Пролог. Начало для Вер
«Из архива Т.V.»
Крупным круглым почерком, на желтом нелинованном листе, чёрными чернилами.
Без даты.
Озаглавлено: «Отчёт. До проверки – чашка чая и дослушаю песню… В общем, около часа объективного времени. Если что – считайте меня монархистом, идеалистом и первым советским космонавтом. Поехали».
Заглавие подчёркнуто несколько раз.
«Открываю глаза… Страха нет.
Это моя игра.
Я режиссер, у меня – главная роль. Я - продюсер, костюмер, гримёр, сценарист; я – актёр, зритель, критик.
Я набираю актёров. Нет, не так: я их создаю. Придумываю, рисую, материализую, делаю живыми свои иллюзии, фантазии и мечты.
Это меня заберут из зала на носилках, это меня забросают гнилыми помидорами, это обо мне напишут разгромные статьи и мне вручат Оскар…
Поток сознания, состояние полной неизлечимости, неподдающееся диагностике.
На что похожа наша жизнь? Я могу бояться выйти за порог своего дома, но я не боюсь рисковать собой в мире иллюзий. Почему? Неужели там у меня больше целей, чем здесь, в реальности? Кто я там? Суперстар, спаситель мира, человек с большой буквы «Ч»?
Бред. Я точно знаю, кто из нас настоящий. То моё «я» не просыпается по утрам в постели в душной комнате с плотно зашторенными окнами, то моё «я» не поёт в душе, не отправляется на утреннюю пробежку, не пьёт кефир из пол-литровой прозрачной кружки. Оно не учится и не работает, не знает тяжести книг, не носит продукты из супермаркета, не водит машину по забитым улицам, не думает о том, что ему одеть, кому позвонить вечером и не пора ли лечь спать, наконец, чёрт бы всё это побрал?! У него не болит голова, не мёрзнут ноги, не жирнеют волосы, не ломаются ногти…
Оно не живое. Оно идеальное – насколько в моём мозгу могло родиться что-то идеальное… Субъективно – идеальное.
То моё «я» тоже ругается матом, любит пирожные и сгущенное молоко – оно такое классное, если пить его прямо из банки… У меня нет вредных привычек, но у меня были все шансы их приобрести, однако я ими не воспользовалась. Я не… Впрочем, позвольте упустить эти подробности, какое значение они имеют для истории? Никакого, пожалуй, и да простят меня мои уважаемые потомки, коих я всё равно после себя не оставлю. И не просите!
Я не знаю, как мне это удалось и удалось ли. Что, если я ошиблась? Вот что меня волнует… Я могу бояться выйти в булочную, но при этом очертя голову бросаюсь в неизвестное – кто я, первооткрыватель, экспериментатор, герой? Идиот, сумасшедший, псих? Доктор, стакан валерьянки и привяжите меня к креслу… А то ведь встану…
Кто, скажите мне, видел режиссёра, не посетившего премьеру собственного фильма? Клод Моне смешивал краски, будучи почти слепым, но он видел свои картины в собственном воображении! Бетховен писал музыку, будучи глухим – неужели он не слышал того, что пишет?!
Неужели страх остановит мою руку, лежащую на кнопке «Пуск»?!
Чёрта с два, держите меня семеро, я вам покажу, как высаживаются на Луне по-настоящему… Поехали, что ли?!»
Под конец записи разобрать слова становится почти невозможно.
Слово «поехали» наведено несколько раз, количество вопросительных знаков внизу листа превышает пределы разумного.
Лист сложен вчетверо и сильно потёрт на сгибах, словно его некоторое время носили в кармане.
На обратной стороне стоит зелёный штамп личного архива Т.V.
