Финнику и Джоанне, потому что вы делаете меня лучше.
Моему Другу, до сих пор не уставшей от всех моих впечатлений. Без тебя этого бы не было.
И спасибо, что веришь в меня.
***
Жизнь,
мать ее, все-таки
продолжилась.
Хотя, после всего, что было, ее никто об этом особенно не просил.
Утро снова наступает, но Джоанна Мэйсон не находит в себе сил встать с кровати. Сколько дней прошло? Она сбилась со счету, ведь все так размылось в голове, стерлось из памяти. Она прячется под одеялами, словно желая спрятаться от мира, окончательно потеряться и исчезнуть навсегда. Джоанна спит беспробудным сном. Ей, конечно, снятся только кошмары. Она истошно кричит, но ткань подушки заглушает ее крики. Джоанна брыкается, отбиваясь от призрачных когтистых лап Сноу, извивается в судорогах, сминая мокрые простыни, скулит и тихонько замирает, если во сне ей довелось встретить свою смерть. Вот только часами позже, она вновь просыпается и чувствует, как настойчиво начинает ныть тело и тягучей болью отзывается каждая клетка кожи. Но она еще не готова вставать.
Отсутствующим взглядом прожигая потолок, Джоанна растворяется во времени. Ее спутанные волосы черным ореолом разметались по подушке. Она выглядит ужасно: ее скулы впали хуже обычного, под утратившими блеск глазами залегли синяки, губы высохли и потрескались. Девушка не желает возвращаться к жизни: все равно ее ничего хорошего не ждет. Мертвым грузом, не производя ни шороха, Джоанна Мэйсон – трибут, утративший жажду жизни, ждет, когда же всему придет конец.
А он нарочно заставляет ее слишком долго ждать.
И вдруг, словно обман, сквозь пелену смазанных бредом снов, Джоанна чувствует…запах яблок и корицы. Ее ослабевшее обоняние буквально сходит с ума! Невозможность подобного заставляет ее вынырнуть из бессмысленного омута и приподняться на локтях. Как будто видя свою собственную комнату впервые, девушка ошарашенно оглядывается и изучает полуразрушенный интерьер.
Однако запахи, доносящиеся с первого этажа, снова увлекают ее, еще сильнее. Ей кажется волшебный аромат игрой сна, но, корчась и шипя от боли залежавшихся конечностей, Джоанна все-таки встает на ноги. Что же это?
Спотыкаясь на каждом шагу, цепляясь за голые стены, Джоанна медленно сползает вниз. Не доходя нескольких ступеней, она замирает и втягивает в легкие удивительный аромат. Его источник так близок! И вот когда ее глаза привыкают к яркому свету и распознают происходящее, Мэйсон застывает в шоке.
- Мелларк. – хмыкает она. – Серьезно, это ты или твой озлобленный двойник пришел проведать сокамерницу?
Пит на колкость не реагирует, хотя Джоанна догадывается, чего ему это стоит. Он всего лишь улыбается своей добродушной улыбкой, за которую она возненавидела Китнисс Эвердин в той самой степени, в которой ей хотелось в такие секунды убить его. Нельзя было Питу – такому доброму и искреннему созданию – вообще появляться на свет в такое уродливое жестокое время. Потому что оно непременно постарается изуродовать и тебя.
Пит Мелларк улыбается и спокойно произносит:
- Привет, Джоанна! Завтрак почти готов. Прими душ и спускайся. – с этими словами он принимается месить тесто. Только сейчас девушка замечает, что на ее обеденном столе водружена целая галерея скляночек, коробочек и пакетиков, а руки ее давнего товарища действительно по локоть в муке.
«Не в крови» - шепчет голос внутри, напоминая о пережитом прошлом.
Джоанна трясет головой, прогоняя видения.
- Не командуй! В Играх легче победить, чем спуститься по этой лестнице! – облокачиваясь о стенку, заявляет девушка.
- Тогда давай я помогу тебе. И с водой тоже. Ты только подожди минуту.
Пит отряхивает над столом ладони, ополаскивает их под струями воды, насухо вытирает и, натянув толстые перчатки, приседает у плиты, чтобы достать горячий противень. За этими механическими, обычными для Мелларка движениями, самыми простыми и непримечательными, Джоанна наблюдает завороженно, не дыша, с такой любопытной жадностью, как будто никогда не видела ничего подобного. Хотя когда-то ей случалось быть свидетелем того, как этот парень рисует. Он был так же хорош и в выпечке.
Но сегодня снова он делает это для нее.
- Твой сосед позвонил и сказал, что ты несколько дней не выходишь из дому, и огни в окнах не горят. Он стучал тебе в дом, но ответа не последовало. В прошлый раз Китнисс оставила ему наш номер. – Пит добрался до нее во мгновение ока и, обняв за талию, положил ее руку к себе на плечи. – Кстати, она просила передать, что если тебе надоело жить и ты играешь в трупа периодически, то…здорово сдаешь позиции!
Джоанна скалится, преодолевая последнюю ступень наверх. Поравнявшись с Питом, девушка в лучшей своей манере ухмыляется ему:
- Женушка твоя как была занудой, так и осталась!
Мелларк смеется и открывает дверь ванной комнаты, затем включает краны, выдавливает содержимое первого попавшегося в поле зрения флакона. Когда не без его помощи Джоанна избавляется от одежды, так как руки еще не до конца слушаются ее, и забирается в ванную, аромат шалфея окутывает ее с головы до пят. В присутствии Пита все кошмары отступают и, полностью расслабляясь, Джоанна, предаваясь спокойствию, блаженно выдыхает:
- А признайся, Мелларк, ты просто хотел увидеть меня голой!
Сноп брызг обрушивается на ее лицо и дом впервые за несколько дней озаряется ее смехом.
И жизнь продолжается. Теперь этому даже
рады.
