Глава 1«Я забываю о тебе иногда, как забываю, что бьётся моё сердце»
Эрнест Хемингуэй. Из письма к Марлен Дитрих.
«Когда они были ещё далеко, они подняли глаза и не узнали его. Громко заплакав, они разорвали на себе одежду и стали бросать пыль к небу над своими головами»
Иов 2:12
- Нина? – в полной темноте раздается взволнованный мужской голос. – Где твои крылья, Нина?
Женская спина едва заметно вздрагивает, расправляются голые острые плечи. И в тонкой полоске света, ползущей из приоткрытой двери спальни, очерчивается темная кровоточащая полоса.
- Нина? – на хрип срывается голос.
И мужчина делает шаг вперед.
- Нина, посмотри на меня, - звучит настойчивей.
И ближе. И две крепких руки отворачивают девушку от окна.
- Что ты наделала, Нина? – вываливается отчаянным шепотом из губ мужчины.
Падает на пол и съеживается под носками его ботинок.
- Я выбрала тебя, - отзывается Нина, запрокинув голову, и глядит ему прямо в глаза.
Как приговоренный к казни в последние секунды смотрит в глаза стрелку.
Крупная дрожь все еще стягивает кожу Нины влажными пальцами, а две полосы на спине болезненно пульсируют, и Нина чувствуют, как намокает от крови ее черное шелковое платье.
- О, Боже, Нина…ты..? – с ужасом повторяет мужчина несколько раз подряд, но закончить фразу ему так и не удается.
Делает резкий шаг назад, отпустив руки Нины, и хватается за голову.
А потом делает еще один шаг. Еще. И еще.
- Почему Нина? – едва держа себя в руках, спрашивает он и пытается отыскать ее блуждающий взгляд.
- Они мне больше не нужны, - с каким-то надрывом произносит Нина и упрямо сжимает губы.
А потом вздыхает, призывая всю свою решимость.
- Не бойся, - говорит она и осторожно подходит ближе.
Поднимает на него взгляд и быстро проводит по щеке пальцами.
А потом вспышка боли на миг ослепляет ее, и она зажмуривает глаза.
Тогда мужчина утыкается носом ей в макушку и аккуратно кладет ладони на ее маленькие плечи.
Нина почти улыбается, чувствуя тепло его дыхания в своих волосах.
И хотя все вокруг темнеет багряными пятнами, затуманивая рассудок, Нина все же успевает подумать, что он смотрел на нее по-прежнему.
Что он смотрит на нее также, как впервые. Так, что жертва Нине уже не кажется такой уж большой.
Но он вообще не смотрит. Он закрывает глаза, сжимая ее плечи, так словно они последняя ниточка, удерживающая его в реальности.
Отсчитывает про себя до десяти, надеясь, что, в конце концов, это окажется всего лишь еще одним сном.
На «одиннадцать» Нина бесшумно оседает в его руках, а ему приходится смириться с тем, что это действительно происходит, и вызвать «скорую».
Шрамы остались на удивление аккуратными. Тонкие светлые полосы, пролегающие вдоль всей узкой спины, словно кто-то рассек кожу двумя умелыми движениями скальпеля.
Когда он впервые увидел ее раны в больнице без повязки – решил, что открытых платьев Нине больше не носить.
Но глубокие рваные края ран срослись ровно и стали почти незаметны.
Порой он забывал, глядя на Нину, сидящую с книгой в руках на полу в их плотно зашторенной спальне, что когда-то все было иначе.
Но Нина забыть не могла.
- Будет больно. Не только сейчас, - говорит Маргарита.
- Я готова, - сквозь зубы выдавливает Нина, глядя прямо перед собой.
- Не будет пути назад. Человек сможет спастись. Ты – нет, - продолжает Маргарита, словно читает служебную записку.
- Я знаю, Рита, - срывается Нина. – Я знаю, - добавляет уже тише.
- Ты будешь звать, и Он больше не услышит, - в последний раз произносит уже кто-то другой.
- Пусть, - упрямо отзывается Нина и решительно опускается на колени, расправляя потяжелевшие от крови, изувеченные крылья.
Сестры бросают на крылья немые взгляды и, не переглядываясь, опускают вниз головы.
