Глава 1Медицинская книга или История болезни Часть 3
Паранойя
Все персонажи являются вымышленными, совпадения имен – случайностью.
Сергей Валов очень любил свою работу. Особенно ему нравился запах свежей линованной бумаги и вид из небольшого окошечка его офиса. Он точно знал, если встать на носочки, то можно увидеть еще много и много серых окон офисов, за которыми склонившись сидели и другие офисные работники, точно такие же как он. Правда, он никогда так не делал, и даже не столько потому, что это было глупо, но и потому, что времени на такие бесполезные занятия совсем не было.
Он очень любил слегка отклоняться в своем кожаном кресле и слушать его приглушенный скрип, любил разглядывать свои рамочки с наградами «Лучший работник месяца», любил листать лощенный буклет банковских кредитов. Но все-таки намного приятнее ему было работать. Его сердце начинало биться чаще, когда он брал в руки лакированную блестящую поверхность темно-синего паркера, подаренного коллегами. Он придвигал к себе желтоватые офисные бланки, и они чаще всего издавали приятный успокаивающий хруст. Ручка плавно касалась шершавого листа и оставляла длинный темный след, обозначая место на бумаге, где уже была. Ему нравилось смотреть, как чернильные линии, закорючки и кривоватые черточки переплетаются, сталкиваются, накладываются друг на друга и складываются в изощренные узоры. Было приятно поворачивать лист вверх ногами и смотреть на то, как изображение бликует от света энергосберегающей электрической лампы. Наверное, для мусорщиков, выносящих тонны таких бумаг в плотных черных пакетах для отходов, художественная ценность этих узоров была довольно спорной. Зато Сергей точно знал, что это важно. Он знал, что дверь его небольшого кабинета скрипнет ровно в три часа после полудня, и порог переступит приземистая, пухленькая секретарша в твидовом костюме цвета ореха. Она подойдет к его столу, как обычно быстро перебирая своими маленькими ножками, принесет чашку слишком сладкого растворимого кофе с голубоватой эмблемой банка, и глухо кашлянув, заберет папку бумаг и уйдет обратно в белый коридор. Дверь с еле слышным скрипом закрывалась за ней, и листы отправлялись в свое большое всегда одинаковое путешествие. Из пухленьких рук секретарши с ярко-красным облупленным маникюром папки для бумаг плавно уплывали в бухгалтерию, и вот там, под звук десяток печатающих рук, листы с чернильными узорами приобретали свой смысл. Синие черточки становились выпиской из просроченного векселя, корявая завитушка – отказом на выдачу ипотеки семье из пяти человек, переплетения линий – разрешением выдать ссуду начинающему предпринимателю. Синее вещество из паркера превращалось в выписки по счету, а потом и в поток новеньких банкнот.
Ему нравилась его работа, ему правда доставляло удовольствие пересчитывать чужие зарплаты, сводить бюджет и ставить свою подпись. Он любил свою личную карточку на столе, любил бэйдж своего банка. По вечерам Сергей, как любой примерный служащий, покидал свое рабочее место и, закрывая за собой стеклянные двери банка, шел с коллегами иногда в кино, иногда в ближайший бар выпить кружку прохладного пива, а иногда заходил с ними поиграть в боулинг, ставя немного денег на количество сбитых кегль.
Он очень гордился своей жизнью, гордился своей квартирой в центре города, из окна которой открывался вид на парк с уточками. Сергей ценил каждую ниточку своего делового костюма, каждый цент выдаваемой ему зарплаты. Все потому, что он знал: ему есть, что терять. Он помнил это каждую минуту и постоянно себе это напоминал. Напоминал, когда протирал пыль с рамки красного диплома у себя дома, помнил об этом, когда чистил свою золотую школьную медаль, повешенную на стене в гостиной, когда по утрам туго завязывал у зеркала свой фирменный темный галстук. Он частенько рассказывал историю своего карьерного роста, очень гордился, вспоминая о том, как из простого банковского клерка он дорос до человека, принимающего решения о выдаче кредитов. Раньше Сергей любил рассказывать о своих достижениях на семейных обедах у своей сестры, напоминал об этом своей старенькой матери во время нередких визитов в дом престарелых. Не так давно ему нравилось вставить пару слов о своих успехах за кружкой пива с сотрудниками. Он входил в банк исключительно через главный вход, и проходя через рой мелких банковский клерков, обязательно говорил кому-нибудь в серо-зеленой форменной куртке: «Трудись, сынок, и станешь, как я». А больше всего удовольствия ему доставляло поправлять рамки с наградами «Лучший работник месяца», в такие минуты он чувствовал, что жизнь удалась. Правда, у него уже год не было девушки, но разве может такая вещь волновать одного из лучших специалистов по выдачам кредитов.
