Игры

Часть 3. Жмурки

Руки пахли чесноком и рыбой. После тренировки на дальнем полигоне тринадцатого отряда они с Орихиме отправились вместе готовить ужин.
– Однажды у меня болел зуб, и приходилось жевать с одной стороны, так вот, когда жуешь с одной стороны, совершенно не чувствуешь вкуса.
Рукия слушала вполуха, намазывая хлеб вареньем и накрывая селедкой и луком.
Интересно, когда она сама потеряла вкус к жизни?
Несочетаемые запахи помогали избавиться от ненужных мыслей. Ичимару ведь никого не убил, несмотря на приказ Айзена. Ичимару… предлагал спасти ее тогда перед казнью.
Бутылка вина заслоняла свечу, притягивала взгляд, искрилась. Темно-вишневый цвет, запах нагретых солнцем ягод, дешевый способ расслабиться. С Ичимару они никогда не пили, только ели в маленьких ресторанчиках с неожиданно хорошей кухней, Рукия до сих пор помнила необычный карри, который хотелось есть еще и еще. Тихая официантка, дочь хозяина, явно заглядывалась на Гина.
Когда она начала думать о нем по имени? Рукия тогда сказала что-то резкое, а он просто погладил ее по руке. Пододвинул чашку. Даже не съязвил. Даже не…
Сейчас отблеск ее тогдашнего гнева светился в глазах Орихиме.
– Не знаю, будет ли тебе от этого легче, но мы с Ичиго просто друзья.
Орихиме закусила губу и опустила взгляд.
– Все равно.
– Это так и останется.
– Все равно.
– Он мне как младший брат.
«Я слишком боюсь потерять друзей, чтобы позволить себе… увлечься. Не стоит дразнить судьбу».
– Он так не думает.
– Жаль.
Красные блики в бокале вина, как глаза осторожного хищника.
«А вот врагов не жалко. Да и себя не жалко уже давно. Гин. С ним почти все выглядит нестрашным и несущественным. Почти все кажется возможным. Почему бы и нет?»
– Вы бы сказали ему, Кучики-сан, – и после паузы, в ответ на растерянный взгляд: – Ичиго.
– Зачем?
Запоздалая мысль: «Гин говорил то же самое: когда часть тебя мертва, перестаешь чувствовать вкус жизни».
Орихиме откусила бутерброд и начала жевать, подняв глаза к потолку и часто моргая.
«Может, попробовать? Протянуть руку, поймать каплю росы с тонкой травинки.
Судьба никогда не прощала твоих странных игр.
По крайней мере, точно не будет скучно».
– Чтобы… – Орихиме старалась изо всех сил, но голос все-таки дрогнул.
Рукия улыбнулась:
– Иноэ-сан, давайте есть. Ичиго не поймет, о чем речь, а если поймет – только смутится и разозлится, а это опасно, в первую очередь для него. Война у порога, мало ли, что с нами будет через неделю.
«Ну и куда ты лезешь?
Хочу на волю.
Подлец Ичимару, он тебя уже изменил.
Никого нельзя изменить, можно только заставить вспомнить».
Фонарь за окном мигал, ветер все время менял направление, иногда принимался стучать распахнутой створкой ставни, дальние патрули перекрикивались, как ночные птицы, чай на столе остывал, по комнате расползался странный, немного искусственный запах ванили. Хотелось карри. Пожалуй, в следующий раз надо поискать место с более традиционной кухней.