Нина хочет зажмуриться, когда Зоя воздевает вверх слепяще-сияющий меч, но не позволяет себе закрыть глаз, наблюдая за происходящим в отражении полированной бронзовой колонны.
- Прощай, Нина, - говорит Зоя и без паузы обрушивает всю тяжесть меча на крепкие побуревшие крылья.
- Я буду просить Его, чтобы тебе никогда не пришлось пожалеть, - говорит Зоя, когда все кончено.
- Хорошие были крылья, сильные, - качает головой Маргарита, когда Нина уже стоит у окна темной спальни.
Больно, действительно, было теперь всегда.
Иногда чуть меньше, когда Нина замирала на полу спальни, забившись в угол. Когда плотно зашторивала все окна в доме, и озлобленный свет не жег ей кожу. Когда он целовал ее в белый лоб, проверяя, нет ли у нее жара.
А бывало по-другому. Бывало, все тело содрогалось в конвульсиях, когда взгляд случайно натыкался на открытые окна. Бывало, выворачивало наружу, до вкуса желчи на языке, когда кто-то касался ее спины. Бывало, все в миг обращалось в багряное – бывало, когда он случайно называл ее старым прозвищем – «ангел», а потом резко замолкал и тогда она видела в его глазах боль.
И тогда Нина злилась, потому что это она изувечила собственные крылья. Потому что это она попросила отнять их. Потому что не ему брать эту боль на себя.
Потому что только ей одной предстояло расплачиваться за свой выбор.
Но Нина не знала, что он так и не сможет простить себе того, что она сделала ради него. И расплачиваться за ее решение ему приходилось не меньше, чем самой Нине.
***
Он почти всегда держал ее за руку на улице. Гулять Нина не любила, и соглашалась выходить на улицу только после захода солнца. Но и тогда под открытым небом она чувствовала себя неуютно, и жалась к нему, как какой-нибудь смешной крошечный воробушек, желающий поскорее забраться в теплое гнездо.
Но он все-равно зачем-то таскал ее на прогулки в парки, чувствуя себя полнейшим идиотом каждый раз, когда случайно ловил ее смазанный, затуманенный болью взгляд.
А вот в театрах и музеях и вообще в любых людных местах Нине нравилось. Нравилось везде, где собиралось как можно больше людей и оставалось, на его взгляд, слишком мало личного пространства.
Он покупал ей самые роскошные платья. Самые дорогие побрякушки. Он видел, как взгляды чужих мужчин скользят по хрупкой фигурке Нины. Нежная, невысокая, с острыми ключицами в облизывающем кожу алом платье в пол. Заморская птичка на потеху их грязным взглядам.
Но ее взгляд всегда принадлежал только ему одному.
Он знал.
Знал, когда первый раз задержался на работе дольше обычного. Знал, когда без предупреждения бросил ее на очередном светском рауте. Знал, когда карие глаза безымянной девушки смотрели на него, распахнутые и ожидающие. Знал, когда отвечал на это ожидание долгим неправильным поцелуем, от которого его позже выворачивало наизнанку в общественном туалете больше получаса.
Знал.
Нина знала.
Знала, что он никогда не смотрит на ее обнаженную спину. Знала и покупала платья с закрытой спиной. Красивые платья. И она в них была красивой. Нина знала. Чувствовала, как чужие взгляды скользят по ее телу. Но не их взгляды ей были нужны.
- Чудесно выглядишь, дорогая, - говорит он, едва взглянув.
- Спасибо, милый, - отвечает она, пряча тоску за ослепительной улыбкой.
Нина знала.
Знала, что он больше не хочет ее. Знала, когда он стал пропадать на работе. Знала, когда он пришел домой пьяный и уснул на полу в прихожей, испачкав ковер разлитым виски.
Знала, когда он целовал ее в лоб, перед тем, как уйти.
- Я не голоден, Нина, поужинал с коллегами.
«Ты лжешь! - хотелось кричать Нине, - Ты лжешь мне! Ты лжешь! Ты весь пропах ими. Чужими женщинами.»
- Хорошо, любимый. Я поужинаю одна.
Нина знала, что простит ему все на свете.
Знала.
