Ведьма

Глава 1

Писано аффтаром в разгар простуды, выложено почти сразу же и не бечено. Простите:(
***
Ольга Брун была ведьмой. По крайней мере такие слухи ходили о ней по городу. Множество губ шептало про нее такие страсти, что мне, признаться честно, было как-то жутковато оставаться с ней один на один в ее доме.
Я «везучая». Сегодня коллеги с хитроватыми ухмылками, сквозящими на горестных лицах, сообщили, что великая честь идти к ней – черт бы драл эту перепись населения – выпала мне.
– А почему именно мне? – попыталась возмутиться я.
– Все по-честному, мы тянули жребий, – заявили мне с такими невинными глазами, что в них захотелось плюнуть.
– Не помню, чтобы мы что-то «тянули»! – все это определенно начинало меня злить.
– Тебя ведь вчера не было… Мы бросили бумажки в шапку, та, что с крестиком, осталась тебе, – и они протянули чью-то трепаную ушанку с мятым клочком тетрадного листа на дне.
– Где-то я уже это видела, – с горечью процедила я сквозь зубы. Коллеги в ответ ободряюще заулыбались – сочли инцидент исчерпанным.
– Ну почему, как только речь заходит о дополнительной работе, все сразу же вспоминают обо мне? А когда дело касается премии или повышения зарплаты, предпочитают скромно забыть?! – почти плачущим голосом взмолилась я. На меня непонимающе уставилась не одна пара глаз. Я поочередно разглядывала лица с надеждой найти хоть каплю искренности: кто-то косился с осторожностью, кто-то смотрел прямо и уверенно, с плохо скрываемой усмешкой или напускным недовольством. Никто никогда не ожидал от меня протеста. От досады или, скорее, от бессилия я схватила со стола пачку тщательно сложенных кем-то бумаг и швырнула ее в воздух. И даже порадовалась тому, как красиво белые листы опускаются на пол, словно крупные хлопья снега на подмерзшую землю.

– Ольга В… Владимировна Брун? – спросила я едва слышно худощавую женщину, открывшую мне дверь. Когда я волнуюсь, голос всегда становится не моим: тихим и в то же время каким-то писклявым и дрожащим; чем-то он начинает напоминать звук сдувающегося воздушного шарика. Ощущения такие, будто голосовые связки вытягиваются в струну, и я боюсь, что они вот-вот лопнут от малейшего напряжения.
– Да, это я, – так же негромко, но спокойно ответила моя собеседница и жестом пригласила войти.
Вопреки моим ожиданиям, нигде не было кукол Вуду, по стенам не было развешано пентаграмм и прочих магических артефактов. С виду – обычная квартира. Только здесь было очень темно, потому что все окна были задернуты шторами из плотной ткани. С непривычки я начала щуриться.
– Не хочу посторонних глаз. Они думают, что у меня тут шабаши каждый день, постоянно пялятся, высматривают, – пояснила она, хотя я не просила никаких объяснений. В ее тихом голосе были необычные бархатные интонации, и они успокаивали. Мне почему-то подумалось, что она хорошо поет. На долю секунды я представила ее сидящей с гитарой в кругу людей, которых молва обычно прочит ей в приятели и которые непременно должны быть одеты и раскрашены, как готы. А она среди них – в этом обвисшем аляповатом халатике, в котором она сейчас передо мной, с крупными пятнами красных, сидящих на ткани вниз головками, маков. Я незаметно улыбнулась, и на душе стало как-то легче. Нелепое делает мир светлее, пусть даже на миг.
– Хотите, открою окно? – спросила хозяйка.
– Да, хорошо бы, – просто ответила я.
Она отдернула темную штору, и в комнату полился яркий дневной свет. Мне показалось, что ее, будто от времени выцветшие, глаза стали почти прозрачными. Таких глаз я еще ни у кого не видела. И дело не только в том, что их цвет был не совсем обычен – они были какие-то измученные, уставшие. Кого-кого, а сказочную злодейку, с коварно горящим взглядом, она напоминала в последнюю очередь. Странно, но на миг мне стало ее жаль.
– А вы смелая, – продолжала она тем временем, – раз пришли ко мне. Я ведь ведьма, разве не слышали?
– Слышала, конечно, – согласилась я. Под кожей снова пробежала волна мелкой дрожи. – Просто… мне не оставили выбора.
