Глава 1Снова этот сон, это воспоминание, которое преследовало её по ночам, заставляя просыпаться в холодном поту, с криком ужаса на губах. Снова она видела его лицо — прекрасное, одухотворенное, с высоким лбом, тонкими губами, которые умели улыбаться так нежно и ласково, что сердце замирало в груди…
Снова слышала его голос — низкий, с лёгкой хрипотцой, словно бархат, который гладит кожу, проникая под самую кожу, в самую душу…
Он был таким понимающим, таким сострадающим…
Том…
Тогда, в той другой жизни, которая казалась теперь несбыточным сном, далеким и призрачным, она верила ему, как никому другому. Он был её другом, её наперсником, тем, кому она могла доверить свои самые сокровенные секреты, свои страхи и надежды… Её… любовью?
Джинни вздрогнула, словно от удара электрическим током. Нет. Не любовью. То, что было между ними тогда, в той другой жизни, — ошибка, обман, иллюзия, сотканная из её собственных фантазий, из её отчаянного желания быть любимой, нужной, защищенной, и из его лживых обещаний, за которыми скрывалась бездна амбиций и жестокости. Он никогда не любил её. Он не умел любить.
Она помнила его последний взгляд — холодный, как лезвие ножа, лишённый всяких чувств, кроме жестокого торжества хищника, загнавшего свою жертву в угол. Помнила, как его пальцы, ещё недавно ласкавшие её кожу, сжимались на её горле, перекрывая воздух, лишая голоса, жизни…
Джинни проснулась, задыхаясь, и с хриплым стоном прижала руку к шее, словно пытаясь оторвать от себя невидимые пальцы, которые все еще сжимали её горло. Сердце колотилось в груди, словно дикая птица, пытающаяся вырваться из клетки, разбивая себе грудь. Мысли, хаотичные, разорванные, как осколки разбитого зеркала, крутились в голове, не давая сосредоточиться, вернуться в реальность. Она все еще задыхалась, словно он продолжал её душить, словно его присутствие все еще витало в воздухе — удушливое, холодное, пропитанное тьмой.
Девушка резко выпрямилась, откидывая голову назад, и со всей силы стукнула себя кулаком в грудь, туда, где еще тлела искра жизни, не желая потухать. Глубокий, дрожащий вдох. Еще один. И еще. Прогоняя сон, боль, воспоминания.
Посреди ночи, словно вторя её кошмару, ударил гром — глухой, раскатистый, словно кто-то прокатил по небу огромную бочку, наполненную камнями. Небо за окном прочертила молния — яркая, ослепительная, на мгновение превратившая ночь в день, а потом снова — тьма, еще более густая, еще более зловещая. И тут же, словно по команде, на город обрушился ливень — сильный, шквальный, беспощадный. Дождь со всей силы хлестал по окнам, словно пытаясь ворваться внутрь, смыть с улиц грязь, кровь, страх…
Джинни спустила ноги с кровати, ощутив резкий контраст между теплом простыней и холодом деревянного пола. Голова гудела, словно в ней заселился рой сердитых ос, перед глазами все еще плясали расплывчатые тени кошмара. Она посидела несколько минут, обхватив голову руками, стараясь унять тошноту и головокружение.
Когда самые неприятные симптомы отступили, она поднялась и подошла к окну. Маленькая, убогая комнатка, которую она снимала у миссис Фиг — старой ведьмы с запахом нафталина и кошачьей шерсти, — казалась еще меньше и убожественнее в свете молнии.
Джинни резко распахнула окно, словно от этого простого действия зависела её жизнь. Свежий, холодный воздух ворвался в комнату, сметая запах пыли и старых вещей, принося с собой запах мокрого асфальта, озона и чего-то еще — неопределенного, но волнующего, будоражащего кровь. Ледяной ветер, словно колючий любовник, окутал её с ног до головы, остужая разгоряченную кожу, трепал волосы, словно пытаясь прогнать прочь кошмары.
Дождь хлестал по лицу и груди, крупные, тяжелые капли скатывались по шее, за воротник, ползли дальше, к животу, к бедрам… Джинни не обращала на него внимания. Она запрокинула голову, подставляя лицо небу, и глубоко вдохнула, наполняя легкие холодным, влажным воздухом.
Небо было затянуто плотной, низкой тучей, словно кто-то набросил на город огромный, тяжелый мешок. Ни звезды, ни лунного диска — только бесконечная, всепоглощающая чернота, в которой тонули звуки, цвета, чувства…
— Когда же это все закончится? — прошептала Джинни, и её голос прозвучал тихо, почти неразличимо на фоне шума дождя и ветра.
