Глава 1- Может, купим курицу в карри? - предложил Толстый Чарли.
- Есть три и только три вещи, способные усмирить боль, какую испытываешь при мысли о смерти, - сказал Паук. - Это вино, женщины и песни.
- Курица в карри тоже неплохо, - заметил Толстый Чарли, но никто его не слушал.
Нил Гейман
"Дети Ананси"
До Аркашки было от метро - пятнадцать минут езды на маршрутке.
Маршрутка попалась старой выдержки, раздолбанная со всех сторон до невозможности, дребезжащая на каждом повороте, со вспоротыми наискось сиденьями и коричневыми полосами от скотча на заднем стекле. Не слишком ловко протиснувшись между креслами, я плюхнулась на сиденье в самом конце автобуса и принялась рыться в сумке в поисках кошелька. Чёртова Аркашкина книжка постоянно попадалась под руку, раскрывалась на середине, когда я пыталась её отодвинуть, и в конце концов мне пришлось вынуть её и положить рядом с собой, чтобы случайно не загнуть обложку или уголок. Разумеется, спустя секунду маршрутку тряхнуло, и я с проклятьями вцепилась в книжку, прижимая её к сиденью и не давая упасть на грязный пол.
Вот Аркашка, вот ботаник! И дались ему в июне месяце немецкие глаголы!
Аркашка был из тех парней, кто вроде бы и внешне "ничего", и человек "неплохой", но есть тысяча и одна причина, по которой его никак, ну никак нельзя рассматривать как кандидата для того, что называют громким словом Отношения. Впрочем, должна заметить, что у меня с этими самыми Отношениями связаны воспоминания настолько мерзкие и настолько свежие в своей мерзости, что в данный момент я и вовсе слабо себе представляю, когда смогу в следующий раз связаться с чем-нибудь подобным. Поэтому меня не слишком смущали все эти весьма прискорбные факты, вроде того, что Аркашка ботаник, собирается поступать на филологический, что никак не вяжется с образом Подходящего Парня, не слушает группу "Пикник" и вообще русский рок, зато слушает что-то совсем страшное, что к ночи точно поминать не стоит, может статься, что даже классику...И так далее, и тому подобное, что очень, очень мешало с Аркашкой Встречаться, но никак не мешает с ним просто по-человечески дружить. Что я и делала, хотя бывали моменты, когда немножко об этом жалела. Например, сейчас.
И почему бы Аркашке не попросить Дениса притащить ему это треклятое пособие, думала я, размахивая перед лицом сидящей впереди полной женщины тремя десятирублёвыми купюрами. Денис живёт гораздо ближе к нему, чем я, ему бы даже на метро ехать не пришлось - так, две автобусные остановки, пешком пройти ничего не стоит. И в магазин за "Решением экзаменационных заданий по алгебре" он тоже собирался, как и я. На будущий год пособие точно понадобится для подготовки к поступлению, но к сентябрю новое издание вполне могут раскупить, а сейчас есть море свободного времени, так почему бы его не использовать? Рассудив так, мы собрались группой человек в пять и поехали в "Библио-глобус". Ну, а Аркашке ехать было далеко, и алгебру он не сдавал, зато ему нужна была книжка с немецкими глаголами - вот он, собственно, и решил использовать нашу с ним дружбу.
И всё равно мог бы Дениса попросить, вообще-то. В тот день Денис, правда, с нами не поехал - мы до него так и не смогли дозвониться, но алгебру-то покупать ему по-любому надо. Значит, поехал в другой день.Значит, мог бы и немецкие глаголы купить, вполне.
