Глава 1Я ненавижу прорицать
И не умею подчиняться.
Я знаю только, как читать,
Но не умею я влюбляться.
Душа моя суха и хуже книг.
Мой образ весь тебе противен.
Но ты уже в меня проник,
И ты уже во мне всесилен.
Что за бредовые строки! Нет, это еще надо постараться, чтобы придумать это… убожество!
— Пэнс, — ощутимо толкнул ее в бок Малфой, сминая злополучный пергамент, — заканчивай с этой лабудой, поняла?
Паркинсон подпрыгнула от его напора и до того, как она успела порадоваться вниманию слизеринского принца, снизошедшего до нее, уловила его разъяренное выражение лица. Радоваться расхотелось сразу же.
— Что, Драко? Ты о чем? Что я опять не так сделала? — капризно произнесла Пэнси, топнув ножкой под столом.
— Заткнитесь уже, — сварливо проворчал повернувшийся к ним Блейз, — еще одного наказания по чарам я не вынесу.
Одной из прекрасных черт Забини было умение исчезать, когда его присутствие раздражало Драко. Вот и сейчас, едва взглянув на насупленные брови друга, он тут же ретировался, оставляя Пэнси на растерзание недовольного Малфоя. Лучше уж недовольство безобидного Флитвика, чем невербальное проклятие неуравновешенного Малфоя.
— Хочешь сказать, что стихи ты мне не писала?
Драко даже не знал, что его разозлило больше. То, что Пэнси все никак не может понять, что она ему безразлична, или то, что ее стихи вышли такими искренними, что он почти в них поверил.
Паркинсон отрицательно покачала головой.
Драко тяжело вздохнул. Ему пришлось развернуть скомканный листок и прочитать уже внимательнее.
***
Этот пергамент пылился на дне его сумки. Он сначала подумал, что это Пэнси засунула его, пока он не видел. Но теперь он сомневался: Пэнси не умела ему врать. Физически не могла. А значит, ее кандидатура как отправителя исключалась.
Но кто это мог быть?
«Я ненавижу прорицать». Ну еще бы это любить! Пол школы тошнит от зловония кабинета Трелони, пол школы не верят ни в ее пророчества, ни в необходимость тратить время на что-то столь туманное, как прорицание.
— Никаких научных доказательств! — взвилась Грейнджер на первом занятии и пулей вылетела с чердака. И больше там не появлялась. С того дня Драко тоже ненавидел прорицания.
«И не умею подчиняться» — а вот это, пожалуй, плюс. Она хвастается собой? Кем бы она ни была, Драко нравилась эта черта в женщинах. Его собственная мать была верной женой и примерной домохозяйкой, но она никогда не позволяла помыкать собой. Всегда стояла на своем и всегда выигрывала. Малфою такое нравилось. Он не сказал бы, что удар в нос на третьем курсе ему понравился, но это было… необычно. Повторения он бы не допустил, но, пожалуй, это было толчком для фокуса его внимания. Сумасшедшая девчонка.
«Я знаю только, как читать» — опять хвастается. А она знает толк в самопрезентации: заходит сразу с козырей. Драко улыбнулся уголками губ. Последний год его губы отвыкли от этой эмоции. Все забирала злость. Он злился на себя, на отца, на угрожающего воскреснуть Темного Лорда, на всех вокруг, понимая, что на самом деле он злится исключительно на нее: он был ей не нужен.
«Но не умею я влюбляться» — Драко казалось, что он тоже не умеет. Устав от намеков Пэнси и не чувствуя ничего к ней, ни единой мало-мальски греющей его искры, он всерьез подумал, что такое чувство, как любовь, у Малфоев стало атавизмом. Оно им не нужно. Но когда Грейнджер появлялась в Большом зале, взмахивала своей гривой буйных кудрей и кого-то искала глазами, Драко понимал: лучше бы он, правда, не умел.
«Душа моя суха и хуже книг» — достаточно спорное утверждение. Что может быть хуже книг в этом мире? Да, пожалуй, всё остальное. Книги объясняли хоть что-то в этой жизни, и пускай они не были панацеей, но сидеть в библиотеке было точно лучше, чем слушать описание силы и могущества Темного Лорда, чем видеть, как отец с последователями пытается отыскать то, что от него осталось, и ждать настоящей войны. Которая когда-то случится. Драко чувствовал себя сухим, как пустыня Сахара в палящий полдень. Если она не врала, то они даже были чем-то похожи: одинаково иссушены.