***
Когда следующее утро врывается в жизнь после долгой ночи, Джоанна Мэйсон хватает свой любимый топор и бодрым шагом направляется на лесопильню. Она работает, не покладая рук, стараясь ничуть не уступать крепким мужчинам. Они смотрят на нее с сожалением и гордостью, но ей не до признаний. Джоанне снова нужно чувствовать себя сильной, способной и непобедимой, а не бесцельным куском мяса. Она разминает мышцы, ублажая натренированное тело, соскучившееся по движению. Когда кровь начинает пульсировать в жилах, на лбу проступает пот, и руки наливаются свинцом, Джоанна с нотками мазохистского удовольствия радуется своему труду. Под занавес дня ноги подкашиваются, но Джоанна изводит себя, игнорируя слабость.
Время научило ее не обращать внимание на боль. Время всегда так делает, хотя вряд ли имеет на это право.
Удар. Еще удар. И последующие десять разносят в щепки еще несколько часов назад достаточно крепкий ствол. Руки, поначалу немеющие после долгой разлуки с топором, быстро привыкают, пусть и горят. Работа отвлекает, она помогает прийти в себя. Это даже круче морфлинга и, пожалуй, во многом эффективнее.
Джоанна Мэйсон – боец, и не пристало ей разлагаться, бездумно жалея себя.
Жизнь изменилась, и для многих наступила желанная пора отсутствия страха. В сердцах зародилась, а затем и полностью ими завладела надежда на будущее, не такая слепая и хрупкая, как раньше, вовсе нет. Новая надежда сильнее, потому что люди больше не боятся, что их дети умрут в страшных муках на арене от рук других не менее несчастных детей.
И на Джоанну жители ее родины смотрят с таким уважением, что ее это даже бесит.
Но когда какой-нибудь ребенок несмело подбегает к ней и приносит ягоды или цветы, пищит смущенное «Спасибо» и убегает обратно к родителям, Джоанне кажется, что ее все-таки есть, за что благодарить. Она смотрит вслед тем, кто никогда не познает ее страхов, и искренне радуется. Ведь дело не в том, сколько раз она выжила на Играх.
А в том, что она поучаствовала в их уничтожении.
Вечером, опустившись на ступени дома с кружкой мятного чая, Джоанна будет представлять свой завтрашний день. Как она проснется, наспех поест и вновь примется за работу. Можно сказать, подобные размышления – ее крохотное хобби. Ведь большего она себе не позволит. Это все не для нее.
Девушка решает, что неплохо было бы подточить топор, наведаться на рынок и выбросить что-то из старых вещей. Такие мелочи занимают пустоту ее жизни, и она чувствует себя не за бортом, а только у руля.
В такие дни, погружаясь в работу целиком, Джоанна спит как младенец и ей даже снятся спокойные сны. Она ищет в работе спасение и всегда находит. Джоанна знает, что это не продлится вечно, но она не отчаивается. Пока есть силы держать в руках старого товарища, значит еще не все потеряно.
И жизнь продолжается.
Не так уж и плохо.
***
Рассвет прогоняет с земли ночь. Джоанна не ждет от нового дня сдержанных обещаний, она вообще разучилось чего-либо ждать. Поэтому стоит тьме рассеяться, Мэйсон уже ничего не держит. Джоанна скучает, и ее душа просится бежать. Как невыносимо оставаться в привычных местах совершенно одной! Она бросает дом, бросает лес, срывается и бежит на вокзал, с трудом дожидается ближайшего поезда, сгрызая ногти под корень. Но стоит составу появиться, как она нетерпеливо заходит, и всю поездку ей не сидится.
Джоанна мечется, ерзает на кресле, чересчур много пьет кофе и стучит пальцами по стеклу. Как только пепельные пейзажи проступают на горизонте, спустя как будто целую вечность, она словно оживает и страстно жаждет упасть в неприветливые объятья Дистрикта 12.
Выходя на перрон, Джоанна втягивает всей грудью холодный воздух этих вершин. Она нуждается в обществе таких же сломанных изгнанников, как и она. Вечное присутствие призраков доводит ее до отчаянья.
Живые. Выжившие. Не уцелевшие, зато ее, полностью ее, какие есть.
Джоанна покидает вокзал. Здесь ее редко узнают, поэтому она быстро смешивается с толпой.
Бывшая Деревня Победителей выглядит как всегда уныло и почти безлюдно. Джоанна не останавливается на своем пути, но замедляет шаг у шатких ворот. Надо же: столько людей склонило свои головы, а эти ржавые ворота каким-то образом продолжают стоять и никакая бомбардировка им не страшна. Мэйсон выходит на середину двора. Оглядывается по сторонам, воровато пряча улыбку, как нашкодивший ребенок, а не изощренная убийца, коей она заслуженно являлась…когда-то. Но проходит миг, и она возвещает о своем прибытии звонкими ругательствами, посылая к черту и прогнившее богами забытое место, и застоявшуюся невыносимую вонь, и мир со всеми его недостатками в целом. А когда обитатели дома выходят, и их лица озаряет грустная, но все-таки улыбка, Джоанна понимает, что не скоро покинет эти края.
Вечером, как только Китнисс уложит спать свою дочь, они собираются внизу у камина. Кроме выпивки на столе нет ничего, но это единственное, в чем они нуждаются сейчас. Какие же они все старые стали!
Даже древние. Совсем как призраки, навещающие ее сны.
- Ну что, собрали клуб победителей? – ехидно подмечает Хеймитч, отхлебывая из бутылки. Под бликами огня он выглядит старше, но умиротворенно и как будто спокойно.
Пит ухмыляется, Китнисс швыряет в вечного ментора диванной подушкой, а Джоанна вторит Эбернети и делает несколько глотков. Ее всегда здесь принимают за свою. Правду говорят: война связывает людей
сильнее крови.
И Мэйсон верит, что она, в самом деле, «своя» среди них.
- Знаешь, и хорошо! Через пару лет ты нас с прискорбием покинешь, и уже не посидим такой компанией. – выдает Джоанна, подмигивая старому товарищу. Ей сегодня легко, как будто сваливается с плеч бремя одиночества.
Хеймитч захлебывается в смехе и с шутливой угрозой указывает на нее стоящей рядом закупоренной бутылкой.
- Не дождешься!
