Глава 1 кальянная
В пятнадцать лет я приехал в Казань. По той причине, что из меня никак не получался приличный человек. Это приметили родители, а еще моя сестра Лилия и ее муж Али. Именно Али проявил инициативу увезти меня от такой ржавой перспективы подальше - в Казань. Он знает меня с детства, он помнит, я рос славным малым, способным, вроде того. Но я начал страдать всякой дрянью, как это обычно происходит с появлением первых подростковых заморочек. Связался с компанией не из лучших. Понимаете какой, да? Помню тот фатальный разговор с Али, и все еще держу в сердце картину его эпической решительности, с которой он уговаривал меня покинуть Асбест, но я был неприступен, как стены цитаделя. Но Али был тоже не из простых, и парочкой хитростных приемов ему удалось сбить меня с толку, и выманить из сутулого окопа. Господь помиловал - в один из дней августа - я и мои две сестренки отбыли в Казань, на железных колесах, стуком своим вызывающих у кого-то романтическое состояние, а у кого-то сон и храп.
Первое впечатление, произошедшее со мной во время высадки с поезда, - это запах дёгтя на вокзале.
- Дёготь! - процедил я.
- Что ты сказал, Рудольф? - спросила Милена. Она же моя старшая сестра.
- Не хочу в этот дрянной город, он пропитан едким дёгтем. Везите меня обратно! - выдавил я, неотчетливо, но достатчно громко.
- А ну ка прекрати занудствовать. Ты и без того всю дорогу проедал нам плешь своим нежеланием ехать! Хватит теперь, - тут же остудила меня Лилия
Мелькавшие пассажиры, услыхав наши возгласы, любопытно, хотя и сиюминутно прокатились по нашим физиономиям своими спешащими взглядами, и не останавливаясь продолжали, побрякивая роликами сумок, влачить свой багаж, топая по вымощенному перрону. И мы равным образом - водрузившись, поклажами, начали удаляться с путей, двигаясь к надземному переходу. Когда мы следовали вдоль перрона, я обратил внимание, что среди творившейся колготни, лишь две вереницы поездов по краям от нас не поддавались суете и стрессу, раскинувшись на путях словно два бегемота, изредка сбрасывая пучки воздуха.
Оказалось, что запах дёгтя все же не смог отравить прекрасный вид железнодорожного вокзала, который открывался с площадки надземного перехода. Особенно приметна была архитектура вокзального здания, оставляющее чувство сказки.
Выйдя из сказочного здания в реальный мир большого города – прямо на стоянку автомобилей мы начали шурудить глазами, ища ожидавшую нас вишневого цвета ладу. И в эту минуту я увидел, как в сторону нас несколько неуклюжими жестами двигались чьи-то худощавые ноги, я немного выпрямил спину и подняв голову, заметил его бородку, а затем удалось разглядел его целиком, это был Али. У него была довольно странная походка, в ней прослеживалась нескладность и легкость в одно и то же время. Он был явно тем человеком, который наплевательски относился к созданию своего имиджа. Это было приметно не только в походке, но и в его простенькой фланелевой рубашонке и в затасканых брюках, в которых он преспокойно щеголял по просторам Казани. Самое главное – он считал – это чтобы одежда и честь были незапятнаны. Тут ему моя признательность.
Когда он подошел к нам, первым делом, как полагается супругу, поцеловал Лилию, а затем приветствовал нас с Миленой. После чего, отяготив автомобиль вишневого цвета своим багажом и тленными телами мы отправились на квартиру к Али.
