Взвейтесь кострами...

Глава 1

Глава 1: «В лагерь…»

Денис Орлов.

Разрешите представиться: меня зовут Денис Орлов. Для друзей Орел. Собственно, отношусь к прослойке общества, именуемой «золотая молодежь». При этом простые смертные неизменно кривятся, будто всех нас уже заочно презирают. Завидуют.
Но меня никогда не интересовали подобные мелочи. Мне тринадцать лет, я симпатичный светловолосый и синеглазый парень атлетичного телосложения в неприлично дорогой одежде, которую ношу с поражающей многих небрежностью. У меня в школе полно приятелей. Но также полно врагов. Потому что я ничего не могу с собой поделать: как только вижу какого-то замызганного ботана или просто человека, который по какой-либо причине (может, даже и субъективной) меня раздражает, сразу начинаю портить ему жизнь.
Кстати, о замызганных ботанах: в нашей школе таковых крайне мало. Просто потому, что это вовсе не обычная школа. Скажем так: сюда отдают своих детей на обучение только те, кто может это себе позволить в финансовом плане. То бишь, мы все весьма обеспеченные люди. А я выделяюсь даже среди сверстников. Но дело даже не в том, сколько денег у папы. Просто я могу и хочу взять от жизни все. Поэтому известен на всю школу. В основном, это антипопулярность. Меня боятся, обходят стороной и пытаются не связываться. А те несчастные, которые попадают в мой черный список, над которыми я начинаю измываться и беспрестанно прикалываться, предпочитают, в конце концов, перейти в другую школу.
Мне всегда все удается. Я не придаю значения учебе, предпочитая с приятелями где-нибудь зависать. И, тем не менее, прилично учусь. И мне удаются практически все задумки. Потому что моя жизнь как веселое приключение. Я получаю удовольствие от каждого мига, не ограничивая себя какими-либо четкими рамками, живу так, как многие хотели бы, но не могут или боятся.
И все в моей жизни было бы в высшей степени шикарно, если бы не одно «но». Этой помехой к абсолютно безоблачному существованию является моя мачеха, Олеся Викторовна.
Мама моя умерла при родах, и, сколько себя помню, меня воспитывали няни, которые сменялись достаточно часто. Виной этому был, конечно, мой мерзкий характер.
Со мной вообще ужиться трудно. Возможно, поэтому и настоящих друзей у меня нет, только приятели. Но меня это вполне устраивает. Главное, что всегда есть с кем провести свободное время.
Но я отвлекся от темы. Женился отец на этой Олесе год назад, ей всего-то двадцать лет. Такая красивая блондиночка без признаков интеллекта. Тем не менее, до жути стервозная. Естественно, мы с ней не просто не поладили, а довольно быстро пришли в состояние непримиримой вражды. Я ей хамлю, она исподтишка делает мне гадости.
А отец мечется между нами, не зная кого выбрать. Тоже мне дилемма! Я же его единственный сын и точно знаю, что он меня любит. А Олеся всего-то безмозглая кукла. И вообще не понимаю, зачем она папе нужна!
Так что это обстоятельство - единственное, что портит мою жизнь. Зато портит до такой степени, что в последнее время мне даже не хочется идти домой, что я пропадаю где угодно, только бы не слышать этот противный голос. Я же знаю, что мачеха хочет избавиться от меня. А возможно, и от отца. И цель моей жизни – этому помешать.

А сегодняшний день так прекрасно начался! С ощущения почти счастья оттого, что это последний денек перед летними каникулами. Ну только представьте: я целых три месяца не увижу «обожаемую» школу! Нет, не в том дело, что мне там уж совсем не нравилось. Было кое-что приятное и там: перемены. Но так уж исторически сложилось, что все без исключения школьники (не считая чокнутых ботанов) с нетерпением ждут каникул. И чем эти каникулы дольше, тем лучше.
С учебой у меня все в порядке – твердый хорошист. Притом, что не помню даже, когда в последний раз делал домашнее задание (в смысле, дома, а не в начале урока) или к чему-либо готовился.
Ах, перемены… Без них школьная жизнь для меня (да и многих нормальных школьников) потеряла бы всякий смысл. Ведь именно на переменах идет настоящая школьная жизнь. На них, родимых, кипят нешуточные страсти и открываются огромные просторы для моего воображения.
Но еще лучше будет целыми днями шататься по улицам с приятелями, тратить папины денежки, доставать всяких уродов… В общем, получать от жизни удовольствие по полной. Дома появляться я планировал ну крайне редко. Уж очень не хотелось видеться с Олесей.
Так что я весь был в предвкушении. И еще всем, кто мне не нравился (а таковых большинство) я нахамил, и неоднократно, а парочку даже побил вместе со своими приятелями. Пусть помнят обо мне все лето. Да, знаю, я мерзавец и эгоист.
В общем, последний день в школе прошел шикарно. И после занятий мы успели поиздеваться над одним ботаном, который чересчур долго продержался. Все ходит с учебником, изучает… Бесит!
Мы немного поиграли в футбол отнятым у него учебником, потом его портфелем, а потом и им самим. Думаю, этот хлюпик на следующий учебный год выберет себе другую школу.
Мы с приятелями гуляли до вечера, в основном посещая всякие места, куда простым смертным доступа нет и быть не может. Только нам, золотой молодежи.
Дома я оказался поздно вечером, но папы еще не было. Он всегда работает допоздна, денег нам зарабатывает. Я давно привык.
А вот к чему не привыкну никогда, так это к наглости моей мачехи. Только представьте, эта стерва болтала по телефону с одним из своих любовников! Ну да, я прекрасно знаю, что отцу она изменяет постоянно. Папа наивный человек, если думает, что его любит женщина, которая ровно в два раза моложе.
Но она, не стесняясь моего присутствия, продолжала трепаться с этим. Мол, уси-пуси, мой котенок, когда ж мы снова увидимся… Тошнит!
В общем, я вырвал из ее прекрасной ручки трубку и бросил на рычаг. Олеся посмотрела на меня как разъяренная кошка и выкрикнула:
- Что ты себе позволяешь?!
- Ой… Неужели помешал?
- Ты обязан меня уважать!
- Ну надо же… неужто? А у меня на этот счет мнение, так сказать, прямо противоположное.
- Я бы, Денис, на твоем месте была повежливее.
- Это еще почему?
- А вдруг с твоим отцом что-нибудь случится? Тогда, будь уверен, все состояние перейдет ко мне. А тебе останется довольствоваться тем, что я соизволю тебе дать.
И вот тогда я залепил ей пощечину. Знаю, женщин бить не хорошо. И, хоть я сволочь, на девчонок руки не поднимал. Но эта Олеся – совсем другое дело. И ей я вмазал без сожалений. Плохо другое – на самом интересном месте зашел отец. И я опять влип! Папа не слышал слов этой дряни, он только видел тот момент, когда я ударил ее. Конечно, он подбежал с намерением ударить меня в ответ, но я был не намерен это позволять. Я с вызовом посмотрел на папу и сказал:
- Подумай еще раз. Если сделаешь это, я уйду из дома, и ты больше никогда не увидишь меня.
Отец опустил руку, но смотрел на меня почти с презрением. Он сказал:
- Как у тебя рука поднялась на Олесю? Она же женщина.
- Пап, неужели ты и правда так слеп? Да ей нужно только твое состояние!
- Замолчи, иди в комнату и жди нашего решения!
Я резко развернулся и пошел к себе, краем уха слыша до невозможности притворный голос мачехи:
- Максим, ну зачем же ты с ним так строго…
Ну да…. Все как обычно. Прикинется невинной овечкой и под это дело вытребует для меня самое жесткое наказание. Вот мразь!

В общем, я ходил по своей комнате кругами и все никак не мог успокоиться. Кстати, комната моя достаточно просторна и вся набита различной новомодной техникой. И я предпочитал надолго в ней зависать, пока папа не решил жениться.
Вот так: все партнеры по бизнесу боятся великого и ужасного Максима Орлова, а какая-то девка сумела так просто его окрутить!
Так что теперь мне и в комнате нет покоя. Ну не могу ощущать ее и себя под одной крышей! От одного этого у меня нервный тик.
А теперь эта зараза решает с моим отцом, какое для меня выбрать наказание. И где в мире справедливость?
Отец появился нескоро. Лицо его было крайне мрачно. Он сказал:
- Ты вел себя очень недостойно и должен извиниться перед Олесей.
- Никогда!
- Думаю, ближе к осени ты изменишь свое мнение.
- Что?
- Мы подумали и решили, что ты себя слишком вольно ведешь оттого, что мы многое тебе позволяем. И решили отправить тебя в пионерский лагерь. Для начала на месяц, а потом зависит от того, исправишься ли ты.
И, не дожидаясь моих возмущенных реплик, отец вышел из комнаты и закрыл за собой дверь.
Вот это да! Пионерский лагерь! В двадцать первом веке!
Меня переполняло негодование, вся надежда на веселое лето рушились в прах. Я так надеялся отдохнуть в любимой столице. Потому что убежден: в Москве столько всего интересного, чего не найдешь ни на одном курорте. К тому же папа вечно занят, а куда-то ехать с Олесей – удовольствие ниже среднего.
А теперь я еду в лагерь! Пионерский!! Минимум на месяц!!!
Капец…

Александр Скрепкин.

Разрешите представиться: меня зовут Александр Скрепкин. Можно Саша, Алекс или просто Скрепка.
Я не из тех, кто приковывает к себе взгляды. Думаю, столкнувшись со мной на улице, вы даже не заметите. Внешность у меня самая непримечательная, одежда потрепанная и дешевая. Я не выделяюсь из общей массы, не пытаюсь строить из себя кого-то. Большую часть времени провожу в размышлениях. Многие презрительно кривятся при виде таких как я, говоря: «Ботаны!». Завидуют…
Чему? Да хоть тому, что я все время тянусь к знаниям и очень в этом преуспел. Ну да. Я круглый отличник и горжусь этим. Я ненавижу представителей золотой молодежи. Они считают, что им можно все только потому, что повезло удачно родиться. Они циничны, заносчивы, непримиримы к тем, кто хоть чем-то отличается от них (причем почти всегда далеко не в худшую сторону). И ненависть вполне взаимна. Хорошо хоть в моей замызганной школе этих парней очень мало, а то вообще капец. Друзей у меня нет, да я и не стремлюсь. Слишком много энергии отнимает жизнь с родителями. Семья у меня… Вот уж врагу не пожелаешь!
Сам не знаю, как я до сих пор не свихнулся. Наверное, потому, что никогда и не ждал от жизни ничего волшебного и сказочного. Даже в детстве у меня не было неизменного для многих ощущения чего-то доброго и светлого. Потому что, сколько себя помню, я всегда знал, что родители презирают меня.
Я им мешаю, и мешал всегда. Отец винит меня в том, что он начал пить. Мать – в том, что не получила образования. А, по-моему, уж лучше б она аборт сделала! Потому что, насколько я помню, моя жизнь всегда напоминала кошмар.
Возможно, поэтому я и не могу ужиться с одноклассниками, всегда являясь изгоем. Они, в большинстве своем выросшие в благополучных семьях, просто не могут меня понять. А я, скажу уж честно, завидую им.
Сегодня последний день занятий в школе перед летними каникулами, поэтому настроение у меня подавленное.
Да, мне нравится учиться, так я отвлекаюсь от реалий своей жизни, мне становится чуточку не так одиноко, появляется хоть какой-то смысл моей несчастной жизни. Но, хоть в школе надо мной смеются, а порой и издеваются одноклассники, все равно дома хуже.
Я во все времена года ношу рубашки с длинными рукавами, так как все мое тело покрывают жуткие синяки. Отец не оставляет на теле ни одного живого места. Ведь, не смотря ни на что, я все время заступаюсь за маму. А его это бесит.
Наверное, вы посоветуете показать кому-то синяки, попросить помощи. Но я не сделаю этого. Прежде всего, потому, что давно не верю в добрые намерения. Не верю и в то, что сочувствие может быть искренним. И уж точно не по отношению ко мне.
Итак, по дороге домой меня одолевали весьма мрачные предчувствия. И, как обычно, они оправдались.

Сначала все было не так уж и плохо. До того момента, пока отец не вернулся с работы. Я научился за прожитые годы довольно точно определять его настроение. Так что сейчас был абсолютно уверен, что нас с мамой ждет очередная трепка.
Снова начался скандал, такой же, как сотни других. Снова мать и отец орали друг на друга. Упрекали за то, что так плохо живут, что денег нет и не предвидится, что над нашей семьей все смеются.
Это повторялось довольно часто и в принципе могло в драку и не перерасти, всякое бывало. Мне в такие моменты надо просто тихо сидеть. Уткнувшись в книжку. И пережидать. Трусость? Ну… вы, ни разу в жизни не оказывающиеся в подобной ситуации, можете подумать и так. На самом деле было время, когда я пытался что-то сделать, как-то помешать. Но всегда выходило только хуже. Потому что если я не вмешиваюсь, у ссоры еще есть шанс остаться только ссорой. Но уж если в спор вступлю я, драки не избежать. И мне достается больше всех.
А в этот ужасный день у примирения не было ни малейшего шанса. И, уже понимая, что драка неминуема, я попытался разнять родителей. И снова боль, тумаки, ушибы, ссадины. Боль физическая, боль моральная…кругом только одна раскаленная добела боль. В конце концов, я теряю сознание.
Потом очнулся оттого, что меня бьют по щекам. Мама поднесла к губам стакан воды. Папа сказал: «Прости, сынок».
А знаете, я же всегда их прощал. Никто мне не поверит, но я люблю их, несмотря ни на что. Они единственная моя семья, и я страшно боюсь остаться в одиночестве. Потому что больше нет у меня ни одного близкого человека, нет друзей. И если я не прощу их, с чем же я останусь?
Но тогда, поверьте, мне было на это наплевать. Я был до безумия зол. Я, от ярости не чувствуя боли, вскочил на ноги и прокричал:
- Простить? Простить вас?! Вы постоянно словно с цепи срываетесь. Вы ненавидите друг друга, ненавидите меня… И хотите, чтобы я вас простил? У меня отец - алкоголик и мать - неграмотная бездельница. Мне не нужна такая семья!
Сказав все это, я выскочил на улицу. В неизвестность.

И уже там мне стало страшно. Дул обжигающе ледяной ветер. Нетипичный для конца весны. Я совсем замерз и не знал, совсем не знал, что делать. Как я уже сказал, у меня нет друзей. И даже негде переночевать. Не говоря уж о том, что после приступа ярости на меня навалилось осознание того, что я наговорил. Получается, я сам лично поставил крест на собственной мечте: несбыточной и оттого еще более прекрасной мечте о том, что когда-нибудь у меня будет настоящая семья.
Я ходил по незнакомым улочкам, совершено не зная, что теперь делать. После всего сказанного вернуться домой я просто не смогу. А если не домой, то куда? Это просто кошмар, когда абсолютно, совершенно некуда идти. Потому что у каждого человека должно быть место, куда он сумеет вернуться, так уж мы устроены. А если такого места нет, человек чувствует себя потерянным, оторванным, очень несчастным…
Именно так себя ощущал я, бродя по незнакомым улицам. Это продолжалось долго, я продрог, проголодался и очень устал. Неизвестно, сколько бы еще продолжалось это мое хождение по мукам, но внезапно и для меня совершенно неожиданно из-за угла вышел отец. Я думал, он будет меня ругать или бить, но он просто сказал: «Пошли домой, Саша» и взял меня за руку. Сопротивляться сил не было, да и не хотелось.
Дома было как-то непривычно тихо. Несмотря на голод, скудный ужин в горло не лез. Тем не менее, я все доел. Родители смотрели как-то странно, но с вопросами я не лез. Ибо, как говорится: «Не буди лихо, пока оно тихо».
Потом я ушел к себе в комнату, размерами больше напоминающую стенной шкаф. А из мебели там только жесткая, узкая и вообще крайне неудобная кровать да кондовый письменный стол. Впрочем, жаловаться не собираюсь.
Утром я, как и обычно, встал рано. Я вообще жаворонок.
Тем не менее, папа на работу уже ушел. Мама поставила передо мной тарелку с кашей и, пока я ел, говорила:
- Саша, мы с папой посоветовались и решили, что раз уж так тебя раздражаем, надо дать тебе возможность отдохнуть от нас. Папин коллега по работе выиграл путевку в пионерский лагерь, которая ему не нужна. Вот мы и решили отправить тебя. Развеешься, нервы подлечишь.
Мама ушла в магазин, а я принялся мыть посуду.

И до самого вечера меня не оставляли размышления о том, что такое эта путевка в лагерь? Попытка извиниться или же наказание? Ответа на вопрос я не нашел.



Глава 2

Глава 2: «Лагерь. Начало»

Денис Орлов.