За что она любит их, так это за отсутствие глупых вопросов. Никто не спрашивает, как она и что творится дома, прекрасно понимая, что она не может привести с собой новостей, подобно Эффи. И что ее жизнь слишком скупа на события, поэтому раз в несколько месяцев она появляется на пороге их дома. Дикая и одинокая. Такая же, как и была.
- Джоанна, оставайся здесь. – вдруг негромко начинает Пит, а Китнисс как по команде подхватывает его.
- Да, правда. Так будет лучше.
- Первое время побудешь у нас…
- Пока не подыщем тебе дом неподалеку…
- Здесь есть лес, ты справишься…
- И никто не будет одинок, мы все рядом.
Джоанна удивленно моргает, не успевая переваривать их слова. Что? Жить здесь?
Может, они репетировали? Конечно, обсуждали это не раз, но…так слаженно у них выходит действовать вместе! И тут Джоанна понимает: конечно, нет. Эти голубки мысли друг дружки читают, и в генеральных репетициях не нуждаются. Просто они заботятся о ней и все тут.
Сказать, что она тронута, значит, не сказать ничего. Последний, кто когда-либо заботился о ней, давно на том свете. Даже могилы не осталось, правда, она считает, что это к лучшему. Нет его последней пристани, и хорошо. Хотя бы не тянет туда.
Она не знает, как правильно реагировать. Ее отчужденная душа вновь просится бежать, и она с трудом удерживает ее на месте. Нельзя все время избегать саму себя.
Джоанна усмехается и переводит взгляд с одного, на другую, а после и вовсе на Хеймитча, застывшего с хитрой гримасой на лице. Он так же смотрит на нее, не отрываясь. Они примут любой ее выбор. Под взором троих, Мэйсон вконец теряется.
- Я…я не смогу, нет. Спасибо…и нет, конечно, нет. – тряхнув головой, она поспешно подносит к губам бутылку, а руки предательски дрожат. Конечно, здесь есть лес, и это могло бы ей помочь, но здесь нет места, где продолжает жить важная часть нее самой. Девушка леденеет, и пальцы слишком крепко впиваются в бутылку. Никто ничего не спрашивает, и Джоанна мысленно благодарит их все еще раз.
Хеймитч все смотрит на нее, не отрываясь, и когда она снова поднимает на него глаза, она видит, что старик ее понимает. Конечно, кто же еще может.
Хеймитч понимает, и не произносит ни слова, когда Китнисс сжимает руку Пита, и тот наконец-то нарушает неловкое молчание.
- Мы всегда будем рады видеть тебя здесь. В любое время, насколько угодно.
- О, я знаю! – сарказм возвращается к Джоанне, и она вновь начинает владеть собой. Сколько еще хлебный мальчишка будет спасать их всех от самих себя? – А куда вы денетесь! У нас тут закрытый клуб анонимных убийц - идеальная компания для меня!
Китнисс прыскает, но потом улыбается ей. Они никогда не были подругами, а в итоге стали больше, чем просто друзьями. Война творит с людьми что-то страшное и невообразимое. Но человек, с которым ты воевал бок о бок, никогда не сможет стать тебе чужим. Скольких бессонных ночей и истерик пережила Китнисс прежде, чем снова смогла улыбаться?
Когда глубоко за полночь они расходятся, и в гостиной на расстеленном диване остается только Мэйсон, кто-то кладет ей руку на плечо и шепчет:
- Передавай ему привет, когда вернешься.
Входная дверь через несколько секунд закрывается, и Хеймитч направляется к себе. Стоит Джоанне остаться наедине, как на глаза непрошенно накатывают слезы.
И жизнь продолжается.
Вопреки.
***
Недели проходят одна за другой. В 12 Дистрикте ей всегда есть, чем заняться. Она встает либо раньше всех, либо к обеду. Золотая середина совсем не конек Джоанны Мэйсон.
Ей нравится мешать Питу, когда тот готовит завтрак. Она просто обожает все эти специи для выпечки, то, как они пахнут, как сочетаются между собой. А он покорно терпит ее, как еще одну дочь, и все зачем-то улыбается. Может, радуется, что Джоанна не закончила как безнадежная морфлингистка?
С Китнисс у нее особенная история. Они часто уходят в лес и добывают еду. Природа 12 Дистрикта более суровая, холмистая, чем там, в которой она выросла, но ей хорошо в этих местах все равно. Хоторна она, конечно, Огненной девушке не заменит, но во всяком случае это лучше, чем бродить по лесу в одиночку.
Иногда она остаются дома с дочерью легендарных трибутов. Джоанна странно относится к детям: наверное, они ее пугают. Но ведь и Китнисс тоже не назовешь типичной мамочкой. Тем не менее, Мэйсон никогда не отказывается посидеть с ней рядом, когда малышку пора укладывать спать. Это ведь жизнь, настоящая жизнь там, в крохотной кроватке. Они за это боролись, Пит прав.
Джоанне не наскучивает размеренный неторопливый быт ее друзей. Они все еще стараются выжить изо всех сил. И делают для этого все, она-то видит. Но если Джоанна хочет разнообразия, то есть место, где она может его получить – сарай Хеймитча. За его гусями они носятся как за золотыми наседками, гоняя по двору перья и пыль. Этих бешеных птиц только выпусти из загона и поминай, как звали! А старику это полезно – кости растрясти никому вреда не приносило еще. Джоанна порой остается у него даже на ночь.
Она знает, когда Питу и Китнисс нужно остаться вдвоем, а когда взволнованный взгляд Сойки оставит ее дома. Но когда она коротает время с Хеймитчем, то вместе они до утра вспоминают все, с самого начала. Особенно погибших товарищей – жертв этой страшной войны. Смеются и пьют, а иногда молчат. Потому что в этот момент они вспоминают кое-кого слишком важного. Рану, которую время не в силах залечить. Рану, которой не суждено превратиться в шрам. Кровотечение вечно. Они оба это знают. И тогда они делают большие глотки.
В Дистрикте 12 Джоанна отдыхает. Это ее личная пристань. Здесь она редко психует, а поэтому ее можно назвать немного счастливой. Она не привозит с собой вещей, но увозит огромный пакет сладостей, кореньев, трав, мяса гусей. Возвращается как от дальних родственников.