Дозволю вам, дорогой читатель, в распоряжение хотя бы с мизинец информации о моих сестрах. Лилии свекровь говорила когда-то, что если бы она воспитывалась в другой семье, то она бы страдала гордыней, но к счастью ей крупно повезло. Она выросла уверенной в своих силах, и не преминула подзанять у своего мужа немного аскетизма. Осанка в свое время у нее была завидная, но и сейчас нельзя сказать, что жизнь ее прогнула под себя. Нет. Просто сейчас она занимается более важными делами, чем осанка – растит четырех карапузиков. А Милена у нас самая взрослая из детей. Она успела покатать на коляске меня и младшую сестру Анжелину. Она человек поиска материальных благ. Человек более менее земной, так сказать. Надеюсь, что ее настойчивость приведет ее к желанной цели. Анжелина наверное единственная у нас без «зигзагов». Нашла себе спутника и уехала жить, наслаждаться теплым солнцем в жаркой стране. Достойно.
Приехав к Али, мы сперва наперво перекусили, поговорили-пошутили, а после, уставшие от долгой дороги, отправились отдыхать. Еще некоторое время я не спал, полеживая ничком. Никак не мог прикрыть глаза, хотя бы один. Во-первых, по кругу комнаты вертелась жирная муха, и казалось, что ее жужжание измерялось децибел в сто шестьдесят, это как выстрел из ружья мелкого калибра вблизи уха. Во-вторых, меня очень раздражали, что хозяин квартиры, что мои сестры. Все раздражали. Мне казалось, что мир идет против меня. И зачем я сюда приехал? Для чего? Почему они оторвали меня от моей раковины? В общем, я на них сильно дулся. Могу сказать, что моему поведению не чуждо было дуться на всех, нудить и стонать. «Шаа! Как вы мне все надоели» - думал я, свернувшись в беспомощную улитку. Но негодование мое закончилось, в тот счастливый момент, когда я наконец заснул, а когда проснулся – оно снова началось.
Меня поселили в общежитие. Был от этого не в восторге. Много времени проводил один. Тоска накатывала ужасная. Вскоре я стал близким другом для такого явления как одиночество, а оно – для меня. В Казани мне суждено было замкнуться в себе, и я это выполнил как полагается, без шуток. Моя привязанность к одинокости возникла именно в стенах выделенной для меня комнатки . Я начал познавать ремесло по ремонту трещинок и скольчиков на лобовых стеклах автомобилей. На самом деле, оказалось, что это занятие мне вполне по нраву. А почему бы нет? Трудишься себе в теплом, сухом месте, и не мельтешишься туда сюда. Чего я очень не люблю, так это мельтешиться с места на место. У нас же - в сервисе, все наоборот, все размеренно и безмятежно. Можно даже принять озабоченный вид. Ведь мастер по заклеиванию трещин – подобен хирургу, который орудует тонким инструментом. Я набивал руку полгода, а потом оттачивал полученные навыки. К этому времени во мне произошли колоссальные перемены.
Помню радостные моменты: через шесть месяцев моего пребывания в Казани я отправился в Асбест - в гости к родителям. Все встрепенулись, от того как изменилось мое мировоззрение за какую-то половину года. Революция сознания. Некоторые меня не узнавали даже, без шуток. Помню, мне было приятно от такого "общественного резонанса". Потом все поутихло. Все привыкли. А я ушел в свою скорлупу, отгородился китайской стеной, углубился в себя – называйте как только угодно. Круг общения сводился к одному, двум товарищам. Что оставалось делать? Уткнулся в чтение печатных изданий. Начал мечтать о великом, думать о возвышенном. Был сторонним наблюдателем. Наблюдал за теми, кто решительно претендует на статус царя природы. Но заключил лишь то, что всем этим номинантам грозит остаться только лишь в состоянии претендентов. Уровень царя просто уничтожит достоинство природы, хотя бы – мыслящий тростник, куда не шло, хотя и качество мыслящий здесь может оказаться лишним. Все их дела - беготня, повсеместное ханжество и лицемерие, отсутствие всякой нравственности, ложь, обман, эгоизм, преступность и все семь смертных грехов вместе взятых. Вместо того, чтобы объединиться, прикладывать усилия, дабы стать ближе к природе – они все разрушают, ломают, они ведут нарочито скверный образ жизни. Меня это убивало, и даже пугало.