Вы не подумайте - не то чтобы я не любила Аркашку, не то чтобы мне было так уж трудно покататься часик по Москве в хорошую погоду, не то чтобы я такая бездушная сволочь, которой жалко помочь другу в подобной мелочи. Нет-нет. Я и вовсе везла книжку Аркашке с тайной радостью. Радостью, что сейчас войду в его пусть не особо роскошную, но очень уютную квартиру, положу сумку на обшарпанный стул возле двери, вручу ему в руки его ненаглядную книжку в лакированном переплёте, с улыбкой соглашусь выпить чаю, и, осторожно дуя на кипяток, с помощью неоспоримых доводов своей логики объясню ему, что за ним очень даже немаленький должок.
На подъезде у Аркашки гениальный, просто гениальный код, и гениален он в своей простоте. Да-да, не поверите, но вы угадали. Один-два-три-четыре. Не знаю, где была фантазия того, кто настраивал замок, но код этот знали по меньшей мере три окрестных двора, причём узнали они его гораздо раньше, чем волшебные четыре кнопки успели заметно протереться. Да уж, как говорит Михаил Задорнов - не оскудеет идиотами земля русская, подумала я, нажимая на клавиши.
Дверь была тяжёлой, с холодной металлической ручкой, и как раз в тот момент, когда я пыталась закрыть её осторожно, не грохоча на весь подъезд, телефон в моей сумке вдруг завибрировал, издав громкое "пип-пип-пип, пииип-пииип-пииип, пип-пип-пип". От неожиданности я выпустила дверь, и та с оглушительным звуком прямо-таки рухнула на место, в довершение ко всему пару раз подпрыгнув и вновь стукнувшись о косяк.
Тихо матерясь, я почти бегом покинула место преступления, и уже только в лифте вспомнила о причине случившегося - невовремя пришедшей смске.
Паша.
"привет! как насчёт встретиться в субботу?))"
О-ё-ё... а не пошёл бы он, собственно говоря...
Познакомились мы в Интернете, и мальчик казался уж больно положительным со всех сторон, почему, собственно говоря, я и согласилась с ним встретиться. Это до определённого момента в Интернете все маньяки и сволочи, и встречаться с кем-нибудь в реале можно только после нескольких лет общения; а после просто понимаешь, что слишком уж мал процент маньяков и извращенцев среди совершенно нормальных людей, которые совершенно по-честному являются теми, за кого себя выдают, и присылают тебе свои настоящие фотографии. Вполне возможно, что этот процент меньше, чем на оживлённой улице; ведь здесь каждая сторона рискует, что другой, несмотря на своё сходство с фотографией, окажется вовсе не таким, каким его себе представляли.
С Пашей, к вящему моему удивлению, этого не случилось, и он оказался именно таким, каким и выглядел в Интернете, положительным со всех сторон мальчиком Пашей, высоким, симпатичным, не тупым, поступающим на физический факультет и умеющим играть на гитаре песни группы "Чайф".Самым что ни на есть Подходящим Парнем. Именно в тот момент, когда я это поняла, я и потеряла к нему всякий интерес - мне и воспоминаний о предыдущем моём Подходящем Парне хватит очень, очень надолго...
Двери лифта распахнулись, и я, нажатием двух кнопок заблокировав клавиатуру, бросила мобильник обратно в сумку. В каком направлении следует двигаться, чтобы найти лес, я объясню Паше и потом.
Очень хочется сейчас сказать, что я сразу, вот прямо сразу же поняла, что с Аркашкой что-то не так, а ещё лучше - ощутила это шестым чувством ещё стоя на лестничной клетке. Но врать не буду: я увидела его, я почти рассмотрела его совершённо бесцветное, бесчувственное лицо, я вошла с идиотской улыбкой, я сказала ему "Привет, фил-олух!", я не дождалась ответа, я скинула босоножки, я спросила его, можно ли мне тапочки, я снова не дождалась ответа, и только тогда вдруг запнулась, прекратив эту привычную, автоматическую цепочку действий, в которой сегодня почему-то принимала участие только я, а Аркашка не хотел мне подыгрывать.
Вместо этого он смотрел отсутствующим взглядом куда-то вдаль, сквозь одёжный шкаф; я по себе знала, что люди в такие моменты вообще ничего не видят - они просто думают о чём-то своём.