Последний вечер перед отъездом они садятся на пол у камина и листают страницы фамильной книги Эвердин. Китнисс плачет, а Джоанна не сводит глаз с чернильных строк. И видя в них главное имя, едва не сходит с ума, прокусывая губу до крови. Но потом она говорит им, что, черт возьми, гордится тем, что выжила, что они выжили. Несколько раз. Прошли через все муки ада, через такой кошмар, что изначально им было предписано умереть, а они все равно умудрились вернуться. И, несмотря ни на что, они все еще просыпаются каждое утро и находят в себе силы продолжать идти, жить, пить – это для Хеймитча, а в ее случае даже язвить. Она успокаивает их, и говорит, что их сладострастная любовь давно не раздражает ее нервы, и вообще ей плевать.
Когда Пит смеется, протягивая печенье в глазури, Джоанна с аппетитом хрустит им, любуется снегом на крышах, ждет к ужину стариковского запеченного гуся, и правда, боже всемогущий, на самом деле глаз не сводит с непоседливой малышки у камина, в чертах которой она узнает Китнисс.
Когда та вызывается проводить Джоанну на вечерний поезд, Мэйсон даже рада, что это именно она.
- Сколько же лет прошло? – задумчиво спрашивает Джоанна, когда они уже стоят на перроне.
- Тринадцать. – хрипло отвечает Китнисс.
- Твой дочке, значит…
- Ей всего лишь два.
- А нам уже тридцать. Вот так новости. – без эмоций произносит Мэйсон и вдруг открывает рот, начиная ловить языком снежинки. Китнисс фыркает.
- Зато мы выжили. – в тон ей говорит навсегда Огненная девушка, и в ее словах слышны все пережитые оттенки боли.
Старость у них в почете.
Джоанна обнимает ее одной рукой за плечи, и внимательно смотрит в уставшие серые глаза.
- Не стану спорить.
Китнисс улыбается.
- Не пропадай надолго, ладно? И звони хоть иногда.
- О, милашка, ты же знаешь меня. – усмехается Джоанна, оборачиваясь в сторону приближающегося состава. – Я еще успею вам надоесть. Но, прости, это мой долг, ничего личного. – она поднимает ладони вверх, отмахиваясь.
Внезапно Китнисс переводит тему, словно боясь, что не успеет что-то сказать.
- Знаешь, сыну Финника уже 12. Энни присылает нам его фотографии. У него глаза…- на миг она замирает и низким голосом продолжает. - Те же самые. Хочешь, я дам тебе несколько снимков?
- Нет! – резко отвечает Джоанна и отстраняется, отступает на шаг назад. Китнисс удивленно приоткрывает рот, опасаясь задать тот самый вопрос. – Нет, я…не надо. Я рада за них. Там же твоя мама, да?
- Да. – растерянно отвечает Китнисс. – Мы, бывает, ездим к ним.
- Прекрасно! Передавайте привет. – чересчур в своей манере произносит Мэйсон, отчего слова звучат неправдоподобно наигранно. – Ну ладно, до встречи. Тик-так.
- Тик-так. – шепчет Эвердин, печально глядя на Джоанну, порывисто обнимающую музу самого смелого стилиста всех времен.
Джоанна поднимается в вагон, спеша поскорее скрыться от удивленных глаз. Оборачивается на прощанье и замечает руку Китнисс на слегка округлившемся животе. Когда она вернется в следующий раз, их уже будет четверо, не считая верного пса Хеймитча. Ей от этого почему-то легче. Что где-то рождается жизнь, где-то это кому-то нужно. И больше эти дети не будут убивать друг друга, а все благодаря слишком дорогой цене, которую они заплатили.
Она старается не думать про еще одного ребенка, старательно игнорируя эту мысль. Весь путь до дома Джоанна проводит в воспоминаниях о проведенных месяцах в Дистрикте 12. Она забыла, что значит иметь семью, но рядом с ними ей кажется, что на какое-то время, она вновь ее обретает. Здесь.
И жизнь продолжается. Как-то даже удивительно
спокойно.
***
Время тянется быстро и медленно одновременно. Это так нечестно, когда кошмары из снов воплощаются в реальности молниеносно, а покидать ее отнюдь не собираются. Джоанна боится, что теперь у нее действительно не осталось сил справиться с ними. Она слишком долго терпит. Так долго ждет.
Утром в постели ее застает страх. Он сковывает внутренности, перехватывает сбивчивое дыхание. Ее ладони потеют, а горло сжимают стальные тиски, и охрипшая немота предательски возвещает приговор: кричи, сколько хочешь, тебя никто не услышит. Агония сжигает изнутри, добирается до сердца и заставляет просится наружу все нутро. Джоанна заламывает тянущиеся к морфлингу пальцы, и в беззвучной истерике скатывается с кровати. Обессиленно ползет из комнаты вон, прислоняется к стене и там встречает свое одиночество.
Мэйсон не помогает иллюзорный туман наркотиков, путающий мысли в бессвязное целое несуществующей реальности. Ненавистный омут догоняет драгоценную свободу девушки и погружает ее в забвение, сковывая разум, напоминая, какая никчемная, жалкая и пустая ее жизнь.
Хватая ртом недостающий воздух, Джоанна задыхается от безысходности. Забывая имена выживших своих якорей, она тонет в бессмысленных попытках свести счеты с обозлившейся на нее судьбой. Она пытается понять, за что жизнь лишила ее будущего, настоящего и в отместку за что отравила все ее прошлое.
Накатывающий с новой силой страх душит, убивает, увлекает на дно страданий, заключая Джоанну в плен с раздирающими душу болью, отчаянием и обреченностью.
Мэйсон шепотом просит смерть не заставлять ее так долго ждать. Но судьба несправедливо отказывает ей в последней милости.
Джоанна ненавидит свое искусство феникса – возрождаться из пепла растерзанной, разбитой, потерянной и потерявшей, но живой.
- Забери меня. Забери меня, пожалуйста, слышишь? Ну приди же…давай, давай.