Каждое утро со мной случалось дежавю: осознание, что это было когда-то, это происходило вчера например, и неделю назад, и год назад. Различие только в том, что иной раз бывает так, что утро холоднее, пасмурнее прежнего. Но, всякий божий день - одна и та же тропинка, протекавшая через школу, находившуюся близ моего дома, затем вдоль сосен и серой кирпичной стены, окаймлявшей торговый центр, на которой жирная красная надпись, будто стертая, привычностью; затем - тот же гул моторов и запах выхлопных газов на шумной дороге, зеленый зов светофора и черно-белые полосы пешеходного перехода, ведущие на другую сторону шоссе, где громоздится все та же пыльная остановка, на которой останавливается один и тот же девяносто первый красного цвета автобус. Монотонность будней вызывала у меня стресс, а стресс – жуткую усталость.
Тринадцатого июля, две тысячи восьмого года я вступил в девятнадцатый год своей жизни. Как обычно явился на работу. Наше сервисное помещение было отличительным от других, в ней осязалось мановение руки мастера, которая кропотливым трудом сотворила в нем неподдельный уют – стены, были обклеены белой пенополистерольной плиткой, и украшены картинами, на которых - каллиграфическая арабская вязь, а по верху, по всему периметру стены расползлись длинные полки, завешанные золотистыми шторками, что прекрасно сочеталось с желтым цветом пола. Для удобства в углу располагался диван, близ него невысокий шкафчик, на котором стоял маленький холодильник и электрический чайник. Но все это было непримечательно на фоне глиняного цвета миниатюрной русской печи, чинно умастившейся напротив дивана. Но как бы ни было приятно находиться в таком комфорте - все же работать в этот день не хотелось, совершенно не хотелось. Мой шеф это понимал. Он видел мою усталость. Поэтому, он решил дать мне выходной. Но мало того, еще и предложил развеяться в кальнной. Кстати, я еще о нем не рассказывал? Исправляюсь. Его зовут Набиб. Ему тридцать три года. И это самый загадочный тип, коего я еще не встречал. Он хозяин длинных темно-русых волос, свисающих сзади кисточкой, а еще - легких бакенбардов, бородки и усов. Он довольно вместительный: в него вошло чуть ли не с десяток разных национальностей – начиная украинской кровью, заканчивая - узбекской. А еще у него есть два перстня на пальцах правой руки. Чертовски эрудированный тип. Знает несколько языков, даже македонский. Своими словами он умеет вызывать у человека пограничные состояния, слушая его истории, рассказы, можно умереть со смеху или от грусти. У нас с ним сложились довольно дружеское отношение. И вот пришел я на работу. Половина освещения оставалось не включенными, изо чего было слегка сумрачно. Набиб в эту минуту задумчиво посиживал на диване, упершись локтями на чайный столик, а над ним висело облако дыма, навеянное сигаретой, которую он смачно курил. Он был в своей любимой черной рубашке и в джинсах. И почему-то на скуле под его левым глазом красовалась ссадина, что между прочим я замечал не раз. Мы пожали друг другу руки, а затем я присел, чтобы выпить кружечку зеленого чая. И вот шеф молвит мне:
- Рудольф, ты чего это такой напряженный? Тебя не радует твой день рождения?
- Нет, Набиб. У меня ощущения, что сегодня просто день. Такой же, какой был вчера и позавчера. Нет праздничного настроения.
- Почему у тебя его нет? – Спросил он, прищуривая глаз от сигаретного дыма.
- Даже не знаю. – Ответил я сконфуженно.
- Ёшкин кот! Сейчас же перестань киснуть. Ты мне такой кислый сегодня не нужен. Я уверен ты и себе не нравишься, когда ты кислый! Потому перестань. – бойко выпалил Набиб.
- Мы сейчас пойдем с тобой в кальянную! Для начала покурим кальян, а потом я тебе покажу как достигается просветление. Твой день рождение пройдет радостно! Поверь в это.
- Просветление?
- Именно, друг мой!
