The Grey-Eyed King

Глава 1

Тьма, надвигающаяся с противоположной стороны Ла-Манша, ничуть не страшила человека, бредущего ей навстречу. С каждым шагом идти становилось все труднее, внутри у него все жгло, так, словно тягучее раскаленное железо растекалось по телу вместо испорченной крови. Ветер с остервенением рвал черные облака в клочья и разносил их по небосводу.

Он шел, волоча за собой меч, острие которого то и дело цеплялось за сухую траву или натыкалось на мелкие камни. Юноша часто останавливался, как-то обреченно и театрально поворачивал голову и с недоумением устремлял свой взор вниз, пытаясь обнаружить, что же обременяет его путь к обрыву. Затем он поднимал взгляд, все еще стоя в пол оборота, и видел небо над Англией ˗ будто холст, еще не тронутый кистью мастера, палитра которого принадлежала только оттенкам мрака.

Где-то вдалеке был слышен звук волн, с силой разбивающихся о белые скалы, и недовольный гул ветра ˗ извечного пленника этих самых скал. Он, подобно затворнику, лязгал цепями, призывая любого невольного свидетеля страданий помочь ему обрести свободу.

Тьма, тенью по переплетениям сухой травы, будто крадучись, пробиралась вперед. Установив власть над противоположным берегом, стремительно бросилась вниз, и через мгновение, ушедшее на пересечение Ла-Манша, она коснулась края Англии. Человек замер, когда обнаружил грань света и мрака прямо перед пыльными носками своих ботинок. На секунду показалась, что она тоже замерла, будто раздумывая. Но затем иллюзия исчезла, и линия последовала дальше, отбирая у человека право на собственную тень.

Ла-Манш… Спаситель. Предатель. Пролив, даровавший спасение этому острову и обрекавший его на верную гибель одинаково верно и часто. Здесь дуют злые и дикие ветра, а воды пролива отличаются своенравием и жестокостью.
И шепот… Шепот, витавший пестрым многоголосьем над водами, гонимый до обрыва неугомонным ветром. Тревожные воды пролива шептали ему что-то о непроглядном черном тумане, безымянных принцах, так и не надевших корону; о каком-то Белом корабле, сгинувшем в морской пучине и обернувшим историю Англии в смуту, незваных гостях, высадившихся на берег; об огнях, что горели в шатрах победителей и о смельчаках, так и не обретших покой. Шепот, доносившийся сквозь туманы веков, словно из-за старой пыльной ширмы, воссоздавал в сознании самые ужасные события минувших столетий, сотканные из холодящих душу криков, плеска волн и звука ударяющихся о них весел, молитв, глухих ударов мечей о щиты и клятв.
Ходят легенды, будто древние короли Англии, обреченные самим богом на правление в этих землях, приходя сюда, на самый край Ла-Манша, одним лишь словом усмиряли буйство и непокорность его. Воды расступались перед королями – повелителями, утверждая таким образом их божественное предназначение. История не сохранила их имен. Те мифические короли уже давным-давно канули в лету, а пролив все так же остается границей двух миров, состоящих в споре, которому разве что вечность отведена в качестве срока.
Человек взял рукоять меча двумя руками, поднял его вверх. Взгляд упал на измазанное в запекшейся крови и пыли острие, и по лицу юноши пробежала едва заметная судорога. Он рвано дышал. Тело будто сжалось. Юноша закричал. Закричал с такой силой, что голос его должен был одолеть и завывающий ветер, и приближающиеся раскаты грома, и вечный шепот. Но лишь болезненный хрип вылетел из его глотки, словно у раненого животного. На лбу обезображенного лица проступила синяя вена. Затем, следуя какому-то невнятному порыву, юноша опустился на колено и преклонил голову. Холодный камень, вставленный в рукоять меча, коснулся лба, и боль на мгновение утихла.

Он был болен давно. Находясь во власти страшной болезни, юноша никоим образом не обманывал себя. Болезнь эта стала следствием многочисленных ран, но, к несчастью, не тех, что поддаются лечению в лазаретах или госпиталях. Она была вызвана не отсутствием здоровья, не телесной травмой, но уязвленной гордостью. Как был бы благодарен судьбе или Богам, сотворенным верой беспокойных людей, будь его мучения связаны с чем-то телесным…
Болезнь, возникшая в магическом мире с появлением Темного Лорда, торжествовала. Торжествовала она и тогда, когда юноша имел разговор с Ним, ибо мрак его души лишь множился. Раны гнили и, источая зловоние повсюду, где ступала нога этого юноши, оставляли след на всем, чего он касался. Бубонная чума, казалось, распространялась менее спешно, чем злой замысел одного существа, чьи идеи вызывали зависимость и одержимость.
Память, нарочно или нет, утратила то мгновение, когда он понял, что является одновременно самим собой и чем-то совершенно иным. Темный Лорд говорил, что это дар. Но, воспринимай свою болезнь как дар, в какой-то момент своей жизни он не стал бы так малодушно помышлять о смерти, как он помышлял однажды.

Юноша возвращался к началу, в тот день, когда детский смех, казалось принадлежавший ему самому однажды, зазвучал совсем близко, прямо за спиной…
Булыжники падали с небес на землю. Бездушные лавки появлялись одна за другой, с грохотом приземляясь по обе стороны от человека вдоль дорожки, мощенной тем самым булыжником. Витрины либо заколочены, либо разбиты. Лужи и осколки в сговоре с тусклым светом фонарей, а на крыльце каждой лавки сидело чье-то воспоминание ˗ призрак, превращающийся в голубовато-серую дымку при появлении теперь уже незваных гостей. В довесок мерзопакостный августовский дождь. Косой переулок в своем самом жалком обличии.

Юноша смотрел строго перед собой, но проходя мимо старой лавки Оливандера, он не выдержал и опустил глаза в пол. Когда его заставил остановиться детский звонкий смех. Он словно долгим эхом долетал из бесконечных запутанных коридоров Хогвартс. Странная гримаса застыла на лице человека, а чувство тревоги, поселившееся тогда в душе, не оставило его и по сей день. Обернувшись, он не обнаружил никого. Только выгнанная порывом ветра пыль из лавки, оседающая где-то в горле, царапающая его, летала в воздухе.

Ночь, облаченная в белый туман, за которым не было видно пульсирующего света болезненно-желтой луны, ознаменовала начало его скитаний.

С тех пор прошло много времени, многое представало перед глазами размыто, но смех маленького ребенка, до этого мгновения не покидавший его воспаленное сознание, сейчас разлетался над широкой пропастью и медленно таял.
Человек поднялся с колен и окинул взглядом пролив. Он больше не слышал шепота. Бескровные губы его дернулись, и в слова, произносимые им, вслушивалась сама пропасть.
На краю пропасти стоял не кто иной, как Драко Малфой.
Наследник сероглазого короля.