***

– Чтобы победить врага, надо стать врагом. Чтобы победить страх, надо стать врагом.
– А почему не страхом?
– Страх внутри нас, им нельзя стать, – Гин взглянул на нее из-под прищуренных век и выговорил это внятно и раздельно, как ребенку.
С тренировками Орихиме выбираться в Каракуру удавалось все реже, по большому счету, ей там нечего было делать, Ичиго в хороших… надежных… во всяком случае, компетентных руках, для патрулирования людей хватало. Соотайчо тем не менее настоял на выполнении курьерских обязанностей раз в три дня, капитан поднял брови, но промолчал, хотя в последнее время в отряде от нее было мало толку. Орихиме ни о чем не спрашивала, просто радовалась возможности отоспаться.
– Странная философия, – они шли бок о бок по набережной, иногда касаясь руками; ее пальцы мерзли, наверное, ее просто тянуло к теплу. Или нет? Листья лежали желтыми кучами; где-то мальчишки жгли траву, пахло дождем и дымом. – Поэтому вы и ушли к Меносам?
– Что вы, Рукия-са-ан, – этот тягучий голос с ехидной хрипотцой всегда вызывал дрожь. – Я ушел, потому что меня послали. Сначала Хинамори-кун, потом Хицугайя-тайчо, а потом вы, помните, тогда, на мосту.
– А вы и пошли, – она отошла к фонарю, поддала ногой листья, они с тихим шорохом посыпались в воду, закачались на волнах.
– Только став врагом, можно понять, как он мыслит; это единственный шанс на победу.
– Древняя философия дикарей. С тех пор, как у нас появилась мораль, становиться врагом считается неэтичным.
– Ну почему же? Вам же никто не велит поступать, как враг, – он прошагал по траве и скрылся в тени большого, еще не совсем облетевшего ясеня. – Главное – влезть в его шкуру.
– Но так же можно потерять себя, – она догнала его и тоже остановилась, может, на полшага ближе, чем следовало.
– А мне казалось – все пути в конечном счете ведут к себе, – он тоже сделал маленький шаг вперед и встал совсем близко, руки опущены, теплое дыхание трогает волосы на макушке.
– А как насчет страха?
– Стать врагом – значит понять врага. Понять – перестать бояться. Страх – инстинктивная реакция зверя на странное, незнакомое, то, что потенциально может тобой поужинать, – он поднял руку и отвел с лица непослушную прядь. – А если некто – враг самому себе и боится своих желаний…
Рукия боялась пошевелиться, но почему-то договорила очевидное:
– …в этом случае некту придется познать самое себя, – и хихикнула в темноте.
Через минуту оба сидели на земле от хохота, Гин подхватил ее и прижал спиной к себе. Ну и пусть. Наклонился и зашептал, щекоча шею:
– Жила была девочка, которая посадила себя в консервную банку. В тепле и покое она не взрослела, но и не жила. Ей было плевать на себя, но она до смерти, до кровавых ночных кошмаров и перекрученных простыней боялась ошибок, поэтому ничего не делала, сидела в банке и грызла себя за прошлое. Но редко-редко, когда речь шла о жизни и смерти, а счет времени – на секунды, могла забыться и по ошибке свернуть горы, а потом возвращалась в банку и опять себя грызла.
Он тихонько трогал ее волосы, по голове разбегались мурашки, спускались по шее вниз, вдоль спины, пальцы лениво следовали за ними, легонько чертя дорожки от корней волос к плечам, забираясь под воротник.
– А потом пришел прекрасный принц с большим консервным ножом и вскрыл эту банку, да? – Рукия сползла на траву, устроилась головой у него на коленях, и посмотрела на небо. Сквозь редкую крону подмигивали звезды.
– Не принц, а принцев шут, и не вскрыл, сил не хватило. Как ей расскажешь, что жизнь бывает всякая, добро и зло так же зависят от точки зрения, как надписи на заборе, а себя надо любить?
Рукия закрыла глаза.
– То есть, сказка кончится тем, что принцесса полюбит себя, а не прекрасного принца?
– Себя – хорошо бы. Может, еще и шуту достанется. А прекрасный принц пусть идет спасает других принцесс. А может, наша девочка так и умрет в своей банке. Шут ведь не принц, у него только язык закален для битв.
Он почесал в затылке и опустил, почти уронил руку. Пальцы будто нечаянно задели за вырез платья, тронули грудь и зарылись в траву. Рукия медленно повернулась и привстала, опершись на локоть, вдыхая запах земли.
– А за что себя любить?
Гин зажмурился, как сытый кот, и почти промурлыкал:
– А просто так.
Он тоже вытянулся в траве, закинув руки за голову, и закрыл глаза, а Рукия смотрела на тонкие белые волосы, худые запястья, расслабленное лицо, которое при свете звезд казалось совсем другим, грустным, усталым и мудрым, и думала, кто же спасет шута. Рубашка вылезла из джинсов и расстегнулась, открыв белый плоский живот. Интересно, что будет, если потрогать?
«Нельзя.
Хочется.
Ну и пусть.
Но тогда никогда не узнаешь.
И что?
Никогда. Этот момент пройдет, и ты никогда не узнаешь, что могло бы быть. Упустишь возможность заглянуть в чужую сказку, подсмотреть за уголок жизни.
Обойдусь.
И так каждый раз. Почему?
Страшно.
Чушь. Не жалко себя, не жалко его. Или его уже жалко?
Нет.
Значит…»
– Ичимару-сан, что у вас за дела с соотайчо? – она на секунду зажмурилась и протянула руку, погладив голый живот. Кожа льнула к ладони.
Он вздрогнул и медленно открыл глаза.
– Не скажу, – мышцы под пальцами напряглись.
– Ичимару-сан, что у вас за дела с Айзеном? – пальцы пробрались под рубашку, погладили бок.
– Не скажу, – он коротко вздохнул, явно с усилием расслабился и опять прикрыл глаза.
– Ичимару-сан, вы боитесь щекотки? – она напрягла пальцы.
Гин дернулся, рывком сел и поймал ее, сильно прижал к себе.
– Кучики-сан, вы боитесь меня? – глаза, как блики в бокале вина, смотрели слишком прямо, от этого во взгляде была какая-то странная уязвимость.
Рукия зажмурилась, пытаясь собраться с мыслями, его тепло не давало сосредоточиться, а ей тоже очень хотелось знать ответ.
– Наверное… – Секунды шли, но Гин словно застыл, только хватка становилась все слабее. – Уже нет.
Он хмыкнул, пожал плечами и опять растянулся в траве, заложив руки за голову:
– Не верю.
Где-то вдали кричала ночная птица, ей вторил свист электрички, еле заметный запах дыма и хризантем мешался с пряным и сильным – земли и травы. А она так устала бояться.
Секунду спустя они катались по траве, рыча и пытаясь защекотать друг друга до смерти. Гин был сильнее и тяжелее, но ее вела благородная ярость. Так тебе, за все страхи, за глупые загадки, за путь предательства, а еще за то, что дразнишь, как настоящий шут.
Заманиваешь, как охотник.
Уже почти заманил.
Его тяжесть прижала ее к земле, тело стало горячим и легким, пальцы ног подогнулись от странного предвкушения.
– Ай-яй-яй, Рукия-сан. Нападать на беззащитного врага…– Ей стало стыдно. И очень тепло. – …можно, только предварительно убедившись, что он действительно беззащитен, – Гин погладил ее по щеке и сел, повернувшись спиной. – Например, обездвижив. – Рукия тоже села, обняв колени. – Иначе противник может подумать, что вашей целью была собственно драка, а не победа.
Он оборвал себя, вскочил и схватил ее за руку:
– Быстро, сюда. – За деревом было почти темно, из-за спины шелестел привычно ехидный голос: – Хорошо, что вы привыкли маскировать реяцу, Кучики-сан. Справа – кто-то из наших, слева – смертный, который сможет его увидеть. Хотелось бы знать…
– Но он же может погибнуть!
Жесткая рука зажала ей рот, в еле слышном шепоте было почти невозможно разобрать слова:
– Нам надо сидеть тихо: меня не должны заметить, вас просто убьют. А холлоу каждый день едят души, мы не можем спасти всех.