И тут мне стало очень интересно узнать как оно достигается. Я сделал последний глоток чая, и поставил чашку; Набиб сделал последнюю затяжку, и опустил сигарету в пепельницу. После чего мы привстали, выключили свет в боксе, и неспешно отправились пешочком вдоль изысканных улиц Казани, в особенности по Баумана. Это моя любимая улица, по вполне ясным причинам. Ведь она очень сказочна. Как уже можно было заметить - я люблю все фееричное. Я бы например с удовольствием переселился в какое-нибудь художественное произведение, чтобы побывать в мире, которого нет. Наверно мне следовало родиться во времена Ренессанса, когда в умах бродила только одна идея – стремиться к искусству, к ее высоким идеалам, которые отражали истинное предназначение человека, в очень красивой форме. Жители той эпохи - они хотя бы стремились найти свой смысл. Но мне пришлось родиться в эпоху постмодернизма. Это такая пора, когда поиски смысла и предназначения уже исчерпали себя, а люди просто стали смеяться над какими-либо поисками, теперь на нашей земле - бум иронии и сарказма. Но и это время начинает себя исчерпывать. Угадываете что последует за этим? Конечно – век отчаяния и усталости, когда даже смеяться надоедает до чертиков.
Вот я прохаживался по вымощенной дороге Баумана, мимо фонарей, мимо тысячной толпы меланхоличных лиц, из которых ключом била пустота, которая маскировалась холеными нарядами и дорогими покупками. Единственно кто из увиденных мною показался искренним и смело смотрящим в глаза судьбе – был Шаляпин, вернее – его каменное изваяние. Он умер давно, но не зря ему памятник поставили. Значит верил во что-то.
Мы перешли широкую дорогу и оказались на Бутлерова, где и умастилась кальянная. А ведь Феймос оказался довольно живописным местечком. Светлая мебель, интерьер из пастельных тонов. Но свет с улицы не проникал, горела приглушенная подсветка. Народу было не сказать, чтобы много, и не сказать что мало. Играла спокойная музыка. Женский вокал. Обожаю такую. На одной из стен висел большой телевизор. Мы расположились на свободных местах и заказали кальян. Набиб спросил меня:
- Может пива или коньячку заказать?
- Нет, спасибо, не пью.
- Ну и славненько, я тоже таких принципов держусь.
- Видишь с права от нас, через два столика сидит голубоглазая шатенка с мундштуком? – искоса указывая глазами на нее, осведомился Набиб.
- Да, сразу ее заметил. – ответил я, повторно глянув на нее. - Ее изящество берет свое. – добавил я немного улыбаясь.
- Что нибудь еще? – спросил подошедший, в белой рубашке с бабочкой, укладывая кальян на стол.
- Извольте, мне чашечку улуна? – заказал, Набиб.
- А мне одну пахлаву и зеленого чаю?
- Хорошо, сию минуту. – отозвался молодой человек и удалился.
- Эта девушка – одиночка, но она не против случайного знакомства с тобой, Рудольф. – продолжал мой собеседник. - К слову скажу: такие люди все равно нуждаются в элементарном общении, хотя для них свой внутренний мир – самое ценное, самое лучшее. Но все же без людей им не обойтись, особенно без противоположного пола. – заметил Набиб, подчеркнув последние несколько слов.
- С чего ты взял, что она одиночка, ты ее знаешь? – поинтересовался я.
- Нет, мне она не знакома, но я вижу. Сразу бросается в глаза - она любит отчужденность, она неосознанно демонстрирует, что ей плевать на толпу, окружающую ее. Еще это заметно по ее глубокому и живому взгляду. Она романтична и созерцательна. Будто никуда не спешит, хотя возможно ей пора идти. Ей грустно, потому что никто не понимает ее, но она и не стремится к этому. Рядом с ней лежит книга Достоевского – если не ошибаюсь - «Преступление и наказание», а рядом с книгой - телефон. За все время нашего с тобой пребывания здесь, к телефону она не разу не притронулась, а вот книжечка была у нее в руках, в тот момент, когда мы входили. Этой красавице лет двадцать. Ты думаешь она бы стала рассиживаться здесь одна, выпивать эспрессо и читать русскую классику, если бы у нее было много друзей? Впрочем, кому я рассказываю, ведь ты сам все понимаешь, так как любишь быть один. Как и я.