Запах дешевого виски, пота и отчаяния висел в воздухе густым туманом, пропитывая собой обшарпанные стены бара «Home sweet home». Джинни Уизли, за стойкой, почувствовала, как очередная волна тошноты подкатывает к горлу, и поспешила проглотить её, запивая горечью виски из граненого стакана. За десять лет, прошедших с тех пор, как тьма поглотила их мир, она привыкла к этому запаху поражения, стала его частью — сломленной, но не покорной.
За окнами бара, за грязными разводами на стеклах, бушевал ноябрьский вечер. Лондон — некогда яркий, пульсирующий жизнью город — превратился в бледную, болезненную тень самого себя. Тусклые фонари, словно подслеповатые старики, отбрасывали длинные когтистые тени на мокрый асфальт, ветер гонял по пустынным улицам клочья мусора, обрывки афиш и шептал забытые заклинания, которые уже никто не смел произносить вслух. Воздух пропитался страхом, липкой и холодной паутиной, которая опутывала душу, не давая дышать, жить, надеяться. Страхом, который здесь, в самом сердце побеждённой магии, можно было потрогать руками, почувствовать на вкус — горький, металлический, тошнотворный.
Бар «Home sweet home», с его обшарпанными стенами, прокуренным потолком и вечной полутьмой, был одним из немногих мест, где еще тлели остатки прежней жизни, как последние угольки в потухшем камине. Сюда, в душную атмосферу дешёвого алкоголя, проигрышей и несбывшихся мечтаний, стекались те, кто не смог (или не захотел?) приспособиться к новой реальности, — сломленные души, искалеченные судьбы, разочарованные сердца, погасшие взгляды, в которых отражалась бездна отчаяния.
Джинни видела их всех насквозь — их боль, замаскированную под напускным весельем, их страхи, которые они заливали дешевым пойлом, их тщетные надежды, которые разбивались о гранитную стену новой реальности. Она и сама была такой же — потерянной, разбитой, лишённой всего, что было ей дорого. Но в отличие от этих несчастных душ, она научилась прятать свою боль под маской безразличия, приглушая её горечью виски, едкой горечью табачного дыма и холодной сталью цинизма.
Её рыжие волосы, которые раньше пылали огнём, отражая буйный нрав и неукротимый дух, теперь были беспощадно стянуты в тугой узел на затылке, словно она прятала их от чужих глаз, от нежелательного внимания. Карие глаза, которые раньше сияли жизнью и смехом, отражая в себе весь мир — яркий, волшебный, полный надежд, — теперь смотрели на мир холодно и отрешенно, словно защищаясь от новых ударов, от новых потерь. Лишь изредка, в моменты особой тоски, в глубине этих глаз, словно молния в грозовом небе, вспыхивал огонь — огонь непокорности, жажды мести, которая все еще тлела в её израненном сердце, напоминая о том, что она еще жива, что она еще может чувствовать.
Она бросила на стойку пустой стакан, и тот, звякнув, отразил бледный свет лампы, превратившись на мгновение в волшебный шар, в котором ей привиделись лица прошлого — родители, братья, их смех и голоса, запах свежескошенной травы и домашней выпечки… И — яркая, как вспышка магии, улыбка Гарри… Гарри…
Джинни резко зажмурилась, отгоняя призрачные образы, словно боясь, что кто-то может их увидеть, вырвать из её памяти, оставить её совсем одну в этой темноте. Нельзя. Нельзя оглядываться назад. Прошлое — это рана, которая никогда не заживет, это боль, похороненная глубже всего, запертая на тысячу замков.
— Твой обычный, Джинни? — хриплый голос Барнаби, старого гнома и по совместительству — хозяина этого заведения, вернул её к реальности. Барнаби был немногословен, но от его взгляда, казалось, не скрывалось ничего.
— Давай, Барни, — кивнула Джинни, подставляя стакан, — и сделай что-нибудь с этими рожами. От них даже мои тараканы разбегаются.
Барнаби проследил за её взглядом и нахмурился, словно от зубной боли. Дверь бара с протяжным скрипом, словно предсмертным стоном, распахнулась, впуская поток холодного ночного воздуха, пропитанного сыростью и тоской. И компанию, от которой даже у самых отчаявшихся завсегдатаев бара волосы вставали дыбом, а пустые стаканы дрожали в руках.
Пожиратели Смерти.
Уизли нахмурилась и отставила стакан в сторону. Их было четверо — двое мужчин и две женщины, закутанные в длинные чёрные мантии, словно вороны, слетевшиеся на труп умирающего дня. Маски на лицах скрывали их черты, но не скрывали главного — пустоты в глазах и жестокости в сердцах. Они двигались плавно, незаметно, словно хищники, вышедшие на охоту, и воздух вокруг них словно наэлектризовался темной магией, от которой у Джинни забелели шрамы — не только на теле, но и на душе.