Все так же разбито и обессиленно сидя у стены, Джоанна лихорадочно шепчет, так тихо, что не в силах сама распознать свой голос. Ей кажется, что ловушки на каждом шагу, и некуда больше идти в собственном доме. Она слышит наперебой голоса отца и матери, родных давно погребенных, ушедших в небытие. Джоанна хочет смерти, но боится ее.
Так странно: она сталкивалась с ней не единожды в ужасных условиях, а умереть на полу в коридоре, где нет переродков и стремящихся выжить готовых на все трибутов, в полном одиночестве, Мейсон боится. Подбирает под себя ноги, и перед глазами мелькают в ярчайших подробностях все пережитые ею смерти.
Израненное сознание дорисовывает пламя, которое охватывает и тех, кто все еще жив.
Борясь с истерикой, Джоанна резко замирает. Она видит нового призрака, и отшатывается от него в испуге. Он никогда не приходил к ней раньше, хотя она всегда звала и нестерпимо ждала именно его. В тот момент, когда он протягивает свою ладонь, зажимая в пальцах какой-то предмет, Джоанна не выдерживает и теряет сознание, растворяя все свои видения в привычной пустоте.
Все, кроме одного.
И тогда прежняя жизнь действительно останавливается, и наступают новые дни. Они всегда приходят в разное время, но благодаря им, Джоанна Мэйсон однажды
изменила все.
***
Едва забрезжит рассвет нового дня, лаская мир алыми лучами зари, дверь дома победительницы Голодных игр распахивается настежь, и Джоанна уверенным шагом бредет к кромке леса. Она уходит так глубоко в чащу, как ни один другой житель ее Дистрикта. И хорошо, что они не видят ее в эти моменты: уязвимее она не бывает никогда. Поэтому Джоанна иногда может оступиться, поэтому не контролируются слезы, стекающие вниз по впалым скулам, и по той же причине, кроме знакомого до боли шепота в голове она не слышит ни единого звука природы. Джоанна ступает не глядя, не проводит по коре деревьев кончиками пальцев, не оглядывается вокруг, всматриваясь в купол кроны над головой. Она спешит к особенному месту и особенному человеку.
Она торопится к мертвому другу.
"- Ну и жара! – выпаливает светловолосый парень, спускаясь с вагона. И на самом деле, горячий воздух бьет в нос и проникает в легкие, кружит голову. Но Мэйсон, вместо того, чтобы согласиться, закатывает глаза.
- А, может, ты не будешь ныть, красавчик? – фыркает она в сторону смеющегося парня. – И вообще, что ты ржешь все время?! - девушка отпихивает его от себя и походкой, означающей конец разговора, удаляется с перрона куда подальше. Ненавистное место, пропитанное горечью слез.
Они идут бок о бок, и жители дистрикта оглядываются на них обоих: соотечественницу, способную раскромсать в клочья, которой все гордятся, и сопровождающего ее волшебно красивого молодого мужчину, не менее опасного, – губительная смесь взрывной парочки.
- Миленько тут у вас.
- Если ты не успел заметить – это лучшее место на земле. Сплошные леса!
- О да. – протягивает само совершенство. - Сплошные леса, какой ужас!
И только когда Джоанна отвешивает павлину оплеуху, он убирает вечную самодовольную ухмылку с лица и по-настоящему улыбается. Он редко делает так: искренняя улыбка – очень личный и очень важный символ.
- У вас вода есть? – спрашивает он, и в голосе слышится плохо скрываемая надежда.
- А ты думаешь, мы не моемся?
- Мэйсон, бешеная твоя голова, у вас реки или озера есть?
- А КАК, ПО-ТВОЕМУ, ДЕРЕВЬЯ РАСТУТ?!
- Ладно-ладно, успокойся, слышишь, успокойся! – парень стискивает плечи девушки и заглядывает в глаза.
- Ой, да я не расстраивалась, отвали! – Джоанна вырывается из его хватки и машет рукой. – Пошли, рыба, будешь плавать.
Они устремляются в лес и минуют сотни рабочих мест прежде, чем чаща встречает их. Вот ведь натура: не успел порог переступить нового места, уже требует себе лужу! Джоанна идет впереди, и они редко переговариваются, но в этом всегда и заключалась суть их отношений: зачем произносить вслух то, от чего так отчаянно пытаешься сбежать хотя бы на мгновение?
Она уводит его глубже, и парень шутит о том, что сложит голову от руки Мэйсон при помощи закадычного топорика, с которым она и во сне не расстается, но когда он замечает впереди серебристые блики среди зелени деревьев, то стремглав срывается с места и, сбрасывая с плеч на ходу рубашку, ныряет в небольшое озеро, оглушая радостным воплем дичь, по подсчетам Джоанны, на мили вокруг.
Она намеренно увела его подальше от людских глаз и языков: пусть наслаждается, ведь они так мало себе позволяют удовольствий. Парень ныряет и ныряет, выпускает изо рта струи воды, погружается все глубже и барахтается на поверхности, резвится как ребенок и вдруг затихает где-то там в глубине.
Сначала Джоанна, наблюдающая за человекоподобной рыбиной, делала вид, что ей плевать. Потом она делала вид, что ее все достало. Но когда водная гладь остается в спокойствии слишком долго, Джоанна больше не прикидывается и подходит к кромке воды.
- Финник! Одэйр, ты не сдох еще? Знаешь, пушки тут нет, поэтому через пять минут я ухожу!
Но Джоанна не уходит и ждет подвоха, заходя в воду по колено. Вдруг достает из кармана горстку сахарных кубиков и по одному кидает в центр озера. Давняя привычка таскать сахар с собой повсюду, где может промелькнуть царственная физиономия живой легенды.
Джоанна заходит в воду по пояс и на всякий случай вглядывается в противоположный берег в поисках бронзовых кудрей. Ну, мало ли, правда?
- Финник!
И спустя секунду.
- Сволочь!
Когда цепкие ладони хватают ее под колени, и Джоанна падает назад, увлекаемая на дно, кувыркающаяся, что есть мочи, Финник, наконец-то отпускает ее и первым стремится к поверхности, да на всякий случай отплывает на пару метров подальше и смеется, как безумный.