- Аллё, Аркашка? - ещё с оттенком весёлости спросила я, но тут же сглотнула остатки улыбки, когда он перевёл взгляд на меня. Опять-таки не могу сказать, чтобы я что-то поняла или почувствовала. Кроме того, что веселье тут, неизвестно, почему, но будет не в тему.
- Привет, - запоздало ответил он, и у меня в памяти некстати всплыл анекдот про мужика, который "пил вчера тормозную жидкость". Я моргнула глазами, отгоняя воспоминание.
- Можно мне тапочки?
- Денис умер.
- Спа...что?
Все эти книги, фильмы, сериалы, компьютерные игры, всё это вымышленное, яркое и картонное, которое окружает нас всюду, приучили нас к постоянной мысли о смерти, навязали нам на слух и на язык страшные слова вроде "умереть" и отучили наш разум связывать с ними слово "никогда". Поэтому я не вздрогнула, услышав слова Аркашки, и не было у меня никакого озноба и мурашек по телу, и губы я нервно не облизывала, и голос у меня не хрипел, и вообще ничего такого, о чём пишу в умных романах, не было, и я самым позорным образом стормозила и не сразу поняла, что именно мне сказали, как какой-нибудь Гена Букин, которому жена Даша сообщает о своей беременности.
- Денис умер, - блеклым голосом повторил Аркашка и поправил очки на переносице.
Я нахмурилась, всё ещё не осознав до конца того, что мне только что сказали.
- Как? Когда? - излишне быстро принялась спрашивать я.
Чуть было не добавила в конце: "Он что, теперь не придёт на твой День Рождения?"
И вдруг поняла, что он больше вообще никогда никуда не придёт.
И тут до меня дошло.Будто захлестнуло холодной, тёмной, липкой волной так, что стало трудно дышать.
- А знаешь, что самое страшное?
Аркашка сосредоточенно водил тонкими пальцами туда-сюда по ручке своей кружки, разглядывая нарисованных на ней счастливых собак породы бассет-хаунд так, будто видел картинку впервые.
Мы сидели всё на той же кухне, пили всё из тех же чашек, и рядом на столе лежала книжка с немецкими глаголами, о которой я всё-таки вспомнила, втайне отругав себя за циничность, и даже чай был наш с ним любимый - черносмородиновый, но всё уже было совсем, совсем не так. То, что происходило сейчас, было будто какой-то злой иронией, насмешкой над всеми нашими предыдущими чаепитиями, над тем, что символизировало нашу вроде бы сравнительно крепкую дружбу. Для меня.
- Я про него почти ничего не чувствую, - таким же бесцветным голосом сказал он, не дожидаясь моего ответа. - Ведь вроде бы близкими друзьями были, да? А умер - и будто не было его. Всё равно что уехал куда-то.
- Ты тело видел? - спросила я.
Аркашка покачал головой.
- Мне только сегодня позвонили. Его родители. А произошло это... ещё во вторник.
"Это" - гибель в автокатастрофе. В самой банальной, самой типичной, самой пошлой автокатастрофе, которую даже и таким длинным словом назвать как-то совестно - попал под колёса к пьяному в дребадан водителю, который тут же скрылся с места преступления. Умер мгновенно, "от полученных повреждений скончался на месте", как говорят в криминальных сериалах. В криминальных сериалах это почему-то звучало совсем не так страшно.