Очень хотелось зажмуриться и заткнуть уши, только это тоже трусость. Слева на дорогу вышел Кеиго, размахивая пакетом из магазина. Справа – странное существо с гладкой прической и слишком длинными рукавами, Пьеро из кошмара. С другой стороны, все арранкары – пародии на людей.
Рука Гина на плече поддерживала и не давала двинуться, а существо елейно пропело что-то о грядущем веселье. В животе похолодело. Плохо, а будет еще хуже.
Кеиго был не дурак: пакет полетел в кусты, он попытался бежать, но существо выпустило щупальца, отловило и со свистом раскрутило его над головой. Кеиго завизжал. Арранкар хихикнул и стал перебрасывать его между щупальцами; от висения вниз головой Кеиго покраснел, его визг перешел в хрип и в конце концов захлебнулся. Существо изобретательно комментировало происходящее и заливалось самовлюбленным смехом.
Рукия попыталась вырваться, но ее держали крепко; над ухом прошелестело:
– Импульсивные действия ведут к ошибкам, ошибки – к долгим мучительным сожалениям.
Кеиго неловко упал на спину и пытался отползти, как сверчок, опираясь на локти. Арранкар ловил его, подбрасывал и снова ловил, иногда ронял. Рукия рванулась еще раз, уже зная, что ничего не выйдет.
– Иногда, если знаешь, что бессилен что-либо изменить, надо просто смириться.
– Иногда слишком точный расчет ведет к предательству. Пусти, гад.
– Иногда цель оправдывает средства.
– А обычно – нет! – она почти выкрикнула это, дернулась и опять почувствовала на губах сильные пальцы.
– Тссс… – мягкие губы коснулись щеки. – У шутов и предателей границы несущественного шире обычного, – ей показалось, или он перестал тянуть слова? – Вы не поможете, вы слабее. Меня очень легко ненавидеть, можете начинать, – судя по голосу, он улыбался. – Только не надо винить себя, а сдохнуть я вам не дам.
Его рука вздрогнула и ослабла, почувствовав теплую влагу. Рукия изо всех сил зажмурилась, пытаясь остановить слезы.