«Мой образ весь тебе противен» — а вот тут начинается самое интересное. Самокритично. Интересно. Многообещающе. В целом, у Драко не было особого вкуса на женщин. Он просто выбирал лучших.
— Бери, Забини, что мне остынет, — ворчал недовольно Блейз, когда самые красивые и умные девушки на вечеринке крутились исключительно возле Драко, а Блейз, который славился обаянием и успехом у противоположного пола в отсутствие Драко, довольствовался тем, что Драко не грело, не искрило, не торкало. Блейз просто не догадывался, что Малфой нагло врет: никто из присутствующих на вечеринке на самом деле ему не нравился. Он просто выбирал лучших. Наверное, Грейнджер тоже считала, что она ему противна. Иначе почему последнее время она избегала его?
«Но ты уже в меня проник» — Драко надеялся, что это образное выражение, поскольку тут круг подозреваемых снова сужался до Пэнси.
«И ты уже во мне всесилен» — и эта строчка нравилась Драко больше всего. Перечитывая ее, его распирала гордость. Кто-то правда способен такое к нему чувствовать? Любовью признает в нем силу и власть?
Драко потер переносицу и снова уставился в пергамент. Сегодняшние чары явно пройдут без его участия.
***
— Гермиона! Гермиона, сегодня такое произошло!
— Ты ни за что не поверишь!
Гарри и Рон вбежали в гостиную, толкаясь друг с другом в дверном проеме. Гермиона испуганно оторвалась от чтения.
— Что? Что случилось?
Она захлопнула книгу и уставилась на парней. От созерцания их растрепанно-возбужденного вида чувство страха улетучилось. Если бы произошло что-то действительно страшное, то на их лицах не было бы этой хитрой улыбки.
— Ну что там у вас?
Казалось, они устроили соревнование, кто первый расскажет ей, и бежали в гостиную наперегонки. И проигрывать явно никто не собирался, поэтому рассказывать они начали синхронно.
— На прорицаниях!
— Трелони!
— Ой, знаете, ваши прорицания меня нисколечко не интересуют, — перебила она обоих, — я вот не хожу туда и, знаете, ничего не теряю. Предпочитаю заниматься более полезными вещами, — она продемонстрировала увесистую книгу, которую читала все то время, когда друзья дышали пряными ароматами и пытались разглядеть что-то существенное там, где этого быть не могло.
— «Латынь — от древности до современности», — прочитал Рон, — это же мертвый язык.
— Да уж поживее ваших предсказаний будет, — ответила она гордо.
Гарри покачал головой и взглянул на Гермиону. От его взгляда по ее коже пробежал холодок.
— Это то, что не оставит тебя равнодушной, — пояснил он, — и так как я выиграл: добежав до Полной дамы первый, — тут он обращался к Рону, — я сам сообщу ей.
— Э, нет, — поспорил он, — моя нога переступила портрет раньше. Полная дама может это подтвердить. Так что скажу я.
— Мы так не договаривались!
— А ну тихо! — цыкнула на них Гермиона, от чего оба мигом притихли. — Что вы мне хотите рассказать, — и дабы не провоцировать очередной спор, добавила: — Гарри?..
— Да почему опять он, — разочарованно фыркнул Рональд, плюхаясь на диван и показательно отворачиваясь.
Гермиона решила проигнорировать это. Она смотрела, как Гарри, расплываясь в улыбке, устраивается в кресло напротив нее и счастливым голосом произносит:
— Трелони дала предсказание о тебе.
Рону так была интересна реакция Гермионы на произошедшее, что он успел забыть, что обиделся, и повернулся к ней, наблюдая за тем, как ее лицо из внимательного становится шокированным. Она впервые, сколько он ее знал, не сразу нашла, что ответить.
— …И что же она сказала?
