Глава 1Сон первый
Молодая светловолосая женщина не сводила глаз со своего сына. Внимание мальчика, которому не исполнилось и шести лет, было отдано всему, что его окружало, и он не замечал материнского взгляда.
Женщина ощущала усталость, но боялась закрыть глаза. Она решалась закрывать их только тогда, когда могла прижать к себе сына. Конечно, глупо было думать, что за несколько минут с мальчиком что-нибудь случится, но слишком уж эта молодая – не больше двадцати пяти лет – женщина привыкла бояться.
Несколько лет назад ей казалось, что дядя унижает ее достоинство, выдавая замуж за парижского адвоката. Но дяде, у которого подрастали собственные дочери, было не до выбора. Не помогли ни слезы, ни мольбы.
Кузины погибли, когда чернь штурмовала их замок, а сам дядя год спустя сложил голову на эшафоте.
Но Мишель Нуартье было не до них. Свои молитвы она посвящала только сыну, так неудачно родившемуся всего за год до революции. Оттого, что ее муж радостно приветствовал события, происходящие в стране, бедной женщине легче не становилось. Сама она оставалась убежденной роялисткой, хотя ей хватало ума не высказывать свою позицию вслух.
В любом случае, находится в бурлящем Париже Мишель казалось небезопасным. На улицы выходить было страшно. Сидеть дома и слышать доносящиеся снаружи крики – не менее пугающе. Оставалась только одна радость, и она же – главный страх. Отбросив назад все свое аристократическое воспитание, госпожа Нуартье все свое время проводила рядом с сыном.
Однажды ночью Мишель разбудил муж, бросивший ей на кровать верхнее платье. Женщина должна была немедленно покинуть дом, забрав с собой сына. Это сообщение моментально прогнало сон. Мишель боялась задавать вопросы, а господин Нуартье не был склонен ничего разъяснять.
Поспешно подняв ребенка, молодая женщина начала его собирать. Быстро проснувшийся, малыш стал пытаться ей помогать, и, мешая друг другу, мать с сыном никак не могли сладить с завязками и застежками. Отцу быстро надоело наблюдать эту бесполезную суету, и, подхватив пояс, он запахнул курточку на сыне, крепко перевязал и бросил жене: «Потом разберетесь».
Только пару дней спустя, удаляясь от Парижа, Мишель узнала об изгнании жирондистов из конвента. Кого-то арестовали, кто-то успел бежать. Господин Нуартье, разумеется, бежать не собирался, но позаботился о своей семье.
Мишель с сыном, сопровождаемая только слугой своего мужа, приехала на юг Франции. Она не смотрела на листки известий, где регулярно печатали списки казненных, но имена все равно одно за другим достигали ее слуха. Некоторые были ей незнакомы, в каких-то она узнавала друзей г-на Нуартье. Мишель не желала думать, что она будет делать в тот день, когда услышит фамилию своего мужа – как и в Париже, она сосредоточила внимание на сыне.
Жерар рос капризным и, несмотря на довольно стесненные средства, избалованным ребенком. Он был единственным созданием во всем мире, которое волновало Мишель, только о нем она думала. Если, получая желаемое, сын улыбался ей, молодая женщина ощущала прилив счастья, не находя его более ни в чем ином.
Дни складывались в недели, недели – в месяцы. Шли годы. Париж не переставал бурлить. На смену жирондистам в горнило революции схлынули эбертисты, дантонисты и многие другие; закрыли Якобитский клуб. Бунт следовал за бунтом, восстание за восстанием, мятеж за мятежом.
Из памяти Жерара Париж почти стерся – он остался лишь в неясных, блеклых образах – как и образ отца. Мишель никогда не говорила о своем муже, а революция оставила множество сирот. Прошлое было подернуто невыразительной серой дымкой: дом, гораздо более просторный, нежели небольшой домик в приморском городке, окна, выходящие на серые улицы вместо утопающих в зелени переулков, и высокий черноволосый мужчина, лица которого Жерар никак не мог вспомнить – да и не стремился к этому.
Он не узнал этого человека, когда на заре нового века увидел его в доме.
Спускаясь теплым весенним утром в гостиную, Жерар с удивлением услышал, как его мать разговаривает с кем-то. Никогда в их доме не было гостей, их семья держалась особняком. Поначалу, когда они только приехали в этот городок, соседи сочувственно относились к хрупкой молодой женщине с маленьким ребенком, непривычно бледным среди загорелых лиц южан. Но отчужденность Мишель и нежелание ее общаться с окружающими поставили между их маленькой семьей и всеми остальными невидимую преграду.