– Эй, чудище! Осьминог недоделанный! Что ты себе позволяешь! А ну отдай!
Перед арранкаром, уперев руки в бока, стояли Иккаку с Юмичикой, Кеиго скулил от ужаса.
– О-о, шинигами, как интересно, – арранкар не глядя швырнул беднягу в реку, Юмичика прыгнул, перехватил его у самой воды и потянул меч из ножен. – Увы, не имею возможности продолжить знакомство, пока вас трогать не велено, – арранкар изящно шаркнул ножкой и разрезал пальчиком небо. – Оревуар.
Иккаку успел швырнуть копье, Хьёзукимару с жалобным звоном отскочил от тощей задницы и воткнулся в траву у дороги.
– Спасите… – ошалевший Кеиго переводил взгляд с одного на другого. – Помогите… не бейте…
– Еще чего, – почесал лысину Иккаку и зловеще добавил: – Сестре сдадим, она и побьет, если захочет, – он посмотрел на свой меч, будто впервые увидел: – Юмичика, что-то мне не понравился этот тип.

Рукия закусила губу. В голове крутилось: «тайные миссии – это не мое дело», благословенная мантра, отвлекавшая от затихающей ярости и странной жалости к Ичимару Гину.
«К меносам тайные миссии.
Интересно, он привык и ему плевать? Или все-таки нет? И что хуже?
Для него, очевидно, второе.
С каких пор тебя заботит нравственность и душевный покой предателей?
Просто очень хочется верить».

Юмичика растирал Кеиго, Иккаку совал ему в рот горлышко бутылки, Кеиго вяло отмахивался, бормоча что-то о сестре и собачьем нюхе, в конце концов Иккаку плюнул, взвалил его на спину и потопал туда, где высились многоэтажки. Юмичика оглянулся, прищурился и сделал шаг к толстому стволу ясеня. Рукия застыла, как кролик, постепенно осознавая, что от ужаса и бессильной злости перестала маскировать реяцу. То есть, они все время знали, что она здесь? Бесшумно вдохнув и сжав зубы, она поставила щит и почувствовала, как Ичимару чуть-чуть отодвинулся и ослабил хватку.
– Пятый офицер Аясегава, менос тебе в глотку, не тормози, на ужин опоздаем! – раздалось от моста.
Юмичика еще раз оглянулся, пожал плечами и побежал догонять Иккаку.

