Из клетки

Глава 2

Глава 2. Фарфор

Ей хотелось спуститься важно, напустив на себя холодность, которая, как она прекрасно знала, ей очень шла. Чтобы лицо было надменным и до дрожи красивым, волосы — гладкими, а белые руки, которыми она небрежно будет поддерживать подол роскошного платья, безукоризненно точеными и изящными. На Чарли обрушится само совершенство, пусть сам увидит. Габриэль замечталась. Вот Чарли оборачивается и замирает, а Габриэль, что говорить, фарфоровая Габриэль, подходит к нему, и все вокруг слышат судорожный вздох Чарли… Только… только у Габриэль ведь нет роскошного платья. И не любит она их. Габриэль носит белые футболки на пару размеров больше, чем нужно, узкие брючки и два ободка, которые, по задумке, как-то должны усмирять ее тяжелые волосы. Ей кажется, это то, что зовется парижским шиком. Флер говорит, что она похожа на ребенка в крестильной рубашке, но Габриэль Флер не слушает. У нее своя голова на плечах. В конце концов, Габриэль решает идти, как есть.

Она вздыхает и с усилием отводит взгляд от старого зеркала, в котором отражается бледное и растерянное создание в той самой футболке на пару размеров больше, чем нужно. Кое-как приглаживая растрепанные волосы вспотевшими ладошками, Габриэль сбегает вниз.

Чарли ест мало, в основном пьет разбавленный водой самогон местного умельца, мистера Парки, который тот гнал из кожуры яблок, терна и некого «облычка», секретом которого ни за что не хотел делиться. Чарли вполуха слушает разговоры родственников, задумчив и рассеян.
Проницательный Билл сказал бы, что Чарли кого-то ждет, к чему-то прислушивается и хмуриться во внезапной тоске, потому что ожидание его затягивается, но Биллу в тот вечер было не до чувств брата. Чарли вертит в руках жухлое яблочко и заставляет себя смотреть прямо на стол, когда к нему приближается Габриэль.

Первое, что не понравилось ему в ней – первое, о чем он понял, когда начал думать о ней – это ее способность поражать, бить в самое сердце, сшибать с ног, заставляя захлебываться в секундном приступе абсолютной беспомощности. Она действовала на него сильнее, чем… Чарли даже сравнение на ум не приходило. Сильнее, чем удар дракона, страшнее, чем его пламя. Он не боялся ее, это было бы неправильно, но то липкое чувство, словно его лишили опоры и подвесили в воздухе, заставляло переносить на нее свой страх. Габриэль прекрасна. Она юна, на десять лет младше его, юна и прекрасна. И влюблена.

Чарли мог бы думать, что знает ответ, почему она решила, что любит его. Он взросл, недосягаем, у него опасная работа и совершенно скверное чувство юмора. Наверное, ей он чудится чем-то вроде нуги – дурацкое сравнение, однако у Чарли всегда было плохо с образным мышлением. Нуга с занудным послевкусием. Чарли не хочет так думать. Ему порой кажется, что то, что он видит каждый день, открывая глаза, – вольеры, посыпанные песком, металлическая сетка вместо неба, перегородки в опалинах и где-то бесконечно далеко – зеленые холмы в сизой дымке – все это сроднилось с ним, стало им самим, а потому не замечаемым. Трудно представить Габриэль, фарфоровую, самостоятельно застилающей постели. Подметающей пол. Кормящей драконов, что не дай Бог.

Чарли не корит себя за то, что бывает дома так часто. Ему почти все равно, что он принимает как должное нелепую влюбленность Габриэль. По-доброму нужно было поговорить с ней, попробовать убедить, что он ей не пара, рассказать несколько историй из его жизни, далеких от романтизма. Может быть, прикрикнуть. Выставить себя законченным идиотом, или напиться как свинья – так, чтобы розовая пелена его исключительности спала с ее глаз, и она перестала думать, что любит его. Но Чарли этого не сделать. Чем можно было объяснить, хотя бы самому себе объяснить, такую черствость — Чарли не хотел себя спрашивать. Габриэль слишком сильно на него действует. Вряд ли такое прощается.Еще был вариант – Чарли стар, и это не о возрасте, а о усталости от жизни, какая, он знает, отравляет многих еще молодых и много думающих людей, потому верит, что равнодушен к Габриэль и к тому, как он с ней поступает. Возможно, это был правильный вариант.

