Амулет для Евы

Глава 1

Спасибо,мамочка, за то, что всегда говоришь только правду и помогаешь увидеть написанное со стороны.

Песня: Flёur – Амулет.
Амулет для Евы

Верить... верить и безумие отступает, поглотившись в омуте антрацитовых глаз.

Резко распахнуть глаза. В воздухе витает хмель верескового меда и острота больничных запахов. На языке сладость послевкусия сновидений.
Устало потерев виски, девушка подходит к окну.
Молоко туманов плещется по асфальту дорог. Неохотно смотрит Солнце, прикрывшись перьями облаков, на выжженную дыханием людей землю. Безразличие ранних прохожих. Сонное утро вливается сквозь открытую форточку.
Ева глубоко вдыхает и замирает от боли, кислотой омывающей сердце. Усиленно выдавливает слезу, выводя отраву из грудной клетки.
Ева жалеет себя. Она так молода и мир вокруг так прекрасен и велик!
Когда болезнь приходит извне, ты еще лелеешь веру в исцеление. А если твой организм, сойдя с ума, решает покончить жизнь самоубийством?
Ева так искренне верила в силу медицину! Верила, пока не увидела как смотрят на нее все эти светила науки. «Ах, бедная девочка, так жаль наблюдать твои барахтанья на виселице!»
Ева не была глупа, она любила учиться. Это и помогло осознать, как глупы ее попытки и все эти приукрашенно веселые улыбки врачам, лгущим в глаза. Una bugia veniale. Белая ложь. «Надежда? Конечно, надежда есть всегда!»
Прямой вопрос: «Сколько ещё осталось?» И оседающий пепел истлевших воздушных замков.
Не больше года.
Что ж, год это вполне достаточно, чтобы попрощаться.
Осторожный стук будоражит мутную воду воспоминаний, и красивое лицо возникает в дверях больничной палаты.
- Ева, ты уже проснулась? – бодро раздается у входа, и женщина уверено проходит внутрь.
Палата наполняется преувеличенной веселостью и сладостью черемухового цвета.
- Я принесла тебе цветы, ты, кажется, любишь черемуху? – щебечет женщина, суетливо наполняя вазу водой.
Глухой стук каблуков всполохами красных искр мерцает перед глазами.
Ева касается пальцами рук, изящного серебра амулета на шее и ложится на место.
Чрезмерная торжественность кружева черемухи, занявшей место на подоконнике, заставляет девушку недовольно поморщиться.
- Я больше не люблю черемуху, мне теперь нравятся ромашки, – говорит зачем-то девушка, разглядывая узорчатый платок в руках матери.
- Ромашки? Ромашки это так... нелепо, – обижено изрекает женщина, взмахивая ухоженной ручкой с острыми лезвиями ногтей.
Ева приподнимается на локтях и пожимает плечами.
В грудной клетке настойчиво бьет крыльями какая-то птица.
Ева болезненно жмурится и вновь опускается на койку.
- Знаешь, мы с Виктором хотим увезти тебя в Швейцарию. Говорят, там есть отличная клиника. Сама понимаешь, свежий воздух и лучшие врачи. Мы продадим дом твоей бабки, тебе нужно будет подписать несколько бумаг. Конечно, денег с продажи этого сгнившего домишки будет недостаточно, но Виктор обещал помочь...
Ровные зубы женщины скалятся, выпуская наружу загробную затхлость смерти.
Слова матери сливаются в одно пульсирующие жужжание.
Ева испуганно цепляется руками за края кровати. Пальцы от усилия хрустят как ворох сухих веток. Еве чудится, будто клацает зубами кафельных плит сияющий пол палаты и все шире разверзается пасть Цербера под койкой. Ева поворачивает голову набок и смотрит вниз, наблюдая с ужасом огненные языки, лижущие пламенем ноги матери, и так неизбежно приближающие к ее дрожащим пальцам. Зловонное дыхание преисподнии колеблет воздух и режет глаза. Холодная капля пота медленно ползет по лбу и падает вниз, испаряясь с неслышным «пшшш...».
Ева бессильно разжимает пальцы...
- Все это бабки твоей вина, ее болезнь... – слышится сквозь громовые раскаты пульсирующей крови.
Ева тянет руки к груди и пытается вдохнуть...
Боль шипит помехами в ушах, как при плохом приеме сигнала радиопередачи.
- Бабка твоя - ведьма...
Обреченность. Ева раскрывает губы в попытке вдохнуть... Неизбежность падения. Ева падает, проламывая толщу белоснежных стерильных полов, бетонных плит и осыпается на дне псиной пасти сухой известкой потолков.
Звон девичьего крика раскаляет добела стены больничной палаты.
"Ведьма... ведьма..." – шепчет глубина антрацита чьих-то глаз.
Игла разрывает пергамент тонкой руки.
Небытие...