Рукия почувствовала, как упали удерживавшие ее руки и попыталась подхватить оседавшего на землю Гина, но он перехватил ее руку и помотал головой с примерзшей к лицу улыбкой:
– Не бейте... – сел, кое-как привалившись к стволу, подтянув колено к груди, умостившись на нем щекой. – Вы знали этого бедолагу?
– Он из нашего класса, – это прозвучало глупо, но Гин просто кивнул. – Почему они нас не заметили?
– Вам нельзя в тайные агенты, Кучики-сан, – его голос срывался на шепот. – Реяцу почти лейтенантское, а самообладания ноль. Чем думал Ямамото-сама? Наверное, решил пошутить… где мне до него… щенку… – последние слова он бормотал, как в полусне, сползая спиной по стволу и сворачиваясь клубком на земле.
«Спит все еще по-руконгайски, – почему-то подумала Рукия. – Это сколько ж надо сил, чтобы на таком расстоянии спрятать себя и кого-то еще?» – ответ был прост – все, что у него были, потому что обморок или сон, но теперь каждый офицер в Каракуре знал, где находится бывший шинигами, предатель и гад Ичимару Гин.
«Черт.
Разбудить, быстро».
С тем же успехом можно трясти мешок риса. Побить головой о камень? Врезать? Поцеловать? Некогда, надо убираться отсюда, пока не примчались мстители. Она взвалила тяжелое тело на спину, перекинув руку через голову, и ушла в шунпо.
Волосы щекотали шею. Иногда ноги скребли по земле.
Бесцельные блуждания по городу в последний месяц не прошли даром – она знала его как свои пять пальцев. Бар с дискотекой, где трудно пробраться между потных блестящих тел, задворки театра с такими знакомыми мусорными баками, переулок Урахары, еще один бар – с тускло-синим светом, полный обкуренных геев; дом Куросаки, больничный двор. В каждом месте не больше минуты, пусть поищут, она, как заяц, будет путать следы. Может, бросить его? Ну уж нет. Она стиснула зубы и сильнее, до синяков вцепилась в тонкую руку.
Кладбище на холме, где похоронена мать Куросаки, и тихий смешок у плеча.
– Самое место, где меня можно бросить.
– Вообще-то, вас и подбирать не следовало, – ноги дрожат от усталости. Встать на колени, сложить с себя ношу, упасть ничком.
– Тоже верно. – Они валялись бок о бок в высокой траве. – тогда зачем?
– Не знаю, – грудь дрожала в такт биению сердца, в губах бился пульс. Она облизала их и машинально провела зубами, чтобы стереть тут же остывшую влагу. Пульс забился сильнее.
– А я знаю, – в его голос вернулась ехидная мягкость. – Вы славный человек, Кучики-сан, но плохой солдат: все пытаетесь жить по законам мирного времени, а у нас тут война-а. Смерти, жертвы во имя великой цели. А вы живете в своем черно-белом мире. Знаете, почему при такой реяцу вы еще не ранговый офицер? Потому что хреновый из вас командир, Кучики-сан. Цепляющийся за любую жизнь, неспособный принять решение и добиться цели. Боязнь ответственности, стремление остаться чистеньким там, где одним из базовых факторов является смерть – разновидность эгоизма, вы не находите?
– Нет. Война проста – там враг, тут свои, а вон там те, кого мы защищаем.
– Ай-яй-яй, как примитивно. К примеру, пустой - враг. А если это ваш друг Куросаки или брат Иноэ Орихиме?
– Пустые – не люди.
– Помилуйте. По-моему, Гримджо чем-то похож на Иккаку. А еще, недавно врагом объявили вас, пытались уничтожить ваших спасателей, которые – смешно, да? – относятся к категории тех, кого следует защищать. Кучики-сан, вы разделили на черное и белое сложный трехмерный мир и пытаетесь выжить в плоской модели, – он сладко улыбнулся, – не очень успешно.
– Я просто…
– Хотите быть хорошей девочкой. Достойное желание, но вот беда – абсолютно невыполнимое. Хорошей девочкой можно быть только для кого-то, сообразуясь с его ожиданиями. Для Куросаки – вдохновлять на подвиги, для Айзена – не лезть под ноги. Для вашего брата – соблюдать правила, для меня – нарушать их. С разных точек зрения хорошее и плохое меняются местами, а вы страдаете. Бросьте, а? Позвольте себе быть плохой и радуйтесь жизни. Целуйте негодяев, бейте по морде ханжей. Вам понравится, пра-авда.
– Зачем вы мне это говорите?
– У меня не хватает сил открыть проход в Уэко, лежать и молчать глупо, а больше нам с вами заняться нечем. А может, мне грустно смотреть, как вы мучаетесь: вам не идет роль жертвы. Еще… вдруг я кому-нибудь обещал, пусть хоть на спор, сказать вам правду и довести до слез. И наконец – может быть, я люблю вас?
Рукия зажмурилась.
– Хоть что-то из этого было правдой?
– Разумеется, все. Я же говорил…
Шорох кустов заставил его повернуть голову.
– Рукия-сан! – с опушки огромными прыжками мчался Кон. – Я знал, знал, что у Рукии-сан роман с блондином!
Сбежать не получится. Быстро, надо сделать так, чтобы Кон не узнал Гина, а Гин не убил Кона. И при этом попытаться получить удовольствие. Перехватив тонкую руку на пути к мечу, она перекатилась, накрыв его своим телом, склонилась к лицу, свесив волосы, и ласково зашептала:
– Лежать. И радоваться жизни. Тронешь Шинсо – хуже будет, – и тихо коснулась губами приоткрывшегося от изумления рта. Сквозь шум в ушах причитания Кона казались замедленной рок-балладой:
– Рукия-сан, на кого вы нас променяли… дайте хоть в глаза посмотреть наглому счастливцу…
«А вот это еще никому не удавалось…»
Ее левая рука все еще крепко сжимала запястье Гина, правой надо было отловить Кона, как только подойдет поближе, а до тех пор – тонкие гладкие губы притягивали, голова кружилась от ощущения вседозволенности, худое тело под ней постепенно расслабилось, губы открылись, и она тихо вздохнула, не замечая, что уже двумя руками держит его лицо.
– Кучики-са-ан! Я его поймал.
Движение языка по губам, жар вдоль спины. Где-то на краю сознания завывает Кон.
– Держите, – она потянулась, не глядя, пытаясь нащупать орущий рот плюшевого льва.
– Рукия-сан, да что же это творится, – всхлип, – вы же этого не сделаете! Какое оскорбление, дискриминация мягких игруш…
– Кон, тебе Маюри в детстве не говорил, что подглядывать нехорошо? – не отповедь, а почти ласковый шепот, в миллиметре от жестких, ехидно изогнутых губ.
– Маюри-тайчо сам подглядывал, у них в двенадцатом все вуайеристы!.. Нееееет…
Рукия выцарапала зеленую горошину и торопливо сунула в карман:
– Можете отпускать.
Его руки легко скользят вдоль спины, ложатся на плечи:
– Можете отпускать.
«Черта с два».
Как странно вот так в темноте чувствовать губами его улыбку.
– Правда? – Она заразна, и это смешно, и последние в этом году цикады яростно верещат, то ли ругаясь, то ли подбадривая.

