Глава 1Если бы кто-то спросил меня сейчас о самом нелепом, страшном и бессмысленном месте, в котором мне довелось побывать, я бы, не колеблясь, назвал вам Центральный Дом скорби в нашем городе. Да-да, я пишу сейчас эти строки именно из такого места.
Возможно, дочитав предыдущее предложение, вы с презрением закрыли данное чтиво, посчитав, что его автор – душевнобольной человек, не способный к адекватному выражению своих мыслей вслух и желающий излить поток сознания на бумаге (или экране компьютера, как вариант). Как ни парадоксально, но вы все-таки ошибетесь, сделав подобное предположение.
Я не буду утомлять вас подробностями моего попадания в учреждение специального типа. Прошу лишь принять как факт: мои умственные и душевные показатели находятся в таком состоянии, которое позволяет современной психиатрии признать меня полностью нормальным. К их глубокому сожалению, по всей видимости.
Но вернемся к сути.
Место это уже одним своим как внешним, так и внутренним видом внушает уныние и подспудную опаску остаться здесь на длительный срок. Пока что я нахожусь здесь всего каких-то семь дней (о, великие боги, это уже начинает мне казаться вечностью!), но, кажется, успел пропитаться здешним духом полнейшей, вязкой, как кисель, безысходности. Она смотрит на вас из равнодушно-насмешливых глаз работников этого странного места, она крепко отпечаталась на лицах здешних «обитателей», она буквально дышит на тебя из этих стен, окрашенных советской салатового цвета краской…
За время пребывания тут я не заметил никаких особых признаков садизма со стороны персонала по отношению к пациентам. По крайней мере, людей тут всего лишь привязывают к кроватям, если те беспокойные. Слава богам, что не бьют, - я не видел. Ну, и конечно, всем здесь плевать на всех.
Однако не стоит забывать, что это были всего лишь семь дней. Положенная мне неделя, после чего я вылечу отсюда быстрее, чем пробка из бутылки шампанского. Тем не менее, сама атмосфера будто придавливает к полу, лишая воли и желания сопротивляться, не позволяя свободно думать. А ведь люди находятся тут неделями, месяцами, годами…
Мне не дают таблетки и вообще не пичкают какими бы то ни было препаратами, в отличие от прочих «клиентов» тутошней «дурки», но все равно порой на меня находят приступы тупой сонливости, совершенно непохожей на обычную усталость, привычную в условиях жизни вне этих стен.
Чаще всего ловлю себя на мысли о том, чтоб не сделать ни одного лишнего движения или жеста в присутствии любого человека в белом халате, чтоб, не дай боги, не показаться в их глазах субъектом, которому нужно лечение. Вроде, и полностью вменяем, что подтверждено местными врачами, но все равно боязно.
Прочие же пациенты часто выглядят прилично «обдолбанными». Я удивлен, что здесь практически нет чрезмерно крикливых людей (за исключением, разве что, санитарок – эти дамы своими лужеными глотками могут дать фору любому прорабу на стройке).
Надо сказать, что мое появление в отделении вызвало некоторый ажиотаж среди пациентов – самые любопытные из них сразу же потянулись знакомиться. Тем не менее, они доставляют куда меньше трудностей и уж тем более вызывают куда меньшую долю раздражения, чем местное «начальство». Но об этом чуть позже.
Стоит прояснить один момент, а именно то, что данное отделение, носящее гордый (или не очень) порядковый номер «4», является закрытым. Это означает, что любые прогулки за его пределы не разрешаются. Исключение, впрочем, составляют пациенты, лечащий врач которых подписал им «свободный выход», однако это особая привилегия, которой удостаиваются далеко не все. Кроме того, существует еще «выгул посредству родственников», то есть, пардон, «выход с родственниками», но эта возможность осуществляется, кажется, еще реже. На выходные домой не отпускают никого и никогда, ибо того требует указ нашего многомудрого главы Министерства здравоохранения.
В общем и целом, жизнь здесь представляется мне унылой и беспросветной, как здешнее ламповое освещение. Она такая же болезненно-желтая и такая же дешевая. То есть, конечно, «вкладывающаяся в бюджет», как любят говорить некоторые управленцы из того самого Министерства.
Но вернемся к местным жителям, «населяющим» это прекрасное, с точки зрения некоторых, заведение для «реабилитации». В основном, это тихие сумасшедшие, разговаривающие сами с собой и довольно таки редко поднимающие шум. Их не нужно успокаивать уколами, потому что они, как правило, и так перманентно «успокоены» довольно таки увесистыми горстями «колес», которыми их со щедрой руки потчуют доктора. Конечно, куда проще ежедневно впихивать в этих людей несколько грамм химии, чем потратить свое время на уговоры.
Это даже можно понять, ведь на одного лечащего врача здесь приходится около тридцати пациентов – со своими заскоками, особенностями, фобиями и прочими милыми штуками, радующими каждого психиатра-исследователя. Возможно, будь я сам психиатром с многолетним стажем работы, я бы так же относился к своим пациентам: с безмерной усталостью, бесконечным ощущением собственного превосходства и, наконец, просто железобетонной уверенностью в собственном праве решать, что плохо, а что хорошо для других людей. При этом я очень сильно сомневаюсь, что эти самые врачи согласились бы на то лечение, которое сами же прописывают своим пациентам.