Собирался я с чувствами весьма противоречивыми.
Меня еще не покинуло ощущение того, что, уехав в лагерь, я загублю себе все каникулы. Ведь все могло бы быть так хорошо. Мы бы с ребятами тусовались днями напролет, благо в огромной Москве возможностей для этого предостаточно, тем более для таких, как я. А вместо этого я еду в какой-то лагерь! Даже приятелям не расскажешь – засмеют! Нет, это я преувеличил – не посмеют… Но все равно обидно.
И еще более обидно, что я это не заслужил. Ну нет, а не ангел. И за мной числится полно всяких проступков. Мелких, крупных и очень крупных. Но среди них нет того, за что меня наказывает отец. Я вовсе не хочу разрушить его семью, как он уверен. Просто я знаю, что эта стерва морочит ему голову, никой семьи нет и в помине. Ну, действительно: какая это семья? Какой-то бред опасного сумасшедшего. И нет. Я вовсе не субъективен. Я, правда, хочу отцу счастья, и если бы он нашел действительно хорошую женщину, я не был бы против. Обидно, что он не понимает меня.
И, честно говоря, страшно оставлять с ней отца одного. Нет, я знаю, что папа акула бизнеса, его боятся и уважают и провести его практически невозможно. Но это когда речь о делах. Я совершенно не знаю, как этой дряни удалось его окрутить, но раз уж удалось, кто знает, на что она еще способна. Удается же ей постоянно нас ссорить. Потому что я никогда не куплюсь на ее фальшиво нежный тон и меня не трогает ее приклеенная улыбка, чисто американская. И ее это бесит.
С другой стороны, по мере сборов я начал находить и плюсы в сложившемся положении. Ну и пускай пионерский лагерь. Я всегда и везде Денис Орлов и убежден, что даже пребывание там доставит мне удовольствие. Я же большой любитель приключений, а уж в лагерной-то жизни они должны быть обязательно… а если вдруг не будут, я непременно создам.
Они не дождутся, что я вдруг стану образцовым пионером и буду в точности исполнять требования распорядка. Не на того напали. Те, кто обещал отцу меня перевоспитать, еще будут умолять его забрать меня из их лагеря.
К тому же сменю обстановку, и Олеси там и близко нигде не будет. А без тусовок и клубов некоторое время как-нибудь проживу. Главное - не говорить моим приятелям. Что еду в пионерский лагерь. Что б не завидовали, ага…
В общем, спустился я на улицу, где меня ждали отец и Олеся в хорошем настроении. Вот что всегда умел, так это создавать себе настроение даже без причин. Мое сияющее лицо вызвало недоумение, на это они не рассчитывали. И я с удовольствием увидел, как вытянулось лицо Олесечки, и как нахмурился отец, когда я поблагодарил их за чудный летний отдых. По крайней мере, того, что я стану просить прощения, они уж точно не дождутся.
С этими мыслями я сел в машину, готовясь отправиться навстречу приключению.

Александр Скрепкин.

Собирался я в лагерь с чувствами весьма противоречивыми. С одной стороны, так прекрасно не видеть родителей целый месяц. Да, понимаю, нехорошо, но мне это все настолько надоело, что я действительно мечтал отдохнуть от них. И атмосфера вчерашнего вечера еще не покинула меня, я все еще думал о том, что не хочу видеть их.
К тому же, это так прекрасно – целый месяц провести без постоянных побоев, без боли и отчаяния. Без ощущения несправедливости всего окружающего мира. Нет, я не нытик. И уж тем более мне не нужна ваша жалость. Я просто хочу описать, как хочется человеку выбраться из почти черного, полного безнадежности состояния на яркое солнце нормальной жизни.
Но, несмотря ни на что, меня мучили угрызения совести. Потому что мама останется там, в полной безнадеге. Правда, не знаю, может, ей без меня будет легче. Может, когда буду отсутствовать я как раздражающий фактор, они с отцом будут чуть лояльнее друг к другу относиться и этого будет вполне достаточно для нормального существования или хотя бы приближенного к нему. И все равно я чувствовал, что бросаю маму на произвол судьбы. Ну да, она меня не любит. Но я-то ее люблю, несмотря ни на что, не могу не любить… Как же не хочется чувствовать себя дезертиром. А такое ощущение присутствовало, даже несмотря на то, что родители сами решили все за меня (такому решению ведь немало поспособствовало мое поведение).
Была еще и эгоистичная причина: я точно знаю, что в подобных местах непременно присутствует анимация. Тем более со всей этой стилизацией под пионерский лагерь…
А это значит, что неизбежно придется участвовать в разнообразных мероприятиях. Придется не отрываться от коллектива, делать вещи, которые я делать не хочу, ради чьего-то одобрения.
А, спрашивается, почему? Я никогда не понимал, почему одни люди должны себя ломать ради того, чтобы угодить другим. Та же золотая молодежь (которую я так ненавижу) делает все, что вздумается, не обращая внимания ни на кого. А нам, простым смертным, надо всегда держать себя в рамках и обязательно думать о том, как мы выглядим со стороны. Мрак…
И больше всего я надеялся как раз на то, что в этом лагере не будет мажоров. Действительно, ну что им делать в пионерском лагере? Если уж они к чему-то и всегда готовы, так это к порче жизни нам, простым смертным. Они же нас презирают, я знаю точно. За что?
За то, что мы не такие, как они. Они считают нас трусами и серой массой, хотя на нашем месте сами были бы не лучше. Все это чисто вопрос везения.
Я тряхнул головой, отгоняя мрачные мысли. Позавтракал, и мы с мамой пошли к месту сбора. К счастью, оно располагалось недалеко от дома. И уже оттуда нас отвезет автобус навстречу этому необычному отдыху в пионерском лагере.

Денис Орлов.

Для меня было некоторой неожиданностью, что мы поедем в лагерь на автобусе. Я думал, что меня отвезет отец. Но он сказал, что раз уж я буду в лагере, буду там на обычном положении, не привилегированном. И прямо сейчас пора начинать привыкать к тому, что я на время каникул не сын неприлично богатого человека, а обычный подросток.
Я? Обычный подросток? Ну да, конечно… Размечтались…
И напрасно отец думает, что я буду скромным и послушным мальчиком в этом лагере (хотя вряд ли он дошел до такой степени самообмана).
В общем, я не имею склонности долгое время горевать и мучиться от того, чего уже никак нельзя изменить. Поэтому, раз уж по милости папы меня занесло в это чудное место, я намерен это использовать с максимальной для себя пользой. То есть сделать так, чтобы и я, и все остальные очень надолго запомнили это лето.
Поэтому садился в автобус я с настроением оптимистичным. Сел на любимое место, самую галерку. Вскоре ко мне присоединились еще двое ребят. Судя по виду, они хоть и не моего уровня в полном смысле этого слова, все же вполне неплохи. И я решил, что они годятся мне в приятели.
Мы познакомились. Ребят звали Костя Островский и Гена Утесов, я не ошибся, сочтя их детьми весьма состоятельный родителей.
Прошло всего полчаса, а мы уже увлеченно и весело болтали, представляя себе, как оторвемся за этот месяц. Как и я, Костя и Гена оказались большими любителями прикольно провести время, чтобы потом не было мучительно больно за бесцельно прожитый месяц. И мы питали одинаковую ненависть к замызганным ботанам. Да… как приятно все же, когда тебя понимают!
Мы решили начать отдых и развлечения уже в автобусе… А чего тянуть-то? Раз уж решили оторваться, пора уже приступать. Чтобы все и сразу осознали, с кем они имеют дело… И ужаснулись… Ну да, это и есть мой стиль.
Нам, естественно, было глубоко плевать на даму бальзаковского возраста, пытающуюся донести до всех присутствующих что-то разумное, доброе, вечное.
Мы начали с веселой песни. Не думаю, что дама хотела именно этого. Скорее всего, когда она вещала о том, что в лагере мы будем хором петь пионерские песни, имелось в виду что-то вроде «Взвейтесь кострами…». Но уж никак не «Ты такая страшная». Не виноваты же мы, что именно такие ассоциации у нас вызывает Ефросинья Матвеевна (ну и имечко, кстати!).
Дама злилась, мы развлекались, песню подхватила лучшая половина автобуса… И тут нам смеет делать замечание какой-то мальчишка с книгой в руках!
Замечание! Мне! В общем, уже тогда я понял, что выбрал себе объект для чрезвычайно пристального внимания. Естественно, прямо в автобусе ничего предпринимать я не стал. Но сделал зарубку в памяти. Этот сопляк еще не раз пожалеет, что попался в поле моего зрения.

Александр Скрепкин.

Начиналось все не так уж и плохо. Заводить знакомства я не собирался, и ко мне никто не лез. Это и было нужно для нормального летнего отдыха. Мама что-то говорила о том, что в лагере я должен завести друзей. Мол, хватит уже всегда и везде быть одному. При этом странно, что она вообще заметила, что друзей у меня нет. Ведь мама интересовалась моей жизнью крайне мало.
Ну вот чего я точно не собирался делать, так это заводить друзей. Прежде всего, потому, что в дружбу не верю. В этом огромном мире, по моим убеждениям, каждый сам за себя. И хоть сам я, бывает, помогаю людям, причем бескорыстно, не верю, что кто-то может мне самому помочь просто так. Такой вот я человек.
Так что я не стремился ни с кем знакомиться. Просто молча залез в автобус и уселся где-то ближе к концу, но не на самой галерке. Последние места я никогда не любил, а если сяду впереди, не даст покоя чрезмерно активная сопровождающая. Даму зовут Ефросинья Матвеевна (ну и имечко, блин!), и она, кажется, задалась целью по мере сил портить нам предстоящий отдых. По крайней мере, я ничем иным не могу объяснить эти реплики не к месту и не ко времени, полные наигранного энтузиазма. А уж наш будущий веселый и безоблачный отдых она описывала так, что хотелось немедленно выскочить из автобуса (ну да, прямо на ходу) и бегом домой в Москву (ну да, прямо пешком). Даже мне, представляете! А уж детки из благополучных семей и вовсе как-то сразу скисли. Но ненадолго.
Вскоре с самой галерки раздалась песня. Причем песня: «Ты такая страшная…». И мне не надо было оборачиваться, чтобы понять, кто поет. Я их видел при входе в автобус. Эти мажоры, смотрящие на остальных (особенно на меня) как на слизняков. В общем, как раз такой тип, на отсутствие которого я так надеялся. Но когда это мне везло? Так что этим летом спокойствия, похоже, я все-таки не дождусь, по крайней мере, в июне.
Но я читал книгу, и мне бы продолжать читать. Интересная такая книга – «История Руси с древних времен до феодальной раздробленности». Но дернула же нелегкая вмешаться.
Действительно, ведь ничто не мешало промолчать. Но я просто органически не выношу представителей золотой молодежи, тем более, таких выдающихся. Поэтому, вопреки здравому смыслу, я не выдержал и, обернувшись, четко сказал:
- Эй вы, там. На галерке, Камчатка. Вы находитесь здесь не одни, и слушать этот жуткий ор не всем приятно.
Мне сразу ответили:
- Если ты не ценитель, молчи в тряпочку… придурок…
Обидно… Но настораживает то, что ответил не заводила. Тот только посмотрел таким многообещающим взглядом, что по спине мурашки побежали. Вы знаете, я не трус. Но так хотелось провести спокойно лето. Теперь же, посмотрев в холодные и полные презрения глаза мажора, я понял, что надеждам не суждено сбыться.

Денис Орлов.

Началась для меня жизнь веселая да разгульная! И вообще, чем ближе мы подъезжали к лагерю, тем отчетливее я понимал, что все далеко не так плохо, как я себе напридумывал. С чего это я решил, что будет хуже, чем в Москве. Ну да, модных клубов для богатых там нет. Но зато наверняка есть полно возможностей развлечься.
А теперь появился еще и объект для развлечений. Я был твердо намерен не упустить шанс. Зуб даю, что этот придурок уже через неделю убежит домой к папочке и мамочке. Этакий яркий пример ботана: с полным отсутствием чувства юмора и желания поразвлечься, зато с книжкой, наверняка какой-то нудятиной. Вот уж с кем в разведку не пойдешь…
Тем временем автобус подъехал к месту весьма живописному. И зачем устраивать пионерский лагерь в Подмосковье?
Хотя это не такая плохая идея, учитывая расположение. Это был как островок природы, казалось, что урбанизированных городов не существует вовсе. Такой вот самообман.
Вопреки моим собственным ожиданиям, мне это даже понравилось. Но это вовсе не значит, что вот сейчас я брошу все свои коварные замыслы и стану наслаждаться природой… Не дождетесь!
Первым делом после выхода из автобуса мы с Утесовым и Островским решили наглядно показать позволившему себе упрек в наш адрес ботану, как круто он попал.
Для этой цели мы подкараулили его на выходе. Как и ожидалось, из автобуса он вышел последним (мы-то всех растолкали и выскочили первыми).
Парень был напряжен как струна. Ну надо же, не совсем он и лопух. Я даже не ожидал, что раскусит нас. Или он постоянно ходит таким сосредоточенным? Но тогда мне было все равно и не было дела до проблем человека, которому я решил испортить жизнь. Когда он спускался, Костя поставил ему подножку, но тот сразу просек это, чем немало меня поразил. Он отпрыгнул в сторону. Но нас было трое. Понимаю, гордиться нечем… Но в тот момент мне ситуация нечестной не казалась, я просто не думал об этом.
Парни перекрыли нашему объекту путь к отступлению. А я толкнул его. Честное слово, не сильно. У меня и в мыслях не было калечить его в первый день в лагере. Так, немного унизить для начала. Но он скривился как от очень сильной боли. Мне бы тогда задуматься, но я только вынес вердикт, что он слабак.
Я решил не тратить энергию на такого хлюпика и пойти, пока без нас приветствие не прошло, но ребята с ним не закончили. Они толкнули его уже вдвоем, и он упал прямо в грязь. А потом стали его пинать ногами. А я стоял и смотрел. И не испытывал угрызений совести. Но потом подумал, что если кто нас пойдет искать (мы ж задержались) и увидит эту картину, нам сильно достанется.
Поэтому я сказал:
- Ребят, хватит, еще заметут, чего доброго. Пойдемте лучше в лагерь. А ты, хлюпик, знай: мы с тобой еще не закончили.
И мы с приятелями пошли на приветствие, оставив ботана валяться в грязи. Но на этом мы, и правда, с ним не закончили. У меня вообще большие планы на этот счет.

Александр Скрепкин.

Нечестно…Это все так нечестно… ну почему не спрятаться от своей судьбы? Почему даже здесь, в затерянном в лесу пионерском лагере, меня шпыняют и бьют, как и в школе, как и дома… Что я такого кошмарного мог сделать в прошлой жизни, за что теперь приходиться так расплачиваться?
Я же так хотел отдохнуть, думал, что заслужил хотя бы месяц спокойствия, пусть и относительного (за маму все же волнуюсь). Да, я еще в автобусе понял, что все будет не так просто. Я научился за свои тринадцать лет жизни определять подобные вещи и сразу сообразил, что эти трое веселых ребят (придурки, чтоб их…) выбрали меня в качестве объекта для своих сомнительных шуточек. Тем не менее, я все еще надеялся, что все обойдется. Я выходил из автобуса последним, не видел смысла лезть в самую толкучку. А эти мажоры хреновы всех растолкали, первыми вышли.
Я понимал, что надо быть настороже. Такие как они ох не просты… И я не исключал варианта, что они затаились и поджидают меня.
И оказался прав, да только не помогло мне это. К своему стыду вынужден признаться, что против них троих сделать ничего не смог. Один из них, главный в компании, толкнул меня в самое больное место, где еще свежий огромный синяк с кровоподтеком под одеждой скрыт. Я, естественно, скривился, а тот посмотрел на меня как на последнего слизняка. Слабаком считает…ему бы так…
Судя по всему, заводила решил, что дальше развлекаться со мной неинтересно, и уже хотел было уйти, но двое остальных еще не закончили со мной (да и не начинали). Я мог бы попытаться сопротивляться при других обстоятельствах, но от боли темнело в глазах. Они повалили меня прямо в грязь и стали пинать ногами. Снова боль… Не знаю, сколько это продолжалось, но в итоге конец пытке положил заводила. Он сообщил корешам, что им надо уходить, пока не замели, а мне – что они со мной не закончили.
Я долгое время лежал в грязи, не имея сил встать. И думал о том, как все в моей жизни нечестно, неправильно, беспросветно. И, скорее всего, так ничего и не изменится, я так и останусь неудачником… А потом я пошел в сторону лагеря. Надо по дороге придумать правдоподобную историю, почему я задержался. И придется, скорее всего, огрести за опоздание. Да… фиговая штука, моя жизнь.