* * *

Шорох светлых занавесок. Треск еловых веток за окном. Теплый запах мохнатых лап, окутывает комнатушку. Неровное пламя свечей пляшет тенями на стенах позабытые шаманские танцы. Позвякивают в тишине ночи хрустальные шарики, подвешенные под потолком. Звезды. Полная луна льет в окна дивный мягкий свет. Таинственность. Белокрылые мотыльки стучаться в окна. Тук-тук-тук. Оживая, тянут к ним свои головы, горящие свечи. Но им, кажется, лучше существовать порознь.
Скрип половиц: плавно ступает по деревянным доскам белокожая ведьма. Неизменная спутница ее - белая кошка, тенью скользит следом.
Черноволосая девчушка смотрит завороженно. Трепет сердечка. Эфемерность.
Ночные тени на скулах рисуют румянец, сладко пахнет гречихой фарфор кожи, сияние всех звезд вселенных во взгляде антрацитовых глаз.
Девчонка восхищенно хлопает глазищами.
Ведьма улыбается одной из этих загадочных колдовских улыбок и раскидывает руки в стороны, позволяя девчушке, бросится к себе и крепко-крепко обхватить сильными ручонками.
- Тише, Ева, – с шутливым упреком произносит ведьма, и голос ее звенит хрусталем, колебля пламя свечей.
Девчонка улыбается и хватает ведьму за руку. Изумруды и янтарь в древних перстнях лучатся волшебством. В серых глазах девчонки отражается их драгоценный блеск. Радужка кажется радугой.
Ведьма откидывает свободной рукой смоляной бархат кудрей. Весело и пленительно побрякивают серебряные браслеты в неразборчивом шепоте ночных духов.
Ведьма освобождает руку из цепких ладоней девчушки и бережно снимает со своей шеи витиеватый кулон. Потемневшее серебро светится белым в лунных лучах. В черной сердцевине кулона цветет вереск.
Зажав в кулак цепочку, ведьма шепчет таинственные речи древних колдунов и кладет драгоценность в крошечные ладошки девчонки.
- Носи его, Ева, носи у сердца. Он защитит тебя. Мой амулет будет оберегать тебя, пока бьется сердце Матери Земли.
Мягкой поступью приближается к ногам девчушки белая кошка и трётся о них головой, ласково урча.
Капля воска падает на пол, застывая точной миниатюрой луны.
Волчий вой пронзает ночную тишину, и тает запах еловых лап и верескового меда.

