ГлаваСтарый особняк нисколько не изменился за все эти годы. Время, казалось, его не коснулось. Все та же мрачная громадина. Если Регулус не проболтался, то все должно пройти как по маслу. Конечно, с противоположной стороны площади сложно было определить, есть кто дома или нет, но какая нахрен разница, где сейчас хозяева? Все равно он поступит по-своему. Впрочем, как и всегда. Пока Сириус торчал все эти годы в Азкабане, он почему-то считал, что дом сгорел дотла. Но если б так было на самом деле, вряд ли ему об этом сообщили: ставить узников в известность о делах семейных на острове было не принято.
В облике пса видел он не так хорошо, как человек, но этот недостаток с лихвой компенсировался острейшим обонянием и тонким слухом. Вот и сейчас Сириус слышал какое-то неясное движение, исходившее, как ему казалось вовсе не от смежных домов, а оттуда, из места, не указанного ни на одной карте. А еще он чуял… запах. И узнал его. Азалии.
«Матушкины азалии, что растут на заднем дворе».
Похоже, она настолько их запустила, что они одичали и заполонили весь сад. А теперь осыпаются и гниют под холодными ноябрьскими дождями.
«Почему нет? Сгноила же она все остальное. Чего тогда сожалеть о цветах?»
В памяти отчетливо всплыло детское воспоминание: жаркий летний день, они играют в прятки. Сириус прячется среди цветов, а Регулус бродит с завязанными глазами, спотыкается о старое надгробие и хихикает. Если он найдет брата, тот должен будет катать его на спине не меньше пятнадцати минут. Есть за что побороться.
Честно говоря, Сириус не особо и прятался тогда.
Он моргнул. Почему ему это вспомнилось, он не знал. В любом случае, это было не то, что он действительно хотел бы воскресить в памяти. Перед глазами обрывками замелькали картинки: пронзительные крики матери, когда та выжигала имя Андромеды с гобелена; бесконечные наставления отца о том, как его сын должен справляться со своими обязанностями. Однажды к ним пришла Беллатриса и так завернула ему руку за спину, что плечо выскочило из сустава. А когда он наконец заплакал и спросил: «За что, Белла?» — она просто рассмеялась ему в лицо, и все так же смеясь, легонько толкнула с лестницы...
— Как получилось, что Сириус так сильно ушибся?
— Упал с лестницы, тетушка.
— Что за неуклюжий мальчишка...
Отлично.
Просто прекрасно. Он даже и не подозревал, насколько плохо видел, пока зрение наконец не стало проясняться.
Сириус осмотрелся по сторонам. Площадь по-прежнему оставалась безлюдной. Поэтому он со всех своих собачьих ног рванул в сторону магического барьера. Маменька много чего умела, но лишить его доступа в родительский дом не смогла бы даже если б вывернулась наизнанку: дом принадлежал ему так же, как и он принадлежал этому дому. По праву рождения. По праву крови, что текла в его жилах. И уничтожить эту связь никто из живущих был не в силах. «Вот оно, наглядное преимущество родовой магии помноженной на поклонение чистокровности», — хмыкнул Сириус.
Проскочив барьер, он снова перекинулся в человека, распластался возле парадной лестницы и стал шарить под самой нижней ступенькой.
«Ну же, Регулус, не подведи меня».
Ничего не нашел и запаниковал: неужели Рег все-таки уничтожил их лазейку? Сириус стал искать тщательнее, и на этот раз его руки наткнулись на влажный от осенней сырости шелковый шнур, сплетенный из красных, золотых, зеленых и серебряных нитей. Он вцепился в него как в спасительную соломинку, гадая, работают ли еще чары и не распустилась ли веревка, но не далее чем в трех футах от него, хвост шнура исчез в никуда. Впрочем, как и всегда.
Это был единственный магический артефакт, который они с братом создали вместе — тайный проход в дом. Чтобы входить и выходить из него когда им вздумается, минуя защитные чары и неусыпный контроль родителей. Идея принадлежала Регулусу, и для ее осуществления требовалось завязать ее на крови. Что они с успехом и сделали, и теперь никто, кроме них, не мог воспользоваться этим путем, чтобы проникнуть на территорию особняка.
Сириус вцепился в конец шнура, закрыл глаза и наощупь пошел под ступеньками, чувствуя как шелк холодит руки. Пересекая внутренний защитный барьер он почувствовал слабое покалывание — магия рода узнала его и беспрепятственно пропустила. Он так и шел вслепую, пока пальцы не коснулись каменного гребня, который был частью фонтана во дворе. Все еще влажный после последнего дождя и холодный как лед. Гребень они выбрали в качестве исходной точки только потому, что он был очень большим. Настолько, что если бы кому-нибудь из домашних вдруг вздумалось выглянуть в окно в тот же самый момент, когда они прибыли домой, их все равно никто бы не увидел.
Здесь, в саду, запах азалий на удивление был не таким сильным, как на площади. Да и сам сад не был заросшим, как он предполагал. «Хотя, — подумал Сириус, принимая облик Бродяги и выглядывая из-за гребня, — в этом теле вряд ли что-то можно хорошенько увидеть». Он посмотрел на темные окна, но никакого движения за ними не уловил.
Это хорошо. Значит, дома никого нет. Удачно получилось. Добраться до ключа от хранилища в Гринготтсе будет намного проще. Во всяком случае, ему не придется переживать о том, что родители услышат, как он поднимает половицы в своей бывшей комнате. Он так и не удосужился вернуться за ним, когда сбежал — несмотря на то, что дядя Альфард оставил деньги именно ему, любящая мамочка наверняка попыталась бы их отобрать, если б он пришел домой, но сейчас совсем другое дело. Сейчас они действительно ему нужны.
«Ну хорошо, согласен, покупка новой метлы для Гарри не входит в разряд жизненной необходимости, но в конце концов, почему нет? Это то, что я могу и хочу сделать. Гоблинам из Гринготтса по барабану, кто принесет им ключ, лишь бы это был тот самый, который подойдет к замку хранилища. Они не станут задавать лишних вопросов. Представляю, как она вышла из себя, когда не нашла ключа. Но если б он попал к ней в руки, она тут же сожгла бы эти деньги, лишив меня наследства с той же радостью, с какой выжигала имя Андромеды с семейного древа. И даже не подумала бы их потратить».
Все чисто. Он принял облик человека и уже повернулся, чтобы пойти по знакомой тропинке возле фонтана, как тут же споткнулся о что-то твердое.
— Что за черт?..
В метре от тропы возвышался острый черный камень. Еще один такой же лежал чуть поодаль от первого. Сириус присел на корточки. Надпись гласила:
РЕГУЛУС БЛЭК
1961–1979
Верный и преданный сын
Сириус закрыл глаза и положил руку на камень. Холод надгробия, усиленный сыростью, пронзал насквозь. Тело Регулуса, покоящееся здесь, не было похоронено целиком: на следующее утро после его смерти Сириусу прислали его глаза. Когда вместе со звериным воем его скорбь выплеснулась до дна, и он немного успокоился, то попытался вернуть их семье, чтобы похоронить по-человечески, но мать его даже на порог не пустила. Оставила стоять на улице, обвинила во всех смертных грехах, наорала в своих самых лучших традициях и запретила даже близко подходить к похоронам.
Поэтому глаза своего брата Сириус похоронил в Годриковой Впадине.
ОРИОН БЛЭК
1929–1979
Верный муж
Toujours purs
Сириус покачал головой и совершенно безэмоционально похлопал по надгробию. Отец в лучшем случае был слабым человеком, в худшем — безразличным и холодным. А потом вспомнил: время от времени ему казалось, что отец проходит через жизнь их семьи подобно бестелесной тени, никого не замечая и ничего не касаясь. Или, что мать забрала его у его же собственной жизни и постоянно забывает вернуть, потому что давно уже о нем позабыла. Как он ни старался, так и не мог вспомнить ни одного разговора с отцом, хотя, по идее, должны же они были разговаривать — как никак шестнадцать лет вместе прожили под одной крышей.
— Она все-таки вогнала тебя в гроб, да? — спросил он.
Отец ничего не ответил. Впрочем, как и всегда.
Сириус огляделся в поисках третьего памятника, но не нашел ничего даже отдаленно напоминающего надгробие. Потому что его попросту его не было. Ну конечно. Старая кровожадная гарпия все еще жива и продолжает строить свои безумные планы, несмотря на то, что весь ее мир давно рухнул, оставив после себя выжженные пятна на гобелене. Так и будет жить, извергая потоки злобы и ненависти, пока не умрет от досады, осознав, что ей больше некого кошмарить.
Он осторожно обошел новые памятники и проскользнул в заднюю дверь, ведущую в дом под номером двенадцать, на площади Гриммо. Впервые с тех пор, как в шестнадцать лет сбежал отсюда...
...и его чуть не вырвало.
В доме стоял невыносимый запах азалий, тошнотворный, гнилостный и сладкий. И еще чего-то. Он не мог понять, чего именно.
Первым делом Сириус направился в кухню. Там такое творилось, что сам черт ногу сломит, но в царящем здесь бедламе не было ничего удивительного: Кикимер, личный домовик матери, никогда не отличался особыми способностями к домоводству (хотя, как неохотно признавал Сириус, готовил вполне сносно). После его кулинарных экспериментов кухня вечно была полна сажи и гор грязной посуды. Сириус проверил шкафы и нашел запасы свежей еды. Рот сразу наполнился слюной, а в животе заурчало — он просто умирал от голода. С тех пор, как он доплыл до берега и коснулся твердой земли, его пищу составляли только крысы и объедки. Но как бы он ни был голоден, все равно ни к чему не притронулся, решив, что бездомные псы на улице питаясь падалью имеют больше шансов выжить, чем он в этом царстве мусора и нечистот.
Тщательно выбирая место для следующего шага, Сириус медленно пробирался через замызганную кухню, стараясь не обращать внимания на специфические пятна и подозрительного вида лужи на полу. Вальбурга частенько варила здесь свои зелья, и самое лучшее, что он мог сделать, это стараться вообще не думать о природе происхождения этих пятен. Он добрался до лестницы и, не желая будить Кикимера, на цыпочках поднялся наверх, гадая, жив ли тот до сих пор. Сириус даже подумывал проверить ряд голов домовых эльфов, чтобы в этом убедиться, но потом отбросил эту мысль, справедливо полагая, что со временем и так все узнает. Ему пришлось полностью перешагнуть через верхнюю ступеньку, потому что Кикимер расставил на ней в ряд несколько мисок наполненных непонятно чем, и эта необъяснимая выставка заставила его всерьез задуматься об умственных способностях старого эльфа.
«Мелкий придурок...» — подумал он, делая еще один шаг, как вдруг услышал за спиной истошные крики.
— Вор! Убийца!
— Что за… — Сириус обернулся так резко, что едва не потерял равновесие. В его отсутствие в прихожей появился портрет, написанный в натуральную величину, и это он изрыгал проклятия, сверкая безумными глазами.
— Предатель крови! Грязный мерзавец!
— Я тоже рад тебя видеть, мам, — пробормотал Блэк. Если эти вопли до сих пор никого не разбудили, значит будить в доме больше некого...
Ну что ж. Он ненадолго. Ему просто нужно подняться на пару минут…
Сириус уже собрался идти к парадной лестнице, как увидел на грязном ковре большое красно-коричневое пятно — кучу гниющих азалий.
«Какого черта? Зачем они здесь? Для чего?»
Понимая, что, скорее всего, ему не хочется это знать, но не в силах остановиться, он подошел ближе, и стал рассматривать цветы более пристально. Дорожка из лепестков, усыпавших коридор, вела в гостиную.
«Неужели после смерти отца мать окончательно свихнулась? Завалила свою драгоценную гостиную мертвыми азалиями, чтобы целыми днями смотреть на импровизированный сад, видя в нем отражение своей погибшей семьи?»
Он пошел по этой тропе к еще одной кучке увядших цветов. Все выглядело так, словно, она шла сюда из сада с охапкой азалий в руках, не замечая, что они падают на пол.
Память внезапно подкинула совершенно другой эпизод из жизни — тот самый, единственный раз, когда (он точно это помнил) он действительно любил свою мать так, как любят родного человека. В тот день оба они были в саду. Мать обрезала азалии и в кои-то веки не рассуждала о чистоте крови. Показывала Сириусу, как вырывать сорняки, чтобы они не задушили побеги, и весь день рассказывала ему о драгоценных цветах, которые годами собирала в свою коллекцию. Сириус вспомнил, какими удивленными глазами посмотрела она на него, когда он повторил все ее указания, и даже похвалила, чего он никак не ожидал: «До чего же ты умный мальчик!» А еще, она улыбнулась, и это тоже было чем-то из ряда вон выходящим, потому что улыбка на лице Вальбурги Блэк оставалась явлением не частым и для окружающих непривычным. И до чего же хороша она становилась в эти редкие моменты!.. Ему стало тепло и радостно, и в ту ночь он заснул, повторяя про себя свойства растений-душителей. А на следующий день мать снова была сама не своя и в его помощи не нуждалась.
Ему тогда было семь, но с той поры никаких светлых или добрых воспоминаний у него не сохранилось. В голове крутилась странная смесь из разрозненных обрывков каких-то пустых разговоров, едких слов или поступков, оставивших тяжелый осадок. А вскоре после того дня, по причинам, которые он уже толком и не помнил — да и не хотел вспоминать, — Сириус впервые пришел к выводу, что его мать настоящая ведьма по характеру, а не по рождению. И понял, что от души ее за это ненавидит.
Он подошел к двери в гостиную. Вонь явно исходила оттуда. Сколько же цветов она сюда притащила?
Попытался открыть дверь, но та не поддалась, как будто с другой стороны ее подпирала груда мягкой одежды.
— Мам? — почему-то шепотом позвал он, не надеясь на ответ. Ее портрет все еще кричал во всю мощь своих несуществующих легких. Если б она была здесь, то давно уже вышла к нему, несмотря на всю свою неприязнь.
Сириус глубоко вздохнул и толкнул дверь сильнее.
Внутри все было усыпано лепестками азалий, которые годами лежали на ковре, доходя чуть ли не до середины стен. Тут же трудились несколько докси — собирали самые сухие лепестки и относили их в гнездо за шторами. Стулья были завалены цветами до самых сидений. Только пространство перед гобеленом с генеалогическим древом оставалось чистым и благоговейно пустым.
То, что он увидел, повернув голову, отложилось в его мозгу вспышкой колдографа. И следом пришло четкое осознание — сколько бы ни прошло времени, он не забудет эту картину. До самой смерти будет помнить мельчайшие подробности и детали интерьера гостиной так же ярко, как и тот момент, когда он открыл дверь. И все же, несмотря на всю нереальность происходящего, только одна деталь имела истинное значение и только она определяла облик комнаты.
В черной церемониальной мантии с серебряной отделкой она сидела в кресле словно королева. Кто-то — скорее всего, Кикимер — положил ей на колени один из ее ритуальных кинжалов, и он теперь лежал поперек ее запястий. Покрывая все кресло целиком, лепестки азалий засыпали ее до колен. В голове Сириуса возникло отчетливое видение — Кикимер снова и снова приносит Хозяйке подношения; дотянуться до нее у него не получается и он с ликованием бросает охапки цветов, в то время как она...
Он закрыл глаза.
Мама наконец-то снова улыбалась. Все черепа улыбаются.
В лондонской сырости — Мерлин знает, сколько она уже так просидела — процесс мумификации Вальбурги не коснулся. На ее руках виднелся слой плесени, но в остальном она была всего лишь скелетом. Сириус с подозрением посмотрел на шторы, забитые докси, и отвернулся, не имея ни малейшего желания думать об этом.
— Пошел вон! Вон отсюда!
Сириус обернулся. Кикимер продирался к нему сквозь мириады азалий, размахивая скалкой, словно сумасшедшая торговка рыбой. Блэк легко поймал его и обезоружил.
— Что происходит? И чем ты здесь занимаешься? — спросил он, встряхнув эльфа так, что у того хлопнули уши.
Кикимер не ответил, лишь с негодованием посмотрел на него.
— Хозяин — убийца. Все так говорят.
— Хозяина подставили, но это неважно. Если не перестанешь нести бред, я убью тебя. Почему ты не присмотрел за Хозяйкой?
Блэк опустил домовика на пол.
— Я принес ей цветы! Как она просила! — снова заверещал тот, вращая огромными глазами.
— Она не могла тебя об этом просить. Она мертва!
— Портрет Хозяйки велит Кикимеру приносить цветы.
— Портрету Хозяйки пары мазков не хватает... — невесело усмехнулся Сириус.
— Хозяин не должен так говорить!
— Мерлин, когда ты уже прекратишь называть меня «Хозяином»? — раздраженно взмахнул рукой Блэк.
— Никогда! Потому что ты последний из рода. Хозяин — убийца!
— Я больше чем уверен, что моего имени нет в завещании, — поморщился Сириус: от пронзительных воплей эльфа у него уже звенело в ушах.
— Есть! Хозяйка думала, что ты вернёшься домой. Потому что Хозяин отрекся от Поттера!
— Я не отрекся! — взревел Блэк, теряя терпение.
Кикимер равнодушно пожал плечами.
Сириус стиснул зубы. Ему стоило немалых усилий, чтобы не схватить несносного домовика и не задушить его. Он боролся с собой не на жизнь, а на смерть. Мать не только поверила, что он предал Джеймса и Лили, но и вознаградила его за это. Скорее всего она намеревалась сперва поговорить с ним, прежде чем снова принять в семью. Но, как бы то ни было, она поверила слухам. В то, что он отказался от ненавистных ей предателей крови, и поэтому снова объявила его наследником.
Значит, дом под номером двенадцать теперь принадлежит ему.
Это было отвратительно.
Ему показалось, что скелет его матери смеется над самой мыслью о таком повороте событий.
Блэк потер руками лицо.
— Кикимер, — устало позвал он, — убери отсюда эти чертовы цветы. А я… я позабочусь о маме.
— Хозяин ее не тронет!
— По-хорошему, Хозяин должен бы выбросить ее на кучу мусора, черт тебя подери, — сказал Сириус, чтобы позлить неугомонного эльфа, хотя в глубине души прекрасно знал, что не стал бы приводить угрозу в исполнение.
Пока Кикимер убирал многолетние залежи цветов, Сириус поднялся наверх и достал из бельевого шкафа заплесневелую простыню. Принес ее в гостиную и очень-очень осторожно положил на нее останки матери. Голова откатилась, несколько пальцев отвалилось, но мантия удержала большую часть ее остова. Блэк подобрал разбросанные фрагменты тела и костей, стараясь не думать о них как об ее острых пальцах, на которых когда-то красовались фамильные кольца, или об угловатом изгибе челюсти, который становился более заметным, когда она улыбалась, и аккуратно сложил на простыню.
— Принеси мне волшебную палочку, — велел он домовику.
— Хозяин не может пользоваться палочкой, — уперся Кикимер и тут же снова завопил. — Хозяин должен быть в Азкабане!
— Принеси мне ее палочку, — твердо повторил Сириус. — Я похороню ее вместе с ее хозяйкой.
Кикимер подозрительно зыркнул на него, но все же ушел, чтобы практически сразу вернуться с эбеновой палочкой матери (10 дюймов, сердечная жила дракона). Сириус запечатал ею саван, а затем поднял его в воздух и, стараясь не касаться дверных проемов, отлевитировал в сад.
Прочел заклинание и взмахнул палочкой, чтобы вырыть яму между могилами отца и Регулуса, и, пока магия работала вместо него, нашел рядом с фонтаном большой камень. Возможно, ему просто нравилось снова ощущать себя полноценным волшебником, потому что следующим заклинанием он придал камню форму приличного ее статусу надгробия и только потом положил тело матери в могилу. Была уже глубокая ночь. Сириус поежился. Его постепенно стал пробирать ноябрьский холод, который раньше он почти не чувствовал.
Блэк установил камень, чтобы потом обычным Энгоргио вогнать его в землю.
— Хозяин должен оставить палочку. Хозяин обещал.
Кикимер вылез из ямы, где лежала его хозяйка, с головы до ног покрытый гниющими лепестками азалий, и с тоской посмотрел на могилу.
— Хорошо, — после недолгого молчания отозвался Сириус. На секунду закралась мысль, не нарушить ли данное слово — как ни крути, волшебная палочка была бы очень кстати, — но он тут же отказался от нее, не желая забирать палочку матери с собой.
— Только сперва сделаю надпись. А потом зачарую таким образом, чтобы камень накрыл могилу, когда я положу ее внутрь.
Сириус задумался. Он не знал, что именно написать на камне. «Любящая мать»? Смешно. «Верная матрона»? Ненамного лучше. «Противная старая корова» — было бы честно, но сейчас, когда она превратилась в мешок с хрупкими разрозненными костями, Сириус не хотел ее оскорблять.
Наконец он поднял ее палочку, коснулся камня, и на темной гладкой поверхности проступила надпись:
ВАЛЬБУРГА БЛЭК
Хозяйка этого дома