Гермиона задала вопрос и мысленно начинала умолять: только не это. Гермиона не верила в прорицание и в прочие лишенные доказательств науки, но страх, настоящий животный страх поселился в ней. Вдруг в этот раз, конкретно в этот, у Трелони получилось? В самом деле, один раз даже верблюд веселится. Но если бы профессор при всем классе сказала бы то, что Гермиона боится произнести даже самой себе, признаваясь только своим тетрадям со стихами, то мальчики не были бы такие довольные. Они бы ворвались в гостиную только за тем, чтобы проклясть ее. Потому что влюбиться во врага — это предательство их дружбы.
— Мы гадали на чаинках, — начал Гарри, — и они ну никак не хотели складываться хоть во что-то.
— И все начали нудеть, что, мол, это невозможно, — продолжил Рон, — а Лаванда, ну, ты ее знаешь, — тут щеки Рона покраснели еле заметно, но Гермиона успела уловить это, — она как встала и говорит: «Пророчества сбываются!»
— Ближе к делу, — нетерпеливо заерзала Гермиона.
— И тут Трелони впала в транс, закатила глаза и… — Рон набрал воздуха, чтобы красочнее описать увиденное.
— Еще ближе! — терпение Гермионы было уже на исходе.
Гарри глянул на Рона, Рон поймал его взгляд и еле заметно кивнул.
Гарри откашлялся и попытался изобразить потусторонний шепот предсказательницы:
— Юное сердце, неспособное на любовь, будет растоплено ча-ара-а-ми, — нараспев затянул Гарри. Его подхватил Рон.
— Самая сухая душа отогре-ется в котле большой и чистой любви-и-и.
— Войны не случится, и все страхи улетучатся, — вторил Гарри, — как пепел над Темзой.
— И она наконец-то поверит в великую науку прорицание!!!
В конце Рон театрально вскинул руки и изобразил некое подобие ритуального танца. Гарри прыснул.
Гермиона пару секунд смотрела на них не отрываясь, пока ее мозг был занят обдумыванием.
— И при чем тут я? — не уловив никакой связи с собой, спросила она, мысленно перемотав все услышанное.
— Как это при чем? — удивленно воскликнул Рон. — Это же она про тебя говорила: «Душа сухая, как страницы книг, юное сердце не способно на любовь», — почти процитировал ее Рон.
— Лучше бы ты так заучивал слова профессора Макгонагалл, — деловито произнесла Гермиона, — вы уверены, что она так говорила только обо мне? Лично я очень сомневаюсь в этом!
Гарри с Роном переглянулись. Рон тоже откашлялся, почесал затылок. Замялся.
— Мы как-то не подумали об этом, — сконфуженно произнес он, — сразу вспомнили о тебе.
Голос Гарри стал тише, Гермиона едва разобрала сказанное им из-за треска огня в камине:
— Весь класс подумал, что это она о тебе.
Гермиона еле сдержалась, чтобы не ударить себя ладонью по лбу. Какая тупость!
***
— Ну что, Драко, уже нашел свою поэтессу? — заржал Блейз.
— Заткнись, — зря он рассказал ему.
Но Драко рассчитывал, что Блейз подкинет идею, кто в Хогвартсе пишет стихи, потому что его собственная голова отказывалась соображать. Он даже пропустил сегодняшнее занятие по прорицанию. Вместо помощи, друг в открытую насмехался над ним, будто знал что-то большее, чем рассказывал.
Смех Блейза подхватили Кребб и Гойл. Драко захотелось убивать.
— Сгиньте! — зыркнул на них он, от чего двое недовольно забурчали и поплелись наверх. С Малфоем не связывался никто.
— Ты что-то знаешь, да? — сощурив глаза, спросил Драко, когда в гостиной Слизерина они остались одни. Все давно спали.
Блейз заржал, а когда отсмеялся, попытался произнести:
— Ты бы тоже знал, если бы пошел на прорицание. Теперь страдай, — развел он руками, — я тебе ничего не скажу.
— Блейз, — предостерегающе начал Драко.
Блейз ухмыльнулся.
— Можешь попробовать заставить меня, — поиграл бровями он, — но у кого информация — тот неприкасаем, смекаешь?
Драко сорвался с места и попытался поймать итальянца, но тот легко и грациозно перемахнул через диван и выбежал в коридор. Гнаться за ним не хотелось, поэтому — ладно. Ладно. В общую спальню он все равно вернется после ночного патрулирования, а Драко уж его подождет.
