Глава 2День выдался ужасно жарким. Даже широкополая соломенная шляпа не спасала от солнца. Вернон дрых, не боясь солнечных лучей, и, похоже, собирался зажариться до состояния котлеты.
Петуния сидела, смотрела на море и думала. О звездах, которые лежат на дне и светятся там безоблачными ночами. Ей тоже хотелось так – звездой. Прочертить яркую полоску в черном небе и потом – в море. Навсегда.
Жизнь – она справедливая штука. Воздаёт всем по их делам, и каждый получает то, что хотел. Только за все надо платить.
Она вспомнила Лили. Глупо говорить, любила она ее или нет. Такие вещи не обсуждаются, потому что нельзя не любить сестру. Это внутри, это заложено изначально, что бы она ни сделала. Можно говорить, кричать, что ненавидишь – это не ты кричишь, а твоя зависть. Зависть – сильное чувство. Петуния не умела радоваться за других, вернее, не хотела уметь. Предпочитала обижаться.
Родители провожали сестру в школу, а Петуния злилась. Конечно, ведь они видят ее пару месяцев из двенадцати, а Петуния всегда рядом. Обычная девочка без всяких там магических замашек. И способностей. Родители радовались, встречая Лили, а она лезла к Петунии и рассказывала какие-то совершенно нереальные истории, показывала разные волшебные штучки. Петуния снисходительно слушала, в душе восхищаясь ей, но показывать она это не умела. Не хотела уметь.
Однажды Лили вернулась навсегда. С тех пор за ней хвостом таскался этот Поттер. Пылинки с нее сдувал и носил на руках. Петуния хотела, чтоб и ее на руках. Поттер пел Лили серенады под окном, Петуния орала на него, а Поттер не понимал, что это орет не Петуния, а ее зависть, злоба и невысказанное желание. На самом деле она тоже хотела, чтоб ей пели.
Назло всем, она завела роман с одним студентом. Студент был русоволосым, высоким и очень вдохновенным, обещал подарить весь мир. В то же время отец устроил корпоративную вечеринку, на которой ее познакомили с Верноном. Вернон занимал неплохой для его возраста пост в компании, которая сотрудничала с отцовской.
Студент уговорил ее съездить в Стоунхендж, и они провели замечательный уик-энд на природе, с костром, песнями и прочей романтической чепухой. Росчерки звезд на небе и восход над древними менгирами. Петуния видела свое отражение в его синих, как небо в сумерках, глазах, и они целовались на заре.
А потом Лили объявила о помолвке. Петуния ходила за ней по пятам и шипела, что этот Поттер бросит ее, что он ненадежный, бездарный и вообще кретин. Лили тогда очень разозлилась и сказала, что у нее есть Джеймс, который за ней хоть на край света, а у Петунии – никого. Студента она ото всех прятала, и Лили о нем не знала. Петуния ответила Лили, что нельзя так – все и сразу. Нельзя, чтоб и любовь до небес, и муж – красивый, талантливый и обеспеченный. Лили заявила, что если у Петунии этого нет, то это не значит, что такого нет у других, а, значит, это не повод, чтобы так говорить.
Промучавшись всю ночь, она долго проводила расчеты: если выйти замуж за Вернона – то можно расслабится и всю жизнь как за каменной стеной. Родить ему ребенка, готовить вкусные обеды для всей семьи, по выходным ездить на пикники, жить в уютном маленьком домике, и чтобы обязательно были тарелочки на стенах, и можно больше ни о чем не думать.
А Студент… А у Студента – лишь ее отражение в полоумных синих плошках. Съемная квартирка в Сити и нереализованные планы. С таким каши не сваришь. Петунии хотелось жить с ним в маленьком домике, рожать ему детей, и чтоб глаза – как у папашки, синие-синие…
Но денег на домик у него не было. А у Вернона – были. И, кроме того, Вернону она тоже нравится. Будет любить, слушаться, и находиться под её каблуком. Она это знала, чувствовала с первой минуты знакомства.
У Лили свадьба через несколько месяцев.
И у Петунии тоже будет свадьба. Богатая и пышная, чтоб все знали.
Одним словом, считать тут больше нечего. Звездам с неба она предпочла свечку в руке. Пусть звезда – яркая, огромная и невозможно красивая. Зато свечка – вот она, своя собственная, и ровненький огонек светит ей.
Выбрала. Просчитала вплоть до салфеточки. Объявила о своем решении Студенту. Он не поверил, разул свои синющие плошки и долго переспрашивал. Потом, наконец, заявил:
- Повешусь.
- Вешайся, - равнодушно разрешила Петуния.
Скажи она: «Хватит болтать глупости…» или «Не надо, зачем же…», он бы попытался уговорить ее, переманить, и жизнь покатилась бы совсем по другим рельсам. Но на него лавиной обрушилось это безразличное: «Вешайся». Студент посмотрел на нее, ничего не сказал и вышел вон. Вешаться он не стал. Зачем? Все равно уже умер…
А она сидела и смотрела в закрытую дверь. Будто в спину ей воткнули нож, да так и оставили. А потом пошла печь блинчики. Напекла этих блинчиков воз и маленькую тележку и позвонила Вернону, пригласила в гости. Вернон ел блинчики, обильно поливая их кленовым сиропом, а Петуния смотрела, как он ест, и вспоминала слова бабки: «Если мужчина хорошо есть – значит, он здоровый и сильный. Добытчик. Вообще мужчина – это деньги и мясо». Последнюю фразу Петуния недопонимала, а потом бабка умерла, и спросить было не у кого. А Вернон, если следовать бабкиным словам, был настоящим мужчиной. Ел он хорошо. Студент ел плохо, так, клевал что-то изредка или перехватывал бутерброды. А для Вернона можно было печь пироги, готовить жюльен с грибами и консоме…
Вернону блинчики понравились, и он долго восхвалял ее кулинарные таланты. А потом полез целоваться, и губы у него были липкие от сиропа. И еще ей мешал нож в спине.
А потом все встало на свои места. Они поженились, и наступили несколько месяцев, которые были одновременно и самыми тяжелыми, и самыми лучшими в ее жизни. Тяжелыми – по причине дурного самочувствия. А лучшими – потому что она сначала сидела дома и смотрела из окна на голые ветки деревьев, на которых еще держались редкие листочки цвета грязи. На постоянно серое небо. Весна в тот год была промозглой, ветреной и сырой. А затем наступил май, как-то незаметно пришли теплые дни, и можно было сидеть во дворе на скамейке. Она помнила один такой день, на ней было бледно-лиловое платье, мир казался ярким и приветливым, а Дадли пинал ее изнутри ножкой. Она чувствовала в себе эту новую жизнь и болтала этой жизни какие-то глупости, впервые не оглядываясь на других и не задумываясь над тем, что скажут люди. Дадли был ее солнышком, которому предстояло заменить свечку. Он пошел в отца, так же хорошо кушал, и вообще был крепеньким, здоровым мальчиком.
И тут грянул гром.
Жизнь – она справедливая штука. Воздаёт всем по их делам, и каждый получает то, что хотел. Только за все надо платить.
Петуния знала, что нельзя все и сразу. Так и оказалось. Яркая звезда Лили прочертила в черном небе сверкнувшую полоску и навеки упала в океан. А ведь Петуния говорила ей, что так не бывает. Предупреждала заранее. Нехорошо так говорить, она это прекрасно знала. И жизнь отомстила ей за злые слова. Петунии достался сын этого Джеймса, плоть от плоти и кровь от крови. От Лили в нем не было ничего. Только Джеймс, из-за которого она сейчас не сидит где-нибудь на диванчике и не вяжет сыну пинетки, а лежит в сырой земле.
Петуния прекрасно понимала, что опять думает нехорошо, неправильно это все. Но не могла не позлорадствовать. Все, что было предназначено для Дадли, и только для него, приходилось делить с этим пащенком, сыном Поттера. А Петуния не хотела делить. Ей хотелось жить своим маленьким уютным мирком, с тарелочками на стенах и блинчиками на кухне. А пащенок не вписывался в эту идиллическую картинку. Ну никак не вписывался. Вытворял те самые штуки, которые и свели в могилу его мать.