Глава 3

Глава 3: «Злоумышленники»

Побег из тюрьмы – дело непростое, но возможное. Особенно если есть за чем бежать. К примеру, за большими деньгами.
Их пятеро, но они, пожалуй, стоят и сотни. Все матерые преступники, у каждого за плечами богатейший жизненный опыт.
Таймыр. Мрачный тип с уродливым шрамом во всю щеку. Чуть за сорок, виртуозно владеет любым оружием, но особенно хорош в рукопашной схватке. Прошел множество горячих точек, и у него столько опыта, что только бы позавидовать, если бы не то, что последние семь лет он сидит на зоне. Однако там ему вполне неплохо. И продолжал бы сидеть, да деньги большие сманили, заставили организовать побег с четырьмя союзниками, двое из которых это предложили, зная, что без него пропадут.
Косой. Тридцать с небольшим лет. Неизвестно как приклеилась кличка, с внешностью у парня все в порядке. Мокрухой занимается недавно, но весьма успешно. Основная же специализация – грабеж. Может проникнуть сквозь любые стены, открыть любой сейф. Именно он с напарницей и любовницей по совместительству украл из банка очень крупную сумму денег и очень надежно спрятал. И обещание доли в этой сумме убедило местного пахана Таймыра помочь им сбежать.
Милашка. Самая молодая в компании, ей двадцать семь. Та самая любовница и напарница Косого. Известна ненавистью к детям и подросткам. А ценна она тем, что отлично умеет взламывать любые компьютерные системы. Этакая королева хакеров. Именно она и предложила Косому спрятать деньги в подростковом летнем лагере. И она оказала неоценимую помощь в воровстве этой суммы, так что имеет полное право на долю.
Клин. Кореш Таймыра, где-то его ровесник. Меньше тяготеет к рукопашной и превосходно разбирается в любых видах огнестрельного оружия, большой спец. Знают с Таймыром друг друга давно, в одном детдоме выросли. И сели за одно и то же. Как и Таймыр, Клин давно сбился со счета своих жертв. Также промышляет разбоем.
Неженка. Тридцать лет. Подруга Таймыра и Клина. Кореша решили, чем ругаться из-за женщины, просто поделить ее. Так что до того, как Таймыр и Клин попали в тюрьму, она жила с ними обоими. А потом еще пару лет путалась с кем попало. Но и ее тоже загребли. У нее, и правда, нежная и хрупкая внешность, но это заблуждение. На самом деле она так же опасна, как и остальные в команде. Ее характерной особенностью является искусное владение кинжалами. Она умеет и драться ими, и метать их. Одна из лучших в этом деле.
Итак, из мужской колонии связаться с подругами из женской труда не составило, благо всех стражников легко купить. Или запугать, как в случае с Таймыром.
Сам побег описывать довольно скучно, поскольку всем уже давно известно, как такое происходит. Достаточно лишь сообщить, что план этой опасной пятерки удался. Уже скоро они обрели свободу и приступили к поиску денег.

Первым на разведку отправился Косой. Они с Милашкой спрятали деньги год назад, и были все основания надеяться, что сумму не нашли. Что-то, а прятать краденое они с подругой умеют мастерски.
Косой ухмыльнулся, вспомнив, как они познакомились.
Он тогда шел на очередное дело, опасное, как и все до него. По-хорошему, он уже давно мог бы завязать, так как ходил только на крупные дела. И на деньги от одного удачно совершенного ограбления можно было очень долго жить. Тем не менее, все время что-то заставляло пойти на дело опять. Какой-то азарт. Он ночью грабил казино и попался под систему слежения, по-глупому как-то, как фраер. И тут появилась она. Девушка была красива, от нее так и веяло опасностью. Но он своим никогда не подводившим чутьем понял, что она, если захочет, вполне может его освободить. Но, естественно, не бескорыстно. И он предложил ей стать его напарницей. Мол, ее энтузиазм плюс его опыт. Девчонка согласилась, и с тех пор у них было немало удачных совместных дел. Кстати, именно он стал называть ее Милашка, а ее настоящего имени не помнит уже. Да ему и не надо.
То самое ограбление, на котором они срубили бабло, часть которого теперь обещана Таймыру, прошло как по маслу. И в этом немалая заслуга Милашки. Тем не менее, Косой не мог понять, как он, человек здравомыслящий, мог поддаться на уговоры спрятать крупную сумму денег в пионерском лагере!
Он вообще терпеть не мог все эти лагеря, а уж стилизованный под пионерский так уж подавно. И нюх не зря говорил Косому, что нельзя прятать деньги именно там.
Теперь он, ругаясь, обшаривал внешнюю часть лагеря. Он не нашел деньги ни там, где они с Милашкой их оставили, ни в каком-либо другом месте.
Косой испугался, наверное, впервые в жизни. Сам он готов был забить на эти деньги, раз уж им с Милашкой повезло оказаться на свободе. Но Таймыр – страшный человек. И даже думать не хочется, что он с ними сделает, когда узнает, что денег нет. А если подумает, что они блефовали, так и вообще…
В общем, Косой сорвался на Милашке. Как и большинство, он был не склонен винить в неудачах себя самого, предпочитая сваливать на других. Вот и теперь, забыв, что без Милашки вообще ничего не получилось бы, уже считал ее виновницей всех бед.
Но девушка тоже не промах. Раз уж он забыл, она ему напомнила. И еще прибавила, что чем орать как какой-то фраер, он бы лучше подумал, как они будут в случае чего с Таймыром объясняться. А сама она попробует проникнуть внутрь лагеря и поискать деньги там. Вдруг кто-то их просто прикарманил. Косой согласился на этот план. В принципе, у него не было другого выхода.

Милашка не понимала, как такое могло произойти. У нее же в жизни всегда все под контролем.
С детства она привыкла все решать сама и еще ни разу до этого момента не обманулась в своем решении. Она сбежала от алкоголиков-родителей и довольно успешно существовала на улице. Да, улицы кишат опасностями, и немногие из беспризорных детей доживают до совершеннолетия. А Милашке уже двадцать семь. При этом она удачно выручила Косого, получив великолепного любовника и опытного напарника. Они как сыр в масле катались.
И если раньше ей казалось, что удача оставила ее, когда она загремела в тюрьму, теперь возникли основания предположить, что это произошло несколько раньше. А точнее, когда она предложила Косому спрятать деньги в лагере.
Милашка и сама не понимала, откуда у нее появилась эта мысль. Она же ненавидит детей, просто на дух не переносит. А тут на тебе – пионерский лагерь. Чего уж удивительного, что произошла такая неприятная ситуация.
Косой на нее орал впервые за все время знакомства. В принципе, Милашка была с ним согласна, но показывать этого не собиралась. Потому что не зря говорят: лучший способ защиты – нападение. Потому она наехала на него по причине, что он только причитать горазд, а сам ничего дельного не может предложить. Только стонет: ой, Таймыр нас убьет. И сама предложила поискать внутри. А Косой согласился.
Вот так и пришлось Милашке проникнуть внутрь одного из своих самых нелюбимых мест. Как и частенько в своей жизни, она держалась принципа: веди себя уверенно, и тебя непременно примут за свою. Действительно, никого не удивила незнакомая девушка на территории.
А она чувствовала (а чутье ее никогда не подводило), что деньги прикарманил кто-то из персонала лагеря. Надеялась только на то, что эти убогие не успели ничего потратить. Потому что перед Косым она могла храбриться сколько угодно, а все равно Таймыра боялась до ужаса. Да и как его не боятся? Сразу видно, страшный человек.
К тому же и на зоне, и на воле о Таймыре и его подельниках ходят такие слухи, что кровь стынет в жилах. По сравнению с этими уголовниками сами Милашка и Косой просто первоклассники. Хотя и на них висит столько такого, что если бы менты знали все, смертную казнь бы вернули специально для них.
Так что Милашка занималась поисками активно. Даже ей самой уже не так сильно нужны были эти деньги. В конце концов, они с Косым себе еще украдут. Но бесило то, что какие-то недоразвитые пионервожатые будут пользоваться деньгами, которые им с Косым достались путем большого риска и многочисленных ухищрений. В конце концов, к разбоям и грабежам Милашка давно относилась как к работе.
Поэтому она была полна решимости вернуть их с Косым деньги. Возможно, это бы ей и удалось, но ее неожиданно спугнули.

Саша Скрепкин прогуливался по территории в весьма мрачном расположении духа. Впрочем, как и обычно. Даже правильнее будет сказать, что он не прогуливался, а прятался. Потому что довольно известная компания мажоров просто не давала парню житья. И в последнее время, если за день его никто не заметил (чего почти невозможно добиться), значит, день прошел удачно.
На этот раз день с утра был довольно паршивым, пришлось буквально спасаться бегством. Саша забился в укромный уголок и был намерен просидеть там как можно дольше, хотя бы до обеда. Но тут понял, что он не один.
Незнакомец не замечал его и явно что-то вынюхивал. Саша был уверен, что это не сотрудник лагеря. К тому же от типа прямо-таки несло опасностью, и было понятно, что он не особо хорошо знает окрестность. Саша пришел к выводу, что на территории лагеря тот что-то ищет. Ну и что делать?
Конечно, можно попытаться кого-либо предупредить, но из этого вряд ли выйдет что-то хорошее. Во-первых, ему навряд ли хоть кто-то поверит. Потому что фактически он изгой, и в этом лагере (да и по жизни вообще) никому не нужен. Кто он? Хмурый и нелюдимый мальчишка, вечная мишень для пересудов и сплетен. Вот если бы это сказал, скажем, Орлов… А так…ему просто не поверят.
К тому же жизнь Скрепкина была не сахар, и он давно понимал, что жизнь не похожа на захватывающий боевик. Нет, он не трус. Глупо считать трусостью разумную осторожность, а люди, которые заявляют, что ничего не боятся и постоянно влезают в авантюры, не ценят свою жизнь. Алекс же жизнь свою ценил. Да, она смахивает на кошмар, но уж какая есть…
А этот незнакомец может убить с легкостью, Саша это чувствовал. И он решил просто понаблюдать, не принимая активных действий.
Наблюдал. А тот, меж тем, приходил во все большее раздражение. Становилось ясно, что он там что-то ищет, да не может найти. А потом тот резко развернулся и пошел прочь от лагеря. Скрепкин тоже поспешил к себе, надо было все обдумать.
То, что этот мужчина преступник, сомнений не вызывало. Алекс просто принял это как данность, ни секунды не сомневаясь. Конечно, он еще школьник, и откуда бы ему знать… Но, как мы видим, он оказался прав.
Потом Алекс стал думать о том, что мог искать преступник летом на территории детского пионерского лагеря. И пришел к выводу, что тут есть несколько вариантов: наркотики, оружие или деньги. В любом случае, это что-то, добытое преступным путем… Может быть, даже спрятанное в лагере. Мелькнула мысль обратиться в милицию, но он сразу ее отогнал от себя. Потому что, поверят ему или нет, он в любом случае окажется крайним. И Алекс постарался забыть об этой истории… Напрасно, как оказалось.

У Дениса Орлова день до поры до времени шел как обычно. Он вообще получал от пребывания в лагере несказанное удовольствие. Только подумать: совсем недавно он из-за этого сильно переживал и считал (а отец и мачеха до сих пор считают) это наказанием за отвратительное поведение (ха, на себя бы посмотрели!).
А оказалось, что все совсем не так плохо, как на первый взгляд казалось. Лагерь, даже несмотря на то, что являлся пионерским, оказался чудесным местом для развлечений. Там, конечно, руководство попыталось воссоздать строгую атмосферу своего советского детства. Денис считал, что это от злости. Мол, мы же мучились, так помучайтесь и вы.
Тем не менее, на него это не действовало ни в коей мере. И вовсе не потому, что он сын самого Орлова. Просто он взбалмошный подросток, который твердо намерен оттянуться по полной, раз уж судьба его в такое место забросила. Ему это вполне удавалось. Он завел себе приятелей, с которыми здорово развлекался, и был убежден, что администрация не раз пожалеет о том, что приняла его в лагере. А еще он знал, что они не согласятся оставить его на следующую смену, несмотря ни на какие угрозы и деньги его отца. Так что он еще и в Москве успеет оттянуться. Пока же он гулял, купался, развлекался и наслаждался жизнью. И превращал в сущий ад жизнь всяких хлюпиков вроде Скрепкина, которым, по его убеждению, так и надо.
Итак, день шел хорошо, только вот Скрепкин куда-то подевался, а Дэн с ним на сегодня еще не закончил. Вот и пошел его искать. Один, ибо знал, что справится сам. И тут, в основном здании, где искал Скрепку, Орел заметил женщину, которую раньше не видел. Она была симпатична, но угрозой от нее так и веяло. Любой другой не стал бы связываться, но Орлов ничего не боится, поэтому он не ушел и не спрятался за углом, а остался на месте, пристально рассматривая незнакомку, которая вышла из комнаты вожатых в глубокой задумчивости.
Пару минут Дэн на нее пялился, и, несмотря на внешнюю красоту, она ему все больше не нравилась. Потом же, как и следовало ожидать, она заметила его взгляд:
- Что ты здесь делаешь?
- А отдыхаю, вот что здесь делаете вы?
- Как ты смеешь мне дерзить! Я тебя намного старше!
- Ну надо же, женщина, не стесняясь, говорит, какая она старая. Парадокс.
- Да ты…
- Я Денис Орлов, а вот кто вы, мне не понятно. И не надо нести пургу, что вы вожатая, я точно знаю, что это не правда.
- Да я тебя в порошок сотру!
- А вот бессмысленные угрозы – это верный признак того, что вам есть что скрывать… Я прав?
Но продолжения разговора не получилось. Внезапно послышались шаги вожатой группы Дениса, и он, вспомнив, что вообще-то должен находиться совершенно в другом месте, спрятался за углом. А когда вылез оттуда, незнакомки и след простыл.
Безусловно, Денис думал о том, кем могла оказаться эта женщина. Понял, что, скорее всего, это преступница, причем опасная и с его стороны так говорить с ней было опрометчиво. Но подобная манера речи у него, как у большинства мажоров, давно вошла в привычку. В любом случае, жалеть о чем-либо поздно.
Денис, конечно, попытался поделиться с приятелями этой странной встречей и своими опасениями, но разговор не оправдал его ожиданий. Сперва все сочли это забавной шуткой. Потом же, поняв, что Орел говорит совершенно серьезно, сказали, что он просто пересмотрел американских боевиков. А предполагать, что по лагерю шастает сбежавшая из тюрьмы преступница, по меньшей мере, абсурдно. Эх, если бы только Орлов и Скрепкин поделились друг с другом своими подозрениями… Возможно, все сложилось бы совершенно иначе. Но тогда они терпеть друг друга не могли.

Сказать, что Таймыр пребывал в бешенстве, значило ничего не сказать. Действительно, он рассчитывал на эти деньги, сумма-то довольно крупная. По правде говоря, делить деньги на пятерых он не собирался. План состоял в том, чтобы, добыв всю сумму, прикончить Косого и Милашку и поделить все на троих с Клином и Неженкой. Потому что только эти двое что-то значили в его жизни, все остальные были для Таймыра не более чем тараканами, которых он без раздумий давил.
Итак, первой мыслью было долго пытать двух идиотов, а потом прикончить их. Но Неженка предложила другой вариант. Она считала, что деньги, возможно, все еще в лагере, просто Косой и Милашка не сумели их найти. Версия о том, что эти двое могли прикарманить все деньги себе, отпадала сразу. Просто потому, что они прекрасно знали, с кем имеют дело. И уж, конечно, не надеялись на то, что после признания, что денежки потерялись, их отпустят. Все равно на том свете не понадобятся ни деньги, ни любые другие материальные блага.
Так что либо деньги на территории лагеря, либо их прикарманил кто-то из персонала. И в том и в другом случае выход один – напасть на лагерь. В принципе, им нечего терять. И для них такая задача не входит в разряд невозможных. Потому что они профессионалы в своем деле, у них достаточно связей и возможностей.
Поэтому Таймыр решил, что кончать с Косым и Милашкой пока рано. Для начала им надо всем вместе провернуть эту операцию. То, что захватывать надо летний пионерский лагерь, Таймыру даже нравилось. Потому что он ненавидел детей, а уж тем более косящих под пионеров. И был убежден, что без жертв-то точно не обойдется.


