Колыбель Зла: Перерождение в Отикубо
(Эпоха Хэйан, Япония, начало XI века)
Он не помнил удара или падения – лишь внезапный, всепоглощающий холод, а затем… теснота. Невыносимая, давящая теснота, сдавленные крики, которые он не мог издать, и чужой голос, звенящий где-то сверху: «Мальчик! Здоровый мальчик!»
Сознание, некогда принадлежавшее 30-летнему Ивану (или, скорее, его сути, его я), сжалось в крошечный, беспомощный комок плоти. Его проталкивали через узкий канал в мир света, шума и ошеломляющего чувства невесомости. Первый вдох обжег легкие, заставив захлебнуться струей ледяного воздуха. Он закричал – тонким, визгливым писком новорожденного, но в этом крике была вся ярость и отчаяние взрослого мужчины, запертого в младенческом теле.
Где я? Что случилось? Это сон? Ад?
Его завернули в нечто мягкое – шелк? – и поднесли к лицу. Смутные очертания: темные волосы, собранные в сложную прическу, белила на лице, черненные зубы, мелькающие в улыбке, которая не достигала холодных, оценивающих глаз. Запах – смесь дорогих благовоний (камфора? сандал?) и чего-то резкого, металлического.
«Прекрасный наследник для нашего дома, моя госпожа,» – прозвучал тот же женский голос, что и раньше – повитуха.
Наследник? Дом? Хэйан? Отикубо… Боже, нет!
Обрывки памяти врезались в его детский мозг, как молнии. Он читал когда-то давно, в прошлой жизни, о «Повести об Отикубо» – старейшем японском романе. О злой мачехе, о несчастной падчерице Отикубо, запертой в покоях-тюрьме, о жестоком сводном брате… Имя «Отикубо» означало не только героиню, но и особняк, где разворачивалась драма.
Я… я в этой истории? Я – этот самый сводный брат? Младенец, рожденный от мачехи?
Его поднесли к другому лицу. Красивое, но словно вырезанное из слоновой кости. Губы, тронутые киноварью, изогнулись в надменной улыбке. Глаза – как черные озера, полные расчета и холодного торжества. Это была она. Она. Мачеха Отикубо. Его новая… мать.
«Наконец-то,» – прошептала она, и ее голос был подобен шелесту ядовитой змеи по шелку. – «Настоящий сын. Наша опора и надежда. Минамото-но Акитоми». Она произнесла имя с гордостью. Акитоми. «Светоч осени». Ирония судьбы была чудовищна.
Минамото-но Акитоми. Значит, мой отец – Дайнагон, тот самый министр, который позволил жене тиранить родную дочь? Я – их сын? Я – будущий мучитель Отикубо?
Его охватила паника. Он забился в пеленках, пытаясь крикнуть протест, но лишь слабо захныкал. Его унесли в соседние покои, в колыбель, затянутую тончайшим шелком. Он лежал, парализованный ужасом и беспомощностью.
Первые недели в Аду Роскоши:
Жизнь новорожденного аристократа эпохи Хэйан была одновременно роскошной и невыносимой для его сознания.
Физическая Тюрьма: Его тело было предательски слабым. Он не мог держать голову, не мог перевернуться, не мог даже почесать нос. Кормление грудью от кормилицы (не от Мачехи, та считала это недостойным) было унизительным опытом. Его купали в душистой воде, одевали в многослойные шелковые одежды, сковывающие движения, и постоянно носили на руках служанки, чьи лица сливались в одно безликое пятно.
Язык Безмолвия: Он слышал все. Плавную, певучую речь на архаичном японском, полную эпитетов и намеков. Сплетни служанок о «несчастной госпоже в Северном крыле» (Отикубо!). Холодные приказы Мачехи. Уверенные, но отстраненные реплики отца – Дайнагона. Он понимал суть, но его собственный речевой аппарат был способен лишь на бульканье и плач. Попытка произнести хоть слово заканчивалась бессмысленным лепетом. Бессилие душило его.
Кукольный Мир Зла: Он видел Мачеху каждый день. Ее красота была ледяной и пугающей. Она могла нежно улыбаться ему, называя «моим сокровищем», а в следующую минуту холодным тоном отдавать приказ лишить Отикубо ужина или новой одежды. Он видел, как ее глаза загорались жестоким удовольствием, когда она придумывала новую мелкую пакость для падчерицы. Он был ее трофеем, ее гарантией власти, ее живым орудием против Отикубо. Осознание этого вызывало в нем тошноту.
Эхо Страданий: Иногда по ночам, когда особняк затихал, он слышал тихий плач. Доносившийся из дальних, темных покоев Северного крыла. Плач Отикубо. Этот звук пронзал его детское сердце острее любого крика. Он знал, что там происходит. Знал ее будущее, но был бессилен что-либо изменить. Он был не героем, а частью машины ее унижения.
Первая Встреча с Сестрой:
Ему было около трех месяцев, когда Мачеха, желая продемонстрировать свое торжество и «милосердие», приказала привести Отикубо посмотреть на брата. Служанки внесли девочку лет десяти. Она была одета в скромное, почти бедное кимоно, сильно контрастирующее с роскошью покоев Мачехи. Лицо бледное, глаза опущены в пол, но в них горел неугасимый внутренний свет – смесь достоинства, печали и удивленной надежды при виде младенца.
Мачеха сидела на возвышении, держа Акитоми на руках. «Посмотри, Отикубо, вот твой брат, Акитоми. Настоящий наследник нашего дома. Будь почтительна».