К примеру, в одной из палат не так давно (хотя, как я уже намекал, здесь и неделя будет уже изрядным сроком) проживает пациент, возраст которого равным образом можно оценить как в пятнадцать, так и в двадцать лет. Этот странный ребенок выглядит довольно хрупким и, скорее всего, действительно является таким. История пациента проста: несчастная любовь, надежды, которые не оправдались, сильнейшая депрессия – и вот, незадачливый подросток уже отбывает свой тягостный срок в Доме скорби. Первый срок. Говорят, попавший сюда хоть раз для лечения, обязательно потом возвращается.
А поместили в «дурку» беспокойного ребенка родители – судя по частым посещениям и слезным прощаниям, довольно таки любящие. При этом сложно сказать, что незадачливый пациент действительно сидит тут за дело, ведь ни наркотиков, ни попыток суицида за ним не наблюдалось. Тем не менее, он стабильно получает свою порцию «угощений» три раза в день после приема пищи. Судя по рассеянному взгляду, который, тем не менее, изучает скорее обреченность, чем спокойствие, достается ему по полной программе. При этом пациент ни в какую не хочет говорить, как считают врачи. Может, они просто плохо слушают?
Или вот еще яркий пример стандартного сумасшедшего: тоже юный, тоже похож одновременно и на убитого жизнью старика, и на удивленного человеческим равнодушием подростка. На вид выглядит почти как рахитичный паренек лет четырнадцати – сказывается сильная худоба и явно безразличное отношение со стороны окружающих. Извечная проблема – наркотики в особо крупных дозах, так что нынешняя «лежка» является уже третьей по счету.
Любитель «чего потяжелее» со стажем обитает в самой плохой палате во всем отделении. Почему? Кажется, по той причине, что с детским любопытством пристает практически ко всем. Видимо, это и есть особенность его «психоза». Хотя, может, дело все-таки в том, что здесь совершенно нечем заняться помимо гляделок со стенами, бесцельного блуждания по куцему коридору и практически одностороннего общения с такими же несчастными.
Ты упал и не можешь подняться? Не жди, что жирные, раскормленные санитары помогут тебе. Тебя поднимут такие же несчастные – другие пациенты. И вы вместе поковыляете к палате, по пути куда на вас наорут мымры-медсестры или обольет презрением Его Величество врач.
Ты не можешь нормально есть, потому что от убойной дозы «колес», которую тебя заставили недавно проглотить, трясутся руки? Жди насмешек и истеричных воплей со стороны все тех же милейших представителей медперсонала.
И так всегда, во всем. Не жди помощи там, где ее не будет. Забудь о том, что ты человек. Здесь ты никто и звать тебя никак.
Суть проблемы кроется в том, что самое популярное слово здесь – «нельзя». Нельзя ходить на улицу, даже если человек лежит в отделении один, два, три и более месяца подряд. Даже если лежит уже год, два или шесть. Нельзя звонить с городского телефона, хоть бы этот человек и был вполне адекватен (по крайней мере, можно быть уверенным, что он позвонит родственникам, а не вызовет Службу газа). Наконец, нельзя даже в туалет сходить без того, чтоб в самый интересный момент к тебе не ворвалась с проверкой санитарка или, что не менее неприятно, не заглянул какой-нибудь непосредственный пациент. И это не говоря об отсутствии душа в свободном доступе и мини-палатах, в которых, тем не менее, стоят по шесть-восемь кроватей.
Кто-то скажет: «А что ты хочешь? Чай, не в санаторий попал». Но хочется возразить на это: «А как же тогда реабилитация? Как же отдых от проблем? Где же тот самый благотворный климат для выздоровления?» Видимо, слово «нигде» применительно здесь так же неплохо, как и «нельзя».
В действительности, в подобном заведении выздоровление – это последнее, чего стоит ожидать. Единственное положительное достижение – это не сойти с ума в действительности, но оно, к сожалению, применительно лишь к изначально здоровому человеку, попросту сумевшему продержаться.
При этом тут никто и не ждет каких-то улучшений: ни врачи, ни сами пациенты, ни даже их родственники. Центральный Дом скорби в нашем городе – это настоящая свалка людских осколков, бывших когда-то полноценными личностями. Пока что я видел лишь несколько человек, которые, предположительно, с рождения являются «двинутыми». Глядя на остальных, невольно начинаешь задумываться над тем, что сломало их, разбило их души и тела, заставило согнуть спину и опустить глаза, сделать походку далеко не пожилых еще людей шаркающей, как у самых древних стариков?
Я видел здесь школьный учителей со стажем, музыкантов, бухгалтеров и сельских жителей, врачей, инженеров-технологов и дворников, домохозяек, молодых родителей, стариков и безработных, видел запойных алкоголиков и интеллигентных граждан, которых сломила какая-то страшная трагедия в их жизни. Здесь есть все. Это как срез нашего общества в миниатюре, как локальный и до тошноты точный прообраз нашей Системы: с надзирателями и заключенными, машиной для давления на умы, чувства и психику людей. Это котел, полный самых разных человеческих душ, которых объединяет одно – несчастное существование и полная погруженность в себя.
Они без конца шепчут молитвы, вознося славу Христу за непонятные достижения и каясь в своих многочисленных «грехах». Их взгляды обращены в пустоту перед собой, как будто они уже наполовину где-то там. Их нельзя винить, ведь сколь ужасен не был бы мир вне стен Дома скорби, внутри он ничуть не лучше. Те же человеческие злоба, отвращение, ненависть, презрение и просто равнодушие преследуют их и в этом месте.
Каждый пациент центрального психиатрического диспансера – просто груда осколков, которые пугают окружающих своими острыми гранями, так что ни у кого не возникает желания собрать из них цельную личность.
Правда в том, что никому здесь ни до кого нет дела.
Нигде нет.