Я вдохнула и выдохнула; мне хотелось нарушить молчание и сказать хоть что-нибудь, но всё, что приходило на ум, казалось донельзя банальным. Мы с Денисом никогда не были большими друзьями, даже просто друзьями не были: так, приятели, которые всегда помогут друг другу на контрольной работе и могут поболтать после уроков о новом фильме, но дальше дело не шло. И пугало меня, честно признаться, не то, что произошло это именно с Денисом, не то, что в нашем классе больше не будет коротко подстриженного мальчика в вечной куртке-косухе. Меня пугало просто то, что это - произошло. Наверное, это было очень эгоистично, но я ничего не могла поделать. Меня пугало то, что это, оказывается, происходит, по-настоящему происходит, а не только в кино, в книжках или с моей прабабушкой, которую я и в глаза-то видела один раз в жизни, ещё в три года. Нет, как выясняется, с живыми, знакомыми, друзями оно происходит тоже, и если произошло случилось с Денисом - значит, будет и со мной, с моими родителями, с Аркашкой, со всеми нами. И от одной только этой мысли горло как-то странно сдавливало, дышать становилось трудно, и хотелось кататься по полу, заливаясь слезами и царапая себе лицо, или просто прямо сейчас, прямо здесь лечь на светло-бежевый Аркашкин кухонный диван и тихо сдохнуть, избавив себя от необходимости мучиться в ожидании столько лет, чтобы произошло ровным счётом то же самое.
По видимости, нечто похожее ощущал и Аркашка, но ему, как лучшему другу Дениса, подобные мысли доставляли сильные угрызения совести. Впрочем, мне как-то не хотелось в тот момент лезть к нему в душу: и в своей дерьма было достаточно.
- На похоронах сразу всё почувствуешь, - сказала я.
- Да, они в пятницу будут, - кивнул Аркашка. - А ты пойдёшь?
- А меня позовут?
- Считай, что уже позвали.
- Пойду.
- Спасибо.
- Мне-то за что? - я осторожно отпила немного чаю; он уже заметно остыл.
- За поддержку, - просто ответил он, будто бы это был совсем очевидно.
Он в очках похож на Джона Симма, подумала я некстати, просто для того, чтобы не думать про большое и страшное, которое будет с каждым и которого никто не видел. Хотя нет, не так. Это Джон Симм в очках похож на него. Потому что Аркашка всегда в очках. Я его, кажется, вообще никогда не видела без очков.
- Тебе кипятку налить?
Джон Симм и очки помогли мне секунд на тридцать; дальше чёрный, холодный страх снова навалился и придавил меня, и всё вокруг показалось бессмысленным и ненастоящим только потому, что всего этого когда-нибудь не будет. Когда-нибудь - ничего не будет. Вообще. Ни меня, ни Аркашки, ни его очков, ни Джона Симма, ни остывшего чая.
Вопрос Аркашка повторять не стал; видимо, понял, что его неожиданная вежливость мне уж точно не поможет.
- Так страшно, наверное, - невпопад сказала я. Сама не поняла, зачем сказала.
- Он был бы рад, - задумчиво ответил мой друг. - То есть он был рад.
- Рад? Чему?
- Тому, что всё быстро и неожиданно. И в молодости.
Повисло молчание; я обдумывала услышанное.
- А что в этом хорошего?
- Он боли боялся, - отставив кружку в сторону, Аркашка медленно поднялся со стула и подошёл к подоконнику. - Только не той, которая физическая, другой боли.
Я, наверное, должна была спросить, какой боли, но почему-то не стала этого делать. Может быть, мне показалось, что если я не буду действовать по сценарию, то возьму и проснусь. Или всё ещё почему-нибудь закончится.
Не закончилось. А Аркашке явно хотелось рассказать.
- Скажи, ты атеистка? - Не "ты верующая", а именно "ты атеистка", ага.
Я кивнула.
Интересно, а ему вообще важно, кому именно рассказывать? Или совсем по фигу, лишь бы выговориться, и если бы не было меня - говорил бы с деревянным стулом?
Интересно, а когда я звонила ему из дома предупредить, что выхожу - ему тогда уже сказали?..
- Ты же знаешь, что после смерти ничего нет?
Впервые между нами прозвучало именно это слово - "смерть". Оно почему-то резануло... в книжках в таких случаях пишут "по ушам", да вот ёкнуло у меня почему-то сердце.