Джоанна ждать себя не заставляет, с громогласной руганью она стрелой вылетает наружу и силится догнать Одейра. Она неплохо плавает, но, конечно, не держится в воде как неотъемлемая ее часть, и, поэтому, настигнув Финника, повисает на нем как обезьяна и колотит по плечам со всей дури.
- Ненормальный психопат!
- Это я-то? Ты себя видела? Да прекрати ты биться!
- Нельзя так шутить, ясно? Нельзя! Я не твоя Энни, я шею за такое сломаю!
Слова вылетают прежде, чем Мэйсон успевает осознать, что говорит. В конце концов, она на самом деле ценила их любовь, и как будто оберегала от посторонних, однако, всегда существует «но», противоречащее всем твоим добрым поступкам и открывающее их суть. Лицо Финника искажается гримасой боли, и блеск бирюзовых глаз предательски гаснет. Джоанна на мгновение падает духом. А ведь правда, ну как она могла? Это же Финник, ее Финник, собственно говоря, единственный друг, единственный близкий человек.
Что с ними сделали игры? Что они сделали с ней? Превратили в истеричку, неспособную совладать с собой, порой пугающуюся каждого шороха. Нет, это не жизнь. Это жалкая бутафория.
- Ладно, прости, хорошо? – охрипшим голосом шепчет она. – Ты же знаешь… - пожимает плечами Мэйсон, инстинктивно отстраняясь.
И да, он знает. Что никого, кроме него, у нее нет. И ничего, кроме крепкой нити их дружбы, кроме кошмарных снов и пустых стен дома. Кроме напускной жестокости и маски безразличия, кроме затаенной ненависти в душе и смелого сердца под ребрами. Ничего, никого, никогда. Знает, и поэтому игнорирует ее попытки сбежать. Рука на ее талии каменеет, не выпуская Джоанну из сцепления тел. Она удивленно оглядывается и неуклюже щурится.
Энни, конечно, святое и неприкосновенное, неземное, нереальное, слишком прекрасное, чтобы быть правдой в его жизни.
А Джоанна – это земля. Совсем другая, особенная стихия.
- Хочешь… - соблазнительным тоном начинает Финник.
- Кубик сахара? – хмыкает Джоанна, усмехаясь. – Я тут полтонны высыпала тебе.
- Как жаль, что все остальное промокло. – не унимается он и облизывает губы.
- Одэйр, дыши ровнее…
- Джоанна…
- Одэйр, мать твою, катись на дно!
- Милая Джоанна…
- Отпусти. Меня. Сейчас же.
- А чего ты психуешь так?
– Ко мне пристает маньяк, я должна растаять как твой хренов сахар? – фыркает Мэйсон и склоняет голову на бок, то ли от усталости, то ли от интриги.
– Да, так все всегда и происходит.
– Ну, я не армия твоих поклонников.
– А мы и не в Капитолии. – совсем не томным голосом произносит Финник и притягивает девушку ближе.
Прежде он никогда не целовал ее.
***
Джоанна скручивает волосы, позволяя воде стекать вниз тонкой струей. Одейр стоит неподалеку и выжимает брюки, то и дело бросает на нее взгляд и улыбается. Девушка фыркает и возводит фирменным жестом глаза к небу. Кстати, о нем. Какое-то оно слишком яркое сегодня, что ли.
Покончив со штанами, Финник облачается в мокрую ткань и натягивает сверху рубашку, то ли намеренно, то ли по привычке ее не застегивая.
– Как ты думаешь, какой сюрприз ждет нас на этой Квартальной бойне?
– Ты охренел, что значит «нас»? – испуганно вспыхивает Джоанна, когда Одейр подходит к ней.
– Да, боже упаси, оговорился!
И Джоанна задумывается, пока снимает с ветки футболку и встряхивает ее.
– Да черт его знает. Ненавижу сюрпризы. В прошлый раз им в два раза больше трибутов потребовалось, может, в следующем году, их ненасытные глотки запросят 64 ребенка? – огрызается Мэйсон.
– Иногда мне кажется, что нам даже повезло. И не ори раньше времени, ты понимаешь, о чем я!
– Понимаю, как же!
– Думаешь, это все когда-нибудь закончится?
– Вот чего тебя поперло, а? – недовольно отзывается девушка, и, не успевая встретить укоризненный взгляд Финника, она продолжает: - Когда-нибудь, может быть. Сколько там прошлый мир существовал? Больше двух тысяч лет? У нас все шансы не застать крах Панема, принцесса!
– Нас точно не слышат здесь? – озирается Одейр, пропуская мимо ушей прозвище. С уст Джоанны и не такое слетало порой.
– Нет, иначе бы я трупом была бы еще до игр.
– Мне кажется, все произойдет гораздо раньше. Уже сейчас происходит.
Джоанна молчит. Она понимает это как никто другой. Они видели те игры из первого ряда.
– Та парочка, да? Девчонка? Ты всерьез считаешь, она способна…
– Не она. – перебивает Финник. – Люди. Тебя когда-нибудь кто-нибудь так вдохновлял?
Загадочно глядя на Джоанну, Финник заговорщицки улыбается. Но Мэйсон не разделяет его энтузиазм.
– Чувствую, Сноу она тоже вдохновила.
Финник мрачнеет, а девушка подбирает с земли топор и уходит прочь. Когда парень догоняет ее, они проделывают оставшийся путь в молчании и долго еще хранят его в доме Джоанны.
А потом он находит сахар, подходит к девушке, стоящей у окна и цедящей отвратительно крепкий кофе так поздно, потому что засыпать лучше под утро обессиленной, а не во тьме ночи, когда ужасы так близко, и, накрывая ее ладонь своей, тем самым шепотом обдает жаром ее висок:
– Хочешь…? – кубик сахара материализуется перед носом.
Джоанна усмехается и не может обойтись без возведенных глаз. Сумеречное небо убаюкивает землю, и мир как будто замирает. Девушка подается вперед и принимает губами сладкий дар.
– Всегда.
Прежде они никогда не знали друг друга так близко."