Он знал, что она все ему прощает. Может быть поэтому смотреть на себя в зеркало стало так тошно. Он знал, что алкоголь и случайные связи превратили его в чудовище.
Он не знал, в какой именно момент понял, что это херов край. Все. Дальше падать было некуда.
Может быть поэтому в очередной понедельник он встал пораньше и приготовил им завтрак. Обнял Нину на прощание и обещал вернуться к ужину. А потом пришел с цветами и Нина расплакалась при нем впервые с того дня, о котором оба они никогда не говорили. И он стоял перед ней на коленях, умоляя простить его.
И Нина гладила его по голове, глотая слезы. «Бедный мой. Бедный мой, хороший».
И в этот вечер оба почувствовали, как вновь срослись между собой. Чувствовали вновь эту прочную связь. Как тогда. В те времена, о которых каждый из них никогда бы не стал говорить вслух.
Их свадьба не была пышной и торжественной. Только они двое на маленьком парусном судне, скользящем по отраженным в волнах звенящим звездам.
- Я не хочу возвращаться, - шепчет Нина.
- Мы не станем, - говорит он. Потому что сейчас она его Нина. Та Нина. Стоит под открытым небом и в глазах почти совсем нет страха, а лунный свет превращает ее волосы в мягкую карамель.
- Давай уедем. Я хочу посмотреть мир.
- Хорошо, Нина. Да. Мы уедем.
В ее глазах нет страха, потому что Нина больше не боится ЕГО осуждающего взгляда. Она знает, что теперь ОН вообще на нее не смотрит.
***
Когда начинаются схватки они где-то в одном из теплых итальянских городков, сидят на улице, и он любуется отблесками заходящего Солнца в ее золотистых локонах.
Он ходит по коридору, как заведенный, и пожилой итальянец хлопает его по плечу.
- Все будет хорошо, парень. Я тут сейчас пятого жду, - говорит он с сильным акцентом и оба они выходят на улицу,чтобы закурить.
Нина не кричит во время родов. Сжимает кулаки и к концу ладони становятся липкими от пота и собственной крови. «Рожать больно, - думает Нина, - но тогда было гораздо хуже».
Нина называет дочь Эстер. «
Звезда моя, - шепчет она, прижимая дочь к груди».
Эстер похожа на него, как две капли воды. А на Нину — нет. И поэтому Нина любит дочь еще больше.
Они возвращаются домой и оседают на месте, когда Эстер исполняется семь.
- Маленьким девочкам нужно ходить в школу, - смеется Нина, целуя дочь в нос.
- Нашей малышке и самой есть чему поучить учителей, - говорит он, обнимая жену и дочь.
Они валяются на кровати, на мягких подушках, и сквозь тонкие занавески видно закат. Пахнет пихтой и бергамотом, и плюшевый медведь, оставленный Эстер у камина смотрит на них глупыми добрыми глазами-бусинами.
Они вместе. У них свой дом. Нина знает, как лечить простуду и отравление. Что делать, когда твоя дочь улыбается мальчишке-соседу, и когда пытается спрятать слезы, после похорон любимой кошки. Нина знает, что чувствуешь, когда твой ребенок смеется и кричит, когда теплые ладошки обхватывает твою шею и сладкий детский запах окутывает розовым облачком детскую.
Нина не помнит, что чувствуешь, когда рассекаешь воздух упругим взмахом крепких крыльев. Не помнит, когда в последней раз видела во сне небо.
***
Она задыхается. Треск и грохот, алое заполоняет взор. Огонь лижет скулу, когда обугленная балка падает вниз, не выдержав собственной тяжести.
- Она на чердаке! Скорее..! - кричит Нина, срывая вниз пожираемую огнем штору.
Он бежит вперед, а она отстает всего лишь на два шага, но этого достаточно, чтобы в один миг разрушить ее жизнь.
Когда он бросается к Эстер, забившейся в угол задымленного чердака, пол под ним проседает. Столп искр взвивается вверх и жар полосует Нину по оголенной коже лица и шеи.
Черный дым и пыль. Алое и черное.
Голубые глаза Эстер. Его глаза.
Смотрит на дочь, не позволяя себе смотреть вниз. Туда, где секундой ранее обвалился пол.