– Ты такой же изгой, как я, – сказала Ольга, и это совсем не было похоже на вопрос. Она неожиданно перешла на «ты», это меня удивило, но я решила не спорить. Просто стало интересно почему. Она почувствовала во мне равную? Или потеряла ко мне всяческое уважение? Я быстро сунула руку в портфель, достала анкету, кашлянула:
– Ольга… Владимировна…
Почему я постоянно забывала ее отчество?
– …Тут тридцать вопросов… всего…
Она горько улыбнулась одним уголком рта и медленно шагнула в тень. Ее глаза, привыкшие к полумраку, не выдержали столько света.
– Ты ведь хочешь узнать, как все было?
Я окаменела. Не знаю точно, чего во мне было больше в тот момент: любопытства или желания поскорее унести ноги. Я принялась разглядывать свои коленки, так ничего и не ответив.
– Тебя не зря занесло сюда, я чувствую, – сказала Ольга, чуть повысив тон. Я подняла на нее глаза – она смотрела куда-то поверх моей головы, от этого ее взгляд казался отстраненным. – Мне кажется, ты сможешь меня понять.
– Но я не психолог, – пробормотала я растерянно, – и я…
– Мне не нужен психолог, не нужен священник, врач, адвокат!.. – я заметила, что ее голос не терял приятных нот, даже когда был слегка раздраженным. – Мне нужен просто человек.
Я скользнула взглядом по сверкающей полировке мебели и не менее блестящим безделушкам, коих в комнате было бесчисленное множество. И представила, что значит содержать их в чистоте, сколько времени и с каким упорством нужно было их натирать, чтобы они едва не светились. А потом я нашла ее блеклые глаза и кивнула. И впрямь, что страшного произойдет, если два измученных человека выговорятся друг другу? Что плохого в том, что я расскажу о своих мыслях, не тех, что напоказ, а глубоких, настоящих? Поною о том, что меня не понимают дома и считают мои желания смешными; о том, что на работе, серой, ненавистной работе, меня за глаза называют чудачкой и пашут на мне, как на последней ездовой лошади. Может, это и глупости, но важные для меня глупости, и мне некому о них рассказать, кроме нее. Думаю, ей в этот момент тоже показалось, что в этой комнате больше нет убийцы и тихой, безропотной госслужащей. Здесь осталось всего лишь два несчастных человека, которых связывает гораздо большее, чем заполнение дурацкой анкеты.
Первой начала Ольга.
– Говорят, что я убиваю людей…
Я поежилась и снова отвела взгляд. Все же не каждый день приходится выслушивать подобные откровения.
– Ты тоже боишься, – пропела она тихо и грустно. И снова утверждение, а не вопрос. Она думает, что все знает заранее? Она ошибается. Интересно, она будет счастлива узнать об этом? Я подперла кулаком голову. Меня слегка потрясывало, но это был не страх, скорее, напряженное ожидание, как перед решающим забегом на стометровку.
– Когда пришла – боялась, сейчас – нет.
Ольга как-то по-доброму улыбнулась. Видимо, мой ответ показался ей честным.
– Ты – хорошая девочка, – произнесла она. – Ты всех понимаешь, всем сочувствуешь, и этим пользуются, так ведь?
Я нехотя кивнула, а она продолжила:
– Ты смеешься в полную силу, когда тебе хорошо, плачешь, когда накатит, ругаешься, редко, но невпопад, и не считаешь все это предосудительным. А другим кажется, что ты не в себе, что ты попросту странная. Иногда все это тебя страшно бесит, и ты хочешь, чтобы этот мир полетел к чертям. Ты можешь всерьез подумать о ком-то плохо, может, даже наговоришь ему кучу гадостей. Иногда тебе совсем не стыдно за эту твою слабость, но чаще ты жалеешь. И только проснувшись наутро и увидев, что все опять на своих местах, ты успокаиваешься, потому что твои мысли и слова никому не причинили вреда.
С каждым ее словом я чувствовала, как к горлу подступает пульсирующий комок. Нельзя так хорошо знать человека, которого видишь первый раз и о котором можешь с уверенностью сказать только то, что он съежившись сидит у тебя на диване.
– Не бойся, я не читаю твои мысли, – успокаивающе произнесла Ольга. Ее голос был ровным, и ему хотелось верить. Я глянула на свою странную собеседницу, не поднимая головы. Взгляд получился острым и совсем недоверчивым. Она меланхолично вздохнула и снова принялась говорить, на этот раз торопливо, несдержанно, словно из нее рвались слова. Как пар, который долго копился, а потом у чайника сорвало крышку, и крупные клубы повалили наружу.
