Волшебный февраль

Глава 1

Автор: Лина Тонн
Название: "Волшебный февраль"
Тип: гет
Рейтинг: PG
Жанр: общий, роман, драма, POV
Саммари: Легко ли избежать дурной наследственности, если у тебя в роду были шизофреники?
Дисклэймер: всё моё
Предупреждения: сленг, главный герой болен шизофренией

И наша любовь словно в Сене вода
Под мостом Мирабо
Все течет в никуда
Страсть за грустью волной набегает всегда
Дни плывут наяву
Минет ночь я живу
Друг на друга глядим держим руку в руке
И на нас как на мост
Словно в тихой тоске
Вечно смотрит волна пробегая в реке
Дни плывут наяву
Минет ночь я живу
Утекает любовь как вода как река
Утекает любовь
Ах как жизнь коротка
Как желанием властным надежда крепка
Дни плывут наяву
Минет ночь я живу
Дни текут бьют часы слышен времени ход
И недели и год
Кто любовь мне вернет

Под мостом Мирабо только Сена течет
Дни плывут наяву
Минет ночь я живу
Гийом Аполлинер "Мост Мирабо" (перевод Юрия Кожевникова)

Я давно забыл своё имя, но мне бы наверняка удалось вспомнить его, если бы возникло желание. А когда-то я был успешным и подающим надежды корреспондентом одного перспективного издания. Свои мысли я облекал в красивую форму; мои статьи читали, затаив дыхание. Я рано начал писать, поэтому преуспел в этом. У меня была любимая работа и уютная квартира в центре города. Отношений, правда, никаких не было, а встречи на одну ночь я таковыми не считал. В неполные двадцать три года я ощущал, что ещё не созрел для прочного и длительного союза, да и кандидатур подходящих не было. Не с секретаршей же из соседнего отдела роман заводить.
Всё изменилось хмурым февральским днём. Помыв утром голову, опаздывая и не высушив её, я шёл по мрачным бульварам и ёжился от холода. Естественно, шапку я не носил, не было её у меня. Я всегда был рассеянным и невнимательным, поэтому обыкновенно забыл про неё. Дул ледяной ветер, а снежно-белые сугробы вызывали отвращение. Я никогда не любил зиму, вернее, ненавидел её. Ничего личного, просто я эстет и на голубое небо в симбиозе с зелёной травкой смотреть куда приятнее, чем на стерильную белизну. Кашемировое пальто совсем не защищало от холода, воротник-стойка тоже откровенно плохо оберегал, а длинный толстый шарф кричащей жёлто-зелёной расцветки, несколько раз обёрнутый вокруг шеи, казался тяжёлым и ненужным, от него не было совершенно никакого проку. А ко всему прочему ещё и мокрые волосы слиплись отдельными прядями, напоминая мелкие колючие сосульки. Летом я ходил на работу пешком, не упуская возможности полюбоваться «мёртвой» красотой родного города, его сочными, яркими, но, впрочем, искусственными красками. А сейчас я несказанно обрадовался, увидев неприметную троллейбусную остановку. Тусклую, стально-серую и неживую, как и тысячи ей подобных. Людей было немного: толстая тётка с жидкими волосами, нетрезвого вида парень и парочка опоздавших школьников, которые робко ютились на оледенелой лавочке и синхронно растирали руки.
А потом я увидел её!
Она стояла в стороне, почти на тротуаре и, как мне показалось, дрожала. Ещё бы, девушка была облачена в лёгкое весеннее платьице и короткую шубку, длинные волнистые волосы разметались на воротнике, их кончики покрылись инеем. Прохожие шли совсем близко, не замечая её. Мне показалось, что какой-то мужчина случайно задел её плечом, но девушка не шелохнулась. Создавалось впечатление, что она фантом, причудливая игра света, плод моего простывшего воображения. Она стояла, склонив голову, и пушистые ресницы длинными тенями падали на её лицо. Я, словно завороженный, смотрел на неё, не в силах отвести взгляд. Обычно люди ощущают, когда их разглядывают, но она не замечала, наоборот, с удвоенным усилием глядела в пол.