- Мама...мама, - шепчет Эстер, прижимая к груди обожженные пальцы.
- Стой на месте милая. Стой там, Эстер! - умоляет Нина, сорванной шторой пытаясь сбить пламя.
Этот звук возникает на гране слуха.
Нина уверена, что не могла услышать. Но она слышит.
Шелест складываемых за спиной крыльев. Две босые стопы касаются подоконника.
- Рита, - вырывается у Нины еще прежде, чем она успевает поднять взгляд вверх.
- Здравствуй, Нина, - кивает Маргарита, встречаясь с Ниной глазами.
- Спаси ее, Рита, - шепчет Нина, подаваясь вперед.
- Я пришла не к ней. Мне жаль, Нина. Мне жаль.
Огонь не трогает Риту, когда она спускается с подоконника. Не темнеет от сажи ее белоснежный наряд.
- Она моя дочь, Рита! Ребенок, - кричит Нина в ужасе, но закашливается и оседает на пол, стараясь вернуть в легкие кислород.
- Больше нет. Она больше не принадлежит тебе Нина. Мне жаль, - говорит Рита, подходя ближе.
Надвигаясь, как Страшный Суд.
- Это все моя вина. Возьми меня. Не трогайте ее, не нужно, - шепчет Нина, стоя на коленях.
Глядя в глаза Риты снизу вверх, совсем как тогда.
-
Где путь к жилищу света, и где место тьмы?(1) - нараспев произносит Рита. - Люди свободны выбирать, Нина, но они так же несут ответственность за свой выбор. Ты должна была спасти ее.
Ты должна была спасти его ребенка. Если бы твои крылья...
- Замолчи, замолчи, замолчи...
- Ты знала, Нина, что так будет. Ты знала. И ты выбрала его. Мне жаль. Мне правда жаль. А теперь я должна идти.
Нина проводит в реанимации девять недель.
Еще девять месяцев в ожоговом центре и два года в психиатрической клинике.
Четыре неудачных попыток суицида.
«Так Ты проклял меня?! Так?! Дай мне хотя бы умереть, это больше не Твое дело! НЕ ТВОЕ!!!»
- Красивый, - выдыхает Нина, пряча улыбку в кулак.
- Глупенькая, - вздыхает Зоя, качая головой. - Не вздумай говорить подобного при Рите, не то получишь вместо него старушку-кошатницу.
- У него глаза цвета неба перед грозой, в том месте, где так высоко, что на маховых перьях уже появляются льдинки...
- Хватит, Нина. - Обрывает Маргарита.
На осуждающий взгляд старшей сестры Нина отвечает легкомысленным пожатием плеч.
- Ты не на глаза его засматриваться должна, а...
- Спасти его жизнь. Знаю, Рита, - перебивает Нина нетерпеливо.
Ей хочется скорее оказаться на земле. Среди людей. Снова увидеть, какого это быть человеком.
- Нет. Не его. У него будет ребенок. Ты должна будешь спасти его дитя.
- А он..? Он что просто...
- Это не мы решаем, Нина. Отправляйся сейчас и не вздумай наделать глупостей.
Нина кивает и спешит отвернуться, прежде чем сестры заметят в ее глазах протест.
Она не даст ему умереть. Этому человеку с волшебными глазами. Она спасет обоих.
Нина знала, что искалечив крылья подписала приговор обоим. Знала, что без крыльев ей не вытащить ни его самого, ни его будущее дитя.
«Но это будет и мой ребенок тоже. Все изменилось. Я буду рядом, и я уберегу их от беды, - успокаивала она себя, когда тревога гнала ее с постели, вышибала из легких воздух и скоблила пальцами спину, там, где белели две едва заметные тонкие линии.
Нина знала это еще в тот вечер, глядя в темную пасть окна. В тот самый момент, когда он входил в комнату, чтобы в следующий миг окликнуть ее.
Нина знала.
Но сладкое счастье быть рядом с ним, быть его, не казалось ей эфемерным. Нужно было только избавиться от крыльев, а потом... Она будет рядом, будет оберегать его от бед.
А это не родившееся еще дитя, оно было таким призрачным, таким неважным по сравнению с их любовью. Настоящей. Здесь и сейчас, а не в далеком «завтра».