Глава 4

Глава 4: «Александр Скрепкин: изгой»

Ну, что сказать: моя жизнь в лагере сложилась гораздо хуже, чем даже показалось в первый день. Не зря говорят, что жизнь похожа на зебру: сначала чередуются черные и белые полосы, а потом наступает жопа. Вот я в ней, фигурально выражаясь, и оказался.
Да, я уже говорил и повторяю, что хотел в лагере незаметной и спокойной жизни. У меня была мечта: отдохнуть хотя бы немного от домашнего ада, так хотелось просто побыть на природе, подышать воздухом, хотелось не видеть каждый день пьяную рожу отца, не слышать брань родителей и не терпеть побои.
А в итоге все получилось хуже некуда. Я изгой, в лагере меня презирают абсолютно все. Так обидно: я же всего лишь хотел тихо и мирно себе существовать, ни во что не вмешиваясь. Я никуда не лез и никого не задевал. Да, я ненавижу мажоров и не скрываю этого, но на то у меня есть свои причины. Почему же против меня все ополчились, почему мне и тут, где я должен был отдыхать, нет покоя? Я уже говорил, что жизнь несправедлива?
Ну вот, шпыняли меня все, но наиболее активно те самые парни, с которыми я столкнулся в самый первый день. Их трое, и самый главный заводила - Денис Орлов, которого тут называют Орел. Так про себя и говорят: мажоры, что, разумеется, только укрепляет мою ненависть к ним.
Трудно описать то, как я их ненавижу, таких слов нет даже в великом, богатом и могучем русском языке. Ведь именно из-за них я с самого начала попал в такое незавидное положение. Эти парни считают себя самыми крутыми и уверены в том, что именно они имеют право выбирать, кому можно жить себе спокойно, а чья жизнь должна превратиться в ад. Считают себя самыми правильными и крутыми.
Тем не менее, я ничего не мог противопоставить им, как ни пытался. В принципе, возможно, что-то бы и получилось при несколько других обстоятельствах. Может, если бы я как следует постарался, смог бы если не победить их (до такой степени самообмана я не дошел), то хотя бы сыграть в ничью.
Но я слишком устал для этого. Понимаете, у меня просто не осталось сил. Слишком вымотали постоянные домашние ссоры, частое рукоприкладство со стороны отца, замечания матери о том, что без меня было бы лучше… Все это привело к полному моральному истощению, я ничего не мог и мне ничего не хотелось. Не хотелось сопротивляться, драться, ссориться. Хотелось просто забиться в угол и не вылезать оттуда весь месяц, чтобы хоть немного залечить физические и душевные раны перед новым столкновением с родителями. Можете считать меня трусом, если вам угодно.
В любом случае, такой возможности мне не представилось, просто потому, что группа оборзевших мажоров не соизволила мне ее дать. И постоянно приходилось ходить настороже, как натянутая струна, быть готовым к обидным репликам и внезапным нападениям из-за угла. А вместо того, чтобы копить моральные силы, как планировал, я их все больше тратил.
Но, к моему огорчению, мажоры оказались на редкость везучими: меня часто наказывали за жалкие попытки противостоять им, им же все сходило с рук. И я считал этот лагерь худшим местом на свете. Я попал в кошмар, в кромешный ад. Не верил, что будет лучше.

Что касается моих синяков, они не только не исчезли, но и стали еще более ужасающими. Да, прошло чуть больше недели после приезда в лагерь, но я надеялся, что они хотя бы поблекнут немного. Тем не менее, когда я получал возможность разглядеть себя, зрелище все больше угнетало. Огромные синяки, кровоподтеки… В общем, полный набор.
Они не желали заживать еще и потому, что им не давали это спокойно сделать. Меня постоянно шпыняли, толкали, били. От этого с каждым днем становилось все хуже. Мне казалось, что еще немного, и боль достигнет предела, я больше не смогу ее терпеть. И что тогда? Не знаю, но меня это пугало.
Конечно, надо было бы показаться врачу, ведь синяки с каждым днем становятся все хуже. Это, наверняка, представляет серьезную угрозу моему здоровью. Но я решил, что не пойду к врачу и никому не расскажу. Потому что не хочу, чтобы все узнали о моем состоянии, чтобы это стало предметом сплетен и пересудов, чтобы меня презирали еще и за это.
Да, я убежден, что чего-чего, а уж сочувствия я точно не добьюсь. Более того, думаю, что они все, особенно мажоры, только еще больше будут надо мной издеваться, если узнают про это. И наши стычки станут еще более частыми. Если они поймут, что я не имею возможности им сопротивляться, они больше будут меня доставать.
Замкнутый круг какой-то, из которого просто нет выхода. Не знаю, что делать. Отчаяние поглощает. Кстати, помимо ровесников, меня считают странным еще и вожатые.
Дело в том, что я, как могу, стараюсь скрывать свои синяки и ссадины. И, как ни странно, это мне пока удается. Сам не понимаю, почему. Я хожу только в длинных штанах и одежде с длинными рукавами. Да, ужасно жарко и неудобно, но тут уж одно из двух…
Итак, никто в лагере не догадался о моем бедственном положении. Я думаю, что это временно, все-таки такое долго скрывать просто невозможно, я не безумный оптимист и понимаю, что рано или поздно меня все равно раскусят, но постараюсь все сделать, чтобы это произошло как можно позднее.
Странным меня считают и потому, что я никогда не купаюсь. Ведь если я разденусь до плавок, сразу всем станет видно то, что я так отчаянно пытаюсь скрыть, я не могу этого допустить.
Все поэтому считают, что у меня какие-то комплексы. И строят мерзкие догадки (особенно в этом преуспевает Орлов), не имеющие с действительностью абсолютно ничего общего. До жути обидно, конечно, что одним все, а другим ничего. И абсолютно непонятно, что я буду делать, когда всем все станет ясно.
Ведь такой момент, как я уже говорил, непременно наступит. И уж тогда Орлов сможет всласть оторваться на мне, зная все мои больные места. Ну да, именно такой сволочью я его тогда считал.
Отчаяние накатывало волнами. С каждым днем все больше. Казалось, что еще немного, и я просто сброшусь с пирса в воду. Но я отчаянно боролся с этим желанием.

А в довершение всех прочих неприятностей случился он, один из худших дней в моей жизни. Тогда с утра беды ничто не предвещало. Меня, конечно, по-прежнему унижали и презирали, но это уже стало в порядке вещей, пережить это вполне можно. Ну да, проснулся я с лицом, перепачканным зубной пастой, на завтраке в мою тарелку незаметно для вожатых влили какие-то помои… Но это все уже стало в порядке вещей.
Да, я не говорил, мне не повезло еще и в том, что я и оборзевшие мажоры оказались в одной группе, да еще и в одной комнате. Вот уж непруха так непруха! Я искренне до сих пор удивляюсь, как это они сами так долго не могли догадаться о том, что я скрывал. Казалось бы, им разоблачить меня ничего не стоило. Но вот не догадались…
С этим я не смирился, но ничего поделать не мог и почти привык. Это даже уже не казалось ужасным и отвратительным. В конце концов, есть вещи и похуже.
Мажоры, казалось, затаились. Вот мне бы понять тогда, что они задумывают очередную пакость, не зря же почти не задевают меня. И даже отказались от любимого развлечения: спрятать мою одежду и личные вещи так, что мне потом приходится очень долго все это искать. Но нахожу, сказывается печальный опыт школьной жизни, где во время уроков физкультуры тоже находились такие любители.
А в тот день ничего особо ужасного поначалу не происходило и я, откуда только взялась наивность, решил, что этот день не так уж и плох. Рано обрадовался…
Они меня поджидали после обеда, откуда, как в принципе и отовсюду, я выходил одним из последних. Эх, напрасно я расслабился и забыл, с кем имею дело! Ведь с такими, как эти мажоры, надо все время быть на стороже и ожидать подвоха! Но я просто не мог оставаться в постоянном напряжении, нервная система не выдерживала. Вот и решил хотя бы ненадолго позволить себе расслабиться… И сразу же поплатился за это.
Орел с корешами появились словно ниоткуда, я заметил их только после того, как они схватили и куда-то потащили меня.
Оказались мы на довольно отдаленном от лагеря участке, где повсюду была какая-то липкая, приставучая грязь… И собралась половина лагеря. Видать, на представление посмотреть пришли… Вот так круто я попал…
Что было дальше? Эти мажоры повалили меня в грязь и валяли в ней под смех остальных. Да, жестокость людей порой не знает границ… Я ничего не мог сделать, чувствуя только опустошенность и боль. И мечтал только о том, чтобы это скорее закончилось.
Но кончилось все не скоро. Меня еще долгое время продолжали мучить, я пытался сделать хоть что-то, но не получалось и казалось, что это будет длиться вечно. Но потом им все-таки надоело, меня оставили в покое и стали расходиться. А я вдруг осознал, что встать просто не смогу.

И некоторое время вот так лежал, обдумывая, что теперь делать. И дал себе слова страшно отомстить Орлову, чего бы мне это ни стоило. Выглядел я просто ужасно: весь в грязи, потрепанный и очень жалкий. Даже если каким-то образом мне и удастся встать, возвращаться в таком виде в лагерь нельзя.
Ну да, в принципе, можно было бы явиться именно в таком виде и все рассказать в надежде, что мажоров в кои-то веки раз накажут. Но надежда это наивна и беспочвенна. Я ни секунды не сомневался, что Орлову удастся выкрутиться. И дело даже не в его отце. Просто этот гад на редкость удачлив. Так что на тот момент пределом моих мечтаний было как-то скрыть от тех, кто не видел, мое бедственное положение.
И в этот момент меня заметили. Это оказалась молоденькая вожатая из нашего лагеря, которая занимается самой младшей группой и старше меня всего на пять лет. Она, Катя Русакова, человек добрый и бескорыстный. Она одна в этом лагере не презирала меня. И именно она сразу бросилась помогать. Она подняла меня и, понимая, что в лагерь мне нельзя в таком виде, отвела к себе домой (а жила она совсем рядом). Она даже разрешила воспользоваться ванной и дала мне чистую одежду, принадлежащую ее брату, который из нее давным-давно вырос.
Это был первый раз, когда кто-то мне вот так бескорыстно помог. Появился даже шанс не дать мажорам повода поиздеваться над моим потрепанным внешним видом. Так что я с удовольствием вымылся и стал переодеваться в чистое. Когда я уже натягивал рубашку, внезапно позади раздался изумленный вскрик. И, поворачиваясь, я уже знал, что Катя все увидела, и надо как-то объяснить:
- Екатерина Геннадиевна…
- Саша, объясни мене, что с тобой произошло?
- В смысле?
- Не притворяйся. Откуда эти синяки? Эти бандиты малолетние, Орлов с товарищами? Если так, ты должен заявить на них в милицию.
Вот это был грандиозный шанс доставить врагам неприятности, которые им не снились ни в одном кошмаре. Но я им не воспользовался. Потому что сволочью никогда не был и не хотел быть.
- Нет, Екатерина Геннадиевна. Я не хочу говорить об этом. И очень вас прошу, не говорите кому-либо о них.
- Во-первых, давай на «ты», меня Катя зовут. А во-вторых, Саша, ты что, не понимаешь, это же колоссальный ущерб здоровью. И я уверена, если бы остальные знали о твоих проблемах, они такого бы по отношению к тебе не позволяли себе.
- Да? А я, наоборот, убежден, что если узнают, все будет гораздо хуже. Катя, я очень тебя прошу, не говори никому. Для меня это очень важно.
- Хорошо. Обещаю, я не скажу.
Так что с этим я разобрался. А потом спокойно себе пришел в лагерь, с ноткой удовлетворения заметив удивленные взгляды мажоров. На память об инциденте из видимых повреждений осталась только внушительная шишка на лбу, которую мне поставил Орлов (уж не знаю, намеренно или нет), когда катал по земле.

Весь конец дня и половину следующего я обдумывал, какую бы немыслимую гадость сделать Орлову. Так хотелось стереть выражение высокомерия и превосходства с его лица! Потому что он портит мне жизнь, постоянно заставляя пожалеть, что я здесь, а не дома. Да, я, и правда, думал, что уж лучше терпеть мамину неприязнь и отцовы побои, чем здесь постоянно подвергаться издевательствам и насмешкам. Правду говорят, что подростковая жестокость не знает границ.
Меня и тогда, когда я пришел в лагерь, не оставили в покое. Конечно, вещи свои я очень долго искал. Еще постоянно выслушивал насмешки по поводу того, как «живописно» валялся в грязи. В основном от Островского и Утесова. Орлов же молчал, как-то странно смотря на мою шишку. Мне даже сначала почудилось в его взгляде сожаление, но эти мысли я быстро пресек, решив, что он просто обдумывает, не поставить ли мне еще одну для симметрии. Однако когда шутки все продолжались, становясь все более злыми, неожиданно Орлов сказал корешам: «Отстаньте от хлюпика, на сегодня с него хватит». Действительно, больше в тот вечер, и с утра, меня не доставали. Я даже проснулся без всякой гадости на лице. Но мою ненависть к Орлову этот случай только укрепил. Я был вне себя оттого, что он оказывает мне милость, мол, пока что хватит, а потом продолжит развлекаться. Вот я и хотел сделать хоть что-то, чтобы выразить мою к нему ненависть. На последствия мне было плевать.
И решился на поступок до крайности глупый. Конечно, перед тем, как что-то сделать, для начала всегда следует подумать, но на тот момент мне было решительно все равно. Нам приходилось сидеть за одним столом, и мысль ко мне пришла совершенно случайно, продуманным планом это не было.
Просто они продолжали за обедом издевательства надо мной, а я все больше закипал и все больше хотел Орлову ну хоть чем-нибудь досадить. А тут нам принесли на обед давно остывшие спагетти, с таким, знаете, густым и жирным томатным соусом. Вот так меня и натолкнули на идею. Я для начала ткнул в спагетти пальцем, убедившись в том, что они почти холодные и серьезной опасности не представляют. Потом взглянул на Орлова, сомневаясь. Но тот нагло лыбился, и мне до жути захотелось стереть это выражение с его лица…
Вот я и, привстав, опрокинул ему на голову целую тарелку спагетти. Глупо, да, я понимал, что меня ждет серьезное наказание. Но за выражение лица Орлова готов был все отдать.
Наказание, и правда, последовало. Сначала меня хотели пороть. Но против этого решительно выступила Русакова (за что ей большое спасибо). И тогда меня поместили в карцер. Это такое маленькое и холодное помещение с каменными стенами и маленькой жесткой кушеткой в углу. Там мне и предстояло находиться до тех пор, пока Орлов не соизволит меня простить.
В этом-то и состоит самое страшное: от карцера есть ключ, а его отдают обиженному, чтобы он сам выпустил обидчика тогда, когда сочтет нужным. Конечно, в разумных пределах, но до пары-тройки дней порой доходило. А у меня были серьезные опасение просидеть там до самого конца смены.

Я просидел полдня. Очень холодно, и все синяки ноют. Кажется, что их даже стало больше. На самом деле понимаю, что просто все усугубляет холод. Вот так, вот и поправил здоровье на природе! Это не просто невезение, а прямо какая-то катастрофа.
Итак, я сидел и предавался крайне мрачным мыслям. Уже хотелось есть, но я догадывался, что ужин мне точно не принесут. Я считал, что Орлов не выпустит меня еще долго, но догадывался, что сегодня он точно придет. Не может же он упустить такую возможность поиздеваться надо мной. К тому же наверняка хочет услышать, как я буду его умолять выпустить меня. Но такого он точно не дождется, я не собираюсь унижаться перед оборзевшим мажором. Так что я сидел и, несмотря на дискомфорт, пытался морально себя подготовить к встрече с Орловым, но ничего-то у меня не получалось. Я никак не мог на этом сосредоточиться и, в конце концов, решил: будь что будет.
Он явился незадолго до отбоя. Весь такой уверенный в себе и насмешливый. Наверное, мне должно было бы хотеться его придушить, но сил не было абсолютно ни на что. В том числе на то, чтобы ужаснуться ситуации: я в тесном помещении один на один со злейшим врагом. И я даже не пытался предугадать действия Орлова. А он с кривой усмешкой произнес:
- Вот интересно, хлюпик, почему ты боишься купаться?
Я не успел даже ни осознать, что таит в себе этот вопрос, ни испугаться. Быстрым движением Орлов сорвал с меня рубашку, умудрившись при этом задеть наиболее больные синяки. В глазах потемнело, я закрыл их и долго не хотел открывать.
Потому что невыносимо было увидеть выражение торжества на лице врага. И еще более невыносима мысль о том, что мажоры сделают с полученной информацией. Я тогда не сомневался, что они захотят использовать ее против меня.
Тем не менее, глаза открыть все же пришлось, не вечно же так сидеть. Но вместо ожидаемого я увидел на лице Орла довольно странное выражение. Смесь ужаса и сожаления, вот уж никогда бы не подумал. И даже увидев, не поверил.
Меж тем Орлов неожиданно протянул мне мою рубашку и совершенно серьезным голосом сказал:
- Одевайся, и пойдем отсюда.
- Куда?
- Скрепкин, у тебя мозги совсем замерзли. В комнату. Скоро отбой, спать пора.
Да… Я был в шоке. Никак не ожидал, что Орлов просто так меня отпустит, даже не оставив тут на ночь. Либо он не такая уж и сволочь, либо что-то задумал.