– Когда-то я была такой же: насмешливой, живой, порывистой… Однажды меня сильно разозлила одна дама. Она мне ничего особенного не сделала. Можно даже сказать, что она была хорошей, и доброй в какой-то мере. Ее многие любили. И я тоже. Но я была так зла на нее в тот момент… и я сказала, чтоб она сдохла. Крикнула не подумав, в сердцах, да еще повторила несколько раз. Слышали многие, и кто-то даже посмеялся над моими словами. А через несколько дней ее хоронили. Я тогда сильно плакала и не подозревала ничего. Я рыдала над гробом, потому что мне действительно было жаль ее. Искренне. А потом ко мне подошел один парень, который слышал, один из тех, что тогда смеялся. Он сказал: зря я тогда все это кричала. Потом подошел еще один, и еще… Потом – девочка с конопушками и длинной густой косой. Ее там не было, ей, видимо, рассказали. Городок маленький, и слухи расходятся очень… быстро, – на Ольгино лицо не падал свет, и невозможно было его разглядеть, но мне показалось, что ее глаза влажно заблестели. Потом я услышала тихий, едва различимый всхлип и поняла, что не ошиблась. Она плакала. Может быть, первый раз за много лет.
Она прикрыла глаза ладонью и продолжила. Я поймала себя на мысли, что часто теряю цепь ее размышлений. Но ей, кажется, не нужно было мое понимание. Она хотела сочувствия. И я снова вслушалась в этот чарующий и изредка вздрагивающий голос:
– Я не думала об этом, понимаешь, не думала, когда ей в ноги цветы укладывала! – бормотала она слегка в нос. – Пока мне не сказали!.. Не сказали, что я виновата. Что это из-за меня человек умер! А потом еще… Прошло несколько лет. И мы с друзьями – тогда они у меня еще были – вспоминали старых знакомых. И дядю Ваню вспомнили, который нам в детстве колесо на велике помог накачать. Вернее, я вдруг вспомнила. Сама не знаю почему. Смеялась еще, что такая ситуация глупая – одни, в лесу, и клапан на шине открутить не можем. А тут он откуда ни возьмись. Из соседнего дома мужик. А через несколько дней узнали, что он умер. А ему еще сорока не было, понимаешь? Тогда на меня начали косо посматривать. И еще был случай… – она вытерла глаза тыльной стороной ладони и постаралась успокоиться, потому что с каждой историей голос дрожал все сильнее и сильнее. – Я на работу фотографии принесла. Старые. И вдруг почему-то ткнула пальцем в мальчика одного, одноклассника, меня так подмывало про него что-нибудь рассказать, что-нибудь забавное. И я рассказала. Через неделю полгорода стояло на кладбище на его похоронах… – Ольга сглотнула слезу и перевела дыхание. – …После этого меня начали бояться. Даже легенда пошла: на кого Оленька наша пальцем ткнет – тот уже не жилец.
– Бред какой-то – пальцы, смерти… – пробормотала я себе под нос. Но Ольга услышала.
– Другие так не считают. Ты сама сюда шла с мыслью, что идешь к убийце, так ведь?
– Так, – согласилась я, – но все это такими подробностями обросло, мистическими. Будто у тебя тут не квартира, а логово Зверя, и еще то, что ты заклинания бормочешь каждый день с утра до ночи, а потом выходишь на улицу и проклинаешь первого встречного…
– Удивляюсь, как меня еще не закидали камнями. Боятся, видимо. Некоторые боятся даже глаза поднять. Думают, что это им поможет.
– И помогает? – спросила я настороженно. Даже такой дилетант, как я, заметил, что она, как сказал бы мало-мальски приличный следователь, путается в показаниях. Порой я никак не могла понять, оправдывает она себя или обвиняет. Если бы я была адвокатом, то мне было бы весьма трудно защищать такого клиента. Слава богу, от услуг юриста, даже такого непутевого, как я, она отказалась сразу.
– Кто знает, я стараюсь о них не думать. Мне все равно. Я выхожу из дома только в крайних случаях. Если все продукты закончились, например, – стискиваешь зубы и идешь.
– А работа? – спросила я удивленно.