* * *

Взрослая Ева сонно жмурится и пытается удержать зыбкие ночные образы. Дивные ароматы сновидений витают на расстояние вытянутой руки. Девушка вдыхает сладость гречихи и касается подушечками пальцев изящного плетения серебра. Амулет холодной тяжестью ложится в ладонь.
Перед глазами взъерошено разлетается смоль кудрей и настойчиво звенит в ушах хрусталь то ли шариков-звезд под потолком, то ли речей ведьмы.
Ева проводит ладонью по лицу. Долой ночное безумие с его неиссякаемыми тайнами!
Воздух привычно пахнет лекарствами, белые стены палаты режут глаза.
Девушка подходит к окну. Клочья предрассветного тумана висят над городом. Холодные струи дождя стекаются в лужицы грязи. Мутная вода образованных на асфальте ручьев, злобно корчится и беспрестанно вздрагивает под ударами капель.
Вспышка молнии. Звенит оконное стекло больничной палаты. Ева пугливо зажмуривает глаза. Хочется, как в далеком детстве спрятаться под кровать, и крепко-крепко зажать уши ладошками. Ничего не вижу, ничего не слышу. "Какое-то безумие!" – шепчет мысленно Ева и чертит узоры на запотевшем стекле. "А может так и есть, – продолжает размышлять она, – может я, действительно, брежу. Боюсь грозы, как Ремарковские сумасшедшие. Как жаль!"
Девушка оставляет неприветливую заоконную сырость и ложится в кровать.
Из-за дождя еще сильнее становится запах черемухи и от приторной сладости нестерпимо першит в горле.
Ева протягивает руки к стакану.
Гладкое стекло выскальзывает их холодных пальцев и, падая нереалистично долго, брызгами застывших капель света разлетается в стороны.
Ева приподнимается на локтях и зовет врача.
Сердце жжет крапивой и в голове дрожит, навязчиво, мысль опустить его в ледяную воду.
Человек появляется в дверях.
У человека идеально белый халат, стерильно чистые ладони. И улыбка его бела идеальными зубами и продезинфицирована от эмоций.
Так жжет в груди! Будто морская вода волнами накатывает на кровоточащие раны.
Ева садится на кровати и, свесив худощавые слабые ноги с койки, ступает босыми ногами на осколки... Осколки стакана или света? Ева не помнит.
- Куда вы? – удивляется человек, растеряв всю стерильность внешнего вида.
Размываются перед глазами белые стены и последние месяцы жизни в больничной клетке трухой рассыпаются по блеску кафельного пола. Виски сверлит лишь одна мысль: " Беги, беги!" Желание покинуть ненавистные стены застилает глаза.
- Я ухожу, – спокойно произносит Ева.
Слова сами открывают ее губы, заставляя произносить уверенные звуки.
- То есть, как это уходите? - не понимает глупый белоснежный человек.
Ева морщится из-за рези в глазах.
- Вы светитесь, – упрекает она человека, застывшего посреди дверного проема и, легонько толкнув его плечом, выходит из палаты.
Босые ступни оставляют на больничном кафеле дорожки красноватых разводов.
Ева досадливо морщится своей глупости, ведь под койкой у нее стоят тапочки.
Девушка осторожно бредет в пустоте коридора, то и дело неловко оскальзываясь на гладком полу и слушая, как при этом противно скрипят под ногами белоснежные плиты.
Нездоровые ассоциации лезут в голову. Навязчиво бьется о стенки черепа мысль, о том, что она теперь добыча. Разводы крови - отличные следы. Теперь на нее начнется охота.
Девушка опасливо оглядывается по сторонам и движется по направлению к лестнице. Страх погони вливает силы в ослабшие за месяцы лечения ноги и, Ева, едва касаясь ступеней, спускается на три этажа вниз. Холл. Выход.
Девушка оставляет свечение белых стен позади и оглядывается назад. Вслед ей раздается обиженное хлопанье двери.
Ева выдыхает.
Погони нет.
На попутках Ева покидает слепящие всполохи мертвых огней города. Просит водителя остановиться на обочине у поля. Водитель смотрит на нее потрясенно и спрашивает с нескрываемой заботой:
- Куда же вы пойдете?
Ева окидывает водителя долгим взглядом. Красивые каштановые волосы и добрые темно-карие глаза. Девушка болезненно выдыхает и молча выходит из машины, улыбнувшись напоследок мужчине.
Встреча взглядов: удивление и сожаление.
Быстрое "Спасибо!" и машина далеко позади.
Ева шагает босыми ступнями по пряной зелени живого ковра. С высоты роняет на землю янтарь лучей парящее Светило. Крапивой жжет сердце... и ступни.
Сквозь ветви елей и сети паутин. Поляна, поросшая вереском, и дом с резными веками-ставнями распахнутых окон.
Трепет сердца не отличить от трепета белых занавесок.
Скрип двери... и пустота.
Слабый запах засохших ромашек в мутно-зеленой стеклянной банке отдает горечью на кончике языка.
Абстрактность холодного воска на бронзе подсвечников.
Легкие задыхаются отчаяньем. Все ложь!
Сорвать серебро с шеи и швырнуть в сторону пустого книжного шкафа.
Бессилие.
Раскаяние.
Дрожащими пальцами коснуться замурованных в камне цветов, ощутить подушечками пальцев прихотливое плетение серебряной нити.
Щелчок раздается взрывом среди угнетающей тишины.
Кулон распахивается и на пол выскальзывает полоска пожелтевшего листа.
С трепетом подхватить лист и с замиранием сердца узнать, возможно, одну из самых важных тайн.
Непонимание.
Витиеватый почерк, оставивший слово. «Верить».
- Верить, – шепчет Ева в тишине собственных мыслей.
- Верить, – вторит эхо мертвой ведьмы и у камина слышится крадущаяся поступь духа белой кошки.
Слово. Ясность сознание. Щелкают затворы кандалов и образы вновь не властны над разумом.
- Господи, – звонко отталкивается от стен.
И память открывает все карты.
Сжимая амулет холодными пальцами, Ева выходит на улицу, где тонет в белизне ромашек ограда могилы.
Опуститься на колени и долго горько плакать, прижимая к груди амулет, захлебываясь от счастья и боли.
Могила бабушки. Антрацит глаз и смоль бархата кудрей. Блеск звезд всех вселенных, собранный в поглощающих свет, зрачках.
Бабушка, а не ведьма.
И реальность становится реальной, вымысел вымыслом.
Твердая решимость. Она сможет... все сможет.
Большие теплые руки приподнимают девушку, поддерживая бережно за локти. Ева удивленно распахивает глаза и смотрит на шоколад добрых глаз водителя.
- Спасибо, – шумно вырывается из легких девушки, и она доверчиво кладет фарфор изящной ручки в широкую ладонь мужчины.
- Константин, – представляется мужчина и помогает Еве зайти в дом.
- Ева, – раздается в комнате звоном хрустальных шариков.
Мужчина аккуратно усаживает Еву на старенький диван и встает напротив, готовый, будто рыцарь из бабушкиных сказок, защитить от любой беды.
- Я не должен был идти за вами, но... – неловко начинает он.
- Все в порядке, – улыбается Ева, – Я вам верю.
Константин тепло улыбается, и Ева улыбается в ответ, чувствуя себя самой-самой счастливой.
И легкость девичьего смеха рассыпается в уснувшем доме древней ведьмы. Пробуждаются ото сна пыльные стены и приветственно машут лёгкими ладошками оживающие ромашки. И шепчут из-под деревянных половиц добрые ворчливые духи: "Верить, верить...".
Верить и научиться, вновь, жить вне стен больничной палаты.
Верить... верить и безумие отступает, поглотившись в омуте антрацитовых глаз.