Глава 1. Доктор Уотсон, бывший военный врачНе имеет смысла утверждать, будто я не рассчитываю напечатать когда-либо эти записки. Собственный характер я изучила достаточно хорошо, и в списке моих пороков честолюбие занимает едва ли не первое место. Именно ему, а ещё — гордыне и, пожалуй, гневливости я и обязана чередой неприятностей, случившихся со мною, и, в конечном итоге, знакомством с мистером Шерлоком Холмсом.
Меня зовут Хизер Джейн Уотсон; впрочем, предпочитаю, чтобы ко мне обращались «мисс Джейн». «Доктор Уотсон» тоже подходит — я действительно врач, более того, в недалёком прошлом врач военный. Хороший, если верить выжившим пациентам; умершие, само собой, не могут дать мне никаких рекомендаций.
Врачом я хотела стать, сколько себя помню. Родные были не против — но только до того момента, когда долгожданный диплом оказался у меня в руках. Тут-то и выяснилось, что нужен он, по мнению родителей, лишь для того, чтобы «облагородить» мою неказистую внешность и отсутствие внушительного приданого. Умная девушка с дипломом приблизительно равна по стоимости красивой бесприданнице или богатой карлице. Именно так выразился отец, и мать его поддержала. Каково было мне, недавно пережившей триумф, получившей по некоторым предметам наивысшие оценки вопреки снисходительному отношению преподавателей и коллег-студентов; терпеливо вынесшей ради вожделенной цели насмешки, идиотские шуточки, нелепые предположения о моих намерениях, а то и откровенную вражду... Нет, я не стану описывать грандиозный скандал, разлучивший меня с родными. Достаточно сказать, что в отчем доме выбросили все мои портреты, да и сама я не наведывалась туда больше ни разу. Уже упомянутый грех гордыни оказался сильней меня, и с этим ничего не поделать.
Очутившись на улице, я в полной мере познала сомнительные прелести поиска работы непривлекательной девицей без протекции и запаса средств к существованию. До голодных обмороков дело не дошло, однако несколько месяцев я очевидно недоедала, да и пара ночёвок под мостом, увы, не сказать чтобы сильно скрасила те далёкие дни. Впрочем, моя внешняя непривлекательность — по мнению некоторых остряков, я напоминаю смесь жеребёнка с бульдогом, и довольно об этом, пожалуй — сослужила в данном случае добрую службу. Никто не позарится на эдакое сокровище, кроме совсем уж падших личностей, от которых вполне можно отбиться с помощью хирургического ланцета. Этим же ланцетом я разрезала хлеб, добытый нищими, делившимися со мной также теплом костра и немудрёной пищей простого люда. Им я благодарна и по сей день, добрым и смиренным самаритянам, приютившим меня в часы отчаяния, отрывавшим от себя кусок для девчонки, про которую они ничего не знали. Именно там я провела первую в своей жизни операцию по удалению гноящегося пальца на ноге; именно там впервые приняла роды у одинокой цыганки. Нищие же подали мне идею относительно работы.
Как сейчас помню дядюшку Хэма, одноногого великана, размахивающего в порыве чувств деревянным костылём.
— Война! — вещал он. — Война, девочка, это Молох, которому требуются всё новые и новые жертвы. Это костёр, и огню нет разницы, какие поленья швыряют в его жадную пасть. Посмотри на меня! Нет, лучше отвернись, если решила идти в ад. Но там ты пригодишься, попомни мои слова. Там не посмеют отказать тебе, ведь им нужны врачи, любые врачи, девочка! Если хочешь — иди туда, только помни, куда ты направляешься, и остерегайся! Смотри в оба!
Он ещё много о чём поминал — хватив лишку, дядюшка Хэм становился чертовски красноречив — однако суть я уловила, и на следующий день стояла перед придирчивыми взглядами мужчин из призывной комиссии. Те долго уговаривали меня одуматься, что лишь подтверждало слова старого нищего — на полях сражений нужны любые врачи.
Меня взяли в действующую армию.