- Прощай, Нина, - говорит Зоя и без паузы обрушивает всю тяжесть меча на
крепкие побуревшие крылья.
- Я буду просить Его, чтобы тебе никогда не пришлось пожалеть, - говорит, когда все кончено.
Нина знала, что сестры просили. Нина знала, что они любили ее. Нина чувствовала их присутствие, когда Эстер появилась на свет. Знала, что они вместе с ней самой слышали первое «мама» ее малышки.
Нина находила белые перья на заднем дворе, по дороге в школу и на детской площадке.
Нина знала, что они присматривают за ней.
«- С ней ничего не случится. Она моя дочь. Она не тот ребенок. Этого просто не может быть, - шептала Нина, как молитву».
Но она никогда не обращалась к Нему с просьбой защитить дочь.
Даже в ту ночь, когда их дом полыхал. Когда ей казалось, что она умерла во сне и проснулась в Аду.
Она знала, что ей предстоит гореть целую вечность.
Но теперь это казалось мелочью. Гореть целую вечность это совсем не больно.
Больно, это видеть как горит твой ребенок.
После пожара они оба, и он и Нина, не виделись почти четыре года. Встретились в день развода и не обменялись и парой фраз.
Лишь однажды, пьяная она звонила ему, чтобы сказать, как ей жаль. Но он сменил номер.
***
Когда лезвие вонзилось ей в живот, а потная горячая рука вырвала из кармана мобильник, Нина почувствовала благодарность. Лежа лицом вверх на заднем дворе дешевого бара, она не испытывала горечи и обиды.
Только
освобождение.
«Теперь все закончится».
Поэтому мягкий хлопок воздуха по лицу вызвал тихую злость.
- Пришли...полюбоваться? - открывать глаз Нине не хотелось, - Мое место в Аду, а вы проваливайте, пока за мной не явились.
Нина ждала ответа, но никто не отвечал.
И когда она убедила себя, в том, что никого здесь и не было, рядом раздался тихий шелест.
- Все хорошо. Все хорошо, Нина. Тебе еще рано уходить.
Если бы Нина еще могла верить, что Он когда-нибудь сможет простить ее, она непременно решила бы, что именно так Он и показывает ей свое прощение.
Но Нина не верила. Боялась поверить.
Пока теплая ладошка не коснулась ее щеки.
«Это и есть мой Ад».
- Не нужно. Хватит, - скулит Нина, пытаясь перевернуться на бок.
Но чужие руки твердо удерживают ее на месте.
- Тшш... не двигайся, Нина. Помощь уже близко.
Разве могла она перепутать с кем-нибудь этот голос?
- Мама, это правда, что у кошек девять жизней?
- Что? Кто это тебе сказал, милая?
- Мне сказала Дора. Дора сказала, что наша Лучик ушла не навсегда, что это была ее первая жизнь. Это правда, мама? Когда Лучик вернется?
- О, милая, - Нина опускается на колени и обхватывает личико Эстер ладонями, - ну конечно, конечно, Лучик вернется. Только ты поначалу совсем не узнаешь ее, она будет совсем крошкой, и может быть не рыжей, а белой или черной, или даже полосатой.
- Но как я тогда узнаю, что это наша Лучик?
- Ты узнаешь, дорогая. Обещаю.
Следующую кошку Эстер назвала Дымкой.
«Если бы у меня было девять жизней, я бы не хотела каждый раз ходить со старым именем. Новое точно понравилось бы нашей Лучик».
А теперь Нина чувствовала, что знает, чьи это ладони. Знает, чей это голос. Узнала бы, даже, если бы прошло сто жизней, и в своей сто первой она не знала бы ни Нины, ни его, ни своей собственной дочери.
Нина знала.
- Зачем вы мучаете меня? - шепчет она, пытаясь ладонями зажать рану.
- Помощь совсем близко, - обещает голос, и две маленькие ладони опускаются поверх Нининых.
-
Звездочка моя, - бормочет Нина, пытаясь открыть глаза.
Но из губ едва ли вылетает хоть какой-то звук, а веки кажутся слишком тяжелыми, чтобы их можно было поднять одной только силой воли.
- Все будет хорошо... мама.
