Глава 1Кто останется с нами?..
Что останется нам?..
Наглотаться весны и упасть,
И уснуть,
И уйти по рукам.
От ладони к ладони,
От запястья к запястью
Бесконечные линии жизни
Бегут
К бесконечному счастью.
Ундервуд - Опиум для народа
Опиум для народа...
Мы незнакомы полгода.
Ундервуд - Опиум для народа
Обычно она приходит под вечер.
Влетает в распахнутое окно, садится на подоконник, закинув ногу за ногу, каждый день в новом наряде. И смотрит на меня, не отрываясь, и ничего не говорит, пока я её не спрошу. Даже не здоровается.
Я тоже смотрю на неё минут пять задумчиво, нервно ощупываю её взглядом со всех сторон. До сих пор каждый раз сомневаюсь, что она всё-таки прилетела.
Потом улыбаюсь ей немножко смущённо. Всегда спрашиваю одно и то же:
- Ну что ты, как ты, моя Маргарита?
Она жутко злится - никогда не любила этот роман, а я наоборот, очень люблю. Мы из-за него часто спорили. Мы так и познакомились, можно сказать - точнее, знакомы-то мы уже были, но никогда друг друга не заметили, если бы не поспорили из-за этого романа. В Интернете, что самое смешное. В контакте.
А теперь она так похожа на Маргариту - разве что только не нагая. И такая красивая, когда злится.
Я разворачиваю стул к окну, пододвигаюсь чуть поближе, сажусь, подперев голову руками, и начинаю разговор.
Она ушла тогда под самый Новый Год, тридцатого декабря. Конечно, "под самый Новый Год" - это не тридцатое декабря, а тридцать первое. Но уйти от кого-нибудь тридцать первого декабря - это уж слишком жестокий шаг, на который она, видимо, оказалась не способна.
Рассказала мне что-то не особенно нагруженное смыслом, про то, что чувства давно уже не те, да и характерами мы не сошлись. Старательно перила глаза в пол, будто там была написана заранее приготовленная шпаргалка. Мяла в руках бумажный носовой платок, который к концу её речи превратился в кучку бесформенных белых обрывков. А я её слушал, как во сне, и реагировал как-то вяло до неприличия. Было почти неудобно. Я давно уже ожидал этого, может быть, месяца два с половиной, давно подозревал, а когда оно случилось - всё никак не мог поверить. И потом ещё ходил полтора дня, до той самой злосчастной полуночи с боем курантов, в каком-то ступоре, будто стукнутый по голове пыльным мешком с чем-нибудь тяжёлым, и не спал вовсе, а потом напился так, что ко мне, как мне рассказали, даже вызывали "Скорую". Может быть, и врут, считают, что это прикольно. Сам я не помню ничего; очнулся уже дома.
И не так уж мне было и трудно, как все обычно в таких случаях рассказывают. Наркоманом я не стал. И из окна выпрыгнуть даже не пробовал. И по ночам она мне не снилась особо, так, раза два привиделась, и то обрывочно - наутро припоминал, что ночью видел, да, показывали такую, но что именно видел - уже вспомнить никак не мог.
Курить стал больше. Спать стал меньше. Работать усерднее. Вот и всё, пожалуй, - не так уж и плохо.
Только с женщинами на улице стало что-то странное твориться: на какую ни взгляну - всё кажется, что это она идёт. Особенно издали: вблизи и походку можно разглядеть, и рост, и причёску, и лицо хоть как-нибудь. А издали - так вообще беда. Уцепятся глаза за какую-нибудь и кричат: она, она! - и сердце сразу ёкает. А потом подходит "она" ко мне поближе - и вижу, что это вовсе не она, а какая-то женщина совсем незнакомая, которая её и выше, и толще, и цвет волос у неё другой вовсе. Куртка, правда, похожая, но сейчас такую куртку каждая вторая женщина на себя напяливает, потому что мода.
А один раз тоже "она" подошла - и сестра моя оказалась. Двоюродная. Вот тут сердце ещё раз ёкнуло, уже от стыда, и всё время, пока мы с ней говорили, чувствовал себя идиотом каким-то. Хотя она, конечно, не догадалась ни о чём.
Когда она прилетела в первый раз, я, дурак, сразу не поверил. Думал, я с ума сошёл, думал, она по верёвке залезла, думал, её инопланетяне похитили и наделили там, у себя на летающей тарелке, сверхспособностями. Впрочем, больше всё-таки, конечно, думал, что с ума сошёл. Дурак.
