Глава 1. Утро новой жизни“Ради высшего блага”
Геллерт Гриндельвальд
“Knowledge is a deadly friend
When no one sets the rules.
The fate of all mankind I see
Is in the hands of fools”
King Crimson, “Epitaph”
Глава 1. Утро новой жизни
Гарри Поттер проснулся на незнакомом жёстком диване, слишком коротком и узком для его измученного тела, которое теперь немилосердно ломило. Череп раскалывался от боли, а мозги сжимались от ужаса при одной только мысли о том, что их могут всколыхнуть. Снилась ему какая-то ерунда.
Добавив к железной воле аврора щепотку героизма мальчика-который-уже-лет-сорок-как-выживает, Гарри приподнял голову и попытался понять, где находится. На достаточном, чтобы разглядеть без очков, расстоянии не обнаружилось ничего, указывающего на предназначение светлой просторной комнаты или личность её хозяина. Гарри спихнул на пол укрывавший его клетчатый плед, очень медленно перевернулся на живот, взглянул поверх диванного подлокотника и обмер: прямо на него, не мигая, смотрели два гигантских жёлтых глаза с вертикальными зрачками.
*
Вечеринка по поводу отбытия в Хогвартс самых младших отпрысков Поттеров и Уизли удалась на славу. Покинутые родители начали праздновать прямо в Ислингтоне, в маггловском пабе, к полудню переместились в “Нору”, где обменялись поздравлениями с безмерно гордыми бабушкой и дедом героев дня, и, подкрепившись, отправились на площадь Гриммо утешать Кричера. Проводив Лили Поттер-младшую, престарелый домовик расстался с любимейшим кошмаром всей своей нелёгкой жизни.
Каким образом празднование, которое к тому моменту можно было без стеснения именовать пьянкой, переместилось в лабораторию Гермионы в Отделе тайн, Гарри вспомнить не мог. Он помнил, как порывался открыть бочонок шотландского виски, присланный ему на день рождения профессором Макгонагалл. Помнил, как обиделся на жену, резонно заявившую, что в тот момент никто был не в состоянии оценить благородный напиток. Это, судя по всему, было ещё на Гриммо. Потом они с Роном, опираясь друг на друга, покупали в маггловской забегаловке куриные крылышки, перемазанные в чём-то оранжевом, как уизлевские волосы, и этим вызвавшие у Гарри приступ неудержимого смеха. Это, видимо, было уже где-то возле Министерства. Джинни была единственной, кто сохранял относительную вменяемость на протяжении всего вечера, а остальные пьянели и трезвели волнами, из-за чего всю компанию раскачивало в опасной близости от резонанса. Только этим можно было объяснить следующее воспоминание Гарри: он, пошатываясь, стоит перед радужно мерцающей защитной сферой, содержащей останки Нагини, последнего хоркруса Вольдеморта, а разрумянившаяся хихикающая Гермиона хватает его за руки, уговаривая погладить “совсем не страшную” оскаленную башку с открытыми и неподвижными светофорно-жёлтыми глазищами.
Дальнейшее, как ни странно, помнилось более-менее связно. Нельзя сказать, что от ужаса и отвращения с Гарри полностью слетел хмель, но его сознание медленно, будто бы в гору против ветра, подобралось к мысли, что творится что-то неправильное и опасное. Он решительно отодвинул Гермиону, отступил к узкому чёрному дивану, стоявшему в лаборатории на тот случай, если хозяйка заработается, и плюхнулся между Джинни и Роном. Из картонной коробки, которую последний держал между коленей, выпрыгнуло несколько уморительно рыжих крыльев.
– Препр... предупреждать надо, что ты работаешь с такой бря... дрянью! – произнёс Гарри с чувством.
– Ну ты даёшь! – усмехнулся Рон. – Ты ж сам полчаса назад кричал, что хочешь плюнуть ей в пасть. Гермиона нас для этого и привела.
– Про “плюнуть” – это ты кричал, – поправила Джинни, – а Гарри только посетовал, что так и не видел её мёртвую тушку.
– И не хочу видеть! И не понимаю, почему её вообще до сих пор не испле... пелили!
– Да ты что! – возмутилась Гермиона, с размаху ставя бокал на воздух. – Вот в этом теле, – она бесстрашно протолкнулась сквозь мерцающий пузырь и крепко обняла покрытый чешуей торс, прижавшись к нему щекой, – помещался фрагмент самой злодейской души в истории магии! А вот эта голова, – она нежно потёрлась носом о мёртвую морду, – хранила осколок самого великого разума! Это же ук... уникальнейший артефакт, его ценность для науки бес-пре-це-ден-тна!