Глава 5

Глава 5: «Денис Орлов: узнать правду»

Сказать, что я был в шоке, значило ничего не сказать. Вообще-то я шел в карцер, чтобы отомстить Скрепкину. Хотя, честно говоря, я отчасти даже им восхищался. Потому что мои и моего окружения постоянные нападки так и не сломили его. А ведь практически все мои мишени ломались очень быстро. И только он все барахтался и оказывал сопротивление. Он умудрился после того, что мы устроили, когда обваляли его в грязи на глазах у половины лагеря, прийти прилично одетым. Кстати, я сам понимал, что палку мы перегнули, даже от щедрот решил дать хлюпику пару дней передышки. А он еще раз поверг меня в смятение, вывалив мне на голову тарелку спагетти.
Знаете, позднее мне это даже покажется забавным. А вот тогда я был в ярости, мне же пришлось отмываться почти час. И я был намерен не выпускать наглеца из карцера. Когда руководство лагеря поймет, что дальнейшее заточение угрожает его здоровью, отпустят сами. Я же хотел отомстить, и отомстить страшно.
Именно поэтому, повинуясь инстинкту, сдернул с него рубашку, чтобы узнать, что он так тщательно ото всех скрывает. Но увиденного я никак не ожидал. Жуткие синяки, кровоподтеки и ссадины покрывали все тело Скрепкина. И я понял, почему он не мог как следует сопротивляться нам, почему кривился даже при несильном толчке. И даже на мгновение почувствовал к нему уважение. А потом вспомнил, что за обедом оказался весь в жирном соусе и макаронах.
Тем не менее, что бы я к Скрепкину не чувствовал, в тот момент это все отошло на второй план. Каким бы я ни казался порой, я не сволочь (пусть иногда в это сложно поверить). Так что на тот момент меня интересовало только то, как помочь Скрепкину. Потому что наша взаимная неприязнь уже абсолютно ни при чем, он может в больницу загреметь, если ни хуже, мало ли какие могут быть осложнения.
Я видел, что Скрепкину плохо, он на некоторое время даже глаза закрыл, очевидно, я задел самые больные места, что не делает мне чести. Когда тот снова мог воспринимать действительность, я вернул ему рубашку и велел одеваться, нам пора уходить.
После того, как рубашка выпала из рук Скрепкина в пятый раз, я понял, что это дело надо брать в свои руки. Когда я подошел к нему, он напрягся, словно ожидая удара. Да…никогда не задумывался, какой мразью меня могут считать мои жертвы (а следовало бы).
Я старался действовать аккуратно, не задевая синяки, но Скрепкин все равно морщился. А потом выяснилось, что все еще хуже, чем казалось сначала: мне пришлось тащить его на себе до самой комнаты. На самом деле, я действовал, скорее не повинуясь голосу разума, а слушаясь инстинктов. Я даже не задумывался ни о наших контрах со Скрепкиным, ни о происшествии на обеде. Просто человеку плохо, ему надо помочь. Впервые я оказался в такой ситуации. Согласен, я шутил над моими жертвами порою очень жестоко, но никогда не доводил дело (сознательно, по крайней мере) до реальной угрозы здоровью. Я довел Скрепкина до самой кровати, порадовавшись, что приятели уже спят и не видят этого.

Задумался я об увиденном только на следующий день, так и думал до самого вечера. Я пытался понять, как мне теперь относиться к Скрепкину и вместе с тем думал, откуда у того могли оказаться эти жуткие синяки.
До сих пор не пойму, почему пришел именно к этому выводу, а ни к какому другому. Но тогда все казалось очень логичным: темная. То есть я настолько презирал ботанов вообще и Скрепкина в частности, что мне даже не пришла мысль о том, что в случившемся он может быть не виноват. Я сразу разработал версию, основавшуюся на том, что он получил по заслугам. И почему-то подумал, прежде всего, что Скрепкин стукач. Не знаю… в то время образ ботана вообще у меня однозначно ассоциировался со стукачеством. Даже не могу сказать, откуда такие стереотипы. Просто я так считал, и все тут.
И версия моя предельно проста: в школе Скрепкин даст фору любому дятлу, за что и получает по заслугам. Почему-то тогда я не подумал о том, что мы много чего недостойного сделали по отношению к Саше, и он никому ни разу на нас не пожаловался. Наверное, просто мне нужен был повод, чтобы продолжать его презирать. Действительно, легче считать сволочью кого-то еще, нежели себя любимого.
Именно поэтому я не испытывал к Скрепкину ни малейшего сочувствия. Поймите меня правильно, я не собирался использовать его положение, но и помогать не хотел. У меня, естественно, были лекарства, и притом очень действенные. Но я не собирался делиться ими со Скрепкиным. Нет, не потому что я жадный, вот уж эта черта характера мне точно не свойственна. Просто тогда я был убежден, что он этого не заслуживает.
Тем не менее, я был намерен разобраться с тем, каким образом Скрепкин получил синяки. То есть, для меня все было предельно ясно, но я все равно хотел доказательств. Я собирался доказать самому себе, что прав, что Скрепкин не заслуживает жалости, что я не должен ему помогать. Потому что голос совести все равно пробивался сквозь мои предубеждения и стереотипы.
Поэтому я начал присматриваться к Скрепкину. А выглядел, он, прямо скажем, не очень. И хоть подозреваю, что и раньше было также, я тогда не замечал. А теперь видел то, что это все ему не просто дается.
Так что я как бы метался меж двух огней: с одной стороны, я по-прежнему его ненавидел и собирался продолжать изводить (разумеется, морально, а ни в коем случае не физически), а та часть моего сознания, где притаилась совесть, настойчиво твердила, что с парня уже давно хватит, и надо бы оставить его в покое.
Но раньше я всех своих жертв дожимал. Как-то так получилось, что ничего страшного (по крайней мере, из мне известного) не происходило. В основном они уходили из школы или любого другого места, где я умудрялся их доставать. И поэтому мне не давало покоя упрямство Скрепкина. Я не мог понять, почему он просто не попросит родителей забрать его домой. Мне казалось, что тогда всем было бы лучше, хотелось же настоять на своем. А Скрепкин упорно не желал сдаваться, и это бесило.

Я не понимал, зачем ему это. Он так тщательно, судорожно пытался скрыть свои синяки. Тогда я не понимал, что он просто ни от кого не ждал помощи. Я думал, что он боится, что мы начнем узнавать, и все поймут, что он стукач и сволочь. Я хотел это доказать себе, а потом и всем остальным. До того же времени решил никому ничего про синяки не говорить.
И это тоже оказалось непросто, не в том дело, чтобы я язык за зубами не умел держать, просто не знал, как, не вдаваясь в подробности, объяснить то, что я резко стал против любого физического воздействия по отношению к Скрепкину. Я на самом деле не хотел, чтобы по моей вине случилось что-то очень плохое, а к этому все и шло.
Поэтому я просил приятелей оставить на несколько дней Скрепкина в покое. Мол, с него хватит. На самом деле за эти несколько дней я рассчитывал все узнать и всем доказать.
Тем не менее, они отнеслись к моей просьбе со здоровым скептицизмом, хотя целых полдня держали себя в руках. Только шуточки по отношению к хлюпику стали еще более злыми, но его моральное состояние на тот момент меня нисколько не интересовало.
А после обеда меня угораздило на некоторое время задержаться, пререкаясь с вожатой. В общем-то, этого хватило: когда я, наконец, вышел из столовой, Гена и Костя уже вовсю развлекались, толкая Скрепкина от одного к другому. Тот держался отлично, я даже почувствовал к нему уважение, так как теперь-то прекрасно понимал, как непросто ему это дается. Однако потом подумал, что, возможно, просто раньше частенько ему приходилось испытывать на себе последствия темной, вот и натренировался. В общем, опять нашел себе отговорку.
Я, конечно, сразу пресек эту забаву, и меня даже несколько задел изумленный взгляд Скрепкина. Он что, считает, что я, прекрасно зная его состояние, сознательно буду делать еще хуже?
В любом случае, приятели меня не поняли, но я остался при своем мнении. И пока ничего им не объяснил. Почти час не разговаривали. А потом все снова наладилось.
А вечером я все же хотел поговорить со Скрепкиным, вдруг сам признается. И тогда можно будет поставить условие – либо он уезжает домой к родителям, либо всему лагерю обо всем станет известно. В том, что поверят мне, я ни секунды не сомневался.
В общем, я дождался самого позднего часа и пришел в душевую, где переодевался Скрепкин. Кивнув на его синяки, с усмешкой произнес: «Типичное наказание для стукача». А вот того, что случилось после этого, я уж никак не ожидал.
Представляете, он меня ударил, довольно сильно причем. Жутко хотелось ударить в ответ, но, зная его состояние, я не смог. Потому что это уже была бы подлость.
Тем не менее, я глубоко задумался. Разве можно так умело притворяться?

А на следующий день прямо после завтрака меня ждал еще один сюрприз – письмо от отца. Вот уж чего не ожидал, того не ожидал. Я-то думал, папа собирается выдерживать характер до конца лета. Я же совершил страшное – обидел Олесечку. Как же она, бедная, пережила? На самом деле меня начинает трясти, как только представлю ее довольную физиономию. А уж как подумаю, чем они с отцом там занимаются без меня…. Аж зло берет.
Дословно папино письмо приводить не вижу смысла. Он писал, что очень расстроен моей выходкой, но от этого не перестал меня любить, выражал надежду на то, что мы с Олесей помиримся, станем друзьями.
Ага! Как только, так сразу. Одно хорошо – папа, судя по всему, не держит больше на меня зла, так что мне совершенно точно не грозит застрять в этом чудном месте на все лето. Будет у меня еще шанс поквитаться с Олесей.
Все-таки, не смотря ни на что, мой отец самый лучший на свете. И дело совсем не в деньгах. В смысле, конечно, они имеют немалый вес, но для меня важно другое. Не отрицаю, возможно, это из-за того, что нужды в материальных благах я не испытывал никогда.
Важно то, что папа всегда был рядом и помогал. Я знаю, отцы многих подростков моего круга практически не общаются с ними. У них всегда более важные дела, они искренне считают, что деньги компенсируют их детям родительскую любовь. Но папа никогда так не думал, и хотя это всегда было очень непросто, он находил время и силы заниматься мной. Мы всегда были очень близки.
Поэтому появление в жизни отца Олеси стало для меня неожиданностью. Нет, девушки у него были и раньше, но я всегда знал, что это все временно, несерьезно, что стоит мне только попросить, и папа бросит любую.
И таким ударом стало то, что эта Олеся ему также дорога, как и я. Папа сам об этом сказал, да и догадаться было не трудно. Поэтому вначале я думал, что моя ненависть к Олесе основана исключительно на ревности. Неприятно же знать, что не одного тебя в семье любят. Я даже, честное слово, ради отца пытался как-то примириться со сложившейся ситуацией. Пока не понял, кто такая эта Олеся на самом деле.
Это были сначала догадки, потом случайно подслушанные обрывки фраз, телефонные разговоры. В общем, вскоре я понял, что моя дражайшая мачеха ну просто змея подколодная. Самое обидное же в том, что мне отказывался верить родной отец. Считал, что я на бедную девушку возвожу напраслину из чистого эгоизма. И мне до сих пор не удалось переубедить его.
Но письмо оставило мне надежду на лучшее, ведь само его наличие означает, что Олеся не смогла обработать моего отца настолько, чтобы он забыл, как любит меня. И я искренне верил в то, что это ей никогда не удастся.

Прошла пара дней, и я понял, наконец, как мне расколоть Скрепкина.
К слову, эти дни прошли прозаично, как-то скучновато. Я все время пребывал в раздумьях, даже не мог веселиться на полную катушку, и все из-за какого-то ботаника! Обидно, блин! Мои приятели все пытались как-то задеть Скрепкина. Считали, что раз уж я отошел пока от этого дела, они должны компенсировать хлюпику недостаток внимания. Собственно, когда это были просто словесные подколки, меня это нисколько не беспокоило. А вот когда они пытались применять физическое воздействие, я сразу же вмешивался. Конечно, им это совсем не нравилось. Но я обещал, что скоро они узнают все. Так что им осталось только ждать.
А я понял, как, наконец, прояснить ситуацию. Догадка пришла вечером, уже после отбоя. Ну, конечно же, карты! Вечером мы иногда развлекались таким образом – собирали компашку и играли на желания, или деньги, или что-то еще… В общем, было очень весело. Естественно, хлюпиков не приглашали. Но я решил, что для осуществления плана надо, чтобы он поучаствовал.
Итак, мою идею с энтузиазмом не воспринял никто, но всем пришлось смириться. Компашке моей я пообещал захватывающее зрелище и решение загадки. К тому же, даже если Скрепкин стуканет, никто ему не поверит, воспитатели тоже его недолюбливают. Самому же ботану я пообещал в случае, если придет, целых три спокойных дня, без малейших подколок с нашей стороны. Конечно, я врал. Но угрызений совести не испытывал.
Я предложу ему сыграть вдвоем. Стоит отметить, в карты я играю превосходно. У меня нет ни малейшего сомнения в том, что выиграю я. Тогда Скрепкину придется выполнить мое желание.
Вот такой у меня план. Уж не знаю, плох или хорош, но это все, до чего мне путем недюжинных умственных усилий удалось додуматься.
Весь день я провел как на иголках: все никак не мог дождаться вечера, когда мы соберемся поиграть. Так хотелось побыстрее разоблачить стукача! Я чувствовал себя прямо разведчиком. Это как раз то, что было нужно: приключения, с налетом детективной истории. Хотелось только, чтобы все началось как можно быстрее.
Так что я еле дождался момента, когда, наконец, игра началась. Естественно, все настороженно косились на Скрепкина, он явно был здесь чужим. Меня это не заботило нисколько. И предложил ему сыграть на желание, с удовольствием заметив, как вытянулись лица остальных.
Скрепкин думал напряженно, и я его понимал. Сам я никогда не стал бы с собой играть. Я же мастер, куда со мной тягаться всяким так хлюпикам. Я уже думал, чем бы таким его заинтересовать, как внезапно тот (вот дурак!) согласился сам. И понеслась…

Неожиданно игра вышла напряженной. Я, честное слово, и представить себе не мог, что Скрепкин такой сильный противник. Пожалуй, самый сильный из тех, с кем мне приходилось играть. Даже был момент, когда я думал, что проиграю. Для меня это, можно сказать, было совершенно новое ощущение, не из приятных. Впервые за долгое время я четко осознал, что у меня что-то может и не получиться, что я не такой уж и всемогущий. А то я привык, что мне удается почти все (за исключением домашний войны с Олесей, где успехов пока не наблюдается).
Но я все равно выиграл, иначе это был бы не я. Я просто не мог позволить какому-то ботану обставить меня, великого и ужасного.
Он некоторое время растерянно хлопал глазами, пытаясь осознать свое поражение. Я пытался унять бешено бьющееся сердце. А потом, справившись с собой, высокомерно бросил Скрепкину:
- А теперь мое желание. Я хочу, чтобы ты прямо сейчас, при всех рассказал, откуда у тебя взялись синяки по всему телу.
Раздался шепот. Кажется, я все же сумел всех удивить, но, как ни странно, удовольствия от этого не ощущал. Наоборот, чувство было премерзкое.
А Скрепкин так побелел, что, казалось, его хватит удар. И, увидев это, я впервые задумался о том, что, скорее всего, не прав. Не знаю почему, но это осознание пришло ко мне сразу, стоило взглянуть на выражение настоящей, неподдельной боли на лице Саши. Мне впервые в жизни стало стыдно, и я уже хотел отменить свое желание и сообщить этим жаждущим признаний стервятникам, что спектакль отменяется. И в этот момент Скрепкин выкрикнул:
- Хочешь знать, Орлов? Хорошо! Меня каждый день избивает отец! Да, у простых смертных отцы алкоголики, которые приходят ночью пьяные и бьют всем, что под руку попадется! И матери, которые постоянно повторяют, что лучше бы им сделать аборт. Все не как у вас, мажоров!
Да… скажу вам честно, чувствовать себя последней тварью – ощущение не из приятных. И именно его я в тот момент испытывал. Казалось бы, я хотел сломать Скрепкина и добился своего – он выбежал из комнаты в слезах. Но только теперь я понял, в кого превратился и что натворил. Накатил запоздалый приступ раскаяния, и я бросился следом за Сашей.


Глава 6

Глава 6: «Александр Скрепкин: мир»

Не знаю, о чем я думал, соглашаясь играть в карты с Орловым. Знал же, что он относится именно к такому типу мажоров, которые уверены в себе и которым всегда все удается. И зачем, спрашивается, я полез тягаться с ним. И даже вообще, а почему я туда приперся?
На меня, наверное, нашло затмение. Я же понимал, что не к добру он меня приглашает в их удивительную компашку. И совсем уж не к добру он внезапно прекратил любые физические воздействия на меня. Мысль о том, что мажору просто стало меня жаль, я отмел как относящуюся к ненаучной фантастике. Так что знал ведь, что он готовит какую-то подлянку, но попался в ловушку. Я прекрасно понимал, что он лжет насчет нескольких спокойных дней. Ну не может он ни разу не развлечься, он же так хочет меня сломать. И следовало отказаться, но, как ни странно, я не смог. Я согласился, и весь следующий день до вечера ругал себя за глупость и клялся себе же, что буду очень осторожным.
И вот тебе раз – согласиться сыграть в карты с Орловым! Ни фига ж себе осторожность…
На что я рассчитывал? Не знаю… На чудо, наверное. Ведь надежда умирает последней. А мне так хотелось выиграть эту игру на желание! На самом деле я вовсе не собирался загадывать ничего такого, что могло бы повредить Орлову. Я хотел так немного – всего лишь, чтобы он от меня отстал, чтобы не приближался ко мне. Тогда я смог бы не опасаться каждый миг замысловатой гадости. Все же козни остальных обитателей лагеря пережить можно, никто из них не сравнится с Орловым в жестокости и изобретательности.
И я еще раз убедился в этом, когда проиграл. Я так хотел выиграть, для меня это так много значило…я держался до последнего, но когда мне везло?
В общем, я понял, чего добивался Орлов, и это было настолько гадко, что я не ожидал такого даже от него. Наверное, просто я все равно остаюсь оптимистом, ведь так хочется верить, что даже в законченном подонке все равно есть ну хоть что-то человеческое. Но в Орлове ничего такого не наблюдалось. Раз уж он решил таким образом унизить меня перед всеми. Я понял, что это конец: теперь-то мне точно житья не будет в лагере. Именно поэтому Орлов даже не дотрагивался до меня в эти дни – чтобы его ни в чем не смогли обвинить. А теперь что? Я мог бы соврать, но раз уж дал слово перед началом игры, что выполню любое желание Орлова, надо сказать правду.
Но это так больно – выносить на всеобщее обозрение то, что так прятал, что судорожно пытался забыть. Рассказать о сокровенном этим стервятникам, чтобы они потом использовали каждое слово для того, чтобы издеваться надо мной. Я пребывал в полной растерянности. В ушах все еще звучал голос Орлова: «А теперь мое желание. Я хочу, чтобы ты прямо сейчас, при всех рассказал, откуда у тебя взялись синяки по всему телу». Надо было что-то решать.