Но все это было раньше. Теперь в его голове постоянно крутилась мысль, навязчивая, подтачивающая его спокойствие, заползающая в кабинет прямиком за женщиной в ореховом костюме, отравляющая вкус растворимого кофе и пива в баре. Оказалось, что все в его жизни не совсем так устойчиво. Однажды, к нему в кабинет ворвался обанкротившийся делец, которому было отказано в выдаче ссуды. Банку часто приходилось сталкиваться с людьми неуравновешенными, тем более находящимися в критическом положении, с ситуацией справились быстро: банкрота вывели почти мгновенно два человека в черных костюмах, а в кабинет вбежала что-то истерично лепечущая секретарша и со всего размаха взгромоздила на стол чашку дымящегося кофе.
Посетитель больше никогда не переступил порог его кабинета, но что-то в этой комнате осталось от него. Сергей хорошо запомнил гневно горящие глаза и именно тогда он впервые почувствовал это ощущение. Страх. Даже не страх, а смутное беспокойство, заползающее всюду, чувство щекочущее нервы. А началось все с маленькой трещины, трещины, которая разбила всю его спокойную жизнь. Когда охранники выводили ворвавшегося, они умудрились случайно задеть рамку «Лучший работник месяца», так в жизнь Сергея впервые ворвалась эта маленькая назойливая царапина. Только через несколько дней он заметил, что стекло раскололось: длинная изгибающаяся линия, все время вертляя, пересекло его лицо на фотографии. Она была похожа на уродливый шрам, превратила ранее счастливую улыбку прекрасного служащего в ухмылку маньяка. Из-за этой полосы выражение лица было похоже на муки начинающейся агонии. Наверное, этого не замечал никто, но для Сергея эта трещинка была приговором. Это был единственный недостаток в небольшом чистом кабинетике, это была единственная помарка во всей его жизни. Он пытался заменить стекло, но размер рамки был нестандартным, он пытался снять его, но награда словно приросла к стене. Он никак не мог ее прикрыть, не мог задвинуть: теперь на него день за днем смотрело его собственное изуродованное лицо. Стоило ему поднять глаза к стене напротив, и руки начинали дрожать, чернильные линии выходили неровные, а шуршание бланков переставало успокаивать. А что было хуже всего в этой трещине, это ее бесконечный рост: стоило сильно хлопнуть дверью – на прозрачном стекле появлялся очередной виток шрама, стоило что-нибудь уронить – линия продвигалась дальше. Она росла безостановочно, неуправляемо, острый белый ее кончик так и тянулся к горлу. Сергею все казалось, что она живет, что она движется сама, он верил, если она сможет, если она все же дотянется и перечеркнет его фотографию полностью – произойдет что-то ужасное. Было что-то в ее безостановочном, неумолимом движении, что-то видное только Сергею, что-то витающее в воздухе.
Он всегда старался не отвлекаться от работы, поэтому некому было заметить, что ведет он себя странно. Он запретил себе громко говорить в кабинете, начал передвигаться с какой-то осторожностью, иногда даже казалось, что он крадется. Сергей начал все чаще срываться на женщину в ореховом костюме: она то слишком громко открыла дверь, то слишком резко ставила на стол кружку. Было что-то неадекватное в его дрожащих пальцах, перебирающих разлинованные листы, в его мучениях от каждого скрипа двери, как будто бы ему при этом лично наносили ножевое ранение.
