Глава 1-Знаешь, Грейнджер, ты невыносима, - цедит сквозь зубы Малфой, вкладывая всю ту злость, что накопилась в нем за эти годы. Если, конечно, ее можно куда-то вложить.
- Ради Мерлина, Драко..
Но Малфой ее больше не слушает. Или не хочет слушать.
Он бы сейчас не отказался от парочки «Обливиэйт», стирающих всё, что привело их сейчас к этому диалогу, похожему, скорее, на монолог.
Драко уже сомневается, было ли то самое «всё».
Не знает наверняка, дежурили ли они вместе в ночном Хогвартсе, встречались ли они тайком в подземельях, смахивала ли она ему слезы, когда он должен был убить Дамблдора, переходил ли он на сторону Гарри-мать-его-Поттера, хоронил ли своего отца, женился ли на Астории Гринграсс.
Драко даже не знает, зачем он это помнит, и в большинстве своем он пытается об этом не думать, вычеркивает, прячет в дальний ящик, и живет дальше.
Но сочельник подкинул больше неприятностей, чем обычно: и вот он, тридцатилетний Драко Малфой, затянутый в пучину быта, бессмыслицы и апатии, сидит на первом этаже больницы Святого Мунго и уже не пытается делать вид, что он незнаком с целителем Гермионой Уизли, которая подлатала его пострадавшее тело.
Только вот нет смысла что-то говорить: хватается руками за голову и смотрит в пустоту.
Потому что Малфой выдохся. Выдохся делать вид, что ему сносно живется. У Малфоя ничего нет, кроме пустоты. «Ежедневный пророк» пишет про его восстановленную репутацию, красавицу-жену, чей капитал так кстати помог возместить все финансовые потери, про вновь отстроенный Малфой-Мэнор и полученную должность главы Отдела международного магического сотрудничества.
Малфой ненавидит себя. И Гермиону. И не знает, кого ненавидит сильнее.
Он не думал об этом, пытался не думать. И иногда у него получалось. Например тогда, когда пожимал руку Уизли, поздравляя со свадьбой. Иначе бы он запустил в него Круциатусом или придушил своими руками прямо там, на церемонии, от скрутившей его ревности. А на ревность он не имел права.
Малфой зажмуривается, набирает в грудь воздуха и снова заговаривает:
- Зачем? Просто скажи: зачем?
На Гермионе халат лимонного цвета, взлохмаченные волосы и мешки под глазами.
Конечно, она много работает, а Уизли много гуляет – Драко знает это не понаслышке, - не один раз Малфою приходится заминать проделки их команды в других странах. Не было ни одной игры «Пушек Педдл» без пьянства и разгрома в пабе с кучей непристойных девиц. Конечно, вратарь всегда отличался.
И, конечно, Грейнджер об этом знала. Едва ли человек с хорошими отношениями в семье захочет в Рождество безвылазно сидеть на работе не в свою смену, и Драко был готов поклясться, что она тут не только в Рождество, но и каждый день.
- Зачем что? Мы же все решили... – бормочет она, избегая смотреть в глаза. Драко тоже в ее не смотрел бы, если бы не знал их наизусть. Стоит прикрыть веки, так вот они – миндалевидные, с вкраплениями расплавленного золота, смотрящие с укором на то, как он целует Асторию, как пьет залпом бутылку огневиски и как живет своей никчемной жизнью.
Вернее, пытался жить.
Сейчас не пытается: от себя не сбежать, и Драко уже с этим смирился. До тех пор, пока лед в Хогсмиде не привел его сюда.
- Что мы решили? – Драко знает, что ему надо оставаться спокойным и уравновешенным – он воспитывал в себе эти качества годами, и, если он сейчас сорвется, он не остановится, не затормозит, и явно окажется в отделении для душевнобольных.
Гермиона разглядывает свои пальцы с короткими обгрызанными ногтями и отчего-то качает головой.
- Ну! – Драко знает, что в таких ситуациях ей нельзя давать задуматься, иначе она придумает очередной логичный и безапелляционный ответ, и ему придется оставить все как есть: оставить их обоих тонуть.
Она поднимает глаза, подозрительно заблестевшие на свету, и Драко цепляет ее взгляд своим, удерживая его.
- Мы договорились все забыть и жить так, как будто ничего не было – между нами ничего не было, - под взглядом его серых глаз она говорила менее уверенней, но так же упрямо.
- И нечего тут больше обсуждать.
Драко чувствует, как у него начинает пульсировать вена на виске.
- Я не живу без тебя, - говорит он. - И ты без меня тоже, - как само собой разумеющееся добавляет он.
Драко видит ее осунувшееся лицо, поблекшие волосы, неровные ногти, и из Запретной секции его головы выбирается воспоминание многолетней давности: Гермиона, словно летящая, а не идущая по Большому залу, после их первой совместной ночи, с алыми припухшими губами, упругими кудряшками, пружинящими при каждом движении, такая легкая, такая воздушная и счастливая, полная противоположность настоящей Гермионе: бледной, серой, едва живой.
Так что Малфой не сомневается в своих словах.
И Гермиона тоже согласна, но продолжает спорить:
- У тебя жена…
- А у тебя муж, - отвечает Драко. - И что, счастлива?
Драко знает, что нет, но боится. Боится услышать «да», об которое разобьются все его аргументы.
Но она молчит.
Как обычно, не подпуская и не отталкивая.
Малфою хочется орать на нее, на белые стены вокруг, на сунувшего нос Долгопупса, спросившего: «Миссис Уизли, вы освободились?". Малфою хочется побить ее по щекам: «Очнись, Гермиона! Мы потеряли нас!»
- Как же с тобой сложно, - вместо этого говорит Малфой.
Говорит как тогда, в жарком мае девяносто шестого, когда он умолял ее не идти на Битву за Хогвартс, обещая лучшую защиту от Волан-де-Морта, Пожирателей Смерти, его отца и от Бог-весть-кого-еще, но она не послушала. Все сделала по-своему, и сейчас тоже сделает так, как считает нужным – развернется и уйдет, но она сидит. Немного склонив голову и не моргает.
- Нет, - наконец отвечает она. - Не счастлива.
На Малфоя давят эти крахмально-белые стены, синие кушетки и два стула, и этот ее взгяд, смотрящий прямо в душу, или что там у Малфоя осталось после нее.
У них уже было одно общее Рождество. Тогда подавали шоколадный Рождественский пудинг, в Большом зале были ели, украшенные снегом, а у них был маленький закуток за пологом на седьмом этаже, где они наслаждались принесенным пудингом, сливочным пивом и друг другом.
И был один по-настоящему давящий, в итоге раздавивший, последний разговор, в Запретном лесу, в январском холоде и снегопаде.
Драко не помнит его дословно, ради своего же блага, но основные его фабулы забыть так и не смог. Кажется, он тогда сказал, что должен жениться на чистокровной волшебнице по решению его матери. Гермиона сначала не поверила этому, а потом… смирилась. Приняла это как должное. Драко даже опешил, рассчитывая на другую реакцию, но Гермиона сказала: «Как будто ничего не было – между нами ничего не было».
А полученное приглашение на свадьбу Рона Уизли и Гермионы Грейнджер окончательно поставило в том разговоре точку.
Драко пару недель даже радовался, что все закончилось малой кровью, что можно больше не бояться быть застуканным за неподобающим юному Малфою поведением, что никто так и не узнал про их связь.
В следующий месяц он решил запереть все воспоминания подальше, ведь именно они виноваты в том, что его подташнивает от его молодой жены, от ее голоса, прикосновений ее тонких длинных пальцев.
Затем Драко уже сам хотел орать на каждом углу, что он был с Грейнджер, и у них чувства более сходные с любовью, чем с женой.
А после этого Драко перестал что-либо хотеть. Совсем. Он просто плыл по течению, иногда находя черты Грейнджер в случайных прохожих, среди магглов и магов, среди коричневых волос и тонких ног, среди очертаний в профиль и слегка сутулых женских плеч. Но все они были не ей, и он вскоре перестал обращать внимание на подобные иллюзии, зная, что они больше не увидятся.
- Я грязнокровка, Малфой. Была ей и останусь. Ничего не изменилось и …
- Изменилось, - перебивает ее Драко. - Я видел.
Но он не продолжает фразу, потому что рассказывать ту сцену, навсегда изменившую понятия, которые вселяли в него с детства, ему не хотелось ни ей, ни здесь, ни кому-либо еще где бы то ни было.
Драко не знал, зачем его вызывают в Болгарию. Срочные сборы; ему не закрались никакие подозрения о необычности дела даже тогда, когда с ним отправились авроры. И на месте преступления он оказался случайно – в его обязанности входило лишь встретиться с Министром Магии Болгариии и официально оформить передачу преступника в Азкабан Англии.
Жертва была маглорожденная, миниатюрная, с золотистыми волосами и навсегда закрытыми глазами, с ногами, вывернутыми под неестественным углом, изнасилованная и истерзанная, репортер «Ведьминого досуга», приехавшая брать интервью у Виктора Крама.
Драко видел ту лужу крови, ничем не отличающуюся от его собственной, и думал, что на ее месте могла оказаться Гермиона, лежать там же, и разве ее кровь имела хоть какое-то значение… И все Малфоевкие предрассудки разбились, как зеркало, на тысячу осколков.
- То есть я так больше не считаю, - продолжает Драко. - Я надеюсь, что еще не опоздал.
Гермиона хмурится, будто пробуя на вкус его слова, ощущая на языке всю боль, которая была, есть и будет в них, но снова не отвечает.
- Мы все исправим. Я обещаю, - говорит Малфой. -Мы все потеряли, или я все потерял, по пока... если... Если ты что-то ко мне еще чувствуешь, мы попробуем еще раз.
- Я никогда не переставала что-то чувствовать, - Гермиона сидит, напряженная как струна, и готовая вскочить, прижать этого ублюдка Малфоя к стене и не то заавадить, не то зацеловать до смерти за всю ту боль, что он причинил, и за ту, что причинила она. Но она сидит.
Драко не помнит, как встает с кушетки и подходит вплотную к Гермионе. Она смотрит на него снизу вверх, словно спрашивая: «И что дальше?»
Малфой вместо ответа опускается рядом, кладет ей голову на колени и медленно дышит, словно боясь спугнуть.
- Да, мы все потеряли, - говорит Гермиона, перебирая его волосы, все так же уложенные гелем, но уже тронутые сединой.
- Больше не будем, - отвечает Драко, взяв ее руки в свои и целуя мягкие ладони.
***
Наконец наступило Рождество.