Ничего хуже просто не может быть. И я чувствовал, что слезы текут по моему лицу. Теперь весь лагерь, и Орлов в первую очередь, будет судачить о том, что я сопляк и нытик! Хотелось провалиться сквозь землю, но чисто физически это абсолютно недостижимо. Я посмотрел в глаза Орлову, ожидая увидеть торжество, а увидел раскаяние и отражение моей боли. Но я больше не верил в это.
В тот миг мир казался весь в черном цвете, я не мог поверить в то, что хоть кто-то из людей может быть честным и бескорыстным. Потому что вокруг были одни стервятники, которые не испытывают ни раскаяния, ни жалости. Они как вампиры, питающиеся чужими чувствами: страхом, болью, страданием. Им нужно знать, что у кого-то дела хуже некуда, чтобы издеваться и насмехаться над ним. Они не способны на сочувствие. В тот миг мне казалось, что все без исключения люди такие.
И вдруг мне стало плевать. И на то, что многие видели, как я плачу, и вообще на все. И мне больше не было страшно от того, что будет, когда все всё узнают. Я больше не боялся насмешек и язвительных реплик. Я выкрикнул правду им всем в лицо, но не собирался стоять так и ждать их ехидства и насмешливых реплик. Я вообще больше ничего не хотел. Просто выбежал из комнаты.
Я не знал, куда и зачем бегу. Я понимал, что пропал. Если и раньше моя жизнь в этом лагере напоминала ад кромешный, теперь житья тут мне не будет вообще. Как люди могут вот так легко ломать чужие жизни, сминая их, как карточный домик? Конечно, Орлов хотел поразвлечься, и ему это удалось так же, как удается абсолютно все. Но что теперь делать мне?
Я сам не заметил, как оказался в одном из самых мрачных и опасных мест в этом районе. Это крутой склон над речкой, даже днем выглядящий довольно жутко. Воспитательницы запрещают нам там играть во избежание неприятностей. Потому что велика вероятность падения. Если человек хорошо плавает, это не опасно. Но, к примеру, я плаваю весьма посредственно. Да и не я один. Было несколько случаев со смертельным исходом, и теперь руководство лагеря боится как огня, что кто-то опять отсюда навернется.
Знаете, несмотря ни на что, кончать с собой я вовсе не собирался, и мысли такой не было. Но что-то завораживало в ночи, в звездах, в пейзаже… я даже сам не заметил, как, подходя все ближе и ближе, оказался у самого края. Прямо подо мной плескалась река, а сверху ярко горели звезды, и я смотрел на них, не отрываясь.
Я думал о своей жизни и пытался найти там хоть что-то хорошее, что-то, ради чего действительно стоит жить… Но не находил ничего, кроме неприятия, холода и унижений… И все смотрел на звезды…
Я даже не замечал, как кто-то бежит за мной, пока не выкрикнули мое имя. Странно, в лагере по имени меня очень мало кто зовет… Я хотел просто развернуться, но не рассчитал. Нога соскользнула, и в следующее мгновение я с ужасом обнаружил, что падаю в воду.

Холодно и страшно…вода тянет на дно, а я не могу сопротивляться, просто не умею. Приходит осознание, что это конец… И становится очень страшно… Да, у меня дурацкая жизнь…да, ни друзей, ни семьи нормальной… Но эта жизнь моя, и, несмотря ни на что, жить хочется до безумия. Я отчаянно боролся, даже осознавая, что шансов нет… А потом в глазах потемнело, и я потерял сознание.
Очнулся оттого, что кто-то бил меня по щекам и выкрикивал мое имя. В голове явственно слышалась паника, и я даже удивился тому, что кому-то на меня не наплевать. И еще больше удивился, когда наконец-то открыл глаза. Прямо передо мной маячило бледное и смертельно испуганное лицо Дениса Орлова. Значит, это он бежал за мной… Но зачем? Чтобы унизить еще больше? А разве это возможно?
Стоп. Если он сейчас передо мной, весь напуганный и мокрый (впрочем, как и я сам), значит, он спас мне жизнь. То есть, теперь я обязан жизнью оборзевшему мажору? И для чего он себя утруждал?
Мысли текли вяло, словно вязли в киселе. А тем временем Орлов, заметив, что глаза я открыл, вздохнул с облегчением. Он очень осторожно помог мне сесть, оперевшись на дерево. Некоторое время мы молчали. Я видел, что Орлов начинать разговор не собирается. Потому, собравшись с мыслями, сказал:
- Я должен поблагодарить тебя, Орлов?
- Ты ничего мне не должен. Послушай, это я должен извиниться…
- Ты? Не смеши меня, мажор. Что ты опять задумал? Тебе мало, да? Скажи честно, чего ты вообще ко мне прицепился? Чего тебе надо?
- Я, правда, не думал, что у тебя такая ситуация.
- Ведь таких, как ты, это не волнует. Вы знать не хотите ни о каких ситуациях. Люди для вас мусор.
- Саша, ты не прав…
- Я прав. А ты просто наглый папенькин сыночек, вконец обнаглевший от чувства безнаказанности.
Орлов изменился в лице и мне, честное слово, показалось, что он сейчас меня ударит… Но он удивил меня уже не в первый раз за последнее время. И далеко не в последний... Он встал и протянул мне руку, довольно сухо, но без признаков враждебности сказав:
- Давай я помогу тебе дойти до комнаты.
Я же скривился, будто лимон целиком заглотил, и ответил: «Да пошел ты!».
Ну, скажите после этого, кто я, если не идиот? Ведь я хотел немногого – спокойствия. И когда появился шанс заключить с врагом перемирие, сам все перечеркнул. Конечно, мои слова были последней каплей. Орлов развернулся и быстро ушел в сторону лагеря.
Я с трудом поднялся и поковылял туда же, но вскоре понял, что ничего-то у меня не выйдет. Силы меня оставили довольно скоро, и я сел, прислонившись к стройной березке, решив, что ночевать, похоже, придется прямо здесь.
Не пришлось. Орлов вернулся. Я подумал, что он хочет на меня наорать, а то и ударить. Но он молча помог подняться и повел меня в сторону комнаты. И это после того, как я сам же отказался от помощи в грубой форме. Хотя в тот момент я был так на него зол, что даже не задумался, почему он помогает.
Дошли мы с горем пополам, все уже спали. А когда я лег в постель, Орлов поразил меня еще раз. Он протянул таблетку, лаконично сообщив: «Обезболивающее». Я чувствовал себя настолько плохо, что даже не подумал, что нельзя брать таблетки из рук врага. Тем не менее, она подействовала, и вскоре я смог спокойно уснуть.

Наутро случилось то, чего я, в принципе, и ожидал. Весь лагерь только и делал, что шептался о моей несчастной судьбе. В основном, это были шуточки и подколки. Конечно, им хорошо, у них в семье нет проблем… Поэтому надо поиздеваться над тем, у кого есть, чтобы самим порадоваться, что уж у них-то все очень хорошо…
Особенно доставали дружки Орлова, и я все ждал, когда же свое мнение выразит он сам. Ведь я, наверное, первый человек, который посмел так грубо с ним общаться. Я был весь как на иголках, все ожидал того, что он со мной сделает. Нет, я не трус… Но я так от всего этого устал…
Тем не менее, Орлов на меня не обращал внимания вообще. То есть, будто меня совсем не существуют. И мне это показалось очень нетипичным. Знаете, почему? Да потому что вот так, с использованием словесного бойкота и полного незамечания, обижаются на друзей, а уж никак не на врагов. Да, у меня самого друзей нет, но я очень наблюдателен. И знаю, что на врагов обижаются иначе, стараясь сделать им больнее, унижая и оскорбляя. А вот друзей, когда обижены на них, не замечают, будто те стали невидимыми. На этой мысли я резко себя оборвал. Не хватало еще напридумывать, что Орлов считает меня своим другом! Да... Большего бреда придумать трудно…
В общем, честно говоря, я и сам понятия не имею, как пережил этот день. Он все тянулся и тянулся, а я ловил себя на мыслях о том, что вот если бы у меня был хоть один настоящий друг, все было совершенно иначе.
А когда бесконечно длинный день, наконец-то, закончился, я пошел вовсе не в комнату. Не знаю, почему, но меня все тянуло на то самое место, где вчера я чуть не утонул. Ну да, я знаю, о чем вы подумали. Но уверяю вас, самоубийство в мои планы уж никак не входило. Просто захотелось побыть в одиночестве, пока все не уснут, чтобы ощутить хоть немного тишины и покоя.
Я снова подошел к краю, впрочем, соблюдая меры предосторожности. На этот раз услышал шаги за спиной и обернулся. Стоя совсем рядом, на меня внимательно смотрел Орлов. Вид у него был равнодушный, даже слишком для того, чтобы это было правдой. Уж поверьте, я знаю все о равнодушии. Итак, Орлов деланно спокойным тоном произнес:
- Знаешь, Скрепкин, нет ничего глупее самоубийства.
Мне было интересно, чего от меня хочет этот мажор, поэтому я решил подыграть:
- А тебе-то что за печаль?
- Мне до этого нет дела, не обольщайся.
- В таком случае, будь любезен, оставь меня в покое.
- Не тебе указывать мне, где стоять.
Некоторое время мы постояли. Причем то, как близко стоял ко мне Орлов и как внимательно за мной следил, не оставляло сомнений в том, что он готовился меня перехватить. В конце концов, мне надоел этот фарс, и я пошел в комнату. Орлов проследовал за мной.

А через день я все же попался. И правда, ну не может удача долго длиться, тем более у такого человека, как я. Я ж хронический неудачник, даже странно, как это за такое продолжительное время меня ни разу не попытались избить.
Даже синяки и ссадины начали заживать, хоть и очень болезненно и медленно. Эх, лекарств бы! Но я все равно не желал идти в медпункт. Не хватало еще, чтобы помимо ребят надо мной смеялся и персонал. Ну да, тогда я именно так воспринимал действительность.
Кстати, Орлов все пытался подойти и поговорить, я это кожей чувствовал, хоть и не понимал, к добру ли это. Но решиться не мог, да я и не спешил с ним объясниться, пока не случилось это…
Их было шестеро, и они подкараулили меня совершенно неожиданно, после прогулки, вечером. Мне помочь никто не мог (да и не думал я, что кто-то захочет). Никого рядом не было. Заводилами были как раз те самые кореша Орлова. И я очень удивился, что там нет его самого, решил, что он занят другими делами и поручил дружкам справиться без него…
Но вскоре я понял, насколько несправедлив.
Меня опять, уже в который раз за это лето, повалили в грязь. А потом начали пинать ногами. И снова чувство полнейшей безысходности и тоски. Помнится, совсем недавно, при подъезде к лагерю меня также пинали, а Орлов стоял и смотрел. Но на это раз все иначе.
Вскоре раздался голос Орлова: «Оставьте его в покое!». Но Денису посоветовали либо присоединиться, либо идти своей дорогой. Я, воодушевившись тем, что за меня заступились, сумел не только встать, но и хорошенько врезать Островскому. В ответ Утесов попытался ударить меня, но его руку перехватил Орлов, а потом мастерски ударил его в живот. Завязалась драка. Оказалось, что Орлов дерется отлично, и даже превосходящее число противников для него не преграда. Я тоже старался, как мог, несмотря на явно неравные возможности. Мы победили.
В тот день по душам мы с Орловым так и не поговорили, у меня не было сил даже поблагодарить его. И тем более поинтересоваться, почему он помог мне (хотя и очень хотелось). Причем помог, тем самым перечеркнув свое влияние в лагере и лишившись приятелей.
Сам же Денис, очевидно, был до сих пор на меня обижен, так что не собирался начинать разговор. Я чувствовал себя как лимон, пропущенный через соковыжималку, поэтому не мог сказать ни слова. Орлов помог мне дойти до комнаты. Островского и Утесова там не было. Они в знак презрения к Орлову втайне от руководства (это не поощрялось) переехали в другую комнату, так что нас осталось двое.
Когда Орлов выразил желание осмотреть мои ушибы, не было сил даже возразить. Хоть я честно не понимал, для чего ему это. А он, осматривая, все хмурился. А потом ушел рыться в тумбочке. Я почти уже уснул, когда Орлов дал мне какую-то мазь и таблетки. Сказал, что таблетки – это обезболивающее, а мазь обладает сильным ранозаживляющим эффектом. Я хотел поблагодарить его, но Орлов вышел из комнаты. Дождаться его мне не удалось. Видимо, обезболивающее обладает еще и снотворным эффектом.

Тем не менее, меня не покидало противное чувство, будто я незаслуженно обидел человека. Это Орлова-то незаслуженно! Стоит только вспомнить все, что он мне гадкого сделал, чтобы понять абсурдность утверждения. С другой стороны, он сделал в последнее время для меня и много хорошего. А самое главное – это лекарства. Действительно, мазь и таблетки очень быстро и эффективно помогали, синяки поблекли, боли я вообще не чувствовал. И с удивлением обнаружил, что когда мне не мешают постоянный дискомфорт и ощущение боли, я вполне могу постоять за себя. Словесные перепалки выдерживал в ничью или даже побеждал, а драться со мной не спешили, видимо, из-за Орлова.
Кстати, Денис все продолжал меня игнорировать и через пару дней мне это, в конце концов, надоело. Вечером, перед тем, как лечь спать, я сказал Денису, который направился было к выходу, дабы прогуляться:
- Орлов, подожди. Нам надо поговорить.
- Ты в этом уверен?
- Да. Послушай, я хочу попросить у тебя прощения.
- Что?
- Ты прекрасно слышал. Я понимаю, ты злишься на меня и…
- Я? На тебя? Злюсь? Похоже, Скрепкин, в придачу ко всему прочему, у тебя сотрясение мозга.
- Я назвал тебя…
- Я помню. Ты имел на это право.
- Но ты же игнорируешь меня.
- Потому что понимаю, что тебе со мной общаться неприятно.
- Это неправда. Денис, спасибо тебе, ты здорово мне помог. И ты не так уж и плох.
- Спасибо, Саша. Мир?
- Мир.
Мы пожали друг другу руки. Я понимал, что для начала дружбы это слабовато. Но пока хватило и того, что из разряда «враги» Орлов перешел в разряд «приятели». Тогда казалось, что у меня появился, наконец, шанс нормально провести лето. Я не знал, что еще далеко не все испытания позади.