Он пытался ограничивать себя на работе в движениях и звуках. Стал дерганным и нервным. Уже через месяц он, взглянув на разбитое стекло, предпринял свою последнюю, отчаянную попытку, сам не понимая, что делает, он переставил свой телефон на вибро-звонок. Но все это было зря, потому что трещина продолжала издевательски расти, они изгибалась, виляла, заворачивала, Сергей начал видеть злобную ухмылку на этой прозрачной царапине. Хуже всего бывало в особенно ясные, солнечные дни, когда через небольшое оконце проникал солнечный луч и трещина, ярко играя и бликуя на свету, разбрасывала группы солнечных зайчиков по всей комнате. Когда одно из таких пятен упало на банковский бланк, Сергей вздрогнул. С того дня окно кабинета, так любимое им, было навсегда закрыто. Он решил себя вида солнечного света и города вокруг, теперь он знал, что даже если встанет на носочки, он ничего не увидит, но это было лучше издевающейся трещины напротив. Вскоре после этого он начал приглушать и свет электрической лампы, зрение начало падать, и вот тут-то у него и вправду началась паника.
Зимой темнело довольно рано, воздух был особенно холодным и сдавливающим легкие. Фонари отбрасывали на мостовую белый неприятный свет. Тот свет Сергей очень хорошо помнил, потому что именно тогда впервые поймал себя на том, что идя домой из бара, он слишком часто оборачивается. Он тогда не знал, хотелось ему бежать или наоборот остановиться по колено в снегу: было что-то непривычное в этих покрытых снегом деревьях. Он, подсчитав, понял, что обернулся ровно тридцать пять раз за последние десять минут, и его пальцы судорожно сжались в теплых карманах брюк. Ему все время казалось что-то странным и ненормальным, и уже через две минуты он понял что: утки больше не крякали. Он знал, что зимой в парке часто бывает тихо, но молчанье уток заставило его остановиться посередине улицы. Ему хотелось плакать, сердце сжимал какой-то панический холодящий страх, ужас без видимой причины. Запустив руку в карман, он понял, что забыл на работе свой синий паркер, что было с ним впервые. Хотелось развернуться и бежать, но, вспомнив, что он все же мужчина и серьезный банковский служащий, он взял себя в руки и продолжил свой путь.
Каждая новая неделя означала для Сергея начало новых мучений, каждый понедельник он возвращался в кабинет и видел там своего неизменного мучителя – блестящую неприятную трещину, и каждый понедельник его начинали мучить все новые мысли, рождаемые воспаленным мозгом. Раньше всего он перестал гулять вечерами, перестал говорить с незнакомыми, перестал уходить далеко от дома. Но это все были еще незначительные, мелкие страхи. Дальше пошло хуже.
Он стал проверять на наличие яда свой кофе, перестал включать плеер, чтобы контролировать окружающих, начал перекладывать мелочь для оплаты в отдельный карман, чтобы окружающие не видели его кошелька. Дверь своей комнаты начал закрывать на два замка, а занавеси по всей квартире оставались задернутыми и днем и ночью. Он смотрел на треснутое стекло и стал бояться сглаза: перестал протирать свою медаль, чтобы не отвернулась удача, в его кармане появилась счастливая монетка-амулет, купленная у кого-то старьевщика за неплохие деньги.
Намного позже он понял, чего действительно стоит бояться, он посмотрел на коллег и знакомых и почувствовал: они основной источник угрозы. И самым большим его страхом стала человеческая зависть. А он верил, им есть чему завидовать. Сергей перестал хвастаться перед коллегами в баре, он боялся, что один из них узнает о его зарплате, и в пьяном бреду разобьет о барную стойку тяжелую непрозрачную зеленую бутылку и ударит его острыми осколками. Он боялся, когда видел, как пальцы его сотрудников отрывают от пола самый тяжелый шар для боулинга – он понимал, что этим рукам ничего не стоит задушить беззащитного человека. Он начал икать от страха, когда ему друзья задавали ему вопросы о делах на работе. Стал все реже приезжать на семейные обеды, он смог убедить себя, что дальним родственникам есть за что ненавидеть простого банковского служащего, Сергей перестал возить матери дорогой шоколад, теперь она получала от сына только круглую цветастую железную коробочку с овсяным печеньем. Как бы он не убеждал себя, что так получается душевнее, что женщине в ее возрасте вреден шоколад, в душе он понимал, что боится. Боится, что медсестра, подглядев из-за стерильной белой занавесочки, как он кладет на прикраватную тумбочку плитку, из зависти или по неосторожности превысит дозировку лекарств. Прошло время, и Сергей стал отказывать себе даже в безобидной маленькой радости по утрам – он перестал заходить в банк через парадный вход. Он спиной начал чувствовать неприветливый взгляд клерка из-под форменного козырька, он видел недоверие кассирш при виде менеджера из офиса, он встречал недовольные лица замученных администраторов зала. Ему стало казаться, что место работы на верхних управляющих этажах – достаточный повод для ненависти подчиненных. Он вздрагивал каждый раз, когда в кабинет, цокая маленькими каблучками, входила секретарша, он был с ней нарочито вежливым, потому что никогда нельзя знать не захочется ли ее пухленькой ручке незаметно перевернуть крошечную колбочку мышьяка в чашку с растворимым кофе.