- Набиб, что значит как и ты? По тебе-то точно нельзя сказать, что отчужденность тебе по нраву. Ты ведь отлично ладишь с людьми.
Он по дружески и негромко посмеялся после чего начал мне объяснять:
- Понимаешь, Рудольф, ты еще не совсем сформировал свое мировоззрение. Потому что не определился еще с тем, чего ты хочешь..
Его речь перебил поднос с заказом, приблизившийся к нам. Мы приняли то, что заказывали, а затем белая рубашка с бабочкой на воротнике удалилась. Он продолжил:
- Я одиночка, но меня это не гнетет. Даже не представляю себя семьянином, что у меня есть дети, что меня окружают многочисленные друзья. Я сам противопоставил себя обществу, а не оно меня противопоставило. В этом и заключается моя уверенность в себе. Потому что знаю, что никому не нужен, что предоставлен самому себе. Знаю чего хочу, у меня есть цели, и этим я живу. А ты не знаешь, чего ты хочешь, ведь так?
- Верно говоришь, не знаю. – смущенно отреагировал я.
- Ответь, что тебе нравится делать, что доставляет удовольствие?
- Я не имею представления об этом, Набиб.
- Ёшкин кот! Не начинай, пожалуйста! Каждый человек может сказать, что ему нравиться, а что нет, ибо у него есть какие-нибудь образы своего желаемого будущего в голове, есть мечты.
- Да, они у меня есть, но я сам не могу облечь их в форму, объяснить, сделать их конкретными целями.
- Можешь. Каждый человек имеет абстрактное мышление, благодаря которому он может сказать, что его влечет, а что – нет. Ты чувствуешь себя счастливым?
- Нет, Набиб.
- А что препятствует твоему чувству счастья и что оно есть для тебя?
- Ты же сам видишь, что я не очень-то довольный жизнью. Для меня счастье – это умение быть собой, ну мне так кажется. Но быть собой мне мешают человеческие стереотипы, мнение окружающих обо мне.
- Хм.. – подумал Набиб, и сказал:
- Опиши мне негра
- Негр – это житель самых южных и жарких мест на земле. Например, их много в Африке..
Мой собеседник, поддерживая кальянную трубку во рту, смотрел куда-то вниз, внимательно слушая меня, и жестом головы показывал, что понимает и просит продолжать.
- ..Он имеет черный цвет кожи, на фоне которой зубы кажутся белоснежными. – недолго подумав, я сказал, что больше ничего о неграх не знаю.
- Хорошо, Рудольф. Достаточно. Этого достаточно, чтобы сказать, что твое описание является одним из стереотипов. Они повсюду. От них не уйти. Все наше представление о жизни сложено из стереотипов. Твоя проблема в том, что ты не уверен в себе. Помню парня, который на одной из многолюдных улиц играл на гитаре полнейшую чушь, но его лицо сияло счастьем, потому что он делал то, что ему нравилось. И я его чту за это, понимаешь. Тебе нужно срочно решить, чего ты хочешь от жизни, ставить цель в этом направлении, и идти напролом, понял! Иначе – ты пропал. Я считаю, в этом и есть смысл жизни и счастье. Ты хочешь познакомиться с той девицей?
- Да. Но я не привык знакомиться в случайном месте.
- Плювать! Она этого хочет, потому что, когда мы вошли она очень любопытно взглянула на тебя. Ступай. Веди себя как самец, будь ласков и внимателен. Все получится.
Я встал и пошел в направлении к ней. От волнения, тело меня не слушалось. В голову лезли всякие кошмары и страхи. Потерпел фиаско. Своим волнением я все испортил. Вернувшись к нашему столу, я процедил:
- Вот видишь, ничего не вышло! Я опозорился.