– Рукия! – еле слышный голос Ренджи эхом от подножия холма.
Гин перекатился, осторожно уложил ее на траву, сел на пятки и поправил ворот рубашки, поскреб затылок, глядя куда-то вбок, и улыбнулся:
– Кучики-сан, вас зовут.
– Я знаю.
Новый вопль, на этот раз ближе:
– Рукия, с тобой все в порядке?
– Ступайте, – а раньше всегда исчезал первым.
– Сначала вы, – никто не отменял приказа о предотвращении нежелательных встреч. Пусть он уйдет спокойно.
Уверенный взмах руки, разрывающий небо, шаг в темноту и все. Можно лечь, положив голову на тушку Кона, убрать щит реяцу, закрыть глаза и ждать, когда шаги зазвучат у самого уха.
«Жила была девочка. У нее были мозги набекрень».

– Эй, Рукия, что ты здесь делаешь?
– Сплю.
– С Коном?
– Ага, только сейчас поняла, что люблю тихих и мягких мужчин.
Она подбросила на ладони горошину, поймала и запихнула обратно в карман.

***

Это было три дня назад, а казалось, давно и не с ней. Позавчера – странное бессмысленное нападение арранкаров. Вчера исчезла Орихиме, авангард шинигами отозван из Каракуры и препровожден в Сейрейтей под усиленным конвоем, а они с Ренджи уже второй день пытаются найти способ сбежать на помощь Ичиго.

Чай у соотайчо отдавал дымом и тиной.
– Обязанности курьера легли на вас тяжким грузом, – старик помолчал, наблюдая за ней из-под тяжелых век: нехарактерный взгляд в пол, глаза, обведенные тенью, рябь на поверхности чая. Усы шевелились, пряча то ли усмешку, то ли несказанные слова. – Рад сообщить, что все позади, вы можете вернуться в отряд.
– Ямамото-сама, – чай обжигал рот. – И все-таки почему я?
Он медленно поднял пиалу и вдохнул беловатый дымок.
– Прихоть Ичимару. Мацумото или Аясегава подошли бы лучше, но в конце концов вы тоже справились. Абарай слишком прямолинеен и импульсивен, остальные… отсутствие каждого из них вызвало бы слишком много вопросов, а вы в тот момент явно стремились к одиночеству.
Рукия облизала обожженное небо.
– Это плохо?
От прищуренных глаз разбежались морщинки.
– Для солдата – пожалуй, да. Кроме того, я решил, что вам, – он поставил пиалу, не пригубив, – это задание будет полезно, Кучики-сан. Вы с Ичимару чем-то похожи. Мне бы хотелось понять, чем.