Это место ничуть не изменилось. Именно поэтому Джоанна приходит сюда не чаще раза в год: на большее просто не хватает сил. Ей кажется, вот-вот из-за дерева выйдет виновник ее страданий: невредимый, красивый, и, что самое важное, живой. Это желание ломает ее кости, и во рту пересыхает, лишая ее дара речи, а Джоанна все пытается идти вперед. Когда на негнущихся ногах, сломленная, она достигает кромки воды, тело сотрясают разряды, абсолютно непохожими на те, которые пришлось ей испытать в плену. Гораздо сильнее. Страшнее. Невыносимее. Потому что от них нет спасения.
Бессилен и смехотворен будет отряд добровольцев из 13-го дистрикта. Бессильны стрелы Огненной Китнисс. И даже легендарные ягоды.
Никто и ничего.
Спрятав лицо в изгибе руки, Джоанна безудержно рыдает. Что-то мнет в свободной ладони, и белые крошки падают вниз на землю. Это место никто не знал, кроме них.
Джоанна привыкла скрывать скорбь по Финнику.
Она продолжила стоять, когда в 13-ом ей сказали, что его больше нет. Джоанна помнит тот миг, потому что это был и момент ее смерти тоже. Нельзя сказать, что она не думала об этом. Не представляла подобное. Но разве станешь когда-нибудь готов к такой новости, если отчаянно ждешь и веришь в обратное?
Джоанна выдержала, когда Энни едва ли не отправилась за мужем следом. Она помнит, как пыталась вернуть стоящую на краю Креста к жизни, скорее ради любви Финника к этой сумасшедшей девушке, чем ради нее самой.
Мэйсон справилась, когда всему пришел конец, и их выбросили в мир как балласт, как напоминание о том, что предстояло неправдоподобно быстро забыть. Она пережила миг, когда миру, за который они боролись, никто из них стал не нужен.
И только вернувшись домой, она застала здесь не призраков прошлого, не отражения родных в зеркалах, не свою собственную тень, а воспоминание о друге. И о его глазах самого совершенного цвета на земле.
В ее жизни не было ничего, что она могла бы назвать своим.
Игры отобрали у нее возможность вырасти не помешанной психопаткой.
Капитолий забрал свободу.
Сноу – семью.
Вышло так, что Джоанне нечего было беречь и не о чем было беспокоиться. Одичавшая, оставшаяся ни с чем, Джоанна выстояла и назло всем демонам решила жить дальше. Но случилось кое-что, не входящее в ее планы.
В ее жизни появился Финник Одэйр. Такой же сломленный, разбитый и одинокий, несмотря на то, что ему было, кого оберегать. Но они поняли друг друга, как никто бы не смог их понять.
Судьба не прекратила издеваться над излюбленной жертвой даже после того, как Мэйсон обрела крохотный мир, лазейку, куда всегда можно было сбежать.
Судьба просто за что-то ее ненавидела. И отобрав все, она вознамерилась лишить девушку способности любить. Правда, здесь злодейка впервые проиграла, и это правда изменило многое.
Потому что Джоанна была не предназначена для любви. Она забыла, а, может, и не знала, что такое ласка и тепло. Она ничего не помнила о заботе до тех пор, пока на ее сторону не стал Финник, и они негласно поклялись защищать друг друга. Джоанна не знала любви, но понимала, что Финник – единственный, кого она может подпустить к себе.
Они не смотрели друг на друга как несчастные влюбленные. И не чувствовали ничего подобного. Нет, у них все было иначе, однако, оно было, так ярко и сильно, что Джоанна положила на алтарь своей оставшейся жизни это сокровище: зыбкое «Хочешь?» и неправдоподобно трогательное «Всегда».
Финник не был ее любовником, не был парой, но он был ее лучшим другом, ее союзником, а это стоило дороже любых признаний.
Для нее это стало всем.
Может быть, она не способна на привычную для всех любовь, но никто не умеет ненавидеть так, как Джоанна Мэйсон.
Рыдая на берегу, она опять проклинает мир, и тот роковой случай, когда не смогла оказаться с ним рядом, заслонить его, защитить, уберечь...
Она теряет голову стоя на коленях перед водой, заключившей навсегда одно из самых светлых воспоминаний. Плачет и в истерике воет, дрожа и захлебываясь от слез.
Девушка озирается по сторонам, ловит недостающий воздух и с невысказанной болью поднимает глаза на водную гладь.
Финник продолжал жить для нее именно здесь. Не в бескрайних водных просторах, с влюбленным жаром описываемых им, когда им случалось спорить о красоте.
Здесь.
В «луже», как любила называть она это место. В каждом дереве, в каждой капле воды он был таким живым, что становилось страшно от мысли, когда на противоположном берегу вдруг мелькали блики, так похожие на его волосы. Страшно, потому что это не могло быть правдой. Страшно.
Джоанна начинается злиться. На его жертвенность, на самоотречение, на храбрость. В конце концов, она злится, что ей пришлось знать его, страдать по нему, рыдать от невозможности отпустить его.
Вдруг Джоанна швыряет горсть сахара в озеро и истошно кричит:
– Лови свой чертов гребанный сахар! Держи, подавись им, сволочь! Ты сволочь, Одэйр! Сволочь!
Девушка обессиленно поднимается, но теряет равновесие и падает обратно. Она не сводит глаз с воды, обреченно ожидая, что вот-вот должна на ее поверхности появиться золотая макушка.
– Какая же ты сволочь… – скулит она, резкими движениями стирая с лица дорожки слез.
В Капитолии ее пытали водой. Она так долго не могла заставить себя пересилить въевшийся в душу страх, сдирала с себя грязь ногтями. Те изуверы как будто знали, что всегда значила для нее вода. Они попытались забрать даже это. И им почти удалось.
Опустошение. Ей кажется, она не чувствует даже его. Джоанна вообще ничего не чувствует. Если бы она умерла сегодня, это было бы лучшим подарком небес: умереть здесь и сейчас. Вот только она знает, что на такую милость судьба ради нее не пойдет.
Джоанна несмело поднимается и делает шаг вперед. Затем ступает еще раз, а после срывается на бег, падает и ныряет слишком глубоко, как никогда раньше. Пытается уловить хоть какое-то постороннее движение и горько понимает Энни, свихнувшуюся дурочку Энни, ищущую Финника в каждом отражении зеркал.