Я снова кивнула. Ах, до чего же я завидовала в этот момент всем верующим. Всем-всем. Даже мусульманкам, которые всю жизнь ходят в хиджабах - или как у них называются эти здоровенные платки?
- И ты боишься? - Аркашка повернулся и взглянул мне в глаза. Я впервые заметила, что у него самого глаза тёмно-зелёные. Никогда раньше не обращала на это внимания. Да и вообще не знала, что бывают тёмно-зелёные глаза - думала, они всегда светлые, ближе к серым или голубым, как у... ладно, не важно. Воспоминание о том, о ком вспоминать было не надо, неприятно обожгло сердце и пробежалось холодком по спине, и я поспешно отогнала его, не пустила в своё сознание этих мыслей - сейчас мне и без того было уж очень хреново. Есть, знаете, такая граница хреновости, после которой уже все мысли, от которых станет ещё хуже, начинают блокироваться на автомате. Очень удобно.
- Ну а ты как думаешь?
- А ты всегда боишься? - он внимательно, прищурившись, смотрел на меня.
Я растерянно пожала плечами.
- Ну... нет. Только когда что-то... - я попыталась подобрать корректное слово, но не сказать, чтобы удалось, - напоминает.
- Например, вот так?
Совершенно не успела понять, что произошло; секунда - я сижу на стуле, подпирая голову руками, Аркашка стоит у окна и смотрит на меня; ещё секунда - мы оба стоим посередине кухни, и парень, одной рукой цепко стискивая мои плечи, второй держит у моего горла кухонный нож с деревянной рукоятью, лезвие которого чуть ли не царапает кожу.
- Ты охренел? - я впервые повысила голос в этом разговоре, но согласитесь, причины у меня были. - Пусти!
- Испугалась? - Аркашка опустил руки, и я немедленно вырвалась и отошла на несколько шагов.
- И что это такое было? - хмуро ответила вопросом на вопрос я.
- Испугалась? - повторил он.
- Ну да.
- А больно было?
Я растерянно взглянула на него.
- Да нет.. вроде ты осторожно держал.
- Вот видишь. А теперь скажи, вот когда ты думаешь, что где-нибудь там, далеко-далеко, лет через восемьдесят, - он говорил медленно, а слово "восемьдесят" и вовсе почти пропел, - ты просто один раз молча закроешь глаза, и больше не будет ничего, ничего вообще - тебе больно?
Я зажмурилась и стиснула пальцами виски, будто внутри моей головы звучали голоса, и я пыталась заставить их замолчать. Ну зачем, ну зачем, ну кто его просил напоминать? Джон Симм, очки, религия, хиджабы, кухонный нож, и я уже почти отвлеклась, почти забыла, а тут...
- Больно, - тихо ответила я и сделала пару шагов по направлению к нему. Сама не знаю, зачем - прикасаться всё равно бы не стала. Просто хотелось быть как-то рядом.
- Так вот он не хотел, чтобы болело, - Аркашка осторожно провёл большим пальцем по лезвию ножа и положил его на место. - Всегда говорил, что хотел бы молодым и сразу. И чтобы не понять ничего. Я надеюсь, что он не понял.
- Я тоже.
- Он, кстати, меня этому трюку с ножом и научил, - на лице Аркашки отразилось даже что-то наподобие улыбки. - Говорил, с ним рассказывать всегда доходчивее. Только он... не для этого, конечно, мне показывал. Просто от придурков всяких защищаться. Ещё перочинный нож говорил всегда с собой носить...
- Лезвие не длинее семи сантиметров? - понимающе спросила я. Это было вполне в стиле Дениса, я когда-то и сама слышала от него нечто подобное.
- Не помню. Что-то вроде этого, - сказал Аркашка и, чуть помолчав, добавил:
- А ещё Денис меня курить всё время научить хотел. Только я отказывался.