Больше всего Сергей переживал на улице, он стал дерганным и загнанным. Его нервировал поток лиц, который нес его по переулкам и площадям, каждый прохожий – самостоятельная личность, и никогда нельзя предугадать, что твориться в его голове. Возможно, тот милый старичок окажется маньяком-убийцей на пенсии, та девушка в красном шарфике – случайно забеременевшей, которой срочно нужны деньги, а вот тот маленький мальчик в вязанном свитере и вовсе может оказаться замаскированным иностранным шпионом. Сергею все время казалось, что на него смотрят, что на него оборачиваются, ему казалось, что проходящие рядом стремятся обязательно заглянуть к нему в циллофановый пакет из-под хлеба, а мирно сидящая на скамейке группа подростков пытается подслушать его разговоры. Он как и раньше постоянно оглядывался, но теперь старался это делать незаметно, потому что неизвестно, о чем могут подумать окружающие. Если рядом с ним шел знакомый, то Сергей пытался, как можно меньше говорить, как можно чаще отводить взгляд, а стоило собеседнику начать говорить о работе, как Сергей начинал испуганно шипеть : «Тише, тише, умоляю, не кричи на всю улицу, нас могут услышать.»
Он уже почти полностью решил себя настоящего нормального человеческого общения, заперся в кабинете, старался как можно реже выходить на улицу, но становилось все хуже. Битое стекло, предательская трещина все продолжала и продолжала безостановочно расти. Когда он смотрел на него, начиналась икота, дрожали руки, но уже ничего не помогало. Фотография становилась все уродливее, конец все приближался и трещина, петляя, упорно двигалась вперед.
Приближался конец месяца, подвели итоги. Кредиты Сергеем стали выдаваться чаще. А все потому, что он боялся отказом создать себе еще врагов, боялся выйти на улицу и встретить снова разъяренного банкрота. Страшился увидеть человека с сбившейся прической, расстегнутыми манжетами и в испачканном пиджаке. Снова и снова представлял себе те глаза, те темные зрачки, которым уже нечего терять. Ему было страшно не поставить свою подпись, но страшно было и поставить, вдруг он наживет себе врагов в бухгалтерии.
Его домашний матрас имел пружинную основу, если спать на боку или на спине, то почти всегда можно услышать ритм твоего бьющегося сердца. Ночами Сергей обычно так и лежал на боку и слушал, как его сердце стучит по ребрам, ему все время казалось, что стук вот-вот прекратится, и страх остановки сердца заставил его стащить простынь на пол и спать так. Но на полу у него не хватало обзора, чтобы контролировать всю комнату – становилось еще страшнее.
После того, как в тенях листов за окном он стал видеть взломщиков, после того, как он стал слышать шаги в каждом шорохе, когда во время кипения чайника до его слуха начали долетать нечеловеческие крики, а любой прохожий стал потенциальным врагом, и, наконец, после того, как он в принципе перестал выключать телевизор, он все-таки обратился к врачу. И вот тут начался его самый большой кошмар…
Диагноз вынесли, почти не думая, врачебная рука непринужденно черкнула направление в одну из местных лечебниц. И тут Сергей понял, чего боялся больше всего на свете: боялся потерять свой статус, свое положение. Ему было страшно перестать быть уравновешенным Сергеем Валовым, специалистом по выдаче кредитов, рыботающим на третьем этаже банка, человеком с всегда туго завязанным галстуком и выбритыми щеками, всегда таким уверенным и точным. Наверное, у него бы случилась остановка сердца на месте, если бы девушка за стойкой регистрации все-таки не забыла бы и написала в толстой медицинской карточке страшный диагноз «ПАРАНОЙЯ». «Параноик» для Сергея это бы стало штампом на всю жизнь, который было бы не смыть, словом, на которое со временем он стал бы отзываться, приговором для служебного роста. «Параноик». Сергей не мог допустить, чтобы его так называли, не важно кто: мелкие подчиненные или врачи, не важно где: за столиком банковского кафетерия или в кабинете администрации. С тех пор страшнее всего для него стало показать свой страх, он по- прежнему боялся девочек красных шарфах, но зато теперь он храбрился на работе, как только мог. Его сердце замирало, когда он входил в темный лабиринт, то зато он мог выйти оттуда и сказать: «Я же говорил».