Опомнился я, когда меня толкнул нетрезвого вида парень, устремившийся к подъехавшему троллейбусу. Я отвлёкся на миг, а когда обернулся её уже не было Лишь резкий порыв ветра взметнул вверх несколько снежинок, опустив их на мою ледяную ладонь. Они не таяли, но почему-то были обжигающе — тёплыми. Наверное, мне показалось.
На работу я пришёл сам не свой и в течении всего рабочего дня слонялся по кабинету, так и не взявшись за дело. Я не смог разглядеть лица девушки, но её тонкая фигурка никак не желала выходить из головы. Она казалась настолько хрупкой, будто была не способна выдержать и слабого дуновения ветра. При обычном раскладе я бы назвал её тощей, но сейчас в голову лезли только литературные эпитеты: вычурные и изысканные. Начальство, между прочим, отсутствовало, поэтому я не преминул воспользоваться ситуацией и, сославшись на головную боль, свалил из офиса на полтора часа раньше. Я уже говорил, что люблю то, чем занимаюсь: открытое окно текстового редактора, стук пальцев по клавиатуре и обыкновенную чернильную ручку. Но работать в таком состоянии просто невозможно.
Волосы высохли, на улице заметно потеплело, а я ощутил неудержимое желание глотнуть свежего воздуха, поэтому не поплёлся, как обычно, на грязную и бездушную остановку, а пошёл через парк. И пусть там всё дышало ненавистной белизной, я чувствовал себя почти счастливым и опьянённым. Воздух пах озоном и это вскружило мне голову. Парк был почти пустым, мне встретились лишь несколько старушек с собаками, молодая пара с ребёнком и пожилые супруги с бидончиком ключевой воды. Я шёл по притрушенной снегом дорожке, когда зацепился взглядом за чью-то фигурку: худенькую и хрупкую.
Это опять была она!
Сидела на лавочке и чертила тонким пальчиком узоры на девственно чистом снегу. Не веря удаче, я ущипнул себя и, убедившись, что она не видение, ускорил шаг.
— Девушка, можно? — подойдя ближе, спросил я и указал на свободное место. Она подняла голову и робко взглянула на меня. А я впервые увидел её лицо, что и заставило меня ахнуть. Она казалась фарфоровой статуэткой: кожа цвета слоновой кости, тонкий ровный нос, пухлые, как у ребёнка, губы, точёный профиль и пронзительные голубые глаза.
— Извините, я не расслышала, — ровным глубоким голосом произнесла она, а я нервно сглотнул, пытаясь унять прокатившуюся по телу дрожь.
— Присесть можно? — повторил вопрос я внезапно севшим голосом. — Не возражаете?
— Нет, — она небрежно махнула рукой, а у меня перед глазами всё стояло её лицо. Я вообще склонный романтизировать и идеализировать, поэтому девушка показалась мне средневековой принцессой, сошедшей с древнего полотна неизвестного мастера.
— Я видел вас сегодня утром, — нарушил тишину я, нервно барабаня пальцами по мерзлому дереву, — и очень удивлён, что встретил ещё и сейчас. Редко хожу домой через парк, сегодняшний день — исключение изо всех правил.
— Ничто в этом мире не случайно, — глубокомысленно и загадочно произнесла она, едва я умолк и, как мне показалось, сделала ударение на слове «этом».
Но волнение было настолько сильным, что в голове тут же всё перемешалось. На улице было тепло, но девушка ощутимо дрожала.
— Вы замерзли, — осенило меня, — я живу недалеко, может, выпьем чаю и поговорим, а вы тем временем согреетесь.
— Я, пожалуй, приму ваше предложение, — известила она и томно облизала верхнюю губку, напомнив героиню французского любовного романа.