- Я не понимаю, куда мне нужно «возвращаться», - голос матери звучал совершенно не по-утреннему устало, и мальчик насторожился. – Мы живем в этом городишке вот уже более семи лет. Я привыкла, Жерар привык. Ты все это время прекрасно обходился без нас.
- Мишель, ты же знаешь, что это не так, - мужчина, как с удивлением понял Жерар, судя по голосу, улыбался. – Мне очень тебя не хватало. Но ты не можешь не понимать: в Париже для вас было слишком опасно. Я не мог таскать вас за собой по подполью.
- Вопрос о том, чтобы самому приехать к нам, тобой, разумеется, не рассматривался, - Мишель говорила резко и сухо. – Не стоит опускаться до лжи. Твоей любовью всегда была только свобода – та свобода, что царит на баррикадах. Я вообще не понимаю, как ты с твоими убеждениями решил вступить в брак.
- Потому что иначе я не получил бы тебя.
Жерар не удержался и заглянул в гостиную. Высокий мужчина, смуглый и черноволосый, поймал руку его матери и поднес к своим губам. Мишель не выглядела довольной этим галантным жестом. Хоть она совсем недавно перешагнула тридцатилетний рубеж, годы, во время которых Мишель отдавала все сыну, ущемляя себя, наложили на нее свой отпечаток. Белоснежная кожа приобрела пергаментный оттенок, изящная стройность обернулась болезненной худобой, меж бровей залегла усталая морщинка. Вблизи можно было даже рассмотреть слишком раннюю седину в белокурых волосах.
И сейчас, казалось, Мишель вовсе не радовалась тому, что кто-то отдает дань ее увядающей красоте. Она с раздражением вырвала свою руку из ладони мужчины – и в этот момент ее взгляд упал на сына.
Неожиданный гость посмотрел в ту же сторону и широко улыбнулся. Жерара удивило, какие молодые у мужчины глаза – если, глядя на него в профиль, можно было дать ему лет тридцать пять, то глаза принадлежали юноше. Несмотря на то, что они имели цвет ночи, эти глаза сияли. В них, еще более, чем в подвижном лице мужчины, читались удивительная энергия и жизнелюбие.
Гость направился в сторону мальчика, и тот непроизвольно попятился назад. Как и мать, он не очень хорошо сходился с людьми, и внимание чужака, пусть даже и знакомого матери, было для него неприятно.
Мужчина остановился, и на лице его проскользнуло удивленно-недовольное выражение. Отведя взгляд от ребенка, он вновь обернулся к его матери.
- В чем дело, Мишель? – на сей раз в его глубоком голосе не звучала улыбка. – Как это понимать?
- Что именно ты
пытаешься понять? – Мишель вздернула подбородок. Она сделала несколько шагов, чтобы оказаться между гостем и сыном.
- Не глупи! Он что… не узнает меня? – густые черные брови сошлись на переносице.
- Почему бы и нет? – насмешливо протянула Мишель. – Почему бы нет? Семь лет прошло! Ему не было и пяти, когда ты выпроводил нас из Парижа, а теперь ему уже почти двенадцать! БОльшая часть его жизни прошла без тебя! Дети всегда забывают то, что происходило слишком давно, а ты и в Париже-то не слишком много времени уделял ему.
Мужчина стремительно обогнул ее и, схватив Жерара за руку, вытянул его на свет. Мальчик вздрогнул, когда широкая ладонь, взъерошив его черные кудри, скользнула по бледному лицу. Большой палец погладил висок, очертил линию скулы, уперся в подбородок. Гость рассматривал каждую черту так пристально, так внимательно, что Жерару, сжимаемому стальной хваткой, ничего не оставалось, кроме как уставиться на него в ответ.
И с удивлением обнаружить, что, оказывается, они были очень похожи. От своей матери Жерар унаследовал разве что очень светлую кожу да голубые глаза, но сейчас на лице этого незнакомого мужчины он видел свои собственные черты: тонкий, несколько длинноватый нос с легкой горбинкой и хищно вырезанными крыльями, высокие, резко очерченные скулы, острый, чуть выдающийся вперед подбородок с неожиданной маленькой ямкой под нижней губой, да и сами губы – узкие и светлые.
Догадка пришла сама собой.
- Отец? – неуверенно пробормотал мальчик и вопросительно обернулся к матери.
Мужчина посмотрел туда же.
- Вот видишь, - в его голосе снова зазвучала добродушная усмешка. – Он таки признал меня, - увидев, что Мишель недовольно пожала губы, улыбнулся. – Перестань капризничать. Мы возвращаемся в Париж. Парень уже совсем большой, ему нужно будет получить приличное образование – не хочешь же ты, чтобы его знания были ограничены несколькими классами сельской школы? Я снова на волне, и в Париже вам ничего не угрожает. Жерар пойдет в хорошую гимназию, а наша с тобой жизнь будет спокойной и приятной.