Глава 7

Глава 7: «Смертельный исход»

Эта история стара как мир. Такое случалось во все времена и эпохи, во всех странах мира. Более того, пожалуй, каждый человек может привести пример своих родителей, друзей, знакомых, с которыми такое случалось. Об этом любят писать в книгах, об этом снимают фильмы. Вот только жизнь - это не книга и не фильм. И очень редко в реальной, настоящей жизни такое заканчивается хорошо.
Речь идет о неравных браках, когда один из влюбленных богат, другой беден. Когда все против этого союза. И даже если влюбленные выигрывают свой шанс у всего мира, еще неизвестно, может, им было лучше проиграть. Да, многие не согласятся, считая, что жестоко вот так считать, что невозможно в этом мире быть счастливыми вопреки всему. На самом деле, может, и есть такие редкие случаи, но, как и обычно, исключения лишь подтверждают правило. И к нашим героям не относятся.
А речь идет о, на первой взгляд, прекрасной паре. Они были молоды и полны жизни – богатая девушка Леночка Оболенская и почти нищий Димка Скрепкин.
Им было по девятнадцать лет. Лена училась в МГУ, она дочь очень обеспеченных родителей, но и очень строгих. В семье трое детей – Лена, Олег и Полина. И все обязаны беспрекословно слушать родительскую волю, иначе потеряют право быть членом семьи. Вот и Лена никогда не смела перечить, почитала старших и слушалась их… До того дня, пока не встретилась с Димой.
Скрепкин воспитывался в детдоме, родителей своих никогда не знал. Поэтому с самого начала дал себе слово, что собственных детей в детдом никогда не отдаст. Хотя какие там дети, когда сам едва сводишь концы с концами… Было очень тяжело жить. Работал он на стройке, простым рабочим. Денег платили мало, жил в общаге. Жизнь была беспросветна, а потом он встретил ее.
Это была любовь с первого взгляда. Настоящая, не знающая границ и рамок. Они встретились абсолютно случайно, когда оба проспали в электричке и заехали в депо, а потом вместе оттуда выбирались. Обменялись телефонами и встречались втайне от Леночкиных родителей. Они были так счастливы! Могли просто идти, держась за руки, и мечтать о том, как хороша и безоблачна будет их жизнь. Они жили, словно в совершенно другом мире, где нет жестких рамок, где не требуются деньги и прочие социальные преимущества. Словно парили над землей, им ничего не хотелось знать, ни о чем они не задумывались. Хотелось быть вместе каждую минуту. Леночка с пятерок съехала на троечки, Дима получал на работе выговор за выговором, но все им было ни по чем. Пока об этом не узнали родители Лены.
Были крики, угрозы и даже рукоприкладства. Но Лена не смирилась, впервые в жизни еще недавно тихая и скромная девочка пошла против воли родителей. Она ушла из дома, не взяв с собой совершенно ничего, ушла к Диме.
Неизвестно, удалось бы им остаться вместе, но Леночка получила наследство от бабушки – небольшую двухкомнатную квартирку в тихом районе. Там были кое-какие вещи, немного украшений и скромные сбережения. Бабушка была небогата и всякое общение с семьей прекратила очень давно. То, что она оставила все свое имущество старшей внучке, стало неожиданностью для всех.
А для наших героев это и был тот самый шанс. На сбережения они купили одежду и другие вещи первой необходимости. И вскоре поженились, решив, что это добрый знак и все у них будет как в сказке. Как же они ошибались…

Сказка продолжалась недолго и очень скоро разбилась о быт. Ведь все без исключения знают, что никогда настолько неравный брак не может закончиться ничем хорошим. А сказка о Золушке – это не более чем прекрасная выдуманная история, не имеющаяся с реальностью абсолютно ничего общего. И все равно все считают, что вот именно у них все будет не так, как у других, они-то знают, что надо делать, чтобы сохранить, несмотря ни на что, мир и гармонию в доме. И, как и очень многие до них, они заблуждаются. Потому что мало есть таких людей, которые бы со всем этим справились.
И, к сожалению, Леночка и Дима не относятся к их числу. Месяц прошел счастливо и почти безоблачно, а потом начались ссоры и конфликты. Выяснилось, что изнеженная Лена не умеет жить в нищете, а Дима ожидает от жены совершенно не того, что она может ему дать. Ему совершенно не нужно, чтобы она, скажем, была необыкновенно умна, достаточно и того, что она потрясающе красива. А вот умение убираться и готовить он ценил очень высоко. Лену же в доме этому не учили, просто не считали нужным, для этого была прислуга.
Так что они постоянно ругались. А спустя не такое уж и долгое время случилось событие, подлившее масла в огонь. Оказалось, что Лена беременна. Конечно, беременность была не запланированная, ни о чем подобном они и не задумывались. И Лена сделала бы аборт, так как ясно, что в такой нищете ребенку жить нельзя. Но срок был безнадежно упущен. Мама же не планировала замужества дочери и не успела объяснить ей такие вещи.
Дима пришел в ярость, узнав об интересном положении жены. Лена даже боялась, что он убьет ее, но он ушел напиваться. Лене пришлось взять академку, а если оставить ребенка себе, придется вообще бросить институт, так как с ним сидеть некому. Поэтому она была настроена отдать ребенка в детский дом.
Но неожиданно (для нее) против этого высказался муж. Он же дал себе слово, что никогда не отдаст своих детей в это ужасное место. А если не держишь слово перед собой, то перед кем же?
Ребенка оставили. Родился мальчик, его назвали Саша. Имя придумала акушерка, так как родителям было абсолютно все равно. И жизнь молодой семьи из года в год становилась все хуже.
Лена бросила институт. И произошло невероятное превращение: всегда ухоженная, красивая, очень умная девушка превратилась в замызганную и прибитую жизнью домохозяйку. Она всех, кроме себя, винила в сложившейся ситуации: мужа за то, что не отговорил ее от опрометчивого шага, что бьет, что не может обеспечить; сына за то, что из-за него не получила образование; родителей за то, что отказались от нее и не помогали, хотя денег у них куры не клюют. В общем, все кругом были виноваты, и только одна Лена считала себя невинной жертвой обстоятельств, искренне веря в это.

А меж тем годы шли, и кошмар набирал обороты. Как только такое могло случиться? Этот вопрос мучил их знакомых, наблюдающих год за годом за развалом некогда сильных личностей. Это было ужасно: наблюдать, как некогда веселые и жизнерадостные, очень друг друга любящие люди превращаются в несчастных, замученных жизнью и ненавидящих друг друга людей, скатываются на самый низ социальной лестницы.
Но сами Скрепкины не интересовались мнением других. У них не осталось ни друзей, ни даже просто хороших приятелей. Дима скатился до разнорабочего, которого, не смотря на его постоянное пьянство, еще не известно каким чудом держали на работе. А Лена стала толстой и некрасивой домохозяйкой, не интересующейся в жизни абсолютно ничем и озлобленной на весь мир.
Ах, если бы кто ей сказал тогда, когда она только-только влюбилась, что через несколько лет станет такой, что будет ненавидеть все и всех. И в мозгу будет биться только одна мысль, которую она будет отчаянно бояться себе озвучить: родители все же были правы. Да, казалось ужасной жестокостью препятствовать счастью дочери, но ведь, как выяснилось, это вовсе не счастье. Кто знает, может быть, она была бы счастлива, ну или хотя бы спокойна замужем за кем-нибудь, кого бы подобрали родители. А теперь уже поздно сожалеть об этом…
Лена ненавидела сына. Саша рос болезненным мальчиком. Отчасти из-за того, что мама практически не следила за ним, отчасти просто из-за крайне нездоровой обстановке в доме. Родители постоянно ругались, даже дрались. А когда Саша стал постарше, ему тоже стало здорово доставаться.
Ссорились Скрепкины, конечно, из-за денег. Им всегда не хватало. И без того скудную зарплату разнорабочего на стройке Дима пропивал, так как только и делал в последние годы, что жалел себя да пил, чтобы заглушить отвратительное чувство потерянности. Он оставлял жене и сыну денег настолько мало, что они всегда жили впроголодь и даже не знали, что это такое – быть сытыми.
Но не считал себя виноватым никогда. Как и все слабые личности, Дмитрий винил кого угодно в свалившихся на голову несчастьях, но только не себя любимого. Он считал, что во всем виновата исключительно Лена. Мол, она, дочь таких богатых родителей, не смогла уговорить их подкинуть деньжат. Так что он считал, что именно благодаря Лене они так плохо живут. Скрепкин, конечно, давно забыл, что и квартира, и начальный капитал, на который они некоторое время неплохо жили, принадлежали именно Лене. И, естественно, не вспоминал, что мужчина должен быть кормильцем семьи.
И еще он обвинял жену в рождении Саши, будто действительно это только ее вина. Он терпеть не мог сына, тот постоянно ему мешал. Вообще, Саша мешал им обоим, они забыли, что сами же некогда хотели иметь детей, чтобы любить их и заботиться о них. О своем единственном сыне думали не иначе, как об обузе.

Так что когда-нибудь это должно было произойти.
И ведь начиналось-то все как обычно, ничто не предвещало того, что эта ссора будет не такой, как все предыдущие, что она будет иметь какие-либо далекоидущие последствия. Вообще, хоть Скрепкины и часто дрались, это как-то не имело серьезных последствий, никто из них даже в больнице ни разу не оказывался. Но на этот раз случилось неожиданное – сын впервые повысил на них голос.
Они даже не думали, что он может сорваться. Привыкнув к тому, что она люди эмоциональные и орут постоянно, они ни разу не слышали, чтобы голос повышал Саша. Именно поэтому его неожиданное проявление агрессии вместо того, чтобы распалить их еще больше, остудило их пыл.
Так странно получилось… Когда сын орал на них, что разозлило бы до крайности любых других родителей, они впервые почувствовали к нему что-то, отличное от неприязни. А когда он ушел из дома, неожиданно захотели его найти и вернуть.
Это тем более странно, что раньше они бы только порадовались, если бы сын освободил их от своего присутствия. Потому что Саша всегда им мешал. Если так можно выразиться, он раздражал их самим фактом своего существования. Так всегда: люди не прощают никому, особенно близким, собственных ошибок. И Сашу они мучили лишь потому, что он каждую минуту напоминал им о том, что они выбрали неверный путь.
Тем не менее, Дима сам (небывалый случай) пошел за Сашей, чтобы вернуть сына домой. И Лена волновалась, что тоже для нее было странно. Хоть это и нормально для обычных людей – волноваться за куда-то на ночь глядя ушедшего сына, для них с мужем было скорее нормально этого сына не замечать.
А ведь, когда только начали встречаться, они так мечтали, что у них будут дети, и они их очень полюбят, у них будет счастливая и дружная семья, ими все будут любоваться. А вышло вот как…
Так что Дима ушел искать Сашу, а Лена их ждала, механически разогревая скудный ужин.
Муж нашел ребенка довольно быстро, Лена даже удивилась, ведь в Москве найти человека достаточно сложно, даже в пределах одного района.
Накормив и уложив спать Сашу, они с Димой стали обсуждать, что делать дальше. При этом впервые за долгое время не ссорясь. Решили, что наказывать сына точно не будут: не за что, сами виноваты. И вот тут Дима вспомнил, что есть путевка в лагерь, которую ему вполне могут дать. И они решили, что это как раз то, что нужно. Они сочли, что Саша там развеется и отдохнет, а им тоже без него будет лучше. Во-первых, не будет лишнего рта (ну да, именно так цинично Скрепкины и думали). К тому же, Саша их раздражал. Они обижали его. И оба надеялись, что если некоторое время побудут без сына, смогут потом лучше к нему относиться.

Но неожиданно стало гораздо хуже. Это казалось Скрепкиным невероятным… Они ведь искренне считали, что Саша все время путается под ногами и мешает, что от него нет абсолютно никакой пользы…
А когда отправили сына в лагерь, оказалось, что все только на нем и держалось. Из всей семьи он один хотел, чтобы в семье царило взаимопонимание. Только он, хоть имел на это больше всех оснований, никогда не обвинял родителей в ненависти друг к другу и презрении к себе, считая, что люди они взрослые и у них наверняка есть причины так поступать. И он вмешивался в ссоры, принимая удар на себя и не позволяя обыкновенным ссорам перерасти во что-то более ужасное.
А теперь, когда Саша в лагере, Лена обнаружила, что Дима гораздо чаще срывается и применяет рукоприкладство. Раньше, когда Саша смотрел на него испуганными глазами, размышляя, надо уже вмешиваться, или обойдется, он как-то реже применял силу.
А сейчас Саши не было, и день ото дня становилось все хуже. Потому что Дима все же не был совсем же бессердечным психом, и сознание того, что он бьет ребенка, собственного сына, все же отрезвляло его. И он останавливался. Поэтому все было не так фатально, поэтому Лена ни разу даже в больницу не попала.
А теперь она жила в страхе, боясь того, что, может статься, просто больницей дело не ограничится. Потому что раздражение накапливалось долго, последствия могут быть ужасными. Было совсем плохо, муж каждый день избивал. И Лена поймала себя на том, что завидует сыну. Он же находится в лагери, развлекается там, наверное…
Хотя, откуда ей знать. Скрепкина никогда не задумывалась о сыне, никогда не интересовалась его делами. Она не знала, хорошо ли он учится в школе, есть ли у него друзья, чем он увлекается, что любит, что ему не нравится… И самое главное, не хотела этого знать. Потому что не считала, что должна это делать. Ну да, она его мать… Но рожать его не хотела, это вышло случайно. И она не может себя заставить его любить (и никогда не пыталась).
И вот теперь Лена даже захотела вызвать сына из лагеря. Да, это трусость, малодушие, эгоизм. Ей было плевать, она с каждым днем боялась все сильнее…она уже знала, что однажды, придя домой в дрова пьяным, муж просто убьет ее, и это будет конец ее печальной истории.
Хотя она, наверное, и без того давно умерла. Нет больше той самой Леночки Оболенской, красавицы и умницы. Есть Лена Скрепкина, толстая, некрасивая, замученная жизнью домохозяйка, хорошо еще, что родители не видят ее такой.
Тем не менее, пусть это не жизнь, пусть существование, но Лене отчаянно не хотелось умирать. И она нам намеревалась забрать Сашу из лагеря…но не успела…
Это случилось до ужаса банально, именно так, как и предполагала Лена. Муж вернулся, как обычно, пьяный до невозможности. Она не сумела сдержаться, и все же упрекнула его в этом. Он стал, как всегда в последнее время, ее жестоко избивать.
На какой-то миг Лене показалось, что все обойдется, но тут под руку Диме попался кухонный нож…
Что было потом? Труп, растерянный и ничего не понимающий в стельку пьяный убийца, вызванная сердобольной хозяйкой милиция…Такой вот печальный конец.

А разве могли они тогда предположить, что все закончится этим? Никто и никогда не предполагает подобного исхода, но жизнь - жестокая штука.
На самом деле, такие ситуации ведь не редкость, и даже столь печальный конец отнюдь не уникален. Все знают такие случаи, но считают, что уж у них-то все будет иначе, они смогут стать счастливыми, несмотря ни на что.
А в результате разбитые сердца и покалеченные судьбы. Грустно…
Когда Дмитрия забирали в милицию, он был пьян и на взводе, так что вообще не понимал, что происходит. А когда, наконец, осознал, даже не испытал особенной грусти, и сам ужаснулся этому. Никогда бы он не подумал, что дойдет до того, что убьет собственную жену и не будет испытывать угрызений совести.
Как и не волновало его то, что он оставляет сына одного. Саша вообще волновал его мало, хотя каким-то краем сознания Дмитрий поймал себя на том, что даже хорошо, что Саши не было дома, а то он тоже мог бы пострадать.
Итак, случилась страшная трагедия. Скрепкина в морге, Скрепкин в тюрьме. А Саша остался совсем один… или нет?


Глава 8

Глава 8: «Новость и дружба»

Александр Скрепкин.

Мне уже казалось, что жизнь наладилась, как Судьба преподнесла очередной удар, страшный по своей силе. Знаете, я ведь подсознательно всегда чувствовал, что к этому все идет. Потому что никогда не может быть нормальной жизнь такой семьи, как моя. Этот ад должен был когда-нибудь кончиться. И я подозревал, что закончится все еще большим адом. Но верить в это отчаянно не хотелось. И жил я глупыми иллюзиями, что все может быть хорошо, что родители еще могут понять что, несмотря ни на что, они все-таки любят друг друга. Ведь с чего-то же началась их семейная жизнь?
Но то, что было, давно ушло в прошлое. На самом деле, этого не вернешь, и тешить себя иллюзиями глупо. Тем не менее, я пытался убедить себя в том, что конец не будет совсем уж кошмарным.
Началось все с дурного предчувствия. Казалось бы, после того, как я сумел заставить остальных ребят себя уважать и Орлов больше не был угрозой моего спокойствия, жить бы да радоваться, но нет. Меня одолела тоска, все время казалось, что я не там, где должен быть. Мне казалось, что надо ехать домой, потому что пока я нахожусь здесь, там может что-то случиться. И хотя родители сами отослали меня сюда, я, вот парадокс, чувствовал себя почти предателем из-за того, что поехал.
Ходил с таким мрачным выражением лица, что Орлов даже спросил, не случилось ли у меня чего. Кстати, мы с ним вполне себе нормально общаемся. Как ни удивительно, мажор оказался человеком слова: после того, как мы заключили мир, я не слышал от него ни одного грубого выражения. А когда некоторые особо неуемные субъекты собирались в кучки, дабы все же меня сломать, рядом все время словно случайно оказывался Денис, и у них как-то сразу поубавлялось энтузиазма. Я все это очень ценил, но все равно не считал нужным что-либо рассказывать Денису еще о своей семье и о своих страхах. Он и так уже знает гораздо больше, чем нужно.
И все равно плохо, когда не с кем поделиться страхами и переживаниями. Меня раньше как-то не особо беспокоило, что у меня нет друзей. Просто не сложилось, и точка. И только не находя себе места от волнения в лагере, я понял, для чего нужны друзья. Поддержать, подбодрить, помочь… и очень печально, что у меня их нет.

А потом была кошмарная новость, перевернувшая всю мою и без того нелегкую жизнь. О случившемся с родителями рассказал милиционер. Он же взял с меня показания об отношениях родителей. Я был предельно откровенен, решив, что скрывать что-либо не имеет смысла, все равно все соседи в курсе нашей дурацкой жизни, отец с матерью орали так, что слышно было всему дому. Мне еще было передано письмо от начальника ОВД с официальными соболезнованиями и информацией о том, что меня могут вызвать в суд в качестве свидетеля против отца. Что со мной делать (я же несовершеннолетний), они не определились, и пока что решили оставить меня в лагере, а потом устроят в детский дом, если не найдут родственников.