– Работа… – горько усмехнулась Ольга. – С прежней пришлось уйти… после того случая… последнего. А на новую с такой-то славой никто брать не хотел. Нашла в соседнем городке, вставала в пять утра каждый день, в электричке тряслась, возвращалась почти к полуночи. Но недолго музыка играла. Иногда мир оказывается теснее, чем нам кажется. Кто-то поведал мою историю, и для меня выдумали специальный график – теперь я появляюсь там раз в неделю, и то, когда уже все сотрудники разбегаются по домам. Не работка – мечта поэта какая-то!
Я только развела руками, а про себя подумала, что была бы только рада, если б такое предложили мне. Появляться раз в пятилетку, да и то на два часа. Точно, мечта… Но все же я ее понимала. Если бы мне так же, как ей, нравилось быть среди людей, то я с трудом бы переносила это вынужденное одиночество.
– Это охота на ведьм какая-то, – пробурчала я возмущенно, – только современная. В Средневековье их сжигали, а сейчас презирают, гонят и – как и прежде – боятся.
– Они не просто гонят, они хотят насовсем вытравить меня и таких, как я, из своей слишком нормальной жизни, – она произнесла это вполне равнодушно, но при словах «таких, как я» я почувствовала, что ее глаза сверкнули в мою сторону. Почему она постоянно нас сравнивает? Да, может быть, нас обеих считают странными, не такими, как все, другими; может быть, у нас даже возникают время от времени похожие мысли, но ведь я-то никого не убивала. А она… Стоп…
– А с чего ты взяла, что именно ты виновата во всем этом? – вопрос пришел, как озарение. На меня вдруг нахлынуло, что все это, может быть, – всего лишь ее глупая фантазия, поддержанная десятками наших «добрых» сограждан.
– Они ведь все были молодыми, все… кроме первой! – Ольга шагнула вперед и подставила заплаканное лицо лучу света.
– И что? Человек в принципе смертен. Ведь известно, от чего они умерли? И это же не какие-нибудь мистически-загадочные причины?
– Нет, все банально, – подтвердила она монотонно, – сердечный приступ, инфаркт мозга, разрыв аорты.
– Так в чем же дело? – спросила я, не совсем поняв, к чему она клонит.
– В том, что я сама не знаю, в чем дело, – Ольга снова быстро и путанно заговорила: – Порой мне кажется, что я всего лишь сверхчувствительная. Может, я просто чувствую смерть, когда она близко, рядом. Как Кассандра, – ты помнишь? – ведь ее тоже презирали. Предсказывать несчастья – это был ее дар и ее проклятье. Может, я, как и она, просто ощущаю события, которые неизбежны. А если нет? Если все они правы? И мне нужно подальше держаться ото всех? Поглубже прятать свои мысли? Настоящие мысли, желания, чувства. Если все то, что говорят про меня, – правда, то мне действительно стоит думать лишь про то, что приготовить сегодня на завтрак. Ключ в них, в моих ощущениях, понимаешь? Все они умирали только тогда, когда меня захлестывали эмоции: сильное горе, радость, злоба – неважно! Главное, что они были настоящими… и сильными!..
Она еще говорила, и говорила довольно долго и много. Вплоть до того, что начала расписывать метафизические процессы распределения энергии в своем организме. Для подтверждения своей теории она даже приложила загробно-холодные пальцы к моему запястью, я машинально отдернула руку и согласилась, что ее ладонь действительно неестественно холодна. А про себя подумала, что, кем бы она ни оказалась: просто необычной, загнанной в тупик девушкой или настоящей ведьмой со сверхспособностями, – мне ее очень жаль. Жаль, как посаженную в клетку вольную птицу или пойманного и втайне мечтающего о свободе дикого зверя. А еще я решила, что никому не позволю загнать себя в угол так, как загнали ее. Пусть мы и похожи чем-то, но уж точно не этим. Завтра же пойду и уволюсь с ненавистной работы – если меня не принимает коллектив, значит, он не мой. Значит, прежде всего, я сама не принимаю его. И работу свою терпеть не могу. Тут все, как у людей, – в разрыве виноваты оба.
И пусть со стороны все мои решения покажутся кому-то бредовыми и нелогичными, зато я не стану растением, как Ольга. Не буду в ущерб себе поступать и думать так, как кому-то угодно. Пусть это звучит эгоистично, но только так у меня останется возможность смеяться и плакать тогда, когда я сама этого захочу.