Трогая пальцем доски террасы, кутаясь в плащ от слишком холодного ветра и наблюдая за муравьем, который упрямо пытался пробраться в кабинет капитана шестого отряда, она наконец поняла, что у них общего с Гином: собственные обязательства перед… может быть, жизнью оба ставили выше писаных и неписаных правил.
Гину взбрело в голову?
Рукия считает правильным?
Законы могут лежать на полке, на горизонте маячить казнь – они просто встают и идут вперед: Гин – с усмешкой и не оглядываясь, она – с каждым годом все больше терзаясь раскаянием.
Брат и его идиотский обет… А что, если он из той же породы? Начал раньше, прошел путь сомнений до конца, до изнанки, абсурда с этой ее идиотской казнью.
«И так плохо, и этак нехорошо. Тайная карма клана Кучики».
Она невесело усмехнулась.
Если решиться плюнуть на все и сбежать на подмогу Ичиго, возможно, у них с Ренджи будет союзник, который выполнит букву закона, охотно закрыв глаза на его суть.
А еще интересно, что по этому поводу скажет Гин.

***

Так вот где ты живешь.
Лас Ночес, город вашей мечты.
Фальшивое синее небо посреди белой пустыни, солнце без жара, мир без запахов, сказочный город теней, битва принцессы с чудовищем, принявшим облик принца из старой сказки. Кажется, ей удалось победить свой самый давний кошмар, теперь оставалась сущая малость, – она бы хихикнула, если б могла вздохнуть, – не умереть.
Гин был прав, сентиментальность – роскошь, ловушка для тех, кто слишком сильно любит себя. Еще месяц назад она бы обрадовалась возможности искупить вину и сдохнуть с сознанием выполненного долга, а теперь лежит на грязном полу в луже крови, цепляясь за боль, за обрывки фраз, пытаясь разговорить лица, мелькающие на изнанке век.
Кайен-доно, вы следовали законам чести до конца, но у меня другой путь.
Дышать становилось легче, несмотря на кровь изо рта.
Укитаке-тайчо. Спасая меня, нарушая закон, вы отчасти пытались загладить вину за смерть лейтенанта? Может, поэтому ты еще здесь, Кучики Рукия, и изволь оставаться в живых.
Ичиго. Подкинуть ему свой труп – очень плохая идея. К меносам в глотку таких друзей, пришла помогать – будь любезна хотя бы выжить, а еще лучше – встать и пойти помочь.
Брат. Ичимару еще раз прав, когда в дело вступает смерть, они все привыкли и приспособились, попрятались за придуманными щитами: Улькиорра и Бьякуя считают всех прочих мусором, для Гриммджо и Кенпачи смерть сама по себе не фактор, те же Гин с Ямамото просто играют в игры. Вероятно, их мир временами изрядно забавен.
Пыль плясала в желтом луче, подбирающемся к ней через пролом крыши, на сером полу расплывалась темная лужа. Если зажать рану рукой, можно немного остановить кровь.
Гин.
Она попыталась ровно дышать и забыть про боль.
Наверняка знает, что ты тут лежишь, и все равно не придет.
Потому что это его игра. А еще – что толку сидеть и язвить у смертного ложа? Он уже все сказал, и сейчас предоставил тебе решать, сдохнуть, чтобы окончательно доказать себе, что осталась хорошей девочкой, или остаться в живых, чтобы... к примеру, сказать ему, что…
Злость разгоняла кровь по жилам, стало заметно теплее.
- Нам ничего не светит.
- У нас нет шансов.
Солнечный луч подобрался к лицу.
Как он сказал? - «Иногда, если знаешь, что бессилен что-либо изменить, надо просто смириться». Все, как ливень в горах, пройдет, утечет, как вода.
Да?
А может, нет?

Конец.