Девочка робко подошла и совершила глубокий, почтительный поклон. Ее взгляд осторожно поднялся на младенца. В ее глазах Акитоми увидел не ненависть (как можно было бы ожидать), а чистый, детский интерес и… жажду родства. Она была так одинока.
Не бойся меня, – отчаянно думал он, глядя ей в глаза. – Я не хочу тебе зла! Я не такой!
Он потянул к ней свою крошечную, пухлую ручку. Неосознанно. Инстинктивно. Желая дотронуться, установить связь. Желая крикнуть: «Я на твоей стороне!»
Отикубо слегка ахнула, ее глаза широко распахнулись от неожиданности и робкой радости. Она осторожно протянула палец. Их пальцы едва коснулись.
«Фу!» – резко фыркнула Мачеха, отдергивая руку Акитоми, будто от грязи. – «Не смей прикасаться к нему своими грубыми руками! Он – будущий господин этого дома! Уведи ее!»
Служанки тут же увели ошеломленную и пристыженную Отикубо. Акитоми разразился яростным, бессильным плачем. Не от испуга, а от ярости и отчаяния. Он видел, как погас свет в глазах девочки. Мачеха же успокаивала его, бормоча что-то о «глупой, недостойной сестренке».
Становление Орудием:
Годы текли медленно для сознания, запертого в растущем, но все еще слабом теле. В два года его начали учить первым иероглифам и стихам. Он намеренно делал ошибки, притворялся тупым, пытаясь отсрочить неизбежное – свое превращение в «настоящего» наследника дома Минамото, в орудие Мачехи. Но его «гениальность» (на самом деле – опыт взрослого человека) все равно прорывалась. Он запоминал стихи с первого раза, поражая отца и учителей.
Мачеха использовала это. Она заставляла его декламировать стихи перед гостями, демонстрируя его как свое величайшее достижение, свое «сокровище». Каждое такое выступление было для него пыткой. Он видел, как из Северного крыла иногда украдкой наблюдала Отикубо. Он пытался поймать ее взгляд, передать ей что-то – извинение, понимание. Но она все чаще отводила глаза. Страх перед Мачехой и его положением наследника возводил между ними невидимую стену.
Он узнал, что Отикубо шьет невероятно красивые вещи – ее единственная отдушина и способ хоть как-то заслужить поблажки. Однажды, увидев брошенный клочок вышивки, он подобрал его и спрятал. Эта крошечная частичка ее таланта, ее души, стала его тайным сокровищем, напоминанием о том, против кого на самом деле он должен был бороться, а не за кого его готовили.
Крепость Из Шелка и Зла:
Сейчас ему четыре года. Он сидит в роскошных покоях матери, слушая, как она обсуждает с доверенной служанкой новый план унижения Отикубо – «случайно» испортить набор драгоценных тканей, которые та месяцами вышивала для молитвенного обряда отца. Акитоми смотрит в сад, на клен, начинающий краснеть – символ его имени, «Светоч Осени». В его детских глазах – недетская тяжесть.
Я – Минамото-но Акитоми. Сын тирана и его орудия. Сводный брат самой несчастной девушки в Хэйане. Я знаю всю их историю. Знаю, что должен стать одним из ее мучителей.
Он сжимает крошечный кулачок под складками шелкового хакама.
Но я помню другую жизнь. Помню справедливость. Помню ее плач по ночам. Помню прикосновение ее пальца.
Он смотрит на Мачеху, излучающую холодное удовлетворение от придуманной жестокости. В его душе зреет не детский каприз, а стальная, взрослая решимость.
Эта история пойдет иначе. Я – ошибка в их расчетах. Я – троянский конь в их роскошной крепости зла. Я еще мал. Слаб. Заключен в этом детском теле. Но я буду расти. Я буду учиться. Я буду ждать.
Он ловит на себе взгляд Мачехи. Быстро опускает глаза, изображая послушное внимание. Внутри же бушует пламя.
Жди, Отикубо. Жди, Северное Крыло. Ваш «Светоч Осени» не осветит путь вашей жестокости. Он воспламенит его. Я сожгу эту проклятую «Повесть» дотла и напишу свою.
Часть 2: Тени и Искры (4-7 лет)
Четырехлетие Акитоми отметили с подобающей аристократической пышностью. Пиры, стихи в его честь, дорогие подарки. Он сидел рядом с Мачехой на возвышении, улыбаясь (как ему казалось) оловянной солдатиковой улыбкой, кивая благодарности. Каждое восхищенное слово гостей в адрес "такого умного и красивого наследника" било по его душе, как молот. Он был выставлен напоказ, как живое доказательство торжества Мачехи, ее заложник и главный козырь против Отикубо.
Игра в Подчинение:
Акитоми понял: открытый бунт невозможен. Он слишком мал, слишком зависим. Его единственное оружие – хитрость и терпение. Он стал сознательно играть роль идеального сына для Мачехи и подающего надежды наследника для отца-Дайнагона.
Для Мачехи: Он демонстрировал обожание. Слушался беспрекословно. С восторгом воспринимал ее ласки (даже когда они вызывали у него внутреннюю дрожь). Он научился ловить малейшие изменения в ее настроении, предугадывать желания. Он стал ее "зеркалом", отражая то, что она хотела видеть. Это было изнурительно, как постоянное натяжение тетивы. Но это давало иллюзию безопасности и… крохи информации. Иногда, в моменты особого довольства, она проговаривалась о своих планах относительно Отикубо чуть раньше, чем отдавала приказы.