- Почему?
- Не знаю... Не хотел. Воспитали, наверное, слишком хорошо... да и зачем? - он вновь попытался улыбнуться, но получилось явно хуже, чем в прошлый раз. - Правда, я бы сейчас вот покурил... но уже всё. - Он вздохнул. - Не научили.
- А я бросила, - быстро и как-то невпопад сказала я, стремясь перевести разговор на другую тему.
- Молодец. Для здоровья?
Я покачала головой.
- Из-за денег. Одна пачка больше полтинника стоит, разоришься.
В своё время добрые люди подсаживали меня сразу на "Данхилл". А к тому моменту, когда я смогла оценить в финансовом плане их доброту, уже никакие другие сигареты были мне не милы. Пришлось бросать.
- Ну... - Аркашка пожал плечами, - тоже неплохо.
Он снова стоял у окна, уже без всякого кухонного ножа, и на фоне ещё почти светлого неба было видно, как он сгорбился. Такой худой, такой внезапно маленький и низкий. Я догадывалась, о чём он сейчас думает. Не о сигаретах. И мне хотелось подойти к нему, обнять его за плечи и сказать, что всё в порядке, что мы с ним умрём ещё нескоро, и до этого нас ещё будет много, много всего в жизни, и плохого и хорошего, ведь мы ещё в самом начале пути, и...
Он бы тогда вежливо и благодарно промолчал, прикрыв глаза, прекрасно понимая, что я и сама не в курсе, вру я ему или нет, но очень стараюсь говорить так, будто не вру. Потому что оба знаем, что это единственный способ как-то справиться с болью. С той самой болью, которой так боялся Денис.
Другого нет.
Обратно я ехала на совершенно новой, будто бы только что сошедшей с конвеера маршрутке с безукоризненно целыми сиденьями, безукоризненно чистыми стёклами и точно такой же полной тёткой впереди, перед носом у которой пришлось битый час размахивать деньгами, дожидаясь, пока она отреагирует. Впрочем, спешить мне было уже некуда: я, напротив, отчего-то не хотела возвращаться домой, не хотела заниматься своими обычными делами... не хотела убеждаться, что мысли, которые ворочаются сейчас у меня в голове, не дадут ничему сегодня быть как обычно.
Маршрутка оказалась настолько новой, что в ней, как оказалось, даже работало радио, и даже работало достаточно громко для того, чтобы пассажиры могли его слышать. Красивый мужской голос пел:
Сладкий сок источает песок под ногой,
И тот сегодня живой,
Кто вчера был убит.
Ангел сел на песок у реки;
На песке над рекой
Он рисует рукой
Десять новых позиций.
Мелодия оказалась завораживающей, и я поймала себя на том, что стучу пальцами по поверхности сумки, отбивая ритм, и попадаю как раз по лежащему там у самого бока мобильнику.
Мобильник. Надо ответить Паше...
После смерти своей нарожавши детей,
Мы вдруг впервые с тобой
Остаёмся вдвоём.
Наши рты открываются небу
И кушают свет,
Обжигаясь о снег,
Запивая дождём-киселём.
Я открыла его смску и, нажав на кнопочку "Ответить", на секунду застыла с телефоном на вытянутой руке.
Ответить? А что ответить? Не приду?..
Не приду. И тут меня словно кольнуло иголкой. Хреновость, не пускавшая в мой мозг мрачные мысли, на время отступила, и я вдруг поняла, что не прийти - будет неправильно.
Не прийти - сдаться. Поверить в то, что если я обожглась один раз, со мной больше никогда не сможет случиться ничего хорошего. Спрятаться. Защитить себя от боли, от предательства... и от чувств вообще. Я могу говорить себе что угодно, как угодно оправдывать себя, но... именно в тот момент я почему-то чётко поняла, почему именно я поступаю так.