Да, это звучит практически нелепицей — женщину принимают туда, где свистят пули и стонут раненые, отказывая в более благополучных местах, но тем не менее вскоре я носила военную форму и плыла на корабле в Индию, в пятый Нортумберлендский стрелковый полк, откуда затем была переведена в Беркширский. Там я приобрела некоторую известность в качестве хирурга и окончательно утратила репутацию порядочной женщины. Усилий к этому я не прилагала никаких — просто в наш просвещённый век большинству людей достаточно услыхать, что девушка подолгу остаётся в окружении мужчин, зачастую видя их в костюме Адама. По мнению сельских кумушек, к которому охотно присоединяются городские джентльмены, данного обстоятельства достаточно для падения любых бастионов добродетели. Никакие оправдания в виде постоянно проводимых операций, сна вполглаза, выхаживания больных, их увечий и прочих несущественных пустяков не принимаются. Что ж, да будет так. Пожалуй, в целях издания данных записок героем я сделаю мужчину — во избежание кривотолков и никому не нужных объяснений. Пока же изложу правду, каковой она видится в моём понимании.
В 18... году, в самый разгар второй войны с Афганистаном, наш полк стоял на одних позициях с Бангалурским — или «головорезами Морана»: их называли и так. Полковник Себастьян Моран был личностью столь же выдающейся, сколь и порочной — право же, адская смесь из своеобразной верности долгу, вспыльчивого характера, несомненной полководческой одарённости, пренебрежения христианской моралью, заботы о своих людях и презрения ко всем прочим встречается отнюдь не на каждом шагу. Несомненно, он был джентльменом, насколько может быть джентльменом людоед, и чудовищем, если так можно назвать замечательного писателя и широко эрудированного человека. Его книга «Охота на гулей и ракшасов в Западных Гималаях» до сих пор слывёт столь же завлекательной, сколь и зловещей, а «Три месяца в джунглях» я знаю назубок — и готова подписаться под каждым словом. Он при мне обезглавил нескольких пленных, потратив на каждого не более одного удара сабли. И мне же пришлось заняться его адъютантом, которого полковник собственноручно вырвал из когтей раненого тигра, спустившись по отвесной скале и преодолев высохшее русло реки. Честно сказать, ту операцию я до сих пор считаю своим маленьким шедевром: капитан Мэрридью был откровенно плох, и коллеги поопытнее, знавшие бешеный нрав Морана, наотрез отказались работать с настолько изувеченным телом. Меня вытолкнули вперёд, полагая, будто с женщиной полковник станет обращаться любезнее. Ну что сказать? Коллеги ошибались. Себастьян Моран, конечно же, происходил из достаточно знатного рода, и в бальном зале он, скорее всего, ни за что не переступил бы правил учтивости, но мы находились во врачебной палатке, возле северных отрогов Кандагара... Короче, я взялась за операцию, а он мне ассистировал, бормоча время от времени проклятья в адрес трусов, отвернувшихся от его подчинённого, бросивших бедолагу Мэрридью на какую-то грязную девку. В конце концов, я на него рявкнула, велела молчать и не тявкать под руку или топать к чертям в собственный полк и наводить там порядок... в общем, денёк выдался жарким во всех смыслах. Капитан выжил, хотя и получил инвалидность, а Моран добился моего перевода к Бангалурским головорезам — им как раз требовался хирург. Спорить я не стала — полк то и дело бросали в пекло, так что врач им действительно был необходим.
Служить с Мораном оказалось делом одновременно лёгким и тяжёлым. Он заботился обо мне точно так же, как и обо всех своих людях. В отличие от прочих мест несения службы, в Бангалурском полку меня всегда обеспечивали необходимыми лекарствами и инструментами — понятия не имею, где полковник добывал их посреди пустыни. На меня не косились, словно на неведомую диковину — головорезы были людьми простыми и полагали, что если уж Себастьян Моран признаёт мои профессиональные качества, то им сам Бог велел поступать так же. Привычке носить ланцет в одном кармане, а револьвер — в другом я всё же не изменяла, но применять ни то, ни другое в Бангалурском полку не пришлось. По крайней мере, против однополчан. Более того, за любое дрянное словцо в мой адрес люди Морана незатейливо, но основательно били высказавшегося до состояния, при котором ему требовалась срочная медицинская помощь. Иногда бедолагу после экзекуции радостно приволакивали ко мне, дабы тот лично убедился в моих профессиональных качествах. С одной стороны, это смотрелось жутковато, с другой... в тех страшных местах, в те неспокойные времена вызывало почти материнскую улыбку. Возможно, мерзавцы добивались именно её, потому что, уходя из госпиталя, каждый раз горланили весьма радостные песенки.
