Глава 1Дни сплетаются в какое-то огромное размытое пятно. Обыденность, рутина, усталость. Скудный завтрак, состоящий из остывшего кофе и чуть подгоревших тостов. А потом в больницу.
Иногда она меня даже узнает. Невесомо улыбается и нежно треплет меня по волосам. А потом морщится и прикладывает тонкую кисть с проступающими голубоватыми венками к груди.
- Жжет, - словно извиняясь, говорит она.
А я ощущаю бессилие. Нескончаемое, засасывающее, выгрызающее внутренности чувство вины. Ведь это я сделал из нее такую: безжизненную, фарфорово-хрупкую, ранимую. Чертово зелье.
***
Я отчего-то очень хорошо помню тот день. Мне было скучно. Раздражало все, начиная от весеннего солнца, которое заливало небо лимонными лучами и заканчивая тем, что на обед тогда подали овощное рагу.
- Что-то не так, Драко? – осведомляется Панси, жеманно улыбаясь. И за это почему-то очень сильно хочется ей вмазать. Просто чтобы убрать эту тупую ухмылку с ее лица.
- Даже если и так, ты мне можешь чем-то помочь? – огрызаюсь я. – Что-то я сомневаюсь.
Панси надувается, и я слышу довольное фырканье Блейза.
- У тебя что, критические дни? – радуясь собственной шутке говорит Блейз. – С утра на всех срываешься.
Я чувствую закипающую ярость. Блейз мгновенно ретируется.
- Прости, друг, я не смог удержаться. Ну, если тебе скучно, то у меня есть отличный способ развлечься.
Я не особо заинтригован, но «что-то» все-таки лучше, чем «ничего».
- Слышал когда-нибудь о зелье одержимости? – шепчет Блейз, нагнувшись к моему уху. Теплое дыхание щекочет, и я морщусь. Изо рта Блейза несет кислятиной.
- Может быть, - без каких-либо эмоций отзываюсь я. – Оно запрещено в Англии.
- Запрещено для обычных людей, но не для Забини, - гордо выпятив грудь, произносит этот дебил. – У меня есть ровно на одну порцию. Что скажешь?
- Что я скажу на что? – бездумно плеская в кубке тыквенный сок, интересуюсь я.
- Что если мы подмешаем это зелье, скажем, Грейнджер? Узнаем, какие у нее затаенные желания.
Я фыркаю.
- Думаю, это итак ясно. По-моему, она просто мечтает, чтобы наш золотой мальчик наконец-то завалил ее.
- Как грубо, - сморщился Блейз, размахивая вилкой с кусочком мяса, - зато это будет забавно.
***
Я отрываюсь от созерцания серых улиц Лондона и вздыхаю. Пора идти в больницу. Интересно, сегодня она меня узнает?
Целитель Браун встречает меня с хмурым, почти похоронным выражением лица. Господи, она ведь еще жива, она узнает меня! Зачем раньше времени ставить на ней крест? Ведь есть еще ничтожная надежда на то, что…
- Здравствуйте, мистер Малфой, - размеренно произносит Браун, кивая мне, - мисс Грейнджер только что уснула.
- Я просто посижу с ней, - также мирно отвечаю я, - я не стану тревожить ее сон.
Браун смотрит на меня долгим, пристальным взглядом, и мне даже кажется, что там на секунду мелькает сочувствие. А затем он кивает:
- Хорошо, только недолго. Мисс Грейнджер в последнее время может уснуть только с помощью зелий. Сегодня один из тех редких моментов, когда она уснула сама.
Я киваю, и знакомыми коридорами направляюсь в ее палату. С того памятного разговора, когда Браун сказал мне, что у меня есть всего два месяца, чтобы побыть с ней, минула неделя. Ее состояние значительно ухудшилось. Боли – или как она это называет – жжение, почти не прекращались. Как мне позже объяснил целитель, у нее сгорали стенки души. Медленно и мучительно. По сотой доле миллиметра каждый день. Сгорали воспоминания, чувства, ощущения и навыки.
И видеть это – видеть, как она мучается, убивает меня.
Я осторожно приоткрываю дверь, и почти на цыпочках захожу в палату. Мне не нравится здесь. Слишком тихо, и как-то стерильно чисто. Все белое, насквозь пропитанное запахом хлорки. И она на фоне белых простыней кажется еще более хрупкой и бледной. Невыносимо, до зубовного скрежета слабой.
Она и правда спит. Потускневшие волосы растрепанными завитушками лежат на подушке. Руки покоятся поверх одеяла – тонкая бледная кожа, синие дорожки вен. Лицо даже во сне выглядит измученным, под глазами залегли тени. Острые скулы и бескровные губы. Черт, она все-таки такая… охерительно красивая.
Ее грудь медленно опускается и поднимается в такт неровному дыханию. Густые темные брови слегка нахмурены и она временами морщится. От боли.
Я осторожно присаживаюсь на стул, придвинутый к кровати, и замираю. Мне нравится на нее смотреть. Просто смотреть – запоминать ее лицо, запоминать изгиб губ, форму носа. То, как лежат ее кудряшки.
Она внезапно резко вдыхает воздух и морщится, прижимая худую руку к груди. А затем ее глаза открываются, и меня поражает ее взгляд.
Пустой, безжизненный, с расширенными зрачками.
И кричит.
Надрывно, срываясь на хрип, судорожно глотая воздух, кричит. Я срываюсь с места, и взмахиваю палочкой, активируя чары, вызывающие колдосестер, а потом кидаюсь к ней.
Но одно мое прикосновение, и крик переходит в настоящий вой, она резко дергается, и, прижав обе руки к груди, давится слезами, мотает головой.
И задыхается.
