Ученик волшебника

В Большом лесу

Посвящается Mor


Когда очередной камень просвистел у самого уха, Джон понял, что дела его — хуже некуда. Вон там — веснушчатый Барри, это он кинул, рядом — смешной Сэм-нос-картошка... но теперь Джону было не до смеха. Не разбирая дороги, он кинулся бежать; в спину ему что-то кричали — он различил среди мальчишеских голосов визгливый голос Толстой Марты — но уже ничего не слушал. Он несся напролом через кусты ежевики, чувствуя, как все лицо покрывается царапинами и был не в силах остановиться — ужас гнал его дальше. Наконец он добежал до ручья, который в округе называли ручьем короля. Ручей был не шире и не глубже десятка других, протекавших через граничащий с крестьянскими полями лес, но рассказывали, будто сам Ричард-Львиное Сердце поил в нем коня, когда возвращался домой, в Англию. Джон не задумался о названии ручья, а направился к знакомому с детства броду.

Едва отдышавшись от бега, он все же шел быстро, стараясь не оглядываться. Врпочем, преследовать его, он знал, никто не будет — мало ли дел у сельчан — кому нужен сирота Джон, сын горшечника и деревенской дурочки Джилл, которую за глаза называли ведьмой... Он и в самом деле не знал, куда теперь идти, но пока дорога под ногами, он пойдет куда глаза глядят — а там, пожалуй, дойдешь до самого края Большого леса...

Что было за дальней опушкой леса ни Джон, ни другие мальчишки поселка Грейвуд толком не знали. Знали только взрослые, да и то не все — кузнец да двое местных "богачей", владевших низенькими крестьянскими лошаденками и изредка путешествовавших в соседние деревни. Кузнец — тот бывал даже в замке, а вот хозяин замка, наверно, ничего не знал о Грейвуде. Через Грейвуд, случалось, проходили чужаки, но почти никогда не оставались на ночлег. Их никто и не приглашал — мало ли, кто ходит, куда и зачем... Джон, бывало, с ощущением восхитительной смеси страха и любопытства, смотрел из-за приоткрытой двери на молчаливую фигуру человека, закутанного в плащ, с капюшоном, надвинутым на лицо, чтобы укрытся от моросящего дождя или сырого тумана, устало или бодро идущего вдаль — смотрел, пока не получал подзатыльник от матушки Мэйбл и грубоватый, но дружелюбный совет заняться делом. А однажды прямо через поселок проскакал во весь опор всадник. Мальчишки потом спорили до хрипоты — кто клялся, что блестели золотые шпоры, а кто — что это были монеты на поводьях, но все точно видели ярко-красный плащ и длинный меч на боку конника, который, должно быть, прискакал по той самой дороге, на которую вышел сейчас Джон. А вдруг он снова встретит того всадника на необыкновенном, огромном коне...

Так размышяя, мальчик шел вперед. Пережитый страх затаился и, поскольку вокруг никого не было и сквозь неплотную листву придорожных деревьев ярко светило сентябрьское солнце, Джон начал подумывать, что не так уж и плохо — отправиться в путешествие. Тем более, что в последнее время, несмотря на доброту Мэйбл, житья в поселке ему не стало.

Джон понятия не имел, сколько ему лет, а было ему лет двенадцать. Маленький, худой, черноволосый — он сразу выделялся среди жителей Грейвуда, да и всей округи. Все бы ничего, но с детства с ним происходили странные вещи. Пока он был маленький, старухи говорили Мэйбл, что ребенок проклят, и что лучше бы она бросила его у ворот замка. Но куда же матушке Мэйбл ездить в замок, да и к Джону она привязалась — ее дети умерли, а сама она давно овдовела. Так они и жили вдвоем, до этого самого дня, когда он... взлетел. Он так и не понял, как оказался в воздухе, у вершины высоченного дуба — он ведь только представил, что едет в замок на лошади старого Робина и для пущего сходства оседлал ветку...

Погрузившись в раздумья, Джон бодро шагал по лесной дороге, довольно широкой, хоть и местами поросшей травой. Он и не заметил, как тени удлинились и в воздухе сгустилась сырость, как постепенно смолкло веселое чириканье синиц и овсянок и уханье вяхирей и в лесу наступила тревожная тишина. Джон добрался до небольшой полянки и остановился, увидев, что дорога раздвоилась. Тут он почувствовал, что очень устал и давно уже голоден, а зловещая тишина и сгущавшиеся сумерки нагоняли жуть. В воздухе не ощущалось ни малейшего дуновения ветра и внезапный шорох в прошлогодней листве заставил Джона чуть ли не подпрыгнуть и в страхе обернуться. Сердце застучало, и он сказал себе: "это только землеройка, она боится меня больше, чем я боюсь ее". Но ему вспомнились жуткие рассказы, были и всяческие небылицы о лесе, во множестве слышанные от старших. Напряженно вглядываясь в полутьму между стволами деревьев, мальчик шагнул в сторону той дороги, которая показалась более широкой и хоженной, как вдруг прямо над его головой пронеслась большая, черная тень. Джон вскрикнул и, в ужасе закрыв голову руками, повалился на землю. Внутри него все сжалось в комок. Наконец он приподнялся и тут же отпрянул, увидев у самого своего лица огромного, черного как ночь ворона. Птица наклонила голову, наблюдая за мальчиком одним черным и блестяшим, словно бусина, глазом. Увидев, что Джон смотрит на него, ворон громко каркнул. Мальчик застыл — в деревне говорили, что вороны — слуги злых волшебников и по приказу тех выклевывают людям глаза, надобные для тайных зелий. Ворон снова закаркал и, потянувшись клювом к лапке, отцепил от нее какой-то предмет, заблестевший в последних лучах солнца, пробившихся через буковые стволы. Бросив ношу на землю, ворон боком запрыгал в сторону, не переставая наблюдать за Джоном, а тот завороженно смотрел на невиданную вещь — золотое кольцо с вправленным в него зеленым камнем. Не осознавая, что он делает, и словно забыв о страшной птице, Джон протянул руку к кольцу. Лишь только пальцы коснулись металла, в глазах у него потемнело и неведомая сила потянула его вверх.