Щёлкнул замок и, отворив дверь, я пропустил девушку вперёд:
— Проходи, не стесняйся.
Во время прогулки мы успели перейти на «ты», поговорить о природе, человеческих чувствах и литературе девятнадцатого века. Она оказалась интересной собеседницей, но мне пришлось прервать её, задав совершенно неуместный, но нужный вопрос:
— Тебе кофе или чай?
— Чай, — помедлив с минуту, ответила она.
— Отлично, — обрадовался я, потому что кофе давно закончился, — с мятой, лимоном, малиновым вареньем?
— С мятой.
Чайник закипал четвёртый раз, а мы всё никак не могли наговориться. Уж не знаю, откуда брались темы для разговоров, казалось, они возникали самостоятельно, словно из ниоткуда, а с ней было на удивление легко разговаривать. Как с лучшим другом или, того больше, с самим собой. Она ушла вечером и сказала, что придёт завтра. Я вызвался проводить её, но она невесомо коснулась своей горячей ладошкой моего лба и настоятельно попросила не делать этого. А после привстала на носочки и уткнулась губами в мою щёку. И это было… необычно. Здесь явно попахивало чем-то большим, чем обычный дружеский поцелуй. Я дёрнулся, нашёл её губы и накрыл их своими. Они были обжигающими, нежными, страстными и настойчивыми одновременно. Я уже подумал, что она никуда не уйдёт, но мои надежды не оправдались.
— Я пойду, — обняла на прощание, отстранилась и аккуратно прикрыла за собой дверь. Постояв так секунд пятнадцать, я бросился к окну, но на освещённом дворике уже никого не было. Я прислонился лбом к холодному стеклу и устало закрыл глаза. Перед ними стояло её лицо, озарённое светлой улыбкой. Даже если бы она не оповестила о том, что собирается нанести визит завтра, я бы всё равно не сомневался в этом. Реальность напомнила о себе противной трелью телефонного звонка и грязной посудой. Как оказалось, на работе обвалился потолок и к концу недели, на время, пока длились реставрационные работы, получился незапланированный отпуск. Эта радостная новость взбодрила и мыть посуду я пошёл в приподнятом расположении духа. Вот только её чашка почему-то оказалась полной. Наверное, я просто не обратил на это внимания.
В ту ночь я долго не мог уснуть, а когда забыться всё же удалось, мне снились странные сны. Словно я нахожусь в парке, вокруг огромными хлопьями ложится снег, а хрупкая девичья фигурка виднеется где-то вдали.
Она пришла на следующий день, во вторник с утра и я забыл спросить, откуда она знает о том, что я не на работе. Мы смотрели старые советские фильмы, обсуждали их и читали друг другу книги. Она готовила мне обед, а я ни на секунду не переставал любоваться ею. Тонкий девичий стан, светлые вьющиеся волосы, правильные черты лица и пусть небольшая, но соблазнительная грудь.
Приходила она и в пятницу, и в четверг, и в среду. Мы постоянно о чём-то говорили, но я не могу вспомнить, о чём именно. Знаю только, что болтали мы беспрестанно.
А на выходные она осталась у меня. И мы спали в одной кровати, в объятьях друг друга. Я прижимался к её хрупкому обнажённому телу, вдыхал запах её атласной кожи цвета слоновой кости, перебирал мягкие шелковистые волосы и целовал в нежные, по-детски приоткрытые губы, пока она спала. А в понедельник я не пошёл на работу. Позвонил секретарше и сказал, что заболел. Я не врал, ведь действительно был болен и одержим ею.
Теперь она не уходила на ночь, лишь отлучалась на полчасика днём, отправляясь за покупками. Иногда мы делали это вместе, но она старательно обходила отделы с одеждой. Не хотела обременять меня, а мне почему-то казалось, что она боится зеркал. Она была ужасной сладкоежкой и всегда носила при себе конфеты со сладким, сочным и совершенно детским названием «Золотой ключик». Она обожала ириски и была насквозь пропитана ими. Её одежда, тело, волосы, даже дыхание было ирисовым. А сама она была такой же воздушной, сладкой, нежной и ласкающей; таяла, как эти небольшие конфетки. Иногда она приносила из магазина молоко, сливки и жжёный сахар и мы вместе варили ириски. Они получались тягучими, вязкими и приторными, прилипали к зубам и оставались бурыми пятнами на одежде. В квартире витал их волшебный аромат, заставляя каждый раз окунаться в детство. Этот медово-молочный запах жжёного сахара пленил и дурманил голову. Казалось, что на свете не существует ничего более вкусного.
Он любила зиму и считала её самым лучшим временем года, а мне не оставалось ничего, кроме как признать это. Я тоже полюбил снег, бездушные ледышки и холодный пронизывающий ветер, ведь встретились мы именно зимой. Почему бы мне не считать волшебным то время, в котором встретил любимую. Февраль подходил к середине, дни пролетали незаметно и молниеносно, словно скоростные поезда. Она больше никуда не уходила, даже за покупками мы отправлялись вместе. И, казалось бы, всё отлично, но что-то мучило меня, а что именно я никак не мог понять. Осенило меня через несколько дней, двадцать первого числа — я до сих пор не знал её имени. Не исключено, что она называла его, а я банально забыл. Переспрашивать было стыдно, а ещё мне вдруг стало казаться, что сейчас я готов связать себя крепкими узами и что теперь мне наконец-то есть ради кого жить. Я собрался сделать ей предложение. Купил кольцо, торт с символическим названием «Золотой ключик» и бутылку вина. Торжественное мероприятие решил отложить на первый день весны, чтобы обозначить конец зимы таким ярким и знаменательным событием.
Я всегда был талантливым человеком, а она стала моей музой. Я купил себе альбом и цветные карандаши; рисунки, конечно, получались далеко не идеальными, но очень даже неплохими. В конце концов, я учился не на художника.
Приближались последние дни зимы и я ликовал по этому поводу, но она становилась всё более грустной, мрачной и неразговорчивой. Мы больше не обсуждали литературу, кинематограф и живопись, а как-то я увидел её плачущей. На мой недоуменный вопрос она ответила, что порезала палец и тут же перевела разговор в другое русло, но разве при таких мелочах плачут, содрогаясь и до крови закусывая губу?
А первого марта моя жизнь окончательно перевернулась вверх тормашками. Можно было даже добавить, что она утратила всякий смысл, но ведь это не так. Проснувшись, я не услышал размеренного и спокойного дыхания рядом. Сердце пропустило один удар, но я ещё не успел осознать все масштабы бедствия. Подумал, что она пошла готовить завтрак, потом, не увидев её на кухне, решил, что она отправилась пополнить запасы еды.
Но она не вернулась ни через час, ни через два, ни на следующий день. Я ходил, будто в воду опущенный и уже почти месяц не появлялся на работе. Честно, я совсем забыл о своих обязанностях, ведь не мог думать ни о ком другом, кроме своей возлюбленной. Восьмого марта я купил цветы и вытащил бутылку вина в надежде, что она вернётся. Но я обманывался, а потом не выдержал — всё-таки сорвался. Нашёл оставшиеся сигареты, а ведь три недели назад я бросил курить, потому что ей не нравился сигаретный дым. Опустошил все запасы спиртного и потерял контроль над собой. Приехали родители, расспрашивали, почему я не на работе, а я нёс какую-то бессвязную чушь, ругался, рыдал, как девчонка и просил отыскать её. Отец, тоже недавно бросивший курить, вытаскивал одну сигарету за одной, а мама мерила мне температуру, держала за руку и плакала. А потом у меня случился рецидив. Я рвал все свои рисунки, жёг недописанные статьи, крушил посуду и статуэтки.