О своей науке Гермиона могла бы вещать в любой стадии опьянения, во сне, и, возможно, в коме. Гарри давно не видел в этом ничего удивительного. Поэтому он молча прислонился к плечу Рона и приготовился прикорнуть под лекцию о беспрецедентной научной ценности дохлой змеи, сохраняемой под консервирующими чарами. Однако Джинни было так просто не пронять.
– Ну, душа – ещё ладно, – протянула она недоверчиво. – А с чего это ты этого параноидального психопата называешь великим разумом?
– Потому что душа неотделима от разума, – заявила Гермиона.
– Это ещё почему?
– Ну, как “почему”? И разум, и душа – функция высшей нервной деятельности, так?
– Функция чего-чего?
– Хорошо, пойдём другим путём. Душа суть существо человека, верно? Если, к примеру, душу высосали дементоры...
– Не к ночи будь помянуты! – буркнул Рон.
– Что? А, ну да, ну да... если душу высосали, то и разум перестаёт наблюдаться. “Sum ergo cogito”, то есть, душа и разум, по сути, едины.
– Н-ну... – латынь и упоминание дементоров даже у Джинни отбили желание спорить, – ну, допустим...
– А тогда получается, что, расщепляя душу, он расщеплял и разум! – торжествующе резюмировала Гермиона. – С каждым хоркруксом он рвал и то, и другое пополам. И когда он создал последний из семи, у него у самого осталась всего-навсего… два в седьмой... одна сто двадцать восьмая первоначального интеллекта. Этим и объясняется его самоуверенность и ошибки, которые он допускал – у него просто каждый раз уходило некоторое время на то, чтобы свыкнуться с ополовиненным умом!
Гарри полудремал с открытыми глазами, Рон широко улыбался, глядя на вдохновенное лицо жены, и явно не улавливал ни слова из того, что она говорила, но Гермиону это уже не беспокоило.
– И при этом он всё равно оставался умнейшим из всех живущих магов! – доносилось до Гарри, будто сквозь пуховое одеяло, натянутое на голову. – Даже Дамблдор не мог его победить. Значит, изначально Вольдеморт был, как минимум, в сто двадцать восемь раз умнее Дамблдора! Сто! Двадцать! Восемь! Раз!
– То есть, не оставь он одну, э-э, шестьдесят четвёртую себя в Гарри, его никогда никто не победил бы? – уточнила Джинни с самым серьёзным видом.
– Именно! Сначала он сделал Гарри равным себе, а потом, не зная об этом, отдал змее ещё половину...
– ... и тогда Гарри оказался умнее Вольдеморта, да?
Гермиона удовлетворённо кивнула.
– Никогда в жизни не слышала ничего смешнее! – фыркнула Джинни. – Эй, Ронни! – она слезла с дивана и принялась тормошить клюющего носом брата. – Проснись, тут твоя жена рассказывает нам, что Гарри победил Тёмного лорда благодаря вот этой мерзости! – и Джинни ткнула обгрызенной куриной косточкой в сторону сферы с мёртвой змеёй.
– Вот ещё! – встрепенулся Рон, гулко шлёпая Гарри по спине. – Нашему Гарри мерзость без надобности... потому что наш Гарри и сам... того... эй, ты в порядке?
Гарри проследил взглядом за рукой Джинни и теперь не мог оторвать глаз от Нагини. Мощное тело и безобразная голова с тошнотворной монотонностью вращались внутри гигантского переливающегося шара, и всё это навевало весьма гадкие воспоминания.
– Я... что-то мутит меня, ребята... несвежее крылышко попалось, наверное...
– Несвежее крылышко, теперь это так называется, – заржал Рон. – Ты, это, приляг... Давай, сюда вот, а Гермиона тебе звуконепроницаемый полог сейчас наколдует...
Рон переместился на пол, и Гарри покорно улёгся, глубоко дыша через нос. Сначала его спартанское ложе неприятно раскачивалось, но, когда край дивана подпёрла широкая спина друга, стало вполне сносно. Гарри с наслаждением вытянул ноги и закрыл глаза.
*
Пробуждение под неподвижным взглядом хоркрукса не шло у Гарри из головы всю дорогу до дома. Поттеры добирались до площади Гриммо в маггловской подземке – там трясло всё же меньше, чем в каминной сети. Об аппарации и речи быть не могло: Гарри, пожалуй, стошнило бы, если бы он просто увидел это слово написанным на пергаменте.