Для Отца: С Дайнагоном Акитоми вел себя иначе. Он демонстрировал живой ум, задавал "детские", но наводящие вопросы о государственных делах, поэзии, истории. Он видел, как отца порой забавляет его "любознательность", а порой – раздражает. Но главное – он пытался найти в отце человека. Того, кто когда-то любил свою первую жену, мать Отикубо. Увы, Дайнагон был погружен в дела, интриги двора и… полностью находился под каблуком своей нынешней жены. Его отношение к Отикубо было не жестоким, а равнодушным. И это было почти хуже. Акитоми чувствовал, что апеллировать к отцовским чувствам бесполезно. Равнодушие – крепкая броня.
Тайные Знаки:
Помочь Отикубо напрямую было невозможно. Любое проявление интереса к "падчерице из Северного крыла" вызвало бы немедленную и жестокую реакцию Мачехи, обрушившуюся на обеих. Но Акитоми искал лазейки.
"Случайные" Подарки: Иногда, после уроков каллиграфии, он "забывал" на видном месте в саду или на веранде лист бумаги с особенно красивым стихом или рисунком (его детская рука уже могла неплохо управляться с кистью). Он знал, что Отикубо иногда выходила подышать воздухом рано утром, пока все спали. Однажды он нашел этот листок смятым, но не порванным – знак, что его заметили. Позже он стал "терять" и другие мелочи: красивый камешек, веточку с необычным листом. Они исчезали. Это было крошечное, анонимное общение.
Саботаж по-Тихому: Услышав о плане Мачехи испортить вышивку Отикубо (та готовила подношение для храмового праздника в честь отца), Акитоми устроил "каприз". Он вцепился в служанку, которая должна была нести приказ о "случайной" порче, и закатил истерику, требуя, чтобы именно она пошла с ним в сад сейчас же и нашла "огненного жука". Его "истерика" была настолько громкой и неприятной, что Мачеха, не желая шума, махнула рукой и послала другую служанку – менее расторопную и не так хорошо знавшую план. Та опоздала, и Отикубо успела передать вышивку посланцу храма до того, как ее испортили. Акитоми наблюдал из окна, как сестра с облегчением смотрела вслед уходящему слуге. Цена его "победы" – наказание служанки и его собственное временное заточение в покоях за "непозволительное поведение наследника". Он считал это справедливой платой.
Слово на Ветру: Он начал использовать свою роль "вундеркинда". Читая стихи отцу или гостям, он иногда "нечаянно" вставлял строки о милосердии, о сиротской доле, о красоте, скрытой от глаз. Он смотрел при этом куда-то вдаль, делая вид, что просто увлекся. Однажды, после чтения стиха о "цветке, томящемся в тени", он встретил взгляд Отикубо, украдкой наблюдавшей из-за ширмы. В ее глазах мелькнуло не просто удивление, а понимание. Миг, и она исчезла. Но Акитоми знал – она услышала. Она поняла, что в этом доме есть кто-то, кто видит.
Усиление Гнета и Первая Опасность:
Успехи Акитоми в учебе и его "примерное" поведение только укрепляли положение Мачехи. Она становилась все увереннее и, соответственно, жестче по отношению к Отикубо. Унижения стали изощреннее, требования – невыполнимее. Акитоми видел, как сестра тает на глазах, ее глаза все чаще опущены в пол, в них гаснет тот самый внутренний свет.
Когда Акитоми исполнилось шесть, Мачеха задумала нечто особенно коварное. Она решила выдать Отикубо замуж. Но не за достойного человека, а за своего старого, развратного и жестокого кузена, известного своими скандальными похождениями и разоренным состоянием. Этот брак должен был окончательно унизить падчерицу, выбросить ее из дома и, возможно, сломать окончательно.
Акитоми узнал об этом раньше других. Он подслушал разговор Мачехи с доверенной служанкой. Его охватил ледяной ужас. Он знал, что в оригинальной истории Отикубо спасает Мицуёси, но он понятия не имел, когда именно это должно произойти! Что если Мицуёси появится слишком поздно? Или не появится вовсе? Этот мир был слишком реален, слишком жесток. Он не мог позволить этому случиться.
Первый Отчаянный Шаг:
Прямое вмешательство было самоубийством. Поговорить с отцом – бесполезно. Предупредить Отикубо – слишком опасно для нее. Акитоми понял, что нужно действовать через внешний мир. Нужно привлечь внимание к дому Минамото и к судьбе Отикубо сейчас, до того, как брак станет свершившимся фактом.
Он вспомнил о поэтических вечерах, которые иногда устраивал его отец. На них собирались придворные, поэты, знатные люди. Это был его шанс.
К вечеру он подготовился. Он выучил не просто красивый стих, а стих, который был криком души. Стих о невинности, томящейся в клетке, о жемчужине, брошенной в грязь, о тоске по справедливости, которая должна снизойти с Небес. Он вложил в него весь свой взрослый гнев, отчаяние и надежду. И самое главное – он вставил в него намек, который могли понять только те, кто знал о положении Отикубо: упоминание "северного ветра" и "цветка сливы, цветущего в забытом саду" (северное крыло, символ Отикубо).