Габриэль тихонько садится рядом. Она не специально, просто больше свободных мест нет. Габриэль предпочла бы обедать стоя. Чарли искоса наблюдает за тем, как осторожно она протягивает руку, чтобы взять корзинку с хлебом. Как откусывает белыми зубами от ломтя и тут же откладывает его в сторону. Как выпрямляется и предательски краснеет. Чарли знает, что она замечает его взгляд. Есть в этом что-то необъяснимо трогательное.

— Как дела в школе, Габриэль? — спрашивает он, и сам пугается своего неожиданно низкого голоса.

— Спасибо, как обычно.

— А как у тебя обычно?

— Обычно… — Габриэль бросает на Чарли быстрый взгляд и решает говорить, как есть. Вообще-то ей нравилось придумывать о себе истории, или выставлять себя в лучшем свете, или напускать на себя таинственность. Но с Чарли хотелось быть только настоящей. Наверное, то, что она чувствует к нему, можно назвать настоящим, потому так. — Обычно я весь семестр валяю дурака, даю сотни обещаний и не выполняю их, а потом, ближе к контрольным, беру себя в руки и нагоняю с грехом пополам одноклассников. Выполняю все забытые обещания.

Губы Чарли расплываются в улыбке.

— Такое ощущение, что ты хвастаешься.

— Может быть. А ты, что, никогда не хвастаешь?

— Только тогда, когда говорю о себе правду.

— Вот и я, — пожимает плечами Габриэаль.

Она сама удивляется своей смелости в разговорах с Чарли. Разговаривают они редко, и каждый раз Габриэль ведет себя, как… как штучка. Штучка! Так называет ее Флер, когда сердится. На ее языке это означает, что Габриэль умничает. Будто Габриэль не жалеет, что мелет чушь в присутствии Чарли. Но ведь ничего не поделаешь. К тому же Чарли почти каждый раз смеется.

— Я привез несколько шкур, — сообщает Чарли. — Драконы линяют. Насколько я знаю, их шкурки пользуются большой популярностью у продвинутой молодежи. Вам ведь нравятся всякие куртки, колеты… Если хочешь, можешь выбрать себе понравившуюся. Драконы бывают очень интересной окраски.

Габриэль морщится. Носить одежду из шкуры? Нет, спасибо большое.

— Я не умею шить. Но спасибо, Чарли.

Чарли наклоняется к ней. В его глазах пляшут бесята.

— Мама с удовольствием сошьет тебе куртку.

— Мне не нравятся драконы, — выпаливает Габриэль. — Они чудесны, когда, допустим, в воздухе парят. А одежда из их шкуры – это просто омерзительно.

— Может быть, твоему молодому человеку понравится такая вещь? — вкрадчиво спрашивает Чарли.

— Может быть, — эхом откликается Габриэль, отодвигаясь.

— Ну что ж, — Чарли тоже отодвигается. Его лицо снова становится бесстрастным. — Пригласи его в магазин Уизли, пусть выбирает.

Габриэль отвечает ратерянной улыбкой.

До конца ужина они больше не заговаривают. Когда миссис Уизли выносит огромный заварной торт с ревенем, на небе уже давно сияют тусклые весенние звезды.

Габриэль сидит, съежившись от холода. Сбегать домой за курткой лень, потому что тогда нужно разогнуть согретые ноги. Можно распустить волосы – вот так, и накрыть плечи и спину — вот так, и тогда еще целых полчаса спокойно вытерпеть холод, чтобы послушать разговоры близких, посмотреть на их лица, позавидовать, возможно, любви Билла к Флер. Или нежности Рона к Гермионе. Гарри с Джинни можно только любоваться — Гарри следит за своей женой взглядом, когда та просто проходит мимо.

На плечи Габриэль опускается грубый свитер. Рука Чарли на долю минуты приобнимает ее.

— Почему ты не любишь драконов?

— Они свирепые. Пойми, настоящее волшебство. А у тебя они пасутся в вольерах.

— Мы заботимся о них. Драконы на грани истребления, и таким образом мы поддерживаем их популяцию.

— А мне кажется, вы убиваете волшебство. Словно растираете каменную глыбу в порошок, и делаете из него глину, из которой лепите ручных фарфоровых драконов.

Чарли помолчал.

— Забавно, что ты это сказала. Иногда я думаю отпустить парочку драконов… но это, конечно, безумство, они погибнут на воле.

Габриэль прячет нос в рукаве его свитера.