***
Гермиона устало опустилась на кровать и задернула балдахин. Забравшись под одеяло, на ощупь нашла старую тетрадь и выудила ее из-под подушки. Сегодня был тяжелый день. Ей нужно было выплеснуть лишние эмоции. Разумеется, те, которые были о и из-за слизеринского блондина. Сегодня слова упрямо не хотели складываться в строчки, но Гермиона была упряма: она писала, зачеркивала и писала вновь. Потому что стихи — это единственная доступная дорога к нему. Когда она писала, то ей казалось, что Малфой рядом, и это все, что она могла себе позволить.
По этой же причине она избегала его в реальности: негоже было сталкивать два образа. Один — из своей влюбленности, к которому она не боялась чувствовать то, что чувствовала. И второй из реальности, нежность к которому жила от него отдельно, и Гермиона не собиралась знакомить их.
Сегодня что-то пошло не так. Предсказание Трелони разбудило в Гермионе что-то. То, чего еще никогда не было. Надежду. А вдруг это было о ней? Вдруг это сбудется?..
Гермиона фыркнула еле слышно, чтобы не разбудить соседок по комнате, и мысленно одернула себя. Еще чего! Предсказаний не существует! Это чушь.
Гермиона перелистнула страницу и увидела то, отчего ее сердце замерло. После страницы сто тридцать девять шла сто сорок один. Гермиона проверила дважды. Сто сорок отсутствовала. Так странно… Она помнила, что писала на ней: тот стих, который появился после первого и последнего в ее жизни урока прорицания, когда она была настолько зла заявлением о том, что она бесчувственная, что, вернувшись в свою комнату, открыла первую попавшую страницу и написала то, что ощущала. Почему-то теперь этой страницы не было. Но она точно помнила, что она была!
Опять эти прорицания. С ними точно какая-то чертовщина. Пока других объяснений у нее не было.
***
Пока Блейз где-то скитался, Драко мыслил логически. Как найти отправителя? Он уже испробовал пару обнаруживающих заклинаний, которые не дали эффекта. Драко слышал, что магглы в подобных случаях исследуют отпечатки пальцев, но сама мысль об этом показалась унизительной. Магглы. Пфф. Драко и без них разберется.
Что бы в такой ситуации сделала Грейнджер? Разумеется, она бы задрала свой нос и произнесла бы:
— Драко, это же элементарно, и, если ты уберешь руку с моего бедра, то я смогу рассказать.
Или еще лучше:
— Малфой! Я занимаюсь, скоро экзамены, а ты отвлекаешь меня! — и она бы задохнулась от его поцелуев в шею.
Драко вздрогнул. Снова эти мысли.
Наверное, стихи его, скорее, обрадовали, чем расстроили, потому что, пока он думал о том, кто написал их, тлетворные мысли о грязнокровке обходили его стороной. Но теперь вернулись. И Драко снова потерял покой.
Мало она мучает его во снах, так она еще так крепко живет в его голове, что и тут лезет со своими советами.
Драко закрыл глаза. В темноте спальни ничего не изменилось, но так было легче представить, как рука отправителя выводит эти слова, как влюбленная в него девушка посасывает перо в раздумьях и снова пишет, и крючковатые буквы наполняются жизнью, приобретают форму.
Почерк!
Драко был так поражен простотой догадки, что еле сдержался, чтобы не ругнуться. Самые верные решения всегда на поверхности.
— Видишь, Грейнджер, я и сам догадался, — очень громко подумал он, ухмыляясь. И все-таки ругнулся.
***
Борясь с желанием заснуть, Гермиона потянулась к чайнику. Она надеялась, что эльфы заварили достаточно крепкий чай.
— Гермиона, — щебетала Парвати, — тебе уже рассказали?
— Там говорилось не обо мне, — заученно отчеканила Гермиона.
За утро, которое только началось, Парвати была третьей, кто отважился сообщить ей лично. Школа гудела, как улей. Знали даже младшекурсники, потому что Джинни подлетела сразу, как Гермиона открыла глаза. Стеснительностью Уизли не страдала. Гермиона пыталась убедить ее, что это случайное стечение обстоятельств, но Джинни была непреклонна: «Я просто уверена, что речь шла о тебе. Пора и тебе узнать любовные прелести, вот мы с Дином…» Дальше Гермиона слушать отказалась.