Вот и Джоанна ищет его. Ищет, но воздух предательски заканчивается, и, возвращаясь на поверхность, девушка позволяет воде окутать себя, откидывается на спину и устремляет взгляд на небо. Умереть, так умереть. Она на самом деле так давно этого ждет.
Голубой небосвод. Слишком яркий, без единого облачка. Даже слепит немного.
Она предается воде и даже улыбается под конец. Джоанна не знает, почему она всегда выживает. Она почти уверена, что еще всех переживет и похоронит тех, к кому успела привязаться. Судьба за что-то ее ненавидит, поэтому отбирает самое лучшее, и взамен дает это никому не нужное время, когда ты тратишь его только на одиночество.
Но, может быть, сегодня удача наконец-то будет на ее стороне? И вода заберет ее.
Небо становится
бирюзовым. Но ведь так не бывает, правда? Тогда почему она слышит чей-то смех?
Любовь зла.
Безумная идея поселяется в ее голове. Она не верит в нее, но отчего-то желает проверить. Ведь вдруг? Вдруг? Она никогда этого не видела.
Вместо того, что забрать ее жизнь, вода предлагает Джоанне ее продолжить. И она знает, кто обо всем позаботился. Он продолжает это делать даже оттуда.
Девушка вздрагивает, на миг уходит под воду, но потом быстро устремляется на берег, как будто боясь потерять драгоценную шальную мысль. Нет, она еще будет жить. Будет обязательно!
Оглядывается напоследок, и что-то подсказывает ей, что сюда она уже не вернется.
Джоанна улыбается, и вдруг окончательно сходит с ума. Китнисс бы ею гордилась, она уверена.
Джоанна Мэйсон, трибут от Дистрикта 7, победительница Голодных Игр, пережившая их дважды, мятежница, изощренная убийца и несчастная девушка прикладывает к губам три пальца и затем отводит их в сторону озера.
Потому что так прощаются с теми, кого
любят.
***
Однажды Джоанна обещает себе: она научится беречь себя и свою жизнь. Возможно, ей не придется начинать с нуля, если вспомнить о ее визитах в далекий дистрикт.
То, что дала ей вода, больше не в силах отобрать ни судьба, ни кто-либо еще.
К черту все! К черту этот прогнивший извращенный мир!
Она никогда не собиралась сдаваться.
Девушка бегом мчится к дому. Врывается в него, едва не снеся дверь с петель, бежит сломя голову наверх, в спальню, достает потрепанный рюкзак, в который лихорадочно запихивает все свои сбережения, кулечек с хвоей, чтобы он напоминал о доме, как когда-то, и, даже не удосужившись переодеться, летит на первый этаж и дрожащими пальцами набирает номер телефона.
Когда гудки прерываются, Джоанна сипло, насколько может приветливо, выдает:
- Скучала по мне, детка?
И на том конце трубки слышится не то визг, не то вопль, не то смех.
Прежде, чем выйти из дому, девушка опрокидывает в рюкзак весь запас сахарных кубиков, что у нее был.
***
Джоанна Мэйсон стоит на краю пирса и ее отросшие волосы, бережно заплетенные в какую-то слишком замысловатую для ее понимания косу, ласкает ветер. Она позволяет с ними делать все, что заблагорассудится одной примечательной особе.
Закатное солнце не бьет по глазам, поэтому сеть морщин не так заметна на ее лице. Ей 45 лет, но в душе она чувствует себя еще старше, совсем пережившей этот мир.
Женщина вглядывается в легкие волны, как делает это каждый вечер уже на протяжении многих лет. Сколько их еще прошло? Десять, пятнадцать?
Не было ни дня, чтобы Джоанна не вспоминала о тех, кого потеряла. Правда, нечто обретенное ею, стоило всего, через что пришлось пройти. Она всегда умудрялась выживать, а вот жить как-то не выходило.
Но тот день у озера все изменилось.
Вода подсказала ей, где она может найти Финника. Где сможет видеть его глаза каждый день, и где никогда больше не будет одинока.
Потому что там он на самом деле сможет быть рядом с нею. Там, где он продолжает жить всегда.
Природа 4-го дистрикта завораживает, и, скрипя сердцем, Мэйсон признает некогда восхищенный лепет своего любимого друга. Ей здесь так спокойно, так хорошо, как никогда раньше.
Плохих дней с каждым годом становится все меньше. Они исчезают в одном существе, при взгляде на которое внутри все переворачивается, и впервые хочется никогда-никогда не умирать. Но в каком-то смысле ей сильно везет: по ту сторону мира она подавно не будет одинока.
Чьи-то ладони толкают ее сзади, и с коротким вскриком женщина слетает с пирса и плюхается в воду.
– Одэйр! Как ты можешь? Я – старуха! Я же не всплыву когда-нибудь! Ты…сволочь самодовольная!
С пирса на бултыхающуюся ворчливую женщину смотрит, смеясь, стройный высокий парень. У него волосы цвета настоящей меди, загорелая кожа и удивительные, непохожие ни на одни другие глаза.
– Я бы спас тебя!
Бирюзовые глаза. Сейчас им столько же, как и было тем, первым.
Женщина плывет к берегу и улыбается. Ее тело все еще крепкое и завидно стройное, во многом благодаря этому хулигану, не дающему ей расслабится, пусть это и никогда не было в ее правилах. Она позволяет ему считать себя своим другом, а Энни только счастлива от того, что у сына есть, кому рассказать об отце, помимо нее.
Когда-нибудь Джоанна поделится с этим юным сердцеедом, что спасать ее еще раз нет нужды. Потому что однажды ему это уже удалось. С той самой первой встречи на перроне, когда она поймала его взгляд и все поняла. Когда поверила, найдя своего Финника.
Жизнь наполнена чередой самых разных дней. Но порой в сумасшедшей безликой веренице рассветов и закатов случаются те, пережив которые, ты больше не сможешь дышать как прежде.
Ибо для всех существует свое
«Всегда», чтобы жизнь могла
продолжаться.