Да, они заботились обо мне, словно о сестре. Но стоило им поглядеть в другую сторону, туда, где находились враги, и заботливых, добрых мужчин словно подменяли. Бангалурские головорезы не брали пленных, а с мирными жителями, встречавшимися им на пути, обращались так, словно те вообще не люди, а мерзкие насекомые. Что же до гулей и ракшасов... пожалуй, я не стану рассказывать, как именно военные из Бангалурского полка, с полного одобрения начальства, казнили всех гулей и ракшасов, до которых могли дотянуться. Враги платили той же монетой, и я их понимаю: прирождённые людоеды не желали сдаваться людишкам без боя. Даже Моран уважал их за это — уважал столь же сильно, сколь презирал индусов и афганцев, молча терпевших, когда ночные демоны уносили и пожирали крестьянских детей. Как ни крути, но британские войска действительно защищали мирное население от нечисти... впрочем, было ли лекарство лучше яда — тема для отдельного разговора, не относящегося к моей повести.
В мои планы не входит также подробное перечисление тех передряг, в которые попадал наш полк, равно как и описание пылающего Афганистана и таинственной Индии. Достаточно сказать, что в сражении при Майванде я была серьёзно ранена. Подробности, к счастью, стёрлись из моей памяти, а если следовать голым фактам, то ружейная пуля раздробила мне кость и едва не задела бедренную артерию. Увы, коллеги по профессии оказались в моём случае не слишком профессиональными и занесли в рану инфекцию. Нога воспалилась, и шли разговоры об ампутации. Едва ли можно описать мой ужас, когда я слушала эти рассуждения, особенно если учесть, что примерно с половиной диагнозов я была полностью согласна. Но только с половиной, поэтому с ампутацией медлили. Ночами мне снился размахивающий костылём дядюшка Хэм, рассказывающий, где стругают стоящие деревяшки на культи, а куда лучше не соваться.
Ногу удалось отстоять — впоследствии я узнала, что полковник Моран лично пропадал невесть где неделю (полк тогда отвели на отдых в Бомбей), а затем вернулся с лекарствами в руках и проклятьями на устах. По слухам, он во главе отборной роты головорезов совершил разбойный налёт на пешаварское интендантство. Валяясь на больничной койке, я пыталась прикинуть хоть какие-нибудь перспективы на будущее, и прогнозы выходили исключительно мрачными. О военной службе можно забыть — хромота, заработанная подобным образом, неизлечима. Вернуться к родным? При этих мыслях я сжимала зубы и клялась самыми страшными клятвами, что скорее брошусь в ближайшее ущелье. Найти работу? Прошлый опыт, увы, лишал всякой надежды...
Жизнь казалась мне тогда потерявшей смысл. Я не отличала дня от ночи, покорно принимала лекарства и отворачивалась к стене, не желая ни с кем разговаривать. Возможно, кто-то рассказал о моих страданиях полковнику Морану; возможно, он и сам собирался меня навестить, но так или иначе — однажды меня бесцеремонно развернули, влепили несколько пощёчин и обругали так, что до сих пор мои уши краснеют только от одного воспоминания. А я ещё полагала, будто Себастьян Моран никогда со мной не церемонился!
Завершив редкий по концентрации богохульств монолог, полковник спокойным, будничным тоном заявил, что теперь, когда он привлёк моё внимание, можно поговорить и о деле. Он вручил мне пакет к руководству лондонской частной клиники Сарагоса-Крик — «понятия не имею, насколько эти выскочки профессиональны, но они мне крепко задолжали, так что будьте там понаглее, док Уотсон, а если заартачатся — напишите мне». Я посмотрела в глаза полковнику и поняла: напишу. Но только если руководство пока неведомой мне клиники проявит невероятное, невообразимое упорство. В конце концов, я же не зверь...
Полковник оплатил мне билет в первом классе на дирижабле «Оронтес», и через месяц я, впервые путешествующая с такими удобствами, сошла на землю в Плимуте. Усталая, с непоправимо подорванным здоровьем, которое отечески заботливое правительство разрешало поправлять за его счёт в течение девяти месяцев, и с письмом от Себастьяна Морана к бедолагам в Сарагоса-Крик.
В Лондоне было холодно и пасмурно — обстоятельство, разумеется, обычное в здешних широтах, но вызвавшее горячий протест моей едва зажившей ноги. Поэтому я на некоторое время задержалась с предоставлением рекомендаций, поселившись в гостинице на Стрэнде и пытаясь разобраться с мучающей меня болью. Само собой, деньги в подобных обстоятельствах уплывали куда быстрее, чем дирижабли из Хитроу, и вскорости я начала подумывать о съёмной квартире, маленькой и скромной, более соответствующей моим доходам — тем более, что женщина в военной форме, живущая в гостинице одна, вызывала ненужное любопытство.