— Чего желаете, господа? — спросила Джинни, стараясь, чтобы ее голос звучал спокойно и равнодушно. Она поджала губы, скрывая зубы, стиснутые так сильно, что заныли челюсти.
Пожиратели, словно не слыша её слов, медленно приблизились к бару. Их движения были плавными, расслабленными, но в них чувствовалась скрытая сила, угроза, которая заставляла сердца других посетителей «Home sweet home» сжиматься от страха. Они знали — с этими лучше не связываться. С ними лучше не встречаться глазами. С ними лучше не существовать.
Один из них, самый высокий, резко скинул капюшон, и гнев, горячий и жгучий, словно вулканическая лава, пронзил Джинни от макушки до пят. Перед ней стоял он — Драко Малфой. Его белобрысые волосы, словно осветленные лунным светом, отливали серебром в полумраке бара. Серые глаза, которые она раньше считала просто холодными, теперь горели зловещим триумфом, словно он видел перед собой не живого человека, а насекомое, которое может раздавить одним движением пальца. Он нахально усмехался, словно говоря: «Ну что, Уизли, видела, как низко ты пала? Видела, кто теперь наверху?»
— Уизлетта, — растягивая слова, словно смакуя каждую букву, произнес он, и в его голосе Джинни услышала то же самое презрение, которое он испытывал к ней еще во времена Хогвартса, только теперь к нему добавилось что-то еще — жестокое удовлетворение победителя, который топчет ногами своих врагов, — давно не виделись.
Перед глазами Джинни, словно кадры старого фильма, пронеслись картины прошлого — последняя битва, смерть Гарри, падение Хогвартса, лицо Волан-де-Морта, искаженное безумным торжеством… Смерть родителей, исчезновение братьев… Её собственная боль, страх, отчаяние… Все те чувства, которые она так тщательно прятала под маской безразличия, всплыли на поверхность, грозя захлестнуть её с головой.
— Что тебе нужно, Малфой?
Рука сама собой потянулась к карману, туда, где раньше всегда лежала её верная подруга — палочка, которая была продолжением её руки, её голоса, её силы… Но карман оказался пуст. Палочку отобрали давно, еще десять лет назад, во время облавы на маглорожденных ведьм и волшебников. Сожгли на её глазах, словно последнюю надежду, последний луч света в этой темноте.
— Ищешь палочку, Уизли? — Малфой словно прочел её мысли. Он медленно, словно демонстрируя драгоценность, достал из-за пояса свою палочку — изящную, с рукоятью из слоновой кости, и покрутил её в пальцах, наслаждаясь произведенным эффектом, — а, ну да, точно, — он ухмыльнулся, и в его глазах мелькнуло что-то вроде сожаления, но скорее всего, это была все та же жестокая насмешка, — у тебя же её забрали. И сожгли.
Джинни с глухим стуком бросила тряпку на стойку. Гнев, бурлящий в её жилах, требовал выхода, он застилал глаза красной пеленой, заставляя забыть об осторожности, о последствиях… о собственной жизни. Пусть у неё и не было волшебной палочки, у неё осталась другая палочка — та, что скрывалась под стойкой, всегда наготове, всегда желавшая ощутить вкус крови. И сейчас Джинни готова была дать ей волю.
Рука сама собой нашла знакомую холодную сталь — битy, тяжелую, с обмоткой из прорезиненной ленты, которая не скользила в руке. Эта бита уже видела свою долю отбросов общества, и Джинни не сомневалась, что сегодня к ним добавится еще один экземпляр. Пусть Малфой теперь — правая рука Волан-де-Морта, пусть он купается в роскоши и власти, но здесь, в «Home sweet home», он был всего лишь самоуверенным ублюдком, который забыл, что иногда слова могут ранить сильнее заклинаний.
— Иди нахер, мерзкий хорёк, — процедила она, и в её голосе было столько яда и презрения, что даже Малфой невольно отступил на шаг. Его соратники, до этого молча наблюдавшие за сценой, переглянулись и ехидно ухмыльнулись. Они знали, что сейчас начнется самое интересное.
Джинни не ошиблась. По их глазам, по натянутым в улыбке губам, по тому, как они расставили ноги, готовясь к зрелищу, она поняла — они пришли сюда специально для того, чтобы достать её, посмеяться над падшей львицей, которая теперь могла рычать только из-за барной стойки.