Мишель всем своим существом мечтала сказать «нет», но, глядя в лучистые глаза мужа, не могла вымолвить ни слова. Когда он был далеко, она могла убеждать себя, что не просто не любит этого человека, а испытывает к нему и ко всем его убеждениям глубокую неприязнь. Но стоило ему оказаться рядом, заглянуть ей в душу своими такими подкупающими глазами – и казалось, будто она влюблена в него как девчонка.
К тому же говорить «нет», когда г-н Нуартье решил «да», было делом бесполезным.
Через несколько дней все семейство снова перебралось в Париж.
* * *
Топот ног и громкие крики не давали сосредоточиться на работе, проникая даже сквозь стены в кабинет. Какое-то время Вильфор пытался отрешиться от посторонних звуков, но вернуть концентрацию никак не удавалось.
Да что себе позволяет этот ребенок! От Валентины никогда не было такого шума!
Встав из-за стола, королевский прокурор решительно покинул домашний кабинет, направляясь к комнате своей второй жены.
Юная белокурая женщина сидела на софе и делала вид, что читает журнал, тем временем благодушно наблюдая, как черноволосый малыш лет трех носится по комнате, раскидывая все на своем пути.
Вильфор вошел столь стремительно, что мальчик не успел остановиться и с разбегу уткнулся ему в ноги. Все еще смеясь, Эдуард поднял голову, но при взгляде на суровое лицо отца, улыбка сползла с его губ. Еще немного, и лицо мальчик скривилось, он разрыдался и бросился к матери, зарывшись носом в ее юбки.
- Элоиза, сделайте же с этим что-нибудь! – раздраженно произнес Вильфор. – Вы понимаете, что я работаю?
Жена, казалось, не слушала его, склонившись к всхлипывающему сыну.
- Вы слышите меня? – повысил голос королевский прокурор. Эдуард также увеличил тональность рыданий.
- Не кричите на ребенка! – вскинулась Элоиза. – Вы пугаете его!
- Просто чудесно! – вскинул руки Вильфор. – Я пугаю собственного сына! Вам не кажется, что вы слишком балуете его? Вместо того, чтобы потакать всем его капризам, лучше бы занялись его воспитанием.
Молодая женщина возмущенно поднялась со своего места, продолжая прижимать к себе ребенка.
- Я всегда нахожусь рядом с нашим сыном! Может, это вам стоило бы подумать о том, чтобы уделять ему больше времени? Почему мужчины считают, что могут не обращать на детей никакого внимания, а потом чего-то требовать от них?
Другая женщина, тоже хрупкая и белокурая, прижимая к себе черноволосого мальчика, выпрямилась в струнку перед высоким мужчиной.
- Почему бы и нет?
- Не кричите на ребенка!
- Дети всегда забывают то, что происходило слишком давно…
- Вы пугаете его!
- Не слишком много времени уделял ему!
- Почему мужчины считают, что могут не обращать на детей никакого внимания, а потом чего-то требовать от них?
Мать всегда будет защищать свое дитя, даже если этой защиты не требуется, даже если она вредна. Никто не вправе вставать на пути матери, защищающей своего ребенка.
Вильфор устало потер висок.
- Спуститесь в гостиную, прогуляйтесь по саду – идите куда угодно… Но дайте мне спокойно закончить работу.
Видя, что муж сбавил тон, Элоиза тоже слегка успокоилась.
- Вы присоединитесь к нам, Жерар?
- Не знаю, возможно, - взгляд королевского прокурора скользнул по часам. – Хотя нет, вряд ли. Слишком много дел, а время уже позднее.
Элоиза недовольно поджала губы и, взяв за руку переставшего всхлипывать, но по привычке кривящего рот Эдуарда, покинула комнату. Когда она проходила мимо мужа, тот почувствовал, что должен что-то сказать – ей, сыну или обоим – но слова, с такой легкостью приходившие на ум в помещении суда, сейчас будто все покинули его. Молодая женщина и ребенок удалялись по коридору, а в душе оставшегося стоять в дверях мужчины продолжала расползаться пустота.
«Не так… Что-то опять не так…
Мой сын?
Разве у меня есть сын?
Я же… Я же его…
Нет, у меня нет сына!!!
Это была моя мать, а мальчик – я сам. А это был мой отец.
Но мой отец не был прокурором…
А я был?
Я был… и у меня был сын…» 