В клинику я, разумеется, сходила при первой же возможности. Её владелец, как я поняла из объяснений управляющего, мистера Айлберга, проживал где-то в Канаде — именно этим объяснялось экстравагантное название. В остальном Сарагоса-Крик была вполне респектабельной больницей для среднего класса, ничем не отличающейся от сотен прочих, раскиданных по Англии. Но Боже мой! — какое же неизгладимое впечатление на управляющего произвело моё знакомство с Себастьяном Мораном! «Сэр Себастьян» — крепко сбитый валлиец называл его именно так, причём обязательно с придыханием, а в глазах мелькал страх загнанной дичи. Я не стала расспрашивать о том, чем именно Сарагоса-Крик обязана полковнику. Меня вполне устраивало, что работу мне предоставили немедленно, выделив собственный кабинет, пухлощёкого секретаря, глядевшего на меня и две мои медали, будто на чудо Господне, а также назначив оклад, вполне позволявший жить безбедно. Даже в гостинице — хотя к тому времени я твёрдо решила оттуда съехать.
Тут необходимо отметить, что собственного угла у меня, по сути, никогда в жизни не было. Спальню я делила с двумя сёстрами, палатку — с другими врачами и санитарами... Получив работу, я начала мечтать. О, разумеется, карьера — это важно, но не менее сладостными оказались мысли о собственном небольшом домике. К нему непременно должны были прилагаться садовник (можно заходящий два-три раза в неделю), горничная и кухарка. Готовить самостоятельно я умела лишь регулярно подгорающее печенье и лекарственные суспензии; военную форму содержала в чистоте, но относительно платьев уже испытывала определённые сомнения; копание же в саду меня неизменно раздражало, хотя результат нравился. Итак, домик с небольшим садом, располагающийся на тихой улочке, можно в предместьях Лондона — руководство Сарагоса-Крик со временем планировало открывать филиалы, и я самонадеянно полагала, что подхожу для руководства одним из них... И никакой аренды! Только частная собственность.
Подобные планы сделали бы, наверное, честь если не Наполеону, то одному из его маршалов, особенно учитывая имеющиеся у меня пока что скудные доходы. Однако тот, кто хочет, непременно добьётся — разве не этому научила меня вся прежняя жизнь? На первых порах я собиралась увеличить доход путём сокращения расходов, и это означало переезд на съёмную квартиру.
У меня не было в Лондоне ни друзей, ни знакомых, поэтому я просто-напросто дала объявление в газете. И допустила одну из тех замечательных ошибок, которые переворачивают жизнь.
Я написала: «Доктор Уотсон снимет недорогую отдельную комнату», указав в качестве обратного адреса «до востребования, Х.Дж.У.»
Через два дня я получила письмо, написанное аккуратным, витиеватым почерком, несомненно принадлежащим старой леди. В нём некая миссис Хадсон — благослови её Господь! — просила зайти к ней на Бейкер-стрит, чтобы она могла побеседовать с предполагаемым квартиросъёмщиком лично. Мысленно возблагодарив Бога, я тут же оделась и отправилась по указанному адресу.
Миссис Хадсон оказалась точно такой, какой я её себе представляла — затянутая в китовый ус пожилая леди, чьи седые кудри были уложены в аккуратную причёску, вошедшую в моду, кажется, лет тридцать назад и вышедшую из неё тогда же. Впрочем, к полному лицу достойной женщины эта укладка удивительно шла. Равно как и спокойная, доброжелательная и чуточку изумлённая улыбка, возникшая на её лице, когда я представилась.
У Всевышнего очаровательное чувство юмора. Это утверждали все известные мне выдающиеся люди, и у меня нет оснований оспаривать подобное суждение. Вот и сейчас я столкнулась с поистине божественной шуткой.
Впрочем, вина за данное недоразумение целиком и полностью лежит на мне.
Разумеется, я не указала в своём объявлении, что являюсь женщиной. И разумеется, миссис Хадсон ожидала увидеть мужчину.
После неловкой паузы, возникшей, когда я представилась, она пригласила меня в дом, угостила чаем и прямо заявила о возникшей проблеме.