Последнее, что слышит Нина, прежде чем санитары закрывают ее в машине скорой — упругий взмах крыльев и шорох отрывающихся от земли голых ступней.
***
Когда Нина видит его на парковке, первым желанием становиться сбежать. Вторым — обнять его покрепче.
Она наблюдает со стороны, не решаясь подойти, как он грузит в багажник пакеты, как достает из коляски ребенка и передает женщине с каштановыми волосами и красивой улыбкой.
«Ты заслуживаешь этого, - улыбается Нина и поворачивается, чтобы уйти, когда парень с тележкой случайно налетает на нее».
- Простите, пожалуйста, я не понимаю...что такое с этой штукой, черт возьми?
- Ничего страшного, - спешит успокоить его Нина, торопливо оглядываясь.
И именно в этот момент он встречается с ее взглядом. Привлеченный шумом, оборачивается назад, чтобы мельком взглянуть что случилось.
- Нина.
Нина видит как он выдыхает это беззвучное «Нина» и женщина с каштановыми волосами спрашивает, все ли у него в порядке.
Нина не знает, стоит ли ей уйти прочь или помахать ему рукой и сесть в свою машину, словно они бывшие соседи, а не бывшие супруги.
Но он решает ее дилемму раньше, отводит взгляд, говорит что-то успокаивающее
своей спутнице и забирает у нее из рук ребенка.
- ...простите, я не знаю, что случилось с этой тележкой, - ввинчивается в уши Нины неожиданно, и она вздрагивает.
- Вы что-то сказали?
- Простите, не понимаю, как это вышло. Я испортил вам брюки, если хотите могу заплатить прямо сейчас...
- Не нужно. Все в порядке, - успокаивает паренька Нина и спешит сесть в машину.
Испорченные брюки последнее, о чем она может беспокоится в этот момент.
Он сам находит ее. Сквозь занавески на окнах гостиной, Нина украдкой наблюдает, как он почти час бродит перед ее домом, не решаясь позвонить в дверь.
Дверь распахивается прежде, чем он успевает коснуться пальцем кнопки звонка.
- Здравствуй, - шепчет Нина, не решаясь посмотреть ему в глаза и плотнее закутывается в шаль.
- Можно мне войти? - спрашивает он растерянно, будто очнулся только теперь и не понимает, почему находится на этом пороге.
Нина отступает вглубь прихожей, без слов позволяя ему зайти в дом.
Она предлагает ему чай, но он отказывается. Потом они говорят о погоде, о работе, о семье. «Моему сыну год, назвал Марком в честь моего отца», «О, замечательное имя. Я...я кажется видела вас на парковке позавчера. Так, это была твоя..?», «Нет, нет. Мы с ней не были женаты, просто роман, но я не бросаю Марка», «А, да, ты молодец. Он чудесный парень, мне показалось, похож на тебя», «Да! Все так говорят, просто моя копия, совсем как...Да...».
А потом они молчат, сидя друг напротив друга и пустые глупые слова выветриваются из их голов, а правильные не один не может решиться произнести.
- Что ж, мне пора, обещал заехать к сыну, почитать ему перед сном, - говорит он, пряча руки в карманы брюк и чуть покачивается на носках.
- Хорошо. Рада была увидеться с тобой, - говорит Нина, пытаясь тянуть вверх уголки губ.
Пока он надевает куртку и обувается, Нина отмечает его поседевшие виски, морщинки возле губ и между бровями. И он как-будто стал ниже с тех пор, как они жили вместе.
Он торопливо спускается по лестнице, бросив на прощание «До свидания», хотя вовсе не собирается увидеться с Ниной вновь.
- Постой! - окликает Нина с порога, когда он собирается сесть в машину. - Подожди, - просит она, комкая в руках теплую шерсть шали и делает вперед неуверенный шаг.
Он замирает в ожидании и обращает к ней вопросительный взгляд.
- Зачем ты приходил на самом деле? - спрашивает Нина, спускаясь с крыльца и впервые с момента их сегодняшней встречи открыто смотрит ему в глаза.
Нина знает, что эти глаза не умеет скрывать от нее правды.