Так прошло три месяца, нервы начали сдавать, от начал быстро худеть и седеть, руки стали постоянно дрожащими, глаза потухли, мигать он стал часто и нервно. Он так бы, наверное, и состарился, быстро, в тридцать два года, если бы работал он не в банке, а в цветочном магазине. Но Сергей работал в банке.
Было утро, зимнее и очень морозное, на больших стеклянных окнах главного приемного зала стали появляться ледяные узоры. Сергею надо было спуститься на этажи, где работали с клиентами, было ужасно страшно встретить какого-нибудь разозленного вкладчика или разгневанного заемщика, но он все-таки пошел. Ему было неприятно послать секретаршу, потому что она могла вынашивать коварные планы и он все-таки пошел сам. Сжимал в руках скрепленные листы и, медленно переступая по разноцветным каменным квадратикам, пробирался к стойке управляющего. Было морозное утро, светило зимнее солнце и на банк был совершен налет…
Никто не мог этого ожидать, на тревожную кнопку нажать не успели, ограбление шло по правилам. Были пистолеты, были люди в масках из темного, непрозрачного капрона, были мешки для денег, были угрозы. Сергей сжался под деревянной стойкой для регистрации, прямо над ним стоял мужчина с оружием, Сергей прямо чувствовал свою смерть, он уже почти ощущал холодную металлическую пулю в затылке. Сердце внутри танцевало что-то среднее между буги-вуги и фокстротом, а пальцы судорожно вцепились в стопку листов. Если это и должно было произойти, то почему не здесь и не сейчас. Пол был холодный, страх держал крепкой рукой. Сергея били судороги, он чувствовал, вот он – пик его ужаса. По залу разносились плач и крики. И вот что-то совсем слабое, но неприятное кольнуло его в указательный палец.
Сергей медленно опустил глаза: по девственно белому линованном листку быстро-быстро ползло в разные стороны пятно чего-то красного, режущего глаза. Он скорее понял, чем почувствовал, что это была его кровь, он умудрился порезать палец. И тут Сергею пришла мысль, что здесь сейчас в этом зале может произойти все, что угодно. Может упасть метеорит, может накрыть ядерной войной, если уж его предало то единственное, в чем он действительно был уверен: привычные банковские бланки. Он доверял им, носил с собой в портфеле, успокаивался под их шелест, если угроза пришла даже с их стороны, значит произойти может все, что угодно. Он оглянулся: страшно было всем: женщина в центре зала истерично кричала, бледный мужчина в очках вжался в стену. Только они понятно, чего боятся, они боятся, что на них направят черное дуло пистолета и нажмут на курок. Все произойдет быстро, но, наверное, очень больно. Зато точно известно как.
Это несправедливо, что все вокруг бояться конкретных, определенных вещей, а Сергей боится самого страха, ему тоже хотелось знать свой ужас в лицо.
Налетчик успел заметить выпрыгнувшего из-под стола человека, успел направить на него пистолет, успел разобрать что-то похожее на «Не смей» и успел промахнуться. А потом был полицейский штурм, комнату занесло удушливым газом, в глазах всплыл туман и руки больно заломили за спиной. В зале кричали все, пару женщин упало в обморок. Зато Сергею не было страшно, потому что он знал: худшее, что может случиться – пуля, пробивающая внутренности, зато это было так понятно, материально и существенно, что даже его паранойя начала ослабивать.