Я смутилась. Предчувствия, заполонившие меня, были не то чтобы ужасны, но довольно удручающи. Если у достойной леди даже не возникло сомнений в том, кто размещал объявление, то откуда же им взяться у остальных домовладельцев? Ситуация казалась весьма неприятной. И тут миссис Хадсон осторожно начала интересоваться, каким же образом я достигла нынешнего положения, каков мой доход и что за комнату мне хотелось бы занять.
Внимательно меня выслушав, она воскликнула:
— Бедняжка! Да уж, вот какова награда от страны, которую вы защищали, не жалея сил и здоровья! Но послушайте: вы сказали, что зачастую делили с мужчинами одну палатку, верно?
Я кивнула, не совсем понимая, куда она клонит.
— Нет-нет, ни в чём таком я вас не подозреваю, Боже упаси! Было время, когда и мне приходилось работать в госпитале — сестрой милосердия, разумеется, но уж что-что, а усталость, навалившуюся на меня тогда, я прекрасно помню. Там же я познакомилась с мистером Хадсоном... — глаза достойной леди на миг затуманились, а когда она снова посмотрела на меня, взгляд оказался неожиданно твёрдым: — Меня, напротив, вполне устраивает ваше умение окорачивать мужчин. Оно ведь у вас имеется, насколько я понимаю?
Улыбнувшись, я кивнула. Не то чтобы это пресловутое умение пригождалось мне слишком часто, однако... в Индии я зачастую оказывалась единственной белой женщиной на много миль в округе. Разумеется, порой возникали конфликты. По большей части с ними справлялись Бангалурские головорезы... но иногда моих однополчан рядом не было.
— Так вот, — продолжила миссис Хадсон, — у меня уже есть один постоялец. Он снимал квартиру полностью, однако цены на жильё резко подскочили вверх — вы же знаете, сейчас все средства направлены на военные действия, а не на повышение благосостояния простых обывателей, и я тоже вынуждена поднять квартирную плату. Мистер Холмс сам предложил мне взять ещё одного постояльца, поскольку не хочет съезжать отсюда, и всё равно не использует вторую спальню.
— Мистер Холмс?
— Да, так зовут вашего будущего соседа. Он человек со странностями, однако настоящий джентльмен. Убеждена, что относительно вас мистер Шерлок Холмс не допустит ничего недостойного. С другой стороны, характер у него не из лёгких...
Надо ли говорить, насколько я воспряла духом, осознав, что миссис Хадсон всерьёз обсуждает со мной возможный съём квартиры?
— Не из лёгких? Ну, могу вас уверить, в Индии и Афганистане мне попадались мужчины, чьи характеры нельзя было назвать идеальными.
Я даже улыбнулась, припомнив полковника Морана.
— О, дорогая, не сомневаюсь в этом! Но мистер Холмс... впрочем, если вас что-либо не устроит, вы всегда сможете съехать. Теперь давайте подумаем об общественном мнении. Предположим, я представлю вас дальней родственницей, приехавшей из... откуда вы родом, мисс Джейн?
— Из Реддича, это на востоке Вустершира.
— Отлично, пусть будет из Реддича. Да-да, я представлю вас дочерью моей кузины. Ваш мундир никого не смутит — все соседи знают, что моя сестра и две дочери поддерживают суфражисток — но объяснять, почему я согласилась поселить женщину в одной квартире с мужчиной...
Я понимающе кивнула. С одной стороны, мне не улыбалось лгать всей округе относительно чего бы то ни было, с другой — затруднения достойной леди казались мне вполне объяснимыми. И я отлично понимала, что лишь сострадание к попавшей в беду одинокой девушке побудило миссис Хадсон сделать столь экстравагантное предложение. Ну, а если к этому состраданию и примешивалась толика меркантильных расчётов — так кто не грешен? И уж всяко не мне осуждать женщину, предложившую стол и кров такой, как я.
— Соседи, разумеется, решат, будто я жажду выдать вас замуж за мистера Холмса, — усмехнулась миссис Хадсон, — ну да и пусть себе сплетничают. Главное, что и моя, и ваша репутация останутся чистыми.
— Благодарю от всей души, — начала было я, но мою пламенную речь прервал чей-то истошный вопль. Миссис Хадсон изменилась в лице.
— Господи, Боже мой! Это Тёрнер, моя горничная. Я совсем забыла предупредить её, что на леднике у нас валяется замороженная человеческая голова!