Я был абсолютно никакой, ходил по лагерю, ничего не видя и не слыша. Письмо начальника ОВД так и осталось у меня в кармане, не было сил даже спрятать его.
Что я чувствовал? Не было даже боли, какая-то всепоглощающая тоска. Чувство полнейшей потерянности в мире, никому ненужности. Наверное, это неправильно. Может быть, я законченный эгоист. Потому что вместо того, чтобы страдать оттого, какое страшное несчастье постигло родителей, я беспокоился о том, как это отразится на мне.
Ведь раньше, пусть они меня не любили, пусть били и обижали, но все равно у меня была семья, место, куда я мог прийти. Даже когда было совсем плохо, я знал, что это все равно хотя бы что-то.
А теперь непонятно, как жить дальше. Я же совсем никому не нужен. У меня нет больше родственников (по крайней мере, я об этом не знаю), у меня нет ни друзей, ни даже просто приятелей.
Но тогда я свои мысли так ясно не выражал, я просто находился в жесточайшей тоске, просто не хотелось жить.
И надо же такому случиться, именно в это время меня подкараулила очередная группа недоброжелателей. На самом деле, мне было абсолютно все равно, что они со мной сделают, настолько я был подавлен. Но они сделали единственную на то время вещь, которая не могла оставить меня равнодушным – когда меня толкнули в очередной раз, у меня из кармана брюк выпало злополучное письмо.
Естественно, они тут же его подняли, предвкушая очередной повод для пересудов. Я же не испытывал радужных иллюзий, сразу решив, что, прочитав, они только еще больше станут издеваться надо мной, но меня крепко держали за руки, я не мог сделать совсем ничего.
Островский приготовился на потеху всем прочесть письмо вслух, и именно в этот момент прямо за его спиной возник Орлов. До сих пор не пойму, как тому удалось подойти так близко и так незаметно.
Итак, Денис выхватил письмо…
Знаете, за время, прошедшее с момента моего проигрыша Орлу в карты, я уже почти записал его в свои приятели. Почти поверил в то, что он действительно больше ничего против меня не имеет и даже хочет помочь. Так что я мог со всеми основаниями ожидать, что он отдаст письмо мне.
Но вместо этого Орлов начал его читать! Я расценил это как предательство, даже не задумавшись, можно ли так думать. Мы же с ним не друзья и не приятели, к тому же я прекрасно знал, что он мажор, а у них свои понятия о том, что такое хорошо и что такое плохо.
Тем не менее, для меня это был плевок в душу. И я даже поймал себя на мысли, что меня больше огорчает не то, что снова мои секреты выставляются на всеобщее обозрение, а то, что Денису, как оказалось, нельзя доверять. Ведь, что ни говори, так хочется доверять хоть кому-то!
Так что мне было фигово до невозможности, и я, развернувшись, побежал прочь от лагеря, не желая знать, что произойдет дальше.

Я не хотел ничего ни знать, ни понимать. Казалось, что этот случай прорвал плотину, которая хоть как-то позволяла мне держаться. Я убежал так далеко, как только смог. И уже там прислонился к дереву и обхватил голову руками. Я ничего не видел из-за слез, застилающих глаза. Так что не сразу заметил, что меня нашел Орлов. Наверное, я должен был его ненавидеть, но вместо чувств была лишь странная опустошенность.
Что было потом, помню смутно, можно только догадываться, что со мной случилась истерика. Я рыдал и кричал что-то, а Орлов обнимал меня за плечи и успокаивал. Это было именно тем, чего мне так не хватало: кому-то было не все равно, кто-то пытался разделить со мной мою боль, одиночество и опустошенность.
Когда мне стало полегче, мы еще долгое время сидели рядом и молчали. На этот раз я решительно не хотел начинать разговор. Но через некоторое время Орлов сказал:
- Саша, поверь, мне очень жаль.
- А почему я должен верить человеку, который читает мою личную переписку?
- Это не то, о чем ты подумал.
- Да? А мне кажется, что просто у вас, мажоров, отсутствие совести уже давно считается нормой.
Я думал, Орлов разозлится и уйдет, но он как-то виновато (вот же нонсенс!) на меня посмотрел и тихо сказал:
- Я просто хотел понять, что тебя мучает.
- Что?
- Саш, а что мне еще оставалось? На тебе же просто лица не было. На вопросы ты не отвечал. Я должен был выяснить, что с тобой случилось.
- Зачем? Опять нездоровое любопытство проснулось?
- Нет. Я просто пытался понять, чем тебе можно помочь.
Денис замолчал, мне тоже сказать было нечего. От удивления даже на краткий миг забыл беспросветность всей ситуации. Ведь, только подумать, кто-то хочет мне помочь! Кому-то не все равно, что со мной происходит. В это так хотелось верить…
А тем временем Орлов продолжил:
- Послушай, Саша, ты не должен держать все это в себе, я готов тебя выслушать. Обещаю, от меня об этом не узнает никто.
У меня не было абсолютно никаких оснований верить ему, но слова полились рекой…

Денис Орлов

Мне действительно очень хотелось узнать, что произошло у Скрепкина, но на этот раз ситуация в корне отличалась от той, когда я подозревал его в стукачестве. На этот раз я волновался за него. Это вполне может показаться странным, услышь я это пару недель назад, и сам бы не поверил. Но, знаете, когда я наблюдал со стороны за Скрепкиным, все больше начинал его уважать. Я даже подумал, что он вполне мог бы стать моим другом. Не все эти приятели, которых на самом деле в жизни не волнует ничего, кроме развлечений и отцовских денег, а именно этот парень, выросший в нищете, но сумевший сохранить достоинство.
Я хотел подружиться с ним, но впервые в жизни (опять же Олеся не считается) я не мог получить желаемого. Было даже бесполезно пытаться – он же ненавидит мажоров. Считает всех нас высокомерными сволочами (и недалек в этом от истины). Так что мне осталось только наблюдать за ним и, когда это необходимо, помогать. Делал я это абсолютно бескорыстно, аж сам себе удивляюсь.
А потом я заметил, что Скрепкин стал себя странно вести, весь был как на иголках. На вопрос, в чем дело, не ответил. Дальше стало еще хуже. К нам приехал следователь из Москвы и вызвал Скрепкина к себе, а когда тот от него вышел… впервые я понял, что значит выражение «на нем лица нет». Действительно, выглядел Саша хуже некуда. И раньше я бы сразу (как и большинство остальных наблюдателей) подумал, что у того проблемы с законом. Но теперь я, наоборот, понял, что у Саши что-то случилось. И захотел узнать, что. И мажорское любопытство тут абсолютно ни причем, я хотел помочь. Впервые в жизни хотелось кому-то помочь, не ожидая ничего в ответ (зная ненависть Саши к золотой молодежи, я даже на благодарность-то не особо рассчитывал).
Когда я увидел, что наши лагерные стервятники во главе с Островским (только подумать: я этого хмыря еще совсем недавно считал своим приятелем!) собираются прочитать письмо, которое следователь отдал Саше, я без раздумий вырвал у них его. Но не отдал Скрепкину. Я понял, что это мой единственный шанс понять, что с ним происходит, добровольно мне он этого не скажет никогда. Я стал читать…
Это ужасно, по-настоящему ужасно. Знаете, я только тогда осознал, какой я на самом деле законченный эгоист. Понял, что нельзя вот так не считаться с людьми, с тем, что у них свои проблемы. Я же никогда не задумывался о том, что испытывают мои жертвы, как и остальные мне подобные. А у людей бывают трагедии, когда мир рушится и не хочется жить. Я словно пребывал в прострации, и только слова Островского «Орел, нам тоже интересно!» вернули меня к реальности.
Меня захлестнула ярость: у человека трагедия, а им интересно, значит! Даже не помню, что говорил им, только знаю, что связываться со мной они не посмели.
Сашу нашел в лесу, довольно далеко от лагеря. У него была истерика, я пытался помочь. И, как ни странно, у меня получилось. По крайне мере, он перестал плакать и кричать. Я понимал, что людям в таком состоянии необходимо, чтобы их выслушали, и предложил это Скрепкину.
И я узнал практически все из жизни его семьи. Раньше, услышав об этом всего одно предложение, я понял, что все плохо, но понятия не имел, что настолько. Даже не знаю, как в такой семье Саше удалось сохранить рассудок. В тот момент я ненавидел себя за то, что добавлял проблем хорошему человеку, он же надеялся в лагере отдохнуть от домашнего ада, а тут я со своими идиотскими выходками. Как-то незаметно подкралась ночь, и я мягко сказал, что надо возвращаться, пока нас не хватились. Обратно шли молча, я все думал о том, что облегчить жизнь Сашу можно, только подружившись с ним, тем более, я и раньше этого хотел.

Прошла еще пара дней. Я пребывал в растерянности: решение подружиться с Сашей принято окончательно, но абсолютно непонятно, с чего начать. После того, как я прочел его письмо и стал свидетелем истерики, Скрепкин совсем не общался со мной. Обиделся, наверное. Жаль, я пытался объяснить, что ничего плохого не хотел, только помочь. Но, более того, теперь Саша шарахается от меня и вздрагивает всякий раз, когда я пытаюсь к нему обратиться. Конечно, он боится, что я начну припоминать ему истерику. И от этого накатывает обида: я же не использовал против него то высказывание после карточного проигрыша, так почему же он решил, что стану использовать остальное? Я не собирался делать этого, но не понимал, как это объяснить Саше так, чтобы до него дошло. И только по истечении двух дней я осознал, что надо сделать.
Вечером после отбоя Саша уже собирался готовиться ко сну, как я сказал ему:
- Скрепкин, нам надо поговорить.
- О чем?
- Знаешь, когда при виде тебя человек постоянно вздрагивает, это очень угнетает.
- Ничего не могу с собой поделать. Ты слишком много теперь обо мне знаешь.
- Тогда давай уровняем наше положение.
И я тоже стал рассказывать о своей семейной жизни. Конечно, мои проблемы не идут с Сашиными абсолютно ни в какое сравнение, я прекрасно это осознавал. Тем не менее, старался дать ему понять, что я не такой уж и неуязвимый, у меня тоже есть проблемы. Хотя бы в виде мачехи - жуткой стервы, которая спит и видит, как бы сжить со света отца и меня. Я рассказывал, и для меня было очень важно, чтобы Саша поверил мне. Ведь с него станется счесть все это розыгрышем и продолжить меня презирать.
Я ждал ответа, но Скрепкин просто молча ушел в душ. Мне стало обидно: я душу перед ним открыл, а для него это ничего не стоит. Хотя, почему это должно что-то значить для Скрепкина? Это же я хочу с ним подружиться, а он считает меня обнаглевшим мажором. И я решил больше ему не навязываться. В конце концов, со мной многие мечтали бы дружить, а я им отказал. А теперь бегаю за каким-то ботаником… жуть с ружьем…
На следующий день я действительно не предпринимал попыток заговорить со Скрепкиным, а сам он смотрел на меня как-то странно, чересчур пристально. Но я ждал, пока заговорит он сам. На этот раз не из принципа, просто не хотелось снова вызвать неприязнь.
К вечеру Скрепкин сказал:
- Денис, я хочу извиниться.
- Ты? За что?
- За то, что наговорил тебе. Я просто подумал, что ты…
- Что я захочу использовать информацию против тебя?
- Да…
- Это не так.
- Мне все равно непонятно, зачем я тебе понадобился.
- Ты, правда, не понимаешь?
Дождавшись кивка, я продолжил:
- Я просто хочу быть твоим другом, Скрепкин.
- Ты? Моим другом? Быть такого не может. У тебя наверняка полно друзей твоего круга.
- Представь себе, нет. Ты не обязан соглашаться, Саша, просто подумай.
- Но я согласен.
- Вот так сразу?
- Денис, за несколько дней ты сделал для меня больше, чем кто-либо за мою жизнь.
И мы пожали друг другу руки, положив начало дружбе.

Дружба начинается по-разному, но нередки случаи, когда друзьями становятся люди, раньше искренне считавшие себя врагами, как и случилось у нас. Дружба иногда возникает сразу, но столь же часто начинается с неприязни и драк. Это давно проверенный факт, но я бы никогда не подумал, что такое произойдет со мной.
Тем не менее, дружить с Сашей оказалось неожиданно приятно. У нас много общих интересов, он многое знает, с ним всегда есть о чем поговорить. Конечно, Саша очень сильно переживал оттого, что случилось с его семьей, ходил все время как в воду опущенный. Но я всеми силами старался его расшевелить, ведь друзья для этого и нужны. Не для того, чтобы вместе приятно проводить время (для этого подойдут и приятели), а для того, чтобы поддерживать в минуты отчаяния, когда не хочется жить.
Наша дружба набирала обороты, но мы тогда еще не знали, что есть в лагере человек, которого это совершенно не устраивает, который намерен разрушить ее любой ценой.


Глава 9

Глава 9: «Коварный план»

Одному из обитателей лагеря, Коляну Егорову, категорически не нравилась завязавшаяся дружба между Орлом и Скрепкой.
Кто такой этот Колян? Парень весьма средней наружности, пожалуй, если встретить его на улице, невозможно запомнить лица. Потому что в нем не было совершенно ничего особенного. Как и многие подобные люди (а их существует немало), Егоров был о себе чрезмерно высокого мнения. Не имея для этого совершенно никаких оснований, он отчего-то думал, что имеет право решать за других людей, кому и как лучше жить.
Как оно всегда и бывает, Егоров не обладал абсолютно никакими особыми достоинствами. И жизнь его была нудной и скучной, вконец увязшей в серости и монотонности. Потому что обыкновенно, если люди живут полной жизнью, они не так придираются к остальным. И только если человек подсознательно осознает, что его собственная жизнь скучна и неинтересна, он сразу же начинает учить жить остальных, строит из себя этакого знатока и порой искренне верит, что его мнение единственно верное.
На этот раз Егоров вбил себе в голову, что дружба Дениса и Саши – это нечто неправильное. Потому что, по мнению Коляна, не могут дружить аристократ и оборванец.
Он внимательно наблюдал со стороны все, что происходило в лагере, а его самого особенно никто и не замечал. Мимо него проходили как мимо пустого места, и никому и в голову не пришло бы заподозрить его в каком-либо злобном умысле. Просто потому, что он человек-невидимка, а это очень удобно.
Итак, Колян видел и первоначальную вражду, которая для него была очень проста и понятна, и возникшую после дружбу, которая никак не укладывается у него в голове. Хотя бы потому, что он, как и многие, находится в плену стереотипов и искренне верит в то, что дружить должны люди, хотя бы приблизительно равные по положению.
Случай же с Денисом и Сашей показался ему таким вопиющим нарушением правил, что Егоров решил любой ценой разрушить ее. Просто так, не извлекая из этого совершенно никакой выгоды для себя. Да и какая ему может быть выгода? Только осознание того, что ему удалось. Понимал ли он, что собирается совершить подлость, что людям самим лучше знать, что для них правильнее? Естественно, нет, да и не хотел понимать. Он, напротив, был убежден, что сможет гордиться своим поступком. И ни минуты не сомневался в том, что все у него получится, потому что, вообще-то, был очень невысокого мнения и о мажоре, считающем, что может творить что хочет, и о ботанике, изображающем из себя несчастного и забитого жизнью хлюпика, которого все должны жалеть.
Словом, он считал себя умнее их обоих вместе взятых, считал, что никто и никогда не догадается о том, что он собирается сделать. То есть, прятаться он не собирался, вся фишка в том, что на него не подумают. И поможет ему в этом один весьма необычный талант.

Первым делом Коля решил поговорить с Орловым. Потому что он счел, что с Денисом будет проще. Коля считал, что прекрасно знает жизнь, и решил, что Орлов просто обнаглевший от обилия денег туповатый мажор. Он в жизни не испытывал таких невзгод, как Саша, так что с ним, по мнению Коляна, проще провернуть им задуманное.
Действительно, Егорову удалось. По крайней мере, если не убедить, так заронить зерно сомнения. А на первый раз этого было вполне достаточно.
Да, составленный Егоровым план весьма хрупок и держится лишь на предположениях о характере людей и их действиях. Но это оказался как раз такой случай, когда везение не подвело.
Орлова он застал, гуляющим в одиночку по лесу. Это было очень удачно, ведь в последнее время его только и можно было увидеть, что в компании этого оборванца Скрепкина. Ходят постоянно вместе, как привязанные, бесит! Итак, Егоров напустил на себя озабоченный вид и сообщил:
- Орлов, поговорить надо.
- О чем?
Егоров смотрел на Орлова и понимал, что он даже не узнает его. Этот мажор из тех, кто и не посмотрит на простого смертного, и тем более неправильно то, что он вздумал дружить со Скрепкиным. Так что Колян уверенно продолжил:
- Да так, о жизни.
- Боюсь, ты не тот, с кем я хотел бы говорить о жизни… Я даже имени твоего не припомню.
- Ну конечно! Зато прекрасно помнишь имя некого ботаника, который использует тебя…
- Не смей так говорить о Скрепкине!
- Ну…то, что ты сразу понял, о ком я, кое-что говорит…
- Повторяю…
- Не стоит, со слухом у меня все в порядке. А вот ты не замечаешь того, что все знают. Пойми, Орлов, для Скрепкина ты всего лишь богатенький дурачок, которого он хочет использовать для своей выгоды. Думаешь, считает тебя своим другом? Да он ненавидит мажоров!
- И у тебя, конечно, есть доказательства?
- Ну