Через неделю приемный зал привели в порядок, осколки стекла убрали, пострадавшим выплатили компенсацию. Только на третьем этаже банковских административных помещений опустел кабинет, на темном деревянном столе стояла забытая картонная коробка с личными вещами. Края ящика были загнуты, на дне лежала пара стопок линованных листок, фирменная кружка и темно-синий паркер. Под столом – унесенный ветром листочек с заявлением об увольнении, со стен были сняты все рамки и награды, кроме одной, ее нельзя было снять. Полненькая секретарша в ореховом твидовом костюме вздыхала об уходе такого прекрасного человека и шефа, дверь продолжала поскрипывать, а кредиты и ссуды продолжали выдаваться. По прежнему кто-то заполнял белые форменные листы, выписывал ссуду, проверял вексели, подсчитывал доходы, вот только никто больше в банке никогда не встретил Сергея Валова.
На военную базу на Дальнем Востоке было совершено очередное нападение. Кучка взбесившихся террористов продолжала высыпать на военнослужащих кучи раскаленных пуль. Было неудобно сидеть в канаве на корточках и только изредка высовывать голову, чтобы редко отстреливаться. Что-то постоянно шипело рядом с ухом, на макушку продолжали сыпаться комья мокрой земли, коленки ныли. До передатчика было не добраться, сообщение командованию не отправить, а значит они крепко застряли в этой земляной ловушке.
Сергей Валов ушел из банка, потому что ему было очень страшно вернуться в свой кабинет, заполненный все теми же опасными линованными листами, он испытывал одинаковый ужас, закрывая за собой замок своей квартиры и заполняя договор на контрактную службу в горячих точках. Он по-прежнему боялся любого шороха, любого скрипа, боялся, что автомат разорвет в руках, боялся, что его придавит случайной веткой. Его по-прежнему трясло перед операциями, все было как и в офисе, с разницей лишь в том, что здесь боялись все. Дрожали его соседи по баракам, кричали от страха молодые новобранцы, он мог показать свой страх, ему не нужно было скрывать свою дрожь в пальцах или нервное подергиванье глаза. Он больше не чувствовал себя больным.
Канаву сотрясало от волн несущихся снарядов, края начали обрушаться, пули все чаще подлетали близко к нему. Рядом с ним ,скрючившись на дне канавы, полусидел темнокожий маленький военнослужащий, его волосы были довольно длинными и требовали постоянного укладывания, но сейчас они просто торчали в разные стороны, пропитанные потом и кровью из многих царапин на лице. Кажется, его звали Роман, хотя это уже не имело значения, Сергей боялся, что его сосед убьет его прямо здесь, в этой канаве просто так, он уже давно никому не доверял. Роман стонали пытался перезаридить свой автомат трясущимися руками. До канавы постоянно доносились крики.
-Мне страшно, - прошептал Сергей, он уже давно испытывал это чувство, но привыкнуть к постоянному страху невозможно. В небо иногда выстреливали фонтаны земли, их укрытие потряхивало.
Роман отложил оружие, перестал трястись и задумчиво вгляделся в лицо Сергея. Его лицо было очень грязным и замученным, под глазом была размазана кровь. Он подумал и сказал то, что Сергей уже давно хотел услышать
-А кому из нас не страшно, брат, нам всем страшно.
И вот тут Сергей заплакал, он правой рукой зацепил винтовку и, прикрываясь от выстрелов, пополз прочь из канавы. Он дрожал от озноба и даже не заметил глиняный участок. Нога поскользнулась, тело вылетело из укрытия, и Сергей почувствовал сильный и горячий удар в грудь. Внутренности жгло от куска горячего свинца в груди, воздух в легких начал подходить к концу, глаза заслезились. Но вот теперь страшно не было, Сергей Валов больше ничего не боялся, потому что было уже понятно, что знать. Он чувствовал себя уверенно, больше не надо пугаться, больше не надо вздрагивать, не надо дрожать. Глаза медленно закрывались, и он смело поддался, потому что чувствовал себя самым храбрым человеком на земле.
А где-то далеко, на третьем этаже банка добралась до конца тоненькая трещинка, и прозрачное стекло с оглушительным шумом рассыпалось на тысячи осколков.
-Что же это такое, - закричала пухленькая женщина с облупленным красным лаком и побежала за веником.
Посвящается Марии Мрясовой, человеку, который точно ничего в мире не боится, желаю тебе забыть о растворимом кофе и линованных листках, чтобы добиться своей цели, не останавливаясь из-за глупых страхов.