А спустя полчаса приехали люди в белых халатах. Я думал, что они нашли её, но ошибся. Мне ввели какое-то лекарство и погрузили на носилки, а что было дальше, я не помню. Очнулся уже в палате. Комнатушка была маленькой и неуютной, а на стенах почему-то громоздились ковры. Я попытался встать, но увидел, что привязан к кровати. Через несколько минут вошла медсестра. Она ответила, что мне было очень плохо и меня госпитализировали, что скоро придёт врач и всё объяснит. Она меня, кстати, так и не развязала. Но мне ничего не нужно было объяснять, разве и так непонятно, что я в психушке? В сознании всплыли недавние события, словно отвечая на мой немой вопрос о том, почему я прикован и не могу подняться. Потом пришёл врач и долго мне что-то рассказывал. Я особо не вникал, но согласился вести себя тихо, поэтому мне дали возможность размять затёкшие руки и ноги. А ещё я попросил принести альбом и карандаш. Моё желание выполнили, и вскоре с листа бумаги на меня взирала моя любимая. Мама долго расспрашивала о том, кто это, но я не мог ответить ничего внятного.
А однажды они с доктором разговаривали прямо у меня в палате, наверняка думая, что я сплю. Врач говорил о том, что такие болезни часто передаются по наследству, а мама подтверждала, что у моей бабушки тоже были проблемы с психикой. А ещё медик сказал, что вымышленный образ девушки — явный признак шизофрении. Но обратились мы вовремя и он обещал быстро поставить меня на ноги.
А разве я сумасшедший? Я же всё понимаю, разве её в моей жизни не было? Она всегда казалась такой живой, горячей и материальной, но, действительно, я ведь даже не знаю её имени. Да и о себе она мало рассказывала, всё чаще вопросы задавала. А ещё она никогда не оборачивалась ко мне спиной, а я очень люблю читать, поэтому в памяти тут же всплывают «Тени забытых предков» и я содрогаюсь от ужаса. Воспалённый мозг тут же подсовывает версию о том, что она была мавкой, фантомом или плодом моего воображения, но разве мавки умеют варить такой сказочный и волшебный ирис?
Каждый день ко мне приходят гости: родители, друзья, знакомые, но я всё жду, когда отворится дверь или, скажем, зарешеченное окно и войдёт она. Хрупкая, тонкая, невесомая, пахнущая ирисом и улыбающаяся. Засмеётся и скажет что-то ободряющее, коснётся горячей рукой лба и нежно поцелует в щёку.
Ещё мне приносят много таблеток фиолетового цвета, но я ненавижу его, да и она не любила, поэтому смываю их в умывальник, так ни разу и не выпив.
Я же здоровый, верно?
Не знаю, сколько я уже здесь. За этими стенами время изменяет свой ход и течёт по-другому, но я успел обзавестись мольбертом, несколькими десятками листов, с которых на меня смотрит её безмятежное лицо и толстой тетрадкой, в которой написано уже две главы. Я пишу роман о принцессе, только вряд ли мне удастся скоро его закончить.
А она, я уверен, вернётся и отыщет меня. Она же сказочная и волшебная, значит, сумеет вытащить меня из этой маленькой и унылой комнаты. Тогда я допишу свою книгу, пойду в издательство, здесь недалеко — за углом, и её непременно напечатают. А пока буду выбрасывать нетронутые таблетки в умывальник и рисовать её портреты.

Ветер бросает в окно горстку снежинок и они почему-то не тают, а в сырой и неприязненной комнате вдруг становится тепло и уютно. С чего бы это?

-fin-