Но... сегодня у меня ещё есть время. Сегодня я ещё могу позволить себе отказываться, сегодня ещё велика вероятность, что в будущем мне выпадет и второй шанс, и третий. А завтра? А послезавтра? А тогда, когда пролетит вся моя жизнь, и со мной должно будет случиться то, что произошло с Денисом, и я пойму, сколько всего упустила только из-за того, что кто-то когда-то раньше...
Мужской голос заливался припевом то ли на итальянском, то ли ещё на каком-то похожем языке, а я решительно взялась за клавиатуру. Суббота-суббота... с утра надо успеть свозить на прививки кошку, ветеринарка работает с десяти, мне понадобится часа два... и ещё часа полтора - подготовиться к свиданию, и...
Этот град обречён до скончания дней;
Ему гореть, как в огне,
Как бы вечным огнём.
И Господь посетит эту местность
На следующий день через тысячу лет
И найдёт нас, уснувших вдвоём.
Я как раз героически сражалась с Т9 за слово "свободна", когда маршрутку вдруг ощутимо тряхнуло. В отличие от "старушек", для которых подобное поведение было бы в порядке вещей, новый автомобиль ехал до этого сравнительно ровно, и я на секунду подняла голову, чтобы убедиться, что мы едем как раньше и просто подпрыгнули на лежачем полицейском, а не попали в аварию и не стали жертвой какого-нибудь вторжения инопланетян. Одним словом, сама не знаю, зачем я это сделала, но бывает такое - иногда накатит какая-нибудь ерунда...
Мой взгляд уткнулся в тёмно-зелёную кофточку ухоженной женщины лет сорока, которая уже успела сесть на место покинувшей салон невнимательной тётки.
Тёмно-зелёную. Точь-в-точь как глаза Аркашки.
У меня ёкнуло сердце.
Дура.
Ох какая же я дура.
"Я не ждал здесь кого-то застать", - скажет Он,
А мы ответим: "Окей. Мы, пожалуй, пойдём".
- Остановите прямо здесь, пожалуйста! - закричала я на всю маршуртку.
Водитель резко притормозил, и всех пассажиров дёрнуло вперёд.
- Раньше надо было смотреть, а не ворон считать! Совсем офонарели уже! - раздался чей-то возмущённый голос с задних сидений, и другие поддержали его недовольным ропотом, но меня это уже не волновало. Не глядя зашвырнув телефон в сумку, я схватила её за ручку, и, даже не вешая на плечо, рывком открыла дверь. Спрыгнув на асфальт, огляделась вокруг.
Далеко уехать не успела. Как раз если пойти по тротуару вдоль шоссе, очень скоро приду, куда надо.
Только вначале мне надо было кое-что сделать - и я всё так же, почти бегом, направилась к стоявшему неподалёку киоску.
Всё-таки ни разу я не великий психолог, и мне так и не удалось понять, плакал Аркашка за то время, пока меня не было, или нет: и вроде глаза не красные, и мешков под ними нету, а зрачки блестят; и ярко блестят, и не только зрачки, но и оба глаза целиком как-то странно поблёскивают.
Во всяком случае, плакала я: обняла его сразу, как только он открыл мне дверь, даже не увидев, удивился ли он моему приходу, уткнулась носом в его плечо, пачкая свитер тушью впремешку со слезами. И мы стояли так несколько минут: Аркашка растерянно положил свои руки мне на плечи, сомкнув пальцы у меня на спине, и больше ничего не делал, только ровно и глубоко дышал, а я старалась дышать с ним в такт.
Потом я подняла лицо, взглянула на него внимательно, - в моих глазах уже не осталось слёз, только огромные размытые чёрные круги вокруг, - и достала из бокового кармана сумки пачку "Мальборо" и серебристого цвета зажигалку с маленьким зубастым колёсиком.
- А я вот тебе тут... покурить принесла. Будем учиться. Оно вредно, конечно, но учиться надо всему.
Аркашка кивнул, соглашаясь.