А она мне просто улыбнулась так, по-хозяйски, будто и не было вообще ничего, и залезла на подоконник. Уставилась своими глазищами, будто просверлить хотела. Но без зла, без обвинений, без тех своих виноватых поблёскивающих огоньков, когда у неё чувства закончились. А скорее наоборот даже - тёплая была, светлая, уютная какая-то.
Она теперь почти каждый вечер сидит со мной, эта светлая, сидит и на меня смотрит, и тоже сверлит, как тогда, в первый раз, но я уже привык. Мне так даже лучше становится, теплее как-то. Я по ней скучаю, когда она не приходит, у меня, правда, есть тужурка меховая, и чай горячий, и коньяк, так что мне почти не холодно даже без неё. Только я всё равно скучаю.
Говорю я с ней подолгу. Обо всём. Всё-всё рассказываю - нет у меня от неё секретов. И она слушает, внимательно, не перебивая, раньше не умела, а теперь вдруг научилась - не зря, видимо, от меня тогда ушла, на пользу это ей пошло. Склонит голову набок, и слушает, и дышит тихо-тихо, я даже не слышу почти из-за своего голоса. Обидно, конечно. Зато когда ей ветер волосы треплет, и они на лоб лезть начинают, она на них дует так смешно: тпрррррф. Такая забавная.
А ещё она меня перебивает иногда, редко, правда, но перебивает, смеётся так звонко, пронзительно, и спрашивает:
- Как же ты, бедный мой, столько времени без бабы-то?
Я улыбаюсь. Голос у неё красивый. И брови хмурить - ей идёт.
- Вот уж на тебе женюсь...
Она опять смеётся, хрипло, развязно. Голову запрокидывает, чуть о стекло не стукается.
Достаёт из кармана пачку сигарет, "Данхилл", дорогие. Раньше, когда она со мной была, ей на них вечно денег не хватало.
- Закурить дай.
Я тянусь к столу, зажигалка в пепельнице лежит. Нажимаю на тугую кнопочку - пламя взвивается вверх. Загорается искорка сигареты.
Правда, я совсем плохой стал - промахиваюсь иногда почему-то. Сигарету не могу зажечь, представляете? Огонёк мимо проходит - и хоть бы хны ему, будто её и вовсе там нету, и плевать на все законы физики. Я один раз так чуть окно не подпалил. Рама-то деревянная.
.
Сейчас она тоже там сидит, на подоконнике.
Смотрит на меня, как всегда, и не говорит ничего. Наблюдает только. И ещё у неё туфли новые, красные, на шпильке. И сумка. И шарфик. И сама она вся счастливая такая, и думает, что я не вижу.
Рассказал про неё Олегу вчера, хотел радостью поделиться. Обещал если что - сразу на свадьбу пригласить. Только Олег почему-то совсем не обрадовался. Долго слушал меня, расспрашивал про всё, как, да что, да давно ли она ко мне летает, да что говорит? Я рассказал; Олег всё равно не обрадовался. Я подумал - может, у него самого проблемы какие, а я тут со своей радостью? Спросил, что у него случилось, но он рассказывать не захотел. Пригласил меня завтра в какой-то новый бар пива выпить, сказал, что там и поговорим. Он как раз машину у брата взаймы возьмёт, на ней поедем - чего в транспорте толкаться?..
А, кстати: я на неё только что посмотрел, а она улыбнулась. То есть нет, не так: сначала она улыбнулась, а потом я посмотрел. То есть сама улыбнулась, понимаете? Не для меня. Не напоказ. Сама.
И мне даже совсем не холодно, несмотря на то, что на улице уже ночь, и ветер, и окно у меня распахнуто настежь, потому что как же иначе-то? Но мне совсем не холодно. Даже наоборот. Я у неё только что спросил, не холодно ли ей - она только головой помотала, волосы по плечам разметались. Пушистые такие. Она их рукой обратно откинула, а на руке перстень сверкнул, серебряный, с красной печаткой.
И смотрит на меня опять, и смотрит. И за окном машины шумят, и собаки лают, и город дышит оттуда, холодно дышит, прокуренно, по-осеннему так - а ей нравится, наверное. Она иногда с меня - туда, вниз, взгляд переводит ненадолго, и пепел стряхивает, и кидает туда окурки.
Я улыбаюсь ей ещё раз. Я ведь говорил ей как-то, что всё будет хорошо, что мы с ней будем счастливыми.
Она мне не верила тогда.
А я не зря, выходит, говорил.