- Зачем? - переспрашивает он так, словно и сам задумался над вопросом. - Я не знаю зачем, Нина. Я правда не знаю, - говорит он, чуть покачав головой. - У меня теперь хорошая жизнь, понимаешь? У меня Марк и кажется все налаживается с его матерью, но...я не знаю, Нина. Просто что-то не дает мне забыть. Мучает меня. Эти кошмары...
- Кошмары?
- Ты горишь в них, а я пытаюсь спасти тебя, но ничего не выходит. Я пытался забыть, Нина. Но разве можно забыть такое? - он опускает голову и опирается о дверцу машины.
Нина подходит к нему и осторожно, каждое мгновение борясь сама с собой, опускает ему на плечо ладонь.
- Неужели ты в этом винишь себя? - спрашивает она и едва не захлебывается той вязкой горечью, что из глотки льется ей на язык.
- А разве ты меня не винишь? - усмехается он на мгновение, а потом вздрагивает и неуверенно касается волос Нины пальцами.
- У нее были твои волосы, такие же мягкие и пахли так же. Но ты никогда мне не верила, словно пыталась отказаться от нашей дочери. Словно хотела показать, что она не является твоей частью тоже.
- Нет, нет. Я любила ее больше всего на свете...
- Я говорю о другом, Нина.
Он проводит подушечкой большого пальце по щеке Нины, по ее прикрытым глазам и останавливает возле губ.
- Почему, Нина? Чего ты боялась все эти годы? Какое проклятье я навлек на нашего ребенка, заставив тебя отказаться от крыльев?
Тогда Нина скидывает его руки с себя. Отходит назад и вертит головой, разбрызгивая слезы.
- Это был не ты. Это был не ты, как ты не можешь понять? Это я оступилась. Это я срезала маховые перья! Я захотела любить тебя, быть рядом с тобой каждую секунду, но не бестелесным духом. Я захотела касаться, ощущать тепло твоих ладоней, уколоться щекой о твою щеку. Я хотела...Ты не погиб в ту ночь, потому что не я была твоим ангелом, потому что не тебя мне нужно было спасти. Наша дочь... Если бы у меня были крылья, если бы только... Разве это любовь? Разве я способна была любить по-настоящему, если выбрала тебя, но обрекла на гибель твоего ребенка. Тогда...тогда я боялась открытых окон, не потому что боялась Его кары. Я боялась, что никогда не смогу простить себе того, что совершила... когда я все поняла, было уже поздно. Я не Его боялась, а себя, понимаешь? Это я погубила нашу дочь, - вконец захлебывается слезами Нина, и последнее «дочь» растворяется во всхлипе.
- Мне жаль. Мне так жаль. Мне так жаль, - пытается говорить она, но ее слова тонут в истерике и беспрерывном потоке слез.
Когда он обхватывает ее за плечи, больно впивается пальцами в кожу, Нина подается вперед, ожидая заслуженной кары. И в какое-то мгновение он стискивает пальцы сильней, но потом прижимает Нину к себе и крепко сжимает ее в объятиях.
- Неужели ты не понимаешь..? - пытается вывернутся из его объятий Нина, но он не позволяет ей шевельнутся.
- Замолчи, Нина. Замолчи, - просит он и утыкается носом в ее макушку, - Замолчи. Замолчи, замолчи,- шепчет он снова и снова, пока Нина, наконец, не замирает в его руках.
Он кладет на светлую каменную плиту букетик незабудок, и Нина отворачивается, не в силах и дальше сдерживать слезы.
Он не говорит ей ни единого слова — берет за руку молча, и молча увлекает за собой прочь от длинного ряда кладбищенских надгробий.
Недалеко от кладбища маленький сквер с фонтаном в форме ангела. Из глаз ангела струится влага, а пухлые кукольные щеки покрылись желтоватым налетом.
Нина смотрит на скульптуру, комкая в пальцах влажный платок.
- Когда ты..? - спрашивает он тихо.
- Ни разу, - не позволив ему закончить, качает головой Нина.
- Я приходил к ней на каждый ее День Рождения, - говорит он севшим голосом и набрасывает на плечи Нины свой пиджак.
Редкие порывы ветра, доносят до Нины запах тисов и сырой земли.
Сгущающиеся сумерки опускают на лицо ангела маску из тени, и тогда его глаза начинают казаться Нине живыми.
- Все должно было быть... не так, - произносит она на выдохе, пытаясь опередить вновь подступающие к горлу слезы.
- Не так, - соглашается он, пряча в карманы брюк озябшие пальцы.
Они стоят так еще несколько минут, а потом возвращаются к его машине, и он подвозит Нину до дома.
По дороге они не произносят и пары слов, но эта тишина ни одному из них не кажется неправильной.
Перед входом в дом Нина оборачивается и еще раз говорит ему «спасибо».
Он неопределенно пожимает плечами и обещает заехать к ней на выходных.
Но он приезжает уже на следующий день, хотя до выходных остается еще половина недели. «Подумал, что тебе не помешает компания, - объясняет он, переминаясь с ноги на ногу на пороге Нининого дома, и потом она пускает его внутрь».
Он приезжает к ней каждый день, каждый раз находя новый предлог.
«Я привез тебе продукты» или «Ты не поможешь выбрать подарок для сына?».
И Нина каждый раз позволяет ему войти, ни произнеся ни слова в ответ, и ничего у него не спрашивая.
Много позже, когда он остается уже навсегда, и ему не нужно будет придумывать предлоги, чтобы побыть с Ниной наедине, он говорит ей: «Без тебя я будто и не жил».
Его губы касаются Нининого виска, и она позволяет себе на секунду закрыть глаза.
- Ты думаешь у нас получится, снова? - шепчет она одними губами, глядя ему в глаза.
Ее неуверенность и страх он сцеловывает сухими и быстрыми прикосновениями губ.
Во время родов Нина не кричит, хотя вторая беременность протекала совсем не так легко как первая.
Врачи говорят что-то про угрозу жизни матери и неправильно разместившийся плод, но все, что волнует в этот момент Нину — его мелькающее за спинами докторов обеспокоенное лицо.
«Все будет хорошо, - говорит ему Нина и улыбается, прежде чем начнутся новые схватки».
Должно быть врачи считают ее сумасшедший, но Нину это не волнует.
Нина знает то, чего никто из них не знает.
Когда начинаются роды, она стискивает плотнее зубы и вслушивается в каждый звук, всматривается в отражения белых больничных стен.
И когда роды закончены, когда ее малыш извещает о факте своего рождения криком, Нина, наконец, находит то, что искала.
Тонкая сизая дымка вокруг головки ее сына сгущается и развеивается за долю секунды, прежде чем кто-либо мог это заметить.
Но Нина замечает, потому что знает, куда смотреть.
Она знает, потому что когда-то проделывала тоже самое.
- Эстер, - шепчет Нина, и губы ее натягиваются в слабой улыбке.
- У вас мальчик. Сын, - поправляет Нину доктор.
Но Нина его уже не слышит.
Нина выводит аккуратным почерком на тонком альбомном листе:
«Нелепо тащить за собой свое прошлое.
Тяжелый смердящий груз.
И все равно оглядываешься назад в попытке отыскать ошибки.
Когда все пошло не так? Где ошибся?
Видеть тропы судьбы это не дар. Потому что изменить что-либо уже поздно.
Поздно, потому что уже успеваешь сделать первый шаг.
Разворачиваются как хлопушка – сожаления, горечь. Злость.
«О чем я думал тогда? Что я натворил?!».
Только все это без толку. Кричи и плачь сколько угодно, но ничего не вернуть назад. Судьба дает второй шанс, но не позволяет переигрывать первый.
Пора бы смириться.
И просто жить дальше».
Ставит точку и откладывает в сторону ручку, подзывая к себе сына.
- Иди сюда, милый, научу тебя делать птичек-посланников.
Они изомнут гору бумаги пока в конце-концов малютка своими детскими неуклюжими пальчиками не повторит сложный алгоритм действий за матерью.
- Молодец, милый, вот так, - улыбается Нина и целует сына в лоб. - А теперь, иди сюда, давай пустим их с окна - пусть летят.
Двух бумажных птиц подхватывает ветер - на одной из них синими чернилами выведены слова, на второй - неумелый детский рисунок.
Нина наблюдает, как они летят, и боль ее, наконец, затихает.
Примечание: 1. Иов 38:19
