Не думай о белой обезьяне

Глава 1

...
Не думать о Локи было не легче, чем не думать о белых обезьянах - даром что Наташа раз за разом отводила глаза и повторяла, что "не надо об этом", и что "Клинт, тебе своих тараканов мало?", и что "ты же не Тор, чтобы сопли ему утирать".
Не думать о Локи значило - не думать о Филе, а этого не мог ни он, ни остальные. Даже главный пират всея ЩИТа Фьюри, несмотря на подлянку с карточками, которые Коулсон, уж конечно, под страхом смерти не сунул бы в карман служебного пиджака, если учесть, сколько таких пиджаков безвременно почили во время очередной внештатной ситуации. Даже чертов энерджайзер Тони *сын Говарда* Старк, сразу после торжественного жертвоприношения шаурмы зачем-то сорвавшийся в Портленд. Даже меланхоличный Беннер и отмороженный Роджерс, не говоря уже о взрывающейся по поводу и без повода Наташе, - но для них между Филом и Локи не было ничего общего, кроме рваной раны, посоха и пресловутых карточек, а для Клинта...
А для Клинта - было, потому что взгляд Локи был его собственным уже почти забытым взглядом - взглядом волчонка, выброшенного из стаи, выросшего, заточившего клыки и выучившегося охотиться лучше, чем любой из тех, кто его прогнал. Потому что черные, скользкие, словно проклеенные волосы Локи были его собственными слипшимися патлами, из-под которых он мрачно зыркал на начальство в первые месяцы в ЩИТе - пока Фил Коулсон, великий мастер дрессуры, не заметил как-то вскользь:
- Агент Бартон, вам челка стрелять глазами не мешает?
Потому что злость Локи была его собственной злостью на мир, где все мало-мальски терпимое рано или поздно оказывается иллюзией, а все дерьмо, напротив, до тошноты реально.
Не думать о Локи значило - не думать и о Наташе, после которой к черту полетели все его тщательно выстроенные теории о дружбе, доверии, благодарности - или, вернее, их отсутствии в этом лучшем из девяти миров. Не думать о Локи значило - не думать о том, какими идиотами должны были быть Тор и его божественный папаша, чтобы довести младшего сына до подобного: он и сам-то - сирота, бродяга, нарушитель всех мыслимых и немыслимых социальных норм - до такой ненависти добрался только годам к шестнадцати, - а сколько в эти шестнадцать уместилось презрительных плевков Фортуны!
Не думать о Локи значило - не думать о Филе, который, может быть, сумел бы асгардца приручить, позволь им судьба встретиться в другой обстановке. Ведь приручил же он Клинта, несмотря на оскаленные клыки, дурные розыгрыши и бесцеремонные издевки над всем, что попадало в радиус действия его острого языка, не исключая и самого личного. Приручил же махрового эгоиста Старка, раз уж тот бросился спасать мир не ради мира, а ради стопки винтажных карточек с физиономией соперника и парой капель крови поверх.
Не думать о Локи было как не думать о себе. И от этого становилось жутко.

...
Торжественный суд Отца Богов в Асгарде срывался.
Первой не выдержала Сиф - прыснула в кулак, привалившись спиной к колонне и тщетно пытаясь успокоиться.
Следом посыпались еще чьи-то сдавленные смешки, не смолкнувшие даже под взбешенными взглядами Одина и Тора: и отец, и сын в равной мере страдали отсутствием чувства юмора.
Последней нервно захихикала Фригг и, хотя ее смех заметно смахивал на истерику, это послужило сигналом к тому, чтобы позволить себе хохотать в полный голос.
Колонный зал дрогнул, но устоял.
Один, смерив Локи грозным взгядом, попытался утихомирить родню, но успеха не достиг и, будучи мудрым правителем, логично решил переждать бурю. Тор уселся рядом с отцом; губы у него подрагивали, но засмеяться он, глядя на судорожно подпрыгивающего на сиденье брата, так и не смог. В конце концов, если учесть качественно закрепленные гномьи цепи, дергаться тому наверняка было больно.
Локи икалось уже часа полтора, и конца представлению пока не предвиделось.

...
В подземном бункере "где-то на границе с Мексикой" агент Филипп Коулсон тяжело вздохнул и, в очередной раз оторвавшись от ноутбука, потянулся за графином с холодной водой. Чертова икота не давала ему покоя уже четвертый день.