Джинни выглядела свежей и отдохнувшей, и от этого было ещё хуже. Искоса поглядывая на неё, он пытался угадать, слышала ли она, как он орал спросонья. Можно было надеяться, что благодаря звуконепроницаемому пологу его испуга никто не заметил, но нельзя было исключать и того, что все промолчали из деликатности.
– Прости меня, – пробормотал он, уткнувшись лбом в плечо жены. – Мне ужасно стыдно, что я так набрался.
– Да брось ты! Вот Гермиона набралась так набралась, – хихикнула Джинни. – Такое несла, что мы с Роном ухохотались. Вроде как Вольдеморт расщепил свой ум на сто частей, и каждая из них была умнее Дамблдора, представляешь? Жаль, что ты проспал, а я сейчас толком не вспомню уже.
*
Разбухший коричневый пакетик вынырнул из кружки с эмблемой Британского Общества Друзей Учёных и Науки и шлёпнулся на блюдце. Продолжать убеждать себя, что от чая пройдёт голова, было не менее глупо, чем притворяться, что от него улучшится настроение.
Гермиона Уизли могла заслуженно гордиться решимостью, с которой называла вещи своими именами. Итак, и дурноту, и головную боль, и липкий стыд за вчерашнее приходилось признать атрибутами похмельного синдрома. “Aдреналиновая тоска, – услужливо выплыло из глубин памяти, – ощущение, что накануне сделал что-то неподобающее, даже на фоне чёткого осознания того факта, что никаких действительно постыдных действий не было”. Гарри сидел вон там, смотрел расфокусированно и мягко, протирая заляпанные жиром очки бумажными салфетками, а она стояла вот здесь, возле змеи, и говорила, и не могла отвести глаз от его рук – крошечное белое облачко на ногте безымянного пальца на левой, да, на левой. Где обручальное кольцо. А перед этим они столкнулись плечами в коридоре. А ещё перед этим Гарри бежал за вагоном, откуда, отпихивая друг друга, махали все трое младших Поттеров. У Лили были подозрительно блестящие глаза и розовый нос. Гермиона как раз вовремя крикнула, что Гарри вот-вот врежется в столб, и он остановился, взглянул на неё с благодарностью и отвернулся. Никаких действительно постыдных действий не было. От этого почему-то становилось ещё тоскливее. Уродливая змеиная башка, двадцать лет просуществовавшая в разлуке с собственным телом, смотрела из радужного пузыря с мрачным пониманием.
Поборов очередной приступ дурноты, Гермиона сформулировала цепочку заклинаний, и разбросанные по углам комочки салфеток, сбившись в помятую стайку, потянулись к мусорной корзине. Диван распрямил пружины и стряхнул жирные пятна. Дрессированный смерч прошёлся по углам, собрал пыль и всосался в приоткрытую форточку (все форточки в Отделе тайн были иллюзорными, так что эти последние чары тянули на курсовой проект в каком-нибудь магическом колледже среднего пошиба). А теперь – довольно жалеть себя, и
Accio противопохмельное зелье. В конце концов, разве сегодня не первый день её дивной новой жизни – жизни, которую она, вырастив детей, может всецело посвятить самым смелым научным разработкам? Кое-какие задумки у неё уже были...
Полчаса спустя работа кипела. Жёлтая линованая бумага (Гермиона давно могла себе позволить такие экстравагантные прихоти, как приобретение письменных принадлежностей в маггловском супермаркете) покрывалась схемами и формулами. Несколько запросов улетели по разным адресам с полуденной почтой. Из гладкой стены выдвинулся лабораторный стол, и на нём вскоре забурлило зелье, необходимое для реализации формирующейся на бумаге идеи. Отправляя очередной исчирканный лист в корзину, Гермиона вдруг заметила, что на дне её что-то блеснуло. Под кучей салфеток обнаружились тяжёлые часы с помутневшим от мелких царапин стеклом – те самые, что Молли когда-то подарила будущему зятю. Такую ценную вещь, разумеется, нельзя было посылать ни с совой, ни с внутриминистерской почтой; необходима была личная встреча. Гермиона улыбнулась и вырвала из блокнота ещё один лист, чтобы написать Гарри записку. Жизнь, определённо, налаживалась.
*
– Вот и остались мы одни-одинёшеньки, – Гарри задумчиво левитировал над чаем кубик сахара. Старомодные часы вновь поблёскивали на его руке. – Я-то надеялся, хоть Лили не будет лениться отцу писать... зря надеялся! О том, что она попала на Гриффиндор, полчаса назад узнал. И то от Невилла...
– Дочь Поттера и Уизли на Гриффиндоре – вот сюрприз так сюрприз! – фыркнула Гермиона. – От моих тоже ни ответа, ни привета. А Лили напишет ещё. Всего-то неделя прошла.
– А ощущение такое, будто целая вечность. Новая жизнь, да? Было трое спиногрызов, и как не бывало... Джинни мается, затеяла генеральную уборку. Барабашки с боггартами, естественно, тут же развернули ответные боевые действия. Кричер спит в обнимку с лилькиным старым тапочком, а каждые два часа вскакивает и верещит не хуже Вальбурги. Уж думаю, не спокойнее ли будет у тебя заночевать... Ну, на моём любимом диване.
Недавняя паника главного аврора, пробудившегося под суровым взглядом Нагини, была законным поводом для веселья, однако шутка почему-то показалась Гермионе двусмысленной. Она смущённо опустила глаза и сделала вид, что рассеянно перебирает только что доставленную совой вечернюю корреспонденцию. Однако вид верхнего конверта, белоснежного, с серебристыми чернилами, заставил её смутиться ещё сильнее и спихнуть всю стопку в ящик стола. Надо же было этому письму прийти именно сейчас! Гарри, к счастью, не заметил её замешательства.
– Теперь-то я дорогу запомнил, так что не отвадишь меня, – продолжал он, отхлёбывая из трансфигурированой специально для него цветастой чашки и улыбаясь своим мыслям. – Знал бы я раньше, какой у Невыразимцев вкусный чай! Да и вообще, уютненько у тебя здесь...
Хозяйка лаборатории обвела взглядом знакомые ряды полок, не успевших втянуться в стены, и рассмеялась. Уютным это место мог бы назвать разве что покойный профессор Снейп, известный своим пристрастием к всевозможным жутким картинкам и заспиртованным уродцам.
– Так и навевает тёплые воспоминания о подземельях Хогвартса и отработках у Снейпа...
Гермиона вздрогнула. С годами ощущение того, что она и Гарри понимают друг друга с полуслова, стало притупляться, и теперь любая мысль, подуманная одновременно, отзывалась в груди тревожным теплом.
– Мне тоже он на ум пришёл, – призналась она. – Странно, да?
– Да не то чтобы... – Гарри нахмурился и потёр лоб. – Я часто о нём думаю. Так хотелось бы верить, что у него
хоть там всё хорошо...
– А ты никогда не жалеешь, что потерял Воскрешающий камень? – выпалила Гермиона и тут же мысленно прокляла собственную неосторожность. Это было всё-таки лучше, чем признаваться самой себе, что бестактный вопрос крутился у неё на языке уже несколько дней. Впрочем, ответа она всё равно не получила.
Дальше разговор не клеился, и они вскоре простились, пообещав делиться друг с другом всеми новостями из Хогвартса. Оставшись одна, Гермиона отправила чайную посуду в мойку и вытащила спрятанное письмо. “Да уж, – вздохнула она, пробежав глазами послание, как и ожидалось, пахнувшее сандаловым деревом с лёгкими нотками янтарной смолы и изобиловавшее рискованными намёками, – благоразумной женщине не следует распечатывать подобное в присутствии друзей семьи”. Мысль о том, что благоразумной женщине подобного и получать-то не следует, она привычно отогнала.
“Приветствую тебя, моя неутомимая кладоискательница.
Я действительно располагаю тем, о чём мы говорили на прошлой неделе. Должен признать – тот факт, что ты столько лет хранила память об этом (в то время, как я сам позабыл!), задел потаённые струны моей души с остротой, непонятной мне самому. Предупрежу сразу: даже ты вряд ли сумеешь разглядеть в искорёженных обломках следы былого блеска. Впрочем, ностальгия бывает сильнее страсти, так что полагаю разумным предоставить решать тебе самой.
Я заказал нам столик – завтра в половине восьмого, в Честерфилде. Воспоминания юности не должны быть помехой хорошему ужину.
Д. М.”
--
Эпиграф – из песни “Эпитафия” Кинг Кримсон.
Знание – смертельно опасный товарищ,
Когда некому устанавливать правила.
Судьба человечества, как я погляжу,
Находится в руках глупцов
(Перевод G&F)
Послушать песню целиком можно, к примеру, здесь: http://www.youtube.com/watch?v=tcmGllrK2t0. Для этого текста она, конечно, мрачновата, но пусть повисит... зловещим фоном.
В описании адреналиновой тоски использована приблизительная цитата из Википедии.