Вечер настал. Покои Дайнагона были полны гостей. Акитоми, одетый в парадное детское облачение, сидел рядом с отцом. Когда настала его очередь (Мачеха с гордостью представила его "юного гения"), он вышел в центр. Сердце колотилось как птица в клетке. Он видел самодовольную улыбку Мачехи, равнодушно-любопытные взгляды гостей.
Он начал декламировать. Голосом чистым, но полным недетской силы и боли. Он смотрел не на гостей, а куда-то в пространство, как бы видя образы своего стиха. Он вложил в него все.
Закончив, он стоял в гробовой тишине. Потом раздались вежливые аплодисменты, восхищенные возгласы о "необычайной глубине для столь юного возраста". Но Акитоми искал не восхищения. Он искал понимания. Его взгляд скользнул по лицам.
И он увидел его. Молодого человека, сидевшего чуть в стороне. Гостя не самого высокого ранга, но с умным, проницательным лицом. Человек не аплодировал. Он смотрел на Акитоми с глубоким, изучающим интересом. А потом его взгляд на мгновение скользнул в сторону, туда, где обычно скрывалась Отикубо, за ширмой для женщин, и в его глазах мелькнуло... сочувствие? Догадка? Его звали... Акитоми напряг память... Мицуёси? Мицуёси! Тот самый Мицуёси, будущий спаситель Отикубо?
Прежде чем Акитоми смог уловить больше, Мачеха встала. Ее улыбка была широка, но глаза были холодны, как лезвие. "Мой маленький поэт так увлекся образами!" – засмеялась она неестественно громко, гладя Акитоми по голове с такой силой, что это граничило с болью. – "Иногда его фантазии уносят его слишком далеко. Но разве не мило?" Она ловко свела его выступление к детской выдумке.
Гости заулыбались, соглашаясь. Мицуёси опустил взгляд, его лицо стало бесстрастным. Акитоми почувствовал, как надежда гаснет. Но... был ли это полный провал?
Последствия и Новая Угроза:
На следующий день атмосфера в доме была напряженной. Мачеха вызвала Акитоми к себе. Она не кричала. Она говорила тихо, почти ласково, поглаживая его щеку. Но каждое слово было отравленной иглой.
"Мой сокровищный Акитоми... твой стих вчера был... необычен. Такой мрачный. Такие странные образы. 'Северный ветер'... 'забытый сад'... Откуда у моего солнечного мальчика такие мысли?" Ее глаза впились в него, ища малейшую трещину в его маске. "Кто нашептывает тебе такие грустные сказки? Не та ли... птичка, что поет свои жалобные песенки в дальнем углу нашего сада?"
Акитоми почувствовал, как кровь стынет в жилах. Она подозревала. Подозревала связь. Подозревала, что его слова были не просто фантазией. Он заставил себя широко улыбнуться, как наивный ребенок: "Мама, это же просто стих! Я видел увядший цветок у старой стены на прошлой неделе, когда мы ехали в храм! Он был такой грустный... Я придумал историю для него! Разве она не красивая?"
Он болтал, выдумывая на ходу нелепые детали о "грустном цветочке". Он видел, как Мачеха колеблется. Его детский энтузиазм, его "искренняя" увлеченность своей выдумкой сбивали ее с толку. В конце концов, она отпустила его, но в ее взгляде осталась тень недоверия и... опасной решимости.
"Хорошо, мой мальчик, – сказала она на прощанье. – Но запомни: наш дом – это сад света и радости. Здесь нет места увядшим цветам и жалобным птичкам. Забудь о них. А о той птичке в дальнем углу... – ее голос стал ледяным, – мы позаботимся, чтобы ее песенки больше никого не тревожили. Навсегда."
Акитоми выбежал из покоев, изображая детскую радость от освобождения. Внутри него был ураган ужаса. Его попытка помочь могла обернуться катастрофой. Мачеха ускорила свои планы относительно Отикубо. И она стала следить за ним еще пристальнее.
Седьмой Год: Кризис и Выбор
Слухи о возможном замужестве Отикубо за мерзкого кузена Мачехи поползли по дому. Акитоми видел, как сестра стала похожа на призрак. Страх витал в воздухе Северного крыла.
Однажды вечером, пользуясь редкой минутой, когда Мачеха была занята приемом гостей, а служанки расслабились, Акитоми совершил невероятное. Он пробрался в Северное крыло. Его детский рост и знание укромных уголков дома помогли. Он нашел ее комнату – убогую, холодную, освещенную одной тусклой лампой. Отикубо сидела, склонившись над шитьем, ее плечи вздрагивали от тихих рыданий.
Он замер в дверях. Она услышала шорох и подняла голову. Увидев его, она вскрикнула от страха и вскочила, как ошпаренная. "Акитоми-доно?! Что вы здесь делаете?! Если госпожа узнает...!"
Он шагнул вперед. Он не улыбался. В его семилетних глазах горел недетский огонь. "Слушай меня, Отикубо," – сказал он тихо, но четко, опуская детские интонации. – "Ты не должна выходить за него. Ни за что. Отказывайся. Дерись. Запри дверь. Делай что угодно. Тяни время."
Она смотрела на него, пораженная не только его присутствием, но и тоном, словами. "Но... но я не могу... Она... Они..."
"Ты можешь!" – прошептал он страстно. – "Поверь мне. Скоро... скоро что-то должно случиться. Держись. Пожалуйста, держись!"
Шаги в коридоре! Служанки! Акитоми метнулся к другой двери, ведущей в сад. На прощанье он обернулся: "Помни стих! Помни 'северный ветер'! Он не одинок!"