- Зато ты не струсил! Ты смог это сделать. Согласись, ты чувствуешь себя бодрее, потому что переступил через себя. В последующие разы у тебя все получится. Не все сразу приходит. – А теперь пойдем, я тебе покажу, что обещал.
Мы встали и направились. Было странно, потому что мы прошли вглубь кальянной - в помещение не предназначенные для клиентов, через кухню, в которой все повара почтительно поздоровались с моим боссом, что вызвало у меня еще большее удивление. Минуя темный коридор мы очутились на лестнице, ведущей в подвал, с кирпичными стенами и свисающими на них голыми лампами. Не поверите, что я увидел! Это был бойцовский клуб, навеянный романом Паланика. С тем же сводом правил. Но более мирный вариант. Дрались только на матах и только в крагах. Сюда допускались только одиночки, чтобы снять будничный стресс. После того как каждый член клуба расквасит другого или расквасят его, все садятся в круг и по очереди начинают выплескивать все что накопилось в душе. Затем все расходятся.
Когда мы вошли туда, я увидел маты лежавшие посередине помещения и людей, их было около десяти. Все они – от скрипа двери - обернулись в нашу сторону, увидели меня, потом взглянув на Набиба признательно поприветствовали его жестом головы. Мне стало понятно, что Набиб был не только боссом автомобильного сервиса, но и боссом этих ребят. Так же учредителем этой подпольной организации. Я как новичок обязан был вступить в бой. Против меня вышел какой-то энергичный парень лет двадцати пяти. Он дрался как черт и отмудохал меня, хотя мне тоже удалось его зацепить несколько раз. Могу сказать одно - после драки становится все очень здорово. Мир рисуется в других красках. Даже выпитая упаковка валерьянки не сможет с этим сравниться. Это помогало людям становиться свободными, предрасположенными к искреннему общению. После спаррингов, продолжавшихся около часу, как приличествовало поступать в этом месте - мы расселись в круг. Начали с толстого парня – он сетовал, что никак не может перестать курить гашиш, хотя ему это уже изрядно надоело. Потом все слушали историю про плохого начальника. Эту историю затмила исповедь двадцати трех летнего Эрнеста, который не хотел умирать – у него был рак легких. Он сказал, что осознание скорой смерти открывают глаза и человек начинает видеть главное, не обращая внимание на мелочи, но самое грустное, что такое озарение происходит слишком поздно. А на год старше Эрнеста – Марик был парализован навязчивым страхом смерти, он очень боялся умереть, из-за чего - как он говорит – у него нет настоящей жизни. Я, в свою очередь, глаголил им, что устал от человеческой глупости, которая толкает людей к совершению жестоких, эгоистичных поступков по отношению друг другу. Набиб не стал высказываться, видимо у него все шло по ровной дорожке.
Теперь я понял, о какой просветленности он говорил. Именно о том чувстве нирваны, которое испытываешь после драки. Это когда отрекаешься от страхов, от всего того, что мешает пребывать в настоящем времени, мешает жить и протаптывать свой путь к счастью.
Вскоре мы выбрались из подвала, так же прошли по темному коридору, сквозь ту же кухню и посетительский зал, и вышли из феймоса. Погода стояла ясная, из кальянной доносилась музыка: кажется композиция бессмертного Моцарта - «фантазия ре-минор». Я был доволен и спокоен.
- Можно мне вступить в ряды этого клуба? – спросил я у Набиба.
- Друг мой, ты там уже был один раз – значит ты уже вступил в наше общество. Добро пожаловать! – ответил он, артистично разведя руками
- Спасибо тебе.
- Всегда рад тебе помочь, Рудольф. Теперь ступай, и я пойду.
- До встречи, Набиб.
- До встречи.
Мы пожали друг другу руки и разошлись. Я поймал такси и со свежими мыслями отправился домой.
