала, к чему это приведет, и теперь никак не можешь себе этого простить. И в самом деле – какое же ты еще дитя! Придется взрослеть.
Родольфус Лестранж наклонился и убрал Беллатрикс за ухо выбившийся круто вьющийся локон, слегка задев при этом шею. И сразу же ощутил, как пробежала по ней пугливая дрожь.
Нет, дорогая! Дело отнюдь не во мне...
- Если я стану вашей женой, Родольфус, вам придется мириться с некоторыми моими привычками.
Она смотрела на него снизу вверх, чуть сощурив глаза. А Родольфус вдруг заливисто рассмеялся.
- Неужели вы ходите во сне?
Темно-русые брови пытливо изогнулись. Он впервые на памяти Беллатрикс рассмеялся так искренне и от души.
- Нет, я люблю рисовать. Даже не рисовать – набрасывать.
- Я люблю играть на скрипке... – задумчиво парировал Родольфус, уже не глядя на нее.
- Я отвратительно рисую и мои пальцы вечно в чернилах.
- А я отвратительно играю. И мои пальцы тоже все время в царапинах и мозолях оттого, что я слишком сильно зажимаю несчастные струны. Видимо, нам придется привыкать к маленьким причудам друг друга, Белла...
Белла.
Он впервые назвал ее так. Ее вообще впервые назвал так совершенно чужой человек. Хотя теперь не такой уж и чужой... Через совсем короткий срок он станет ее законным супругом.
Беллатрикс отвернулась к окну, надеясь, что он не заметил, как едва заметная улыбка непроизвольно скользит по ее губам.
А потом в Белой Зале дали вальс.
Они кружились, забыв на миг о неприязни, а может, уже и не на миг? Но, так или иначе, оба молчали, видя только глаза друг друга, читая в них все, что таил разум. Или почти все.
Сейчас Родольфус, как, впрочем, и все последующие годы, сжимал ее руку чуть сильнее, чем это было положено. Будто молчаливо предъявляя на нее свои права.
Ее пальцы лежали в его ладони. Легко, без принуждения. Однако Беллатрикс понимает – не вырваться. И впервые в жизни ей не хочется сопротивляться власти другого человека над собой.
Мне не больно.
Так некстати всплыли в сознании эти глупые слова.
Не больно?
А тебе и в самом деле было больно, Беллатрикс Блэк? Этот короткий миг уже давно остался в прошлом.
Должно быть.