Всё, что ей сейчас было надо, — немного взбодриться и забыть об исчезнувшем странным образом стихе. У нее было чувство, что ее обокрали. Но оно было настолько нелепым и неуместным, что Гермиона пыталась игнорировать его.
Вот игнорировать Малфоя никогда не получалось. Она боковым зрением видела, как тот насупился, когда растрепанный Забини подошел к нему и плюхнулся на лавку. Малфой что-то рыкнул ему, и Гермиона отвернулась. Это утро не стало бы лучше, если бы мальчики заметили объект ее внимания.
***
— И где тебя носило? — зыркнул на него Малфой. — Я тебя вчера так и не дождался.
Забини опустился на лавку рядом и потянулся к апельсиновому соку.
— Да, Пивз разбушевался, чтоб его, — недовольно буркнул Забини. От своих обязанностей старосты он не был в восторге, — запер меня в кладовке для метел. Ну, ничего, — хищно улыбнулся Блейз, — я еще поквитаюсь с этим поганцем.
— Ты можешь снять с него баллы, — встрял жующий Гойл.
— Грегори, ты, кажется, съел свой мозг, — цокнул Забини — если он вообще был, конечно. Пивз — это полтергейст, который забрасывает тебя навозными бомбами.
— А-а-а, ты о нем, а я думал, ты сказал Пилз.
Забини покачал головой и снова повернулся к Малфою.
— Почему я не вижу на твоем лице радости? — возмущенно произнес он. — И почему ты еще не лобызаешься с Грейнджер посреди Большого зала?
Драко поперхнулся воздухом. Закашлялся.
— Ч-чего?
Вывести из равновесия Малфоя — это еще надо постараться, но у Блейза это получилось.
— В смысле? — не понял он. — Вы разве еще не… О-о-о…
Разочарования в голосе Блейза было так много, что Драко недоумевал, откуда оно взялось.
Драко покачал головой.
— Во-первых, прекрати орать, — велел Драко, намекая, что за слизеринским столом они не одни, — а во-вторых, при чем тут вообще грязнокровка?
Драко считал, что он мастер маскировки и нигде, ну абсолютно нигде не мог себя выдать, поэтому с чего Блейз вообще сказал о ней?
Блейз цокнул языком, покачал головой, мол, не верит ни единой отговорке Малфоя. Сомнений не оставалось — он его раскусил.
— Так разве не она написала тебе стихи?
Серые глаза Драко вперились в Забини и ждали объяснений.
— Так погоди-ка, — соображал Блейз, — только не говори мне, что ты это еще не выяснил.
Блейз осуждающе покачал головой.
— Я считал тебя умным.
— У меня есть идея сопоставить почерк, но, как ты понимаешь, чужих тетрадей ночью я раздобыть не смог и поэтому…
Черные глаза мулата с прищуром смотрели на него. Кажется, Забини всерьез не остался в восторге от дедуктивных способностей Малфоя.
Он выпил сок, все еще не отрывая свой взгляд, а потом потер руки и ухмыльнулся.
— Ну ты чайник, — протянул он, — слушай дядю Забини и вникай. Что бы ты без меня делал, — добавил он шепотом.
Драко, никогда не отличающийся терпением, собрал его скудные остатки и морально настроился.
— Ты слышал новость о новом предсказании Трелони? — задал риторический вопрос Блейз. Можно было быть глухим, но это услышать — вся школа гудела, как улей.
— Да, и что?
— Оно о Грейнджер, — вскинул брови Забини.
Малфой насупился. Так говорили все, и он сам не знал, верить ли в это или нет, ведь по сути это было неважно: все равно пророческая любовь грозила не с ним. Драко искренне думал так. Найдет себе очередного Крама, или Маклаггена, который пускал на нее слюни, и завертится… Если вообще Трелони была права, что было еще сомнительнее.
— Я знаю, — безопасно ответил он.
— И-и-и? — Блейз явно ждал его ответа, но Драко понятия не имел, что должен сказать.
— И при чем тут стих?
Драко резко откинул челку, спадающую на глаза. Его терпение было на исходе.
— Да при том! Фраза про Грейнджер одна и та же: что во время ее фееричного выхода вон, — Блейз говорил о первом занятии, — что во время вчерашнего предсказания. Что в стихе.
Повисло молчание. Шестеренки в голове Малфоя крутились, собирая частички мозаики. «Сухая душа, сухая душа…»
— Конечно, это могло быть совпадение, но, — Забини деловито щелкнул пальцем, — мы же предпочитаем факты.
Драко внимательно посмотрел на него, ожидая, что Забини развернет все в шутку, но он не делал этого: мирно пил сок, давая Малфою время прийти в себя.
— Мне все равно нужен ее почерк, — упрямо произнес Драко.
Это было слишком рискованно доверять всего лишь косвенным уликам. Ему были нужны прямые, чтобы поверить в то, что она… хотя бы на миллиметр, хотя бы на грамм чувствует то, что чувствует к ней он. Это все могло бы изменить, но прежде в этом надо убедиться.
Блейз флегматично пожал плечами.
***
Драко Малфой направлялся в библиотеку. Это было самым разумным решением: взять ту книгу, которую она читала недавно, и сравнить почерк в формуляре. Кажется, последней была «Латынь — от древности до современности». Не то чтобы Малфой следил за ней. Просто наблюдал.
Когда он свернул за угол, то увидел, что весь пол усыпан книгами, пергаментом и пролитыми чернилами. А в тени гобелена сидит она и хлюпает носом. Не плачет, а просто хлюпает. Кажется, плакать — это выше ее достоинства.
Прежде чем подойти, он внимательно разглядывает пергамент, исписанный убористым почерком и, находя абсолютное добуквенное совпадение, не видит смысла больше скрываться.
— Грейнджер, — окликает он ее. От звука его голоса Гермиона вздрагивает и вскакивает на ноги, — ты веришь в судьбу?
Ему кажется, что это самый правильный вопрос. Самый разумный из всех, что роем жужжат в его голове. Но так много совпадений, предсказаний и знаков, точно сама судьба толкает их к друг другу навстречу.
— Малфой, — констатирует она. Ее голос звучит враждебно, — пришел поиздеваться?
Она пытается собрать пергаменты воедино и снова запихнуть в сумку. Драко запоздало понимает, что, кажется, его вопрос был не совсем уместен, поскольку ее, наверное, уже достали подобным за это утро. Предсказание Трелони стало главной новостью, а Драко знал, как это, когда тебя достают излишним вниманием.
— Н-ну, — Драко мнется, — если ты позволишь сделать с тобой что-то еще, то я не отказался бы.
Гермиона роняет все то, что успела собрать. Ошарашенно смотрит на него.
— Не это потеряла? — Драко выуживает из внутреннего кармана несколько раз смятый и несколько раз разглаженный клочок бумаги, протягивает его ей.
Она внимательно смотрит, а потом узнает: страница сто сорок. Ее строчки:
«Я ненавижу прорицать
И не умею подчиняться».
Она поспешно вырывает листок из его рук, отворачивается, прижимает к себе и шепчет, как загнанный в ловушку зверек:
— Откуда это у тебя?
Малфой пожимает плечами. Гермионе кажется, что он молчит.
— Сейчас сюда прибегут твои ручные дворняги, а я не хочу объясняться при них, — говорит Малфой в своей излюбленной манере, — поэтому я буду ждать тебя после отбоя на виадуке. И в наших интересах, если ты все же придешь.
Гермиона слышит, как стук шагов Малфоя теряется где-то в коридоре, а поспешный топот ног настигает ее. Гарри и Рон принимаются помогать собирать ей потерянное.
— Что случилось? — спрашивает Гарри.
— Да Пивз, — сокрушенно качает головой Гермиона, но думает совершенно не об этом.
***
— Так-так-так, — тянет Малфой, когда замечает девичий силуэт, осторожно ступающий по мосту. Гермиона кутается в вязаную кофту — весенние ночи все еще прохладны.
Никто не знает, как ей было тяжело прийти сюда. Она дважды накричала на Рона, чуть не поссорилась с Гарри, ошиблась c заклинанием на трансфигурации и, ко всему прочему, была абсолютно и неисправимо напугана. Она не боялась того, что благодаря Малфою вся школа узнает ее секрет, но мысленно была готова к этому. Даже его осуждения она не боялась. Она злилась на себя и недоумевала, зачем она пришла. На что рассчитывала?
Луна уже вышла из-за облаков и подсвечивала каменную дорожку.
— Так ты теперь стихи пишешь?
Малфой подошел ближе. Она остановилась от удивления, как красиво свет луны играет в его волосах.
— И к тому же, мне?
Малфой медленно переходил на шепот.
Гермиона гордо вскинула голову. Если он думает, что унизит ее этим, то он ошибается. За время, прошедшее после встречи в библиотечном коридоре, она успела тысячу раз проиграть подобную сцену в своей голове. Вот сейчас он цедит свое «грязнокровка», потом кривится в своей белозубой улыбке, осуждающе качает головой. И рассказывает своему отцу.
— С чего ты это взял? — Гермиона понимает, что пытаться переубедить его поздно. По ее реакции он уже понял, что был прав. И, к тому же, она очень ревностно относилась к своим стихам, никому их не показывала, сохраняла в тайне не потому что стеснялась их, а, наоборот, потому что не хотела делиться. Именно в них она была искренней. А стыдится себя настояющую было, по меньшей мере, глупо. Но выяснить, как к нему угодил лист, важно и интересно. Чтобы не допустить подобного, когда она напишет о нем еще.
Обязательно напишет. Потому что сейчас она смотрела на него, не отрываясь, видела, как он отбрасывает челку, наклоняет голову, чтобы быть с ней на одном уровне и медленно и тихо произносит.
— Ты пялишься на меня.
Гермиона сглатывает и отводит глаза. Она действительно рассматривала его: в Большом зале, на квиддиче, на уроках.
— Согласен, — уже сам с собой говорит Малфой, — это не доказательство: на меня все пялятся.
Самомнения Малфою не занимать, и то ли комичность ситуации, то ли весенняя ночь так влияет на Гермиону, но она улыбается.
— Тогда скажу тебе так: ты мне подбросила свой стих.
— Я? — Гермиона поражена обвинением. Она бы никогда это не сделала. Более того, она была готова лично проклясть того, кто сделал это. — Он пропал у меня!
— Да ладно тебе, Грейнджер, — отмахивается Драко. — Признайся: ты втрескалась в меня по уши.
Он делает еще шаг к ней. Воздух начинает искрить.
— Я… не втрескалась.
Сейчас Гермиона чувствует себя нашкодившим котенком, которого насильно тыкают в молоко. Она плотнее обхватывает себя руками.
Малфой поднимает бровь и внимательно смотрит на нее, ища следы лжи.
— Даже Трелони сказала, что ты влюбилась, — улыбается он.
— Еще скажи, что ты веришь в предсказания, — бурчит Гермиона, отступая назад.
Она никогда не стояла с ним так близко и не разговаривала вот так вот.
Драко качает головой, улыбаясь чему-то в своих мыслях. Она никогда не видела, чтобы Малфой так много улыбался.
— Там говорилось о счастливой любви, — продолжает Гермиона. — А это явно не тот случай, так что давай. Поглумись надо мной и я пойду обтекать в спальню, здесь достаточно холодно, и я…
Не вижу смысла быть здесь — хотела сказать она, но не могла, понимая, что едва ли ей выпадет еще один шанс остаться с ним вот так вот, без брони, без обидных слов и проклятий. Если его так обрадовало превосходство над ней — то, что и она, как многие девчонки Хогварста, не смогла устоять перед слизеринским принцем, то пусть радуется. Потому что это правда.
Когда она шла сюда, то не рассчитывала на взаимные признания, но все равно было немного обидно. Горло жгло.
— Я бы никогда не выбрал тебя, — хлестко говорит Малфой.
По коже Гермионы пробегает дрожь. Она знала это, но слышать произносимые им слова было все равно больно.
— Я бы никогда не хотел касаться тебя.
Гермиона отступает, как от пощёчины. «Любить — это хотеть касаться», — сказал кто-то.
— И я бы никогда не написал тебе такие дурацкие стихи, — заканчивает Малфой.
Слезы застилают глаза Гермионы, но она закидывает голову вверх, чтобы не дать им вылиться. Свою слабость она ему не покажет. Просто развернется и уйдет, больше никогда не посмотрит на этого Драко Малфоя. Будет любить лишь образ в своей голове, а реального — ненавидеть. Так будет правильно.
— И я терпеть не могу твоих друзей, впрочем, как и ты моих, — Малфой не замечает ее реакции, точно ему самому тяжело произносить эти слова. С чего бы вдруг? Он же тысячу раз оскорблял ее! Что тут может быть нового?
— Но знаешь что, Грейнджер? — он наконец-то смотрит на нее, отрывая взгляд от звездного неба и замечает, как ее глаза подозрительно блестят и как она стремительно разворачивается к замку.
— Эй, — он хватает ее локоть, пытается остановить, понимая, что его признание не удалось. Прав был Забини: он — полный чайник. Она вырывается. Драко приходится приложить больше сил. — Да послушай ты!
Он грубо разворачивает ее к себе так резко, что нос Гермионы утыкается к нему в рубашку. Запах сандала и хвои. Легкие Гермионы начинают гореть. Вырываться не остается сил.
— Я не договорил, — как ни в чем не бывало продолжает Драко, прижимая ее к себе и отрезая путь к отступлению. Он кладет ей подбородок на макушку, точно там ему самое место и, игнорируя щекотание ее волос, продолжает: — мы не выбираем, кого любить и кого хотеть. И ты можешь сколько угодно не верить в предсказания, но в этот раз Трелони была права.
Гермионе кажется, что она сошла с ума. Интересно, в психиатрии Мунго хорошо кормят? Видимо, она скоро узнает это.
Она поднимает руки и недоверчиво трогает его спину. Малфой не исчезает.
— Да настоящий я, настоящий, — чувствуя ее прикосновения, смеется он, — и даже в зеркалах отражаюсь. Они всегда рассказывают мне, какой я красавчик.
Она все еще не верит. Если это сон, то она возьмет из него все возможное, чтобы, когда проснется, долго упиваться, вспоминая его. Она встает на цыпочки и утыкается ему в изгиб шеи. Дышит, на подкорке записывая его запах и колкость его щетины.
Если это галлюцинация, то пусть она никогда не исчезает. Если это проклятие, то пусть оно случится. Если это ее смерть, то она готова умирать.
***
У Драко сводит от боли челюсти, он никогда столько не улыбался, но теперь, когда Гермиона в его руках и так же влюблена, как и он сам, Драко знает, что делать это ему придется чаще. В конце концов, титул самого опасного человека на Слизерине он потеряет, но приобретет звание самого счастливого.
— А стихи я тебе лучше напишу, — хмыкает он, целуя ее на прощание перед портретом Полной дамы. Та притворно ахает, теряя сознание от увиденного, но они не обращают на нее никакого внимания.
***
На завтрак они заходят в Большой зал вместе. Забини лыбится так, что его рот норовит лопнуть. Пэнси давится кофе. Рон и Гарри еще не пришли, но Гермиона знает, что ей предстоит с ними долгий разговор. И она уже запаслась для них умиротворяющим бальзамом. На всякий случай. Но она также знает, что в конечном итоге, все будет хорошо. Они ее друзья, и они любят ее, и примут любой ее выбор. Даже если и не сразу. Предсказанию Трелони они же обрадовались.
— Так кто же подкинул тебе мой стих? — этот вопрос вертится на языке Гермионы уже долгое время, и она задает его прежде, чем они разойдутся по разным столам. Чтобы потом, разумеется, сойтись вновь.
Драко сжимает ладонь Гермионы.
— Какая разница? Считай, что это была магия.
— Магия? — недоверчиво произносит Гермиона.
— Смею напомнить магглорожденным, — выражение лица Драко вновь становится саркастичным, но не злым, как раньше, — что мы живем в мире магии. И тут возможно всякое.
Гермиона шутливо ударяет его ладонью:
— Кто бы это не сделал — он мне явно не друг, — шутит она, — толкнуть ко мне в объятия самого высокомерного, самого саркастичного и наглого слизеринца…
— А я бы послал ему цветы и пару сотен галеонов, — просто отвечает Драко и целует ее.
Пивз разочарованно воет, глядя на эту умилительную картину. Он надеялся, что эта проделка станет венцом его коллекции. Столкнуть лбами ненавидящих друг друга слизеринца и гриффиндорку — должно было выйти забавно, но кто же знал, что у них любовь?