— Мистер Малфой, — раздался в напряженной тишине хриплый голос Барнаби. Старый гном выглядел напряженным, даже испуганным, но в его глазах Джинни разглядела что-то вроде участия, возможно даже восхищения, — простите мою девочку, она… она плохо спала. Чего изволите отведать?
Малфой не обратил на него внимания. Он все еще разглядывал Джинни, словно пытаясь найти слабое место, трещину в её броне из безразличия и цинизма. Он провел языком по губам, и на мгновение Джинни показалось, что он видит в ней не врага, не жертву, а… женщину. Но это длилось лишь мгновение. Потом его лицо просветлело, словно он что-то вспомнил, нашел то, что искал.
— Я желаю… последнюю Уизли. Для Темного Лорда, — произнес он, и в его голосе теперь не было ни насмешки, ни презрения — только ледяное спокойствие палача, зачитывающего приговор.
Барнаби вздрогнул, словно от удара, и метнул на Джинни быстрый, озадаченный взгляд. Она все поняла без слов. Волан-де-Морт собирал коллекцию. Коллекцию сломанных жизней, искалеченных душ, погасших сердец. И теперь он решил добавить в нее еще один экспонат.
— Уж лучше сдохнуть, — прошептала Джинни, но в этих словах не было страха, только холодная решимость. Она не даст им сломить себя, не даст превратить себя в игрушку в руках этих ублюдков. Она умрет стоя, с битой в руках.
— Но перед этим… — она подмигнула Барнаби, и в её глазах мелькнул тот самый огонь, который он видел в ней раньше, огонь, который не смогла потушить даже сама тьма.
И прежде чем кто-то успел даже вдохнуть, Джинни, с яростным криком, выскочила из-за барной стойки. Бита описала в воздухе свистящую дугу и со всей силы обрушилась на голову Малфоя. Тот, впрочем, оказался проворнее, чем она ожидала — усмехнувшись, он ловко увернулся, отскочив в сторону.
Но Джинни уже не собиралась останавливаться. Развернувшись на каблуках, она с размаху опустила битy на голову ближайшего Пожирателя, который так и не успел сообразить, что происходит. Раздался отвратительный хруст, от которого даже бывалые завсегдатаи бара вздрогнули. Мужчина пошатнулся, словно подкошенный, и замер, тупо уставившись на Джинни невидящим взглядом. Для надежности она замахнулась еще раз и с глухим стуком опустила битy ему на голову. На этот раз Пожиратель бесформенным мешком рухнул на пол, оставляя на грязных досках багровое пятно.
Оставшиеся трое — Малфой и две ведьмы, до этого наблюдавшие за сценой с ленивым интересом, — ошеломленно смотрели на Джинни, словно не веря своим глазам. Такого развития событий они явно не ожидали. Джинни Уизли, сломленная, побежденная, должна была смиренно принять свою судьбу. Вместо этого она превратилась в фурию, в воплощение ярости, которая смела все на своем пути.
Усмехнувшись — холодной, злой усмешкой, — Джинни бросилась на Малфоя. Тот, однако, уже опомнился. Он легко увернулся от её атаки, и между ними завязался странный, безумный танец — она нападала, он уворачивался, выстреливая в нее заклинаниями, от которых Джинни уклонялась.
В какой-то момент Малфой, устав от этой игры в кошки-мышки, резко схватил её за куртку и дернул на себя. Мир вокруг закружился, превратившись в калейдоскоп теней и вспышек света.
Трансгрессия.
Джинни с трудом удержалась на ногах, когда они с хлопком материализовались на крыше какого-то здания. Дождь лил здесь еще сильнее, словно кто-то вылил на город огромное ведро ледяной воды. Ветер трепал волосы, заливал глаза, мешал дышать.
— А ты все такая же горячая штучка, Уизлетта, — раздался рядом довольный голос Малфоя, — Темный Лорд будет доволен.
— Никогда, больной ублюдок! — прохрипела Джинни, отплевываясь от дождевой воды, — ты и твой лорд! Сдохните!
Она замахнулась и бросилась на него, желая только одного — вцепиться ему в горло и не отпускать, пока он не перестанет дышать. Но мокрая черепица под ногами оказалась ненадежной опорой. Ноги поехали в стороны, и Джинни, неуклюже вскинув руки, стала падать назад, в темную, зияющую пустоту.
Она услышала за спиной смех Малфоя — злой, торжествующий — и поняла, что это конец. Ослепительная вспышка зеленого света залила сетчатку глаз. Она летела с крыши, и с жутким ощущением нереальности поняла — она рада. Рада тому, что все это закончится здесь и сейчас. Что она не станет игрушкой в руках Волан-де-Морта, не предаст память тех, кого любила и потеряла.