Он исчез в темноте так же быстро, как появился. Отикубо стояла посреди комнаты, дрожа, прижимая руки ко рту. В ее глазах, полных слез, боролись страх, недоверие и... крошечная, слабая искра надежды, зажженная словами этого странного, непостижимого брата, который вдруг говорил с ней как равный и обещал спасение.
Акитоми, спрятавшись за кустом, ловил ртом воздух. Он совершил безумный поступок. Теперь Отикубо знала, что он не ее враг. Но знала и Мачеха, если служанки доложат о его ночной прогулке. Риск был колоссальным.
На следующий день Мачеха вызвала его снова. На столе лежал изящный, но прочный бамбуковый прут. Ее лицо было каменным.
"Мой сын, – начала она ледяным голосом, – кажется, ты заблудился прошлой ночью. В очень неподходящем месте. Это не может остаться без внимания. Наследник должен знать свое место. И помнить, кто его истинная семья." Она взяла прут. "Подойди."
Акитоми подошел. Он знал, что оправдания бесполезны. Он смотрел ей прямо в глаза, в эти бездонные озера жестокости. Внутри него не было страха. Была только холодная ярость и абсолютная ясность. Он сделал выбор. Он показал Отикубо, что она не одна. Теперь он заплатит цену. Но игра только начиналась. Его "Светоч Осени" горел теперь не для прославления дома, а для того, чтобы осветить путь к свободе для одной невинной души. Даже если этот свет должен был пройти сквозь тьму наказаний и опасностей.
Палка поднялась. Он закрыл глаза, готовясь к боли. Жди, Отикубо. Я еще не закончил.
Часть 3: Лабиринт Теней (7-10 лет)
Удар бамбукового прута обжег кожу, но боль была ничто по сравнению с холодным торжеством в глазах Мачехи. Акитоми не издал ни звука. Он принял наказание как ритуал, как плату за свой ночной визит к Отикубо. Каждый удар закреплял его решение.
"Запомнишь ли ты теперь, где твое место, Акитоми?" – шипела Мачеха, опуская прут. Ее дыхание было ровным, лишь легкий румянец выдавал возбуждение. – "Твое место – рядом со мной. В свете. Не в тех... трущобах."
"Да, матушка," – прошептал он, опустив голову, изображая покорность, но внутри горел. – "Прости мою глупость. Я... я увидел светлячка и побежал за ним. Заблудился." Ложь была детской, но правдоподобной.
Мачеха изучала его. Неуловимая тень сомнения все еще витала в ее взгляде. "Светлячков ловят днем, а не ночью в запретных крыльях," – холодно заметила она. – "Будь умнее, сынок. Или я найду способ... отвлечь тебя от вредных насекомых. Навсегда." Угроза в отношении Отикубо висела в воздухе непроизнесенной, но явственной.
Годы Тонкой Паутины:
Последующие годы стали временем виртуозного лавирования и строительства сложной сети скрытых действий. Акитоми понял: открытое противостояние самоубийственно. Его сила – в его положении "любимого наследника" и в его взрослом интеллекте, скрытом за маской одаренного ребенка.
Статус Оружия: Он удвоил усилия в учебе. Его каллиграфия стала безупречной, знания классических текстов – глубочайшими. Он участвовал в поэтических турнирах для юных аристократов, неизменно побеждая. Его слава росла, отражаясь лучами на Мачехе. Она купалась в его успехах, видя в них подтверждение своего величия и правильности своих методов. Акитоми использовал это. Он стал ее самым ценным "активом", ее щитом и мечом в придворных интригах. Это давало ему определенную неприкосновенность и доступ к информации. Он научился изящно подбрасывать Мачехе идеи, выгодные ему – например, "щедрость" в виде передачи старых, но еще качественных тканей "несчастным служанкам" (которые тайно перенаправлялись Отикубо), или "благочестивое" пожертвование в храм, связанный с родом ее покойной матери.
Тайные Каналы: Прямой контакт с Отикубо был почти невозможен после ночного инцидента. Мачеха усилила надзор. Но Акитоми нашел посредника – старую служанку Саюри, когда-то служившую его настоящей матери, первой жене Дайнагона. Саюри тайно жалела Отикубо, но боялась Мачехи как огня. Акитоми, играя роль капризного принца, "требовал", чтобы именно Саюри выполняла его мелкие поручения (принести редкий цветок из дальнего сада, найти старую книгу). Во время этих поручений, в укромных уголках, он передавал Саюри крошечные свертки: листок с ободряющим стихом без подписи, кусочек вкусной еды с пира, который Отикубо никогда не видела, красивую, но неброскую заколку для волос. Саюри, дрожа от страха, но движимая состраданием, передавала их Отикубо. Это была тонкая нить надежды, связывающая брата и сестру.
Информационная Война: Акитоми стал мастером подслушивания. Его детская незаметность и статус "невидимки" в собственных покоях позволяли ему узнавать планы Мачехи заранее. Услышав о намерении устроить "случайную" порчу важной вышивки Отикубо для важного гостя, он "нечаянно" пролил чернила на платье Мачехи прямо перед визитом гостьи. Суматоха и гнев Мачехи, направленный на него (но без серьезных последствий, ибо "мальчик есть мальчик"), отвлекли внимание и сорвали план порчи. Узнав, что Мачеха хочет обвинить Отикубо в краже фамильной драгоценности, он сам "нашел" ее в самом неожиданном месте – в шкатулке одной из любимых служанок Мачехи, подбросив улику туда заранее. Любимую служанку наказали, Мачеха была взбешена и сбита с толку, а Отикубо избежала страшной участи. Каждая такая маленькая победа была минной, но Акитоми учился ходить по ним виртуозно.
Культивирование Союзников (Тени): Он обратил внимание на Мицуёси. Тот молодой человек с проницательным взглядом после поэтического вечера стал изредка бывать в их доме – как знакомый отца, интересующийся поэзией и каллиграфией. Акитоми "случайно" оказывался рядом. Он заводил "детские" разговоры о природе, справедливости, задавал "наивные" вопросы о судьбах незаслуженно обиженных. Он видел, как Мицуёси ловил его намеки, как его взгляд иногда устремлялся в сторону Северного крыла. Однажды, "играя" во дворе, Акитоми "уронил" в присутствии Мицуёси крошечный сверточек – кусочек невероятно тонкой вышивки, несомненно работы Отикубо, с вышитым стихом о надежде. Мицуёси поднял его. Их взгляды встретились на мгновение. Ни слова не было сказано, но понимание витало в воздухе. Акитоми видел, как в глазах Мицуёси загорелся огонек решимости.
Десятилетие и Перелом:
Когда Акитоми исполнилось десять, он уже не был ребенком по меркам Хэйана. Его считали юношей, почти взрослым. Его статус наследника укрепился, его ум и таланты вызывали уважение даже у отца-Дайнагона. Мачеха все чаще советовалась с ним о мелких домашних делах, тестируя его, но и признавая его растущую значимость.
Однако именно этот рост стал опасным. План Мачехи выдать Отикубо за своего кузена снова всплыл на поверхность, обретая конкретные очертания. Переговоры велись тайно, но Акитоми узнал о них через подслушанный разговор Мачехи с ее братом. Сроки поджимали.
Однажды, во время редкого разговора с отцом о придворных назначениях, Акитоми осторожно навел разговор на тему браков.
"Отец, – спросил он с наигранным любопытством, – а правда ли, что брак дочери Минамото может укрепить наш род сильнее, чем брак с... менее достойным, пусть и родственником?"
Дайнагон хмуро посмотрел на сына. "Брак – это политика, Акитоми. Иногда полезные союзы важнее крови. Но почему ты спрашиваешь?"
"Просто размышляю, отец. Читал о клане Фудзивара. Их сила – в умелых браках. Даже если невеста... не на виду." Он сделал паузу, рискуя. "Разве не стыдно для дома Минамото, если его дочь выйдет замуж за того, кого презирают при дворе? Это ведь бросит тень и на нас всех." Он вложил в голос всю возможную убедительность, играя на отцовской гордости и репутации.
Дайнагон задумался. Он никогда не любил кузена своей жены. "Твоя мать считает это... удобным решением для Отикубо," – пробурчал он. – "Она говорит, та не найдет лучшего."
"Но разве дом Минамото не может найти лучшего сам?" – настаивал Акитоми. – "Хоть и для дочери... не от первой жены? Разве ее вышивка не славится? Я слышал, гости восхищаются." Он солгал, но это было правдоподобно.
Дайнагон махнул рукой. "Это дело твоей матери. Не лезь, Акитоми." Но семя сомнения было посеяно. Акитоми видел это.
Сеть Рвется:
Опасность пришла откуда не ждали. Старая служанка Саюри, их тайная связная, заболела. Сильно. Перед смертью, в бреду, она пробормотала что-то о "маленьком господине", "северной госпоже" и "спрятанных записочках". Служанка, ухаживавшая за ней, доложила Мачехе.
Буря обрушилась мгновенно. Покои Акитоми были обысканы с невиданной тщательностью. Он успел уничтожить большую часть улик, но в тайнике под половицей нашли несколько листков с его почерком – стихи, полные скрытой боли и намеков на несправедливость, адресованные "Невидимому Цветку" (его тайное имя для Отикубо). Не было прямого указания, но контекст был убийственным.
Мачеха ворвалась в его покои. Ее лицо было искажено холодной, безумной яростью. В руке она сжимала найденные стихи. Рядом стоял отец, бледный и растерянный.
"Это что, Акитоми?!" – ее голос резал, как стекло. – "Твои 'невинные' стихи? 'Невидимый Цветок'? Ты смеешь?! Ты смеешь жалеть эту... эту неблагодарную тварь?! Тратить свой талант на нее?!"
Она швырнула листки ему в лицо. "Все эти годы... Ты играл со мной?! Притворялся преданным сыном, а сам... предавал?! Ради этой выброски?!"
Дайнагон пытался вставить слово: "Жена, успокойся, может, это просто..."
"МОЛЧИ!" – закричала она на мужа, впервые теряя контроль публично. – "Твой сын! Твой наследник! Он... он заражен! Заражен жалостью к врагу этого дома! К тому, кто позорит имя Минамото!"
Она повернулась к Акитоми, ее глаза пылали. "Ты думал, ты умнее всех? Что ты можешь меня обманывать? Помогать ей за моей спиной?" Она засмеялась, и это был страшный звук. "Хорошо. Очень хорошо. Ты хотел помочь своей дорогой сестричке? Поможешь. Сполна."
Она сделала шаг вперед, ее голос стал ледяным и страшным в своей тишине. "Ты отправишься к ней. В Северное крыло. Сегодня же. Ты будешь жить там. В тех же условиях. Ты будешь есть ту же пищу. Носить ту же одежду. Испытывать те же... неудобства. Ты будешь видеть, что значит быть отверженным. И ты будешь смотреть, как я сделаю с ней то, что давно должна была сделать. А потом... потом мы посмотрим, останется ли в тебе место для жалости, наследник."
Акитоми стоял неподвижно. Сердце бешено колотилось, но лицо было маской спокойствия. Он смотрел в безумные глаза Мачехи, потом на растерянное лицо отца, который не решался вмешаться.
Северное крыло. Рядом с ней. Но пленником. Свидетельствовать... чему?
"Акитоми-доно!" – в дверях, бледная как смерть, появилась доверенная служанка Мачехи. – "Госпожа! Срочные вести! Из дворца!"
Мачеха резко обернулась: "Что?! Говори!"
"Господин Мицуёси... Он... он только что подал прошение на высочайшее имя! Он просит руки Отикубо-химэ! И предоставил неоспоримые доказательства ее таланта и... и дурного обращения с ней в этом доме! Во дворце переполох!"
Тишина повисла, как нож на нитке. Мачеха побледнела, потом багрово покраснела. Дайнагон остолбенел. Акитоми почувствовал, как в груди взрывается тихая, торжествующая гроза.
Мицуёси! Он сделал это! Он действовал!
Но триумф был мимолетен. Мачеха медленно повернулась к Акитоми. В ее глазах была уже не ярость, а нечто более страшное – абсолютная, ледяная ненависть и понимание.
"Ты," – прошипела она так тихо, что услышал только он. – "Это ты подал ему идею. Ты дал ему улики. Твои стихи... твои 'находки'... Ты предатель."
Она подошла вплотную. "Ты думал, что победил? Что спасешь ее?" Ее губы искривились в чудовищной пародии на улыбку. "Помнишь мое обещание? Ты отправишься в Северное крыло. Сейчас. И ты будешь там, когда придет Мицуёси. Ты будешь видеть, как он попытается ее забрать. И ты будешь видеть, как я сломаю это. На твоих глазах. Ты хотел быть рядом с ней? Будь. И страдай."
Она отдала приказ служанкам. "Отведите Акитоми-доно в его новые покои. В Северное крыло. Немедленно. И не выпускать."
Служанки, растерянные и напуганные, робко подошли к Акитоми. Он не сопротивлялся. Он посмотрел Мачехе прямо в глаза – впервые без маски, без притворства. В его взгляде было не страдание, а вызов. Холодный, стальной вызов.
"Как прикажете, матушка," – сказал он с ледяной вежливостью. – "Я всегда мечтал поближе познакомиться с... настоящим домом Минамото."
Его увели. Мимо роскошных покоев, по темным, холодным коридорам, к обшарпанной двери Северного крыла. За дверью, услышав шаги, испуганно вскрикнула Отикубо.
Акитоми вошел. Дверь захлопнулась за ним. Он очутился в полумраке убогой комнаты. Перед ним стояла Отикубо, прижав руки к груди, ее глаза были полны ужаса и непонимания.
"Акитоми-доно? Что... что происходит? Почему вы... здесь?"
Он оглядел тесную, бедную комнату – ее тюрьму. Потом посмотрел на сестру. На ее измученное, но все еще прекрасное лицо. Надежда и отчаяние боролись в ее глазах.
"Они знают, Отикубо," – сказал он тихо, но твердо. – "Мачеха знает, что я помогал тебе. Она бросила меня сюда. Не как наказание. Как зрителя."
Отикубо ахнула, закрыв лицо руками. "Нет... Из-за меня... Я погубила вас..."
"Тише," – Акитоми шагнул к окну, затянутому пыльной бумагой. Он разорвал ее в одном месте. Через щель был виден главный двор. – "Нет, сестра. Ты не погубила. Ты выжила. А теперь... теперь пришло время битвы. Мицуёси подал прошение. Он идет за тобой."
Отикубо замерла. "Мицуёси-доно? Но... как? Почему?"
"Потому что он видел," – ответил Акитоми, не отрывая взгляда от двора. – "Видел тебя. Видел несправедливость. И я... я дал ему последний толчок." Он обернулся к ней. В его глазах горела та же стальная решимость, что и у Мачехи, но светлая. "Он придет. Сегодня. Мачеха будет пытаться помешать. Отчаянно. Она ненавидит проигрывать. И теперь она ненавидит меня больше всего на свете. Но мы здесь. Вместе. В самой пасти зверя. И мы увидим эту битву. Мы должны ее увидеть."
Он подошел к ней и взял ее тонкие, дрожащие руки в свои. Ему было десять, ей – около шестнадцати, но в этот момент он казался старше, сильнее.
"Держись, Отикубо. Как держалась все эти годы. Помни – ты не одна. Больше никогда. Даже в этой клетке. Мицуёси идет. А я... я буду здесь. Чтобы убедиться, что он тебя заберет. Или..." – его голос стал жестким, – "...чтобы найти другой способ. Но ты выйдешь отсюда. Клянусь своей прошлой жизнью и этой."
Он отпустил ее руки и снова подошел к щели в окне. Вдалеке, у ворот особняка, послышался шум. Голоса. Лязг подъезжающих повозок.
"Они здесь," – прошептал Акитоми. – "Битва началась, сестра. И мы на передовой."
Он стоял у окна, узник и страж, мальчик и старый воин, глядя на приближающуюся бурю, которую он сам помог вызвать. Его "Светоч Осени" горел теперь в самом сердце тьмы, освещая путь к свободе для Отикубо. И он не погаснет. Даже если придется сжечь весь проклятый особняк дотла.
Часть 4: Битва за Отикубо
Прибытие Мицуёси
У ворот особняка Минамото раздался громкий стук. Слуги в замешательстве переглянулись — никто не ожидал визита. Но когда распахнулись тяжелые створки, перед ними предстал Мицуёси в полном придворном облачении, с официальной свитой и охраной. Его лицо было непроницаемо, но в глазах горела решимость.
— Я прибыл по высочайшему повелению, — объявил он, держа в руках императорский указ. — Где господин Дайнагон?
Слуги бросились предупредить хозяев. В доме начался переполох.
Мачеха в ярости
Мачеха, услышав новость, побледнела, но быстро взяла себя в руки.
— Этот наглец осмелился… — прошипела она, сжимая веер до хруста. — Нет, он не получит ее. Никогда.
Она приказала служанкам запереть Отикубо в самой дальней комнате, а сама направилась встречать Мицуёси с холодной улыбкой.
— Какой неожиданный визит, Мицуёси-доно, — сказала она сладким голосом. — Но, боюсь, моя падчерица не может вас принять. Она… больна.
Мицуёси не дрогнул.
— Мне жаль слышать это, госпожа. Но я прибыл не просто так. — Он развернул свиток. — Его величество одобрил мое прошение. Отикубо-химэ становится моей женой.
В воздухе повисло молчание. Даже Дайнагон, стоявший рядом, остолбенел.
Акитоми и Отикубо в заточении
Тем временем в Северном крыле Акитоми и Отикубо прижались к щели в окне, наблюдая за разворачивающейся драмой.
— Он здесь… — прошептала Отикубо, дрожа. — Но она не отдаст меня. Никогда.
— Она не сможет перечить императорскому указу, — сказал Акитоми. — Но она попытается что-то сделать. Нам нужно быть готовыми.
В этот момент дверь распахнулась, и вошла служанка с двумя охранниками.
— Госпожа приказала перевести вас в подвал, — холодно сказала она. — И никому не говорить, где вы.
Отикубо в ужасе отпрянула. Акитоми стиснул зубы.
— Вы понимаете, что это прямое неповиновение указу императора? — спросил он, глядя служанке в глаза.
Та замешкалась, но затем покачала головой.
— Наследник, не усложняйте. Вы уже не в положении командовать.
Охранники шагнули вперед.
Побег
Акитоми знал, что сопротивляться бесполезно — они оба слишком слабы. Но он не собирался сдаваться.
— Хорошо, — сказал он, делая вид, что смирился. — Но позвольте мне хотя бы попрощаться с сестрой.
Охранники переглянулись, но разрешили. Акитоми подошел к Отикубо и шепнул:
— Когда я дам знак — беги в сад, к старой сливе. Там есть лаз в стену.
Она едва заметно кивнула.
Акитоми резко развернулся и ударил одного из охранников ногой в колено, а затем толкнул второго. Воспользовавшись замешательством, Отикубо рванула к двери.
— Ловите ее! — закричала служанка.
Но Акитоми встал на пути, сбивая с ног преследователей.
— БЕГИ, ОТИКУБО!
Она исчезла в коридоре.
Последняя ставка Мачехи
На главном дворе Мицуёси уже терял терпение.
— Где Отикубо-химэ? — его голос стал жестким. — Если с ней что-то случилось, это будет расценено как оскорбление императора.
Мачеха побледнела, но вдруг раздался крик:
— ОНА УБЕЖАЛА!
Из-за угла выбежала Отикубо, запыхавшаяся, в изорванном кимоно.
— Мицуёси-доно! — ее голос дрожал, но в глазах горела решимость.
Мачеха вскрикнула от ярости и бросилась к ней, но Мицуёси шагнул вперед, закрывая Отикубо собой.
— Довольно, — сказал он ледяным тоном. — Отикубо-химэ теперь под моей защитой. А любое сопротивление — государственная измена.
Дайнагон, наконец, нашел в себе голос:
— Жена, остановись! Это кончено!
Мачеха замерла. Ее лицо исказилось от ненависти, но она понимала — игра проиграна.
Конец Отикубо-моногатари
Мицуёси взял Отикубо за руку и повел к повозке. Она оглянулась на особняк, где провела столько лет в страдании, но в ее глазах не было сожаления — только освобождение.
Акитоми, которого охранники уже отпустили (боясь гнева отца), стоял на ступенях и смотрел им вслед.
— Ты сделал это, — раздался голос за спиной.
Он обернулся. Мачеха смотрела на него с холодной ненавистью.
— Ты разрушил этот дом.
— Нет, — ответил Акитоми спокойно. — Я спас его от настоящего разрушения — от тебя.
Она хотела что-то сказать, но вдруг Дайнагон резко поднял руку:
— Замолчи. Всё кончено.
Эпилог: Новый Путь
Спустя годы…
Отикубо жила с Мицуёси в любви и уважении, ее талант к вышивке прославился по всей столице.
Акитоми, став главой дома Минамото, провел реформы, изменив жестокие порядки прошлого.
А Мачеха… исчезла. Говорили, она уехала в далекий монастырь, но никто не знал наверняка.
И когда осенний ветер качал алые листья кленов, Акитоми иногда вспоминал тот день, когда его "Светоч Осени" наконец разогнал тьму.
Конец.
