Перед рассветом

Глава 1

Тем, кто ждёт

К вечеру у меня всегда заболевают ладони. Собственно, по этому признаку я всегда безошибочно определяю приближение ночи – не по солнцу, которого я практически не вижу, не по времени приёмов пищи, которые утратили регулярность с тех пор, как с нами нет Молли. Когда у меня начинают болеть ладони, я знаю, что скоро в дом на Гриммо начнут стекаться люди. Это приносит облегчение. Слишком часто я остаюсь здесь одна. Я не разрешаю себе плакать. Слёзы могут испортить зелье, случайно капнув в котёл. К тому же, однажды заплакав, я не смогла бы уже остановиться. Иногда перед моим взором встают их лица, я вижу их такими, какими запомнила в Хогвартсе. И я не знаю, что причиняет мне более сильную боль: постоянство лиц погибших или изменения на лицах выживших.

Когда у меня начинают болеть ладони, я гашу огонь под котлами. Прибираюсь в кухне и готовлю кофе. Ещё недавно я возмутилась бы такой своей функции. Упиралась бы, что хочу ходить на боевые, а не заниматься домоводством. Но тогда с нами была Молли, и в дверях нашей базы нас встречал аромат свежей выпечки. А потом Молли не стало, и возвращение в пустой дом превратилось в кошмар.

Замена Молли из меня так себе. Не умею я печь ни пирожных, ни дрожжевых булочек. Но каждый вечер я гашу огонь под котлами, подметаю кухню и ставлю кофе. А потом забираюсь на подоконник, усаживаюсь неподвижно, и принимаюсь ждать. Часы Молли перестали работать, и никто из нас не знает, как их починить, поэтому я не сижу, как сидела она, с взглядом, прикованным к стрелкам. Сижу на подоконнике, уставившись в окно. Наблюдаю бродячего кота, который присел под забором и сосредоточенно вылизывает себе лапку.

Они возвращаются в разное время. Иногда вместе, иногда порознь. Обычно, первой приходит Луна. Мне нравится её присутствие и тишина, которая её окружает. Мы вместе сидим на подоконнике и стараемся не встречаться глазами. Взгляд мог бы породить вопрос, а вопросов мы обе боимся больше всего. Ждём дальше. Я научилась различать их шаги. Римус входит тихо и спокойно. Тонкс спотыкается о собственные ноги. Рон практически влетает в дом, а Гарри… У Гарри шаги старого, смертельно уставшего человека. Иногда этих шагов не слышно подолгу, и тогда у Луны начинают подрагивать ладони. Я вижу, что она хотела бы придвинуться ко мне ближе, чтобы тепло другого человека могло заменить собой надежду, запас которой на исходе. Я не разрешаю ей, боюсь, что она заплачет и, начав плакать, уже не остановится. Каждый вечер я пересчитываю их, проверяю, все ли на месте, пичкаю их кофе и горячей едой, иногда их первой едой за день, слежу за тем, чтобы они сняли промокшую обувь, и отправляю по койкам. И тогда начинается последний этап ожидания. Он всегда приходит поздно. Иногда перед рассветом. Поэтому последнюю чашку кофе я ставлю в духовку, чтобы не остывала. Помню, что так же делала мама, когда папа был на ночном дежурстве в больнице.

Когда-то я любила ранее утро. Момент, когда небо на востоке подёргивается розоватой дымкой, а мир выглядит, как созданный богом всего пару минут назад. Сейчас я ненавижу минуты, в которые понимаю, что светает. Пока глаза сверлят темноту, я знаю, что ещё есть время. Вглядываюсь в темень и жду, когда тихонько скрипнет входная дверь. Он входит почти бесшумно, как будто пробует застать меня врасплох. Каждый раз я вижу удивление на его лице, когда он замечает меня, скорчившуюся на подоконнике. Расспросы о самочувствии не приносят результата, так что я научилась самостоятельно определять посткруциатусные симптомы, несмотря на все его попытки скрыть их. Я замечаю, как подрагивают его ладони, и вижу оттенок его лица, даже более бледный, чем обычно. И тогда вместе с кофе я ставлю на стол склянку с зельем. Он молча выпивает, и мы расходимся по своим комнатам. Я ни о чём не спрашиваю, а он ни о чём не рассказывает. Я ни разу не дождалась от него слова благодарности, да, видимо, и не нуждаюсь в ней. Мне хватает осознания того, что он приляжет и сможет уснуть. Мне хватает мысли, что мы продержались ещё один день.

Гарри не одобряет моего поведения. Я вижу, что его раздражает свет, горящий на кухне до утра. Я никогда его не гашу – я помню, как любила, возвращаясь на базу, шагнуть из темноты коридора в залитое светом, пропитанное кофейным ароматом пространство кухни. Туда, где меня ждала Молли. Я думаю, что они тоже это любят. Даже Гарри и Рон, хотя их и нервируют мои ночные бдения до рассвета на подоконнике. Они не говорят об этом вслух, но я и так это знаю. Когда-то мы ссорились из-за этого. Рон ворчал, что я никого не жду так, как шпиона-Пожирателя. Я и сейчас читаю упрёк в его молчаливом взгляде. Пытаюсь понять, не было ли в его словах правды. Рон не видит разницы между своими заданиями и работой агента. Иногда он возвращается раненый. Иногда слишком измотанный, чтобы раздеться. Но у него никогда не бывает такого бледного лица, и у него никогда так не дрожат руки. Он не отшатывается от протянутой в его сторону ладони, словно затравленный зверь. Рон отлично знает что хорошо, а что плохо, и жизнь не ставит его перед дилеммой ужасного и кошмарного. Рон твёрдо знает, что если ему суждено погибнуть, то он погибнет, как герой. Я провожаю его каждое утро, и вижу, что с этой мыслью он делает шаг за дверь базы. Он готов к этому. Думаю, он счастлив.

Раньше я никогда и не подозревала, что ночь может быть такой длинной и тёмной. Интересно, чувствовала ли Молли то же самое? Мы слишком мало с ней разговаривали, занятые нашей войной, обсуждением удачных операций, планированием и поиском в себе новых источников храбрости. Мы не понимали, какая нечеловеческая отвага требуется, чтобы ждать у окна. Только теперь я понимаю, насколько ужасно вёл себя Северус по отношению к Сириусу. Когда небо на востоке начинает проясняться, каждая секунда в ожидании скрипа входной двери растягивается на час. Иногда мне хочется починить часы Молли и знать точно. На рассвете в кухню входит Римус и бережно накрывает меня одеялом. Я притворяюсь спящей. Он притворяется, что верит в это. Я знаю, что сейчас он достанет из духовки остывший кофе и тихонько выльет его в раковину, а потом смоет потёки коричневой гущи. Поставит чайник. Утро принадлежит Римусу, как вечера принадлежат мне. Когда я слышу, что на лестнице начинается движение, я поднимаюсь. Они завтракают и расходятся, а я встаю над котлом, помня, что слёзы могут испортить зелье. А когда у меня начинают болеть ладони, варю кофе и забираюсь на подоконник. Одна чашка ждёт в духовке. Завтра поутру Римус выльет её содержимое в раковину. Ну и правильно – кофе должен быть свежим.