Глава 1I see trees of green, red roses, too.
I see them bloom, for me and you
And I think to myself,
What a wonderful world.
Louis Armstrong.
На одиннадцатилетие прабабушка подарила мне набор юного волшебника. В огромную фиолетовую коробку были упакованы длинный черный плащ, шляпа-цилиндр, две колоды карт, плюшевый кролик, примитивный голопроектор и волшебная палочка. Я вежливо сказал «Спасибо, ба», забросил коробку в угол и отправился играть с новой моделью «Левиафана». Модель сломалась через две недели; ее прототип потерпел крушение на Ио через два года. Коробка пролежала на чердаке до моего двадцать пятого дня рождения. Тогда я, пьяный к тому моменту в зюзю, откопал ее и на радость друзьям напялил плащ, оказавшийся мне коротким, и цилиндр, постоянно сваливавшийся с моей дурной головы. Потрепанного плюшевого кролика я подарил самой веселой девушке в нашей компании. На голопроектор кто-то нечаянно наступил. А волшебную палочку я засунул в карман штанов и думать о ней забыл.
Вскоре прабабушка умерла.
На похоронах присутствовало восемь человек — только родственники. Я стоял рядом с гробом и думал о том, что возраст покойника связан с количеством оплакивающих его обратно пропорционально. Стодвадцатилетние старушки умирают быстро и тихо, как будто они задремали на вечеринке, а проснувшись, обнаружили, что все уже разошлись, и теперь и сами смущенно торопятся уйти. Все, с кем бабуля отплясывала на своих вечеринках, уже давно превратились в пыль. Поэтому сейчас у гроба стоят только не слишком скорбящие родственники — мы все знали, что это когда-нибудь произойдет. Что ж — вот и произошло.
А вот катастрофа «Левиафана» — этого Титаника двадцать второго века — была трагедией общепланетной. Немало виноваты в этом, конечно, были СМИ, вцепившиеся в это крушение как стервятники в падаль и выдвигавшие самые невероятные предположения — от столкновения с кометой до атаки инопланетян. «Левиафан» был третьим в серии огромных кораблей-ковчегов, которые были должны доставить первопоселенцев к пригодным для обитания мирам. Пять тысяч пассажиров, две тысячи человек экипажа. Чем отличается крушение звездолета от кораблекрушения — тут уж не выплывешь.
На похороны прабабушки приехали я с родителями и семейство дяди Джека — включая троих моих кузенов. Мои родители всегда с неодобрением отзывались о решении дяди Джека и тети Молли завести такую чертову кучу детей. Трое — это все же очень много. Я не припомню чтобы у кого-нибудь из моих друзей или одноклассников были братья или сестры — а чтобы сразу двое — такого совершенно точно не бывало. Сам я чертовски рад, что я единственный ребенок — не приходится делиться компьютером. Хотя с кузенами я в общем дружу. Особенно с Гвен — мы с ней почти ровесники. Хотя в последний раз мы встречались лично… ну да. Три года назад.
После похорон Гвен подошла ко мне и сказала по секрету, что собирается на Землю-5.
Я чуть не упал.
— Понимаешь, Гарри, здесь для меня нет перспектив. Я же ксенобиолог. Что мне делать на Земле?
— И когда?
— «Мэйфлауэр» стартует с Луны через полгода.
— Кто-нибудь еще знает?
— Пока нет.
Гвен сорвала с одной из могил искусственный цветок и принялась нервно его покусывать.
— Брось, это же пластик.
Она ухмыльнулась.
— Так что скажешь?
— Ну… удачи тебе.
Наша дружба всегда зиждилась на одном негласном условии — мы не пытаемся друг друга воспитывать. Гвен знает, что я поддержу любое ее решение — даже самое безумное. Поэтому и рассказала мне первому.
— Я уже прошла все тесты. Осталось оформить документы — и прости-прощай, старушка Земля.
— О.
Если она улетит, мы вряд ли еще увидимся.
— Не хочешь полететь со мной?
Я споткнулся о могильный камень и все-таки упал.
— Не знаю. Я как-то не думал об этом.
— Ты же врач, Гарри. В колониях всегда нужны врачи.
— Я подумаю, хорошо?
Она кивнула и протянула мне руку, чтобы помочь подняться.
— Я тебе еще кое-что хотела сказать, — продолжила она после недолгого молчания. — Знаешь, перед тем, как улететь, я решила привести в порядок все свои дела. Разобрать вещи, попрощаться с друзьями. И на чердаке я нашла вот это.
Гвен полезла в карман пальто и достала оттуда несколько пожелтевших от времени листков бумаги и — я глазам своим не поверил — такую же волшебную палочку со звездочкой на конце, как и та, что до сих пор валялась где-то у меня дома.
— Это тебе прабабушка подарила? — спросил я.
— Ага. На одиннадцатилетие. Дурацкий подарок.
— У меня тоже такая есть.
— Смотри.
Гвен огляделась вокруг, чтобы удостовериться в том, что нас никто не видит, и взмахнула волшебной палочкой.
— Люмос!
На кончике палочки засветился тусклый огонек. Я посмотрел на кузину с недоумением.
— И в чем прикол? Светодиод, активизирующийся голосовым управлением.
— Ха-ха, — фыркнула Гвен. — В том-то и дело. Я проверила. Нет там никакого светодиода. Обычная деревяшка.
Я взял у нее палочку и покрутил в руках. Гладкая деревянная поверхность казалась теплой. Я подергал дурацкую звездочку на конце, и вдруг она отвалилась. Без нее у палочки был еще более жалкий вид.
— Бабушка не учила тебя каким-нибудь… странным словам?
Я вылупился на Гвен, как придурок.
— Постарайся вспомнить, — настаивала она. — Может, когда ты был маленький. Знаешь, я очень долго боялась темноты, и бабушка сказала мне, что если взмахнуть волшебной палочкой и сказать «Люмос», магия прогонит тьму. Я долго так делала, наверное, не меньше года. Держала ее под подушкой и каждый раз, когда мне становилось страшно, зажигала огонек. А потом перестала бояться… и забыла.
И тогда меня осенило.
— Вингардиум Левиоса, — прошептал я, указывая палочкой на выцветший погребальный венок. Он дернулся и, тихо шурша, рывком поднялся в воздух на полметра. Я опустил палочку. Венок упал.
— Когда бабушка спросила, почему я не играю в фокусника, я сказал, что не знаю, как. И тогда она показала мне эту штуку.
— Что ты думаешь об этом, Гарри?
— Я? Я ничего об этом не думаю. Нельзя строить гипотезы, основываясь на разрозненных фактах.
— Ты зануда, — засмеялась Гвен, отбирая у меня палочку. — Может, это и есть магия?
Я заржал. Потом вспомнил, что мы еще на кладбище, и устыдился своего поведения.
— А что на тех бумажках? — спросил я.
— Это письма. Держи. Мне уже надо идти.
— Эй!
Гвен побежала к выходу и уже у ворот обернулась и крикнула:
— И если надумаешь лететь со мной — позвони!
Вернувшись домой, я сразу же уселся читать письма. Они не были датированы но, кажется, им было лет сто, не меньше. Их писал мой прадедушка своей невесте. Сто лет назад, кошмар какой. Тогда они были молоды и полны надежд.
«Дорогая Лили,
Прости, что долго не писал тебе. В январе грянули такие морозы, что не выдерживали согревающие заклинания на теплицах. Часть растений я перетаскал в дом, а остальные пришлось укрывать одеялами. Можешь представить, как на меня все смотрели, впрочем, не впервой.
В эти холодные январские дни я много думал о тебе. Когда ты приедешь, уже настанет весна. Ты сама похожа на весенний цветок, моя Лили».
«Отцу все чаще снится война. Я беспокоюсь за него. Он выходит на крыльцо и смотрит, смотрит на замерзшую землю, на покрытые снегом деревья. Я знаю, что он что-то вспоминает, но он никогда не рассказывает, о чем — ни мне, ни брату. Я боюсь, что он не дотянет до весны. Я очень боюсь, Лили. Человек не должен умирать в самом конце зимы. Конец зимы — это время надежды».
«Я очень рад за тебя. Впрочем, я и не сомневался, что ты отлично сдашь все экзамены. Признаюсь — было время, когда твое настойчивое желание получить маггловское образование казалось мне блажью. Разлука пугала меня. А теперь я горжусь тобой, моя Лили. Любимая.
Не могу дождаться нашей встречи».
«Этих белых цветов так хорош аромат, о, как сладок и нежен он. Я немного влюблен в вас, но больше стократ я в лилии эти влюблен. Улетающих дней как увядших цветов не стоит, не стоит жалеть. Даже смерть — просто слово из тысячи слов, пусть и каждая осень — смерть».
Я читал эти письма и ревел, как корова. Потом аккуратно сложил их, перевязал ленточкой и выглянул в окно. Был уже поздний вечер. Я порылся в шкафу и нашел там свои любимые штаны. Позабытая волшебная палочка по-прежнему лежала в кармане. Тогда я выключил свет, задернул шторы, чтобы не видеть сияющих за окном огней большого города, взмахнул волшебной палочкой и прошептал:
— Люмос.
Палочка чуть нагрелась в моей руке, и комнату озарил неяркий нежный свет.
Через два дня я взял на работе отпуск и улетел в Сидней.
Прабабушка родила троих детей. Каждый из этих троих подарил миру еще как минимум двух. Когда-то это была большая дружная семья, практически клан. Время разбросало нас по странам и континентам, и не всех своих родственников я даже знал в лицо. Но прабабушка помнила всех. В детстве я не особенно обращал внимание на ее регулярные визиты, но теперь я понял — до последнего времени, пока позволяло здоровье, она колесила по свету, навещая всю свою родню — от ближайшей до той, которую называют «седьмая вода на киселе». Еще недавно я подумал бы, что виной тому обычное одиночество старого человека, который уже чувствует, что никому особенно не нужен, но еще не желает с этим смириться. Но после этих писем я больше не мог отмахнуться от прабабушки и продолжить жить своей жизнью. Я вспоминал ее маленькое сморщенное личико и пытался разглядеть в нем черты той девушки, которой мой прадед посылал письма со стихами. Боже мой, стихи. Если бы я вздумал написать для своей девушки стихи, она бы меня засмеяла.
Я предупредил тетю Джуд о своем приезде, но она все равно ужасно удивилась. Вообще-то, она мне не тетя. Она — кузина моей матери. Значит, ее сын приходится мне троюродным братом. И ему недавно исполнилось тринадцать.
Я спросил, не дарила ли ему прабабушка набор юного фокусника — скажем, пару лет назад?
Она удивилась еще сильнее, но сказала, что да — она прислала большую фиолетовую коробку. Ужасно старомодный подарок, правда, Гарри?
У меня пересохло во рту, и я смог лишь кивнуть.
Джеймс оказался настоящим сорванцом. Когда он ввалился в дом, тетя Джуд тут же принялась распекать его на все корки — за то, что он опять нахватал двоек, за то, что скормил свой завтрак птичкам и за то, что разбил бейсбольным мячом окно в соседском доме. Джеймс слушал ее молча и ухмылялся, таращась на меня во все глаза. Я подмигнул ему из-за спины рассерженной мамаши. Я сразу понял, что мы подружимся.
Наедине с Джейми мне удалось остаться только вечером.
— Ты помнишь прабабушку? — спросил я прямо.
Он шмыгнул носом.
— Ту, что померла недавно?
— Ага.
— Ну, помню.
— Бабушка не учила тебя каким-нибудь… странным словам?
Джейми заржал, как молодой жеребенок, плюхнулся на диван и принялся болтать ногами.
— Гы, Гарри, смотря какие слова.
И он разразился такой матерщиной, что я немедленно вспомнил, что в Австралию раньше ссылали каторжников. Я сказал мальчишке, что он их достойный потомок. Он надулся от гордости.
— Другие слова… похожие на латынь. Она говорила, что они… ну, волшебные.
Джейми по-птичьи склонил голову набок, проницательно глядя на меня своими яркими голубыми глазами.
— А если я скажу, что мне за это будет?
— А что ты хочешь?
— Двадцать баксов.
— Идет, — я едва удержался от того, чтобы не рассмеяться.
— И комикс.
— Отлично.
— И шоколадка.
— А мотоцикл не хочешь?
— Хочу! Только потом. Сейчас у меня все равно прав нет.
Я все-таки фыркнул. Джейми посмотрел на меня укоризненно и сказал:
— Я тогда был совсем еще маленький. Лет одиннадцать, наверное. Мы с Томом — это мой друг — хотели запустить фейерверк во дворе. А отец спрятал все зажигалки. Тогда бабушка увидела нас и сказала, что огонь можно вызвать с помощью волшебства.
— И как это?..
Джеймс нахмурился, вспоминая. Потом взял карандаш и взмахнул им в воздухе:
— Инсендио!
То, что прабабка учила одиннадцатилетних сорванцов зажигать огонь с помощью магии, меня даже не очень удивило. Видимо, она сочла Джейми достаточно взрослым и ответственным. Это было странно, но потом я подумал, что Джейми в общем-то это доверие оправдал. Иначе на месте дома тети Джуд давно было бы пепелище.
Сидней. Оттава. Нью-Йорк. Братислава. Шанхай.
Я уже говорил, что у меня очень большая семья?
Инсендио. Силенцио. Акцио. Протего. Агуаменти.
Я чувствовал себя мальчиком-с-пальчик, который пытается найти дорогу домой по разбросанным на тропе хлебным крошкам.
До этого путешествия я и не подозревал, какая же на Земле живет чертова прорва народу. Теперь желание кузины Гвен свалить в колонии уже не казалось мне таким диким.
Лондон встретил меня токсичным дождем. Прикрывая голову курткой, я бегом направился к стоянке такси. Пока мы ехали, я все время пялился в окно. Мимо проносились бесчисленные дома, домики и домищи. Бетон, стекло, пластик, сверкание неоновых огней. Сейчас два часа дня, а видимость, как в сумерки. Низкие тучи над головой имеют какой-то зеленоватый оттенок, и чахлое солнце почти не пробивается сквозь них. Обычная погода для мегаполиса.
Мой трою… нет, четвероюродный уже… или черт его знает — брат Дадли — сделал мне сегодня чудесный подарок. Я читал его в течение всего перелета. Дадли вообще оказался очень странным парнем. Было ему, наверное, лет тридцать, и он жил затворником. Он молча меня выслушал, молча накормил, молча уложил спать и молча же проводил в аэропорт на следующее утро. И уже перед самым расставанием сунул мне в руку пачку отпечатанных листов. Все так же молча. Когда я начал их читать, то понял, что это всего лишь развернутый ответ на мой вопрос.
— Бабушка не учила тебя каким-нибудь… странным словам?
«Общеизвестно, что магии не существует. И верно — ведь то, существование чего не доказано научным методом, стоит признать по умолчанию несуществующим. Я не готов критиковать сам научный метод, поскольку не вижу достойной альтернативы ему.
Однако я считаю, что даже наш чрезмерно цивилизованный мир еще способен подкинуть нам парочку сюрпризов.
Касательно магии.
Нет, бабушка Лили не говорила мне никаких «странных слов».
Набор юного фокусника она мне тоже не дарила. А если и дарила, то родители его наверняка выбросили. Вообще она не появлялась у нас с тех пор, как мне исполнилось одиннадцать.
Накануне своего дня рождения я долго не мог уснуть. Устав ворочаться, я хотел спуститься на кухню, чтобы выпить воды, но еще на лестнице услышал, как родители ссорятся с бабушкой. Я замер и прислушался.
— Твоим фокусам не место в этом доме! — кричала мама.
— Но, Милли, дорогая, это не фокусы. Это волшебство.
— Слышать не хочу о твоем волшебстве, — прошипела мама. Я никогда не слышал у нее такого злого голоса — и раньше, ни потом.
— Оставьте в покое мою жену, мадам, — сказал отец, — вы же слышали — она не хочет.
Бабушка рассмеялась.
— Она не может «хотеть» или «не хотеть», Роджер. Это заложено в ее природе. Она ведьма — пусть ее сила спит, но она ведьма. И Дадли — он тоже волшебник.
— Ну да, конечно, — фыркнул папа. — Мадам, может, мы вызовем врача?
— Думаете, я выжила из ума? Нет, Роджер. Я скоро уеду. Но прежде я скажу то, о чем Милли не хочет говорить тебе.
— Не смей!
— Извини, дорогая. Итак, мы волшебники. Я и мои дети. И дети их детей. Когда-то давно существовали школы для таких, как мы — да что там школы — существовал целый мир, населенный волшебниками.
— Эльфы, единороги, феи? — издевательски спросил отец.
— И они тоже.
— И куда все делось?
— Не перебивай, — бабушка глубоко вздохнула. — У волшебников стали рождаться дети, лишенные магии. Или же магия в них была настолько слаба, что они могли лишь выполнять самые простые, самые примитивные чары. В школу их даже не приглашали — ведь изначально обучение было призвано помочь ребенку справляться со способностями, которые иначе были слишком велики и слишком опасны. Но какая тут опасность, если человек только и может, что двигать взглядом спичечные коробки?
Бабушка помолчала. Родители не торопили ее.
— Сначала мы — старшее поколение — пытались понять причины этого, что-то сделать. Но потом и наши способности стали ослабевать. Они все слабели и слабели, и однажды магический мир опустел. Эльфы, феи и прочие постепенно вымерли. Волшебники растворились среди обычных людей. Все. Конец истории.
— И что ты хочешь от нас?
— Самую малость. Храните легенды о магии. Пусть вы не расскажете Дадли о том, кто он такой — но отдайте ему волшебную палочку.
— Нет.
— Нет.
Мама и папа сказали это хором.
— Мы не хотим, чтобы наш сын всю жизнь тосковал по несбыточным чудесам, — пояснил отец. — Пусть живет нормальной жизнью.
— Но, может, магия еще вернется, — начала бабушка.
— Вы так и не сказали, почему она исчезла, — напомнил папа.
— А, — старуха невесело хмыкнула. — Мы так и не пришли к единому мнению, но мой муж — он был герболог, знаете — тот, кто выращивает волшебные растения — он ведь первый заметил изменения. Волшебные растения стали терять свои свойства, некоторые просто гибли. Семена утратили всхожесть, а цветы — свой аромат. Как будто земля перестала родить. И тогда он сказал, что все дело в магглах.
— В ком?
— В магглах. В обычных людях. Да вы посмотрите сами, что вы натворили с планетой! Неудивительно, что она не справляется.
— Ну, начинается. Сейчас ты еще предложишь нам пожертвовать деньги в Фонд Дикой Природы? — насмешливо сказала мама.
— Помолчи, идиотка! — прикрикнула на нее бабушка. — Магия неразрывно связана с Землей. С природой, с жизнью, называйте, как хотите. Великий Пан умер, дурачье.
Они начали еще громче кричать друг на друга, и я под шумок вернулся в свою комнату. О подслушанном разговоре я никому никогда не рассказывал.
Удачи, Гарри».
Такси остановилось у моего дома. Я расплатился с водителем и шмыгнул внутрь.
«Этих белых цветов так хорош аромат, о, как сладок и нежен он. Я немного влюблен в вас, но больше стократ я в лилии эти влюблен».
Магия умирала вместе с Землей. Что ж, логично.
«Великий Пан умер», — вспомнилось мне. Какая-то старая легенда. Пан — это, кажется, такой древний бог. А боги умирают, когда кончается их эпоха.
Вместо того чтобы включить свет, я засветил на кончике волшебной палочки тусклый Люмос и вошел в свою пропылившуюся за эти три недели гостиную.
В последнее время поток колонистов все больше увеличивается. Неудивительно. Еще немного — еще пара-тройка столетий — и жить здесь будет невозможно. Какая тут, к черту, магия, когда во всем Лондоне не сыскать ни одной живой травинки.
Я задумчиво смотрел на волшебную палочку. Может, еще не поздно? Может, магия еще сможет ожить — если не здесь, то в каком-нибудь другом месте? Месте, где мы начнем все заново. Где я позабочусь о том, чтобы мы не повторили своих ошибок. Черт возьми, я же врач, я выбрал профессию, сама суть которой — в сохранении жизни. И Гвен — она ксенобиолог, она все поймет. И я готов бороться. Я молод, силен и ничего не боюсь.
«Этих белых цветов так хорош аромат».
Я никогда не видел настоящую, не искусственную лилию.
Я включил видеофон и набрал номер Гвен.
— Привет, кузина. Я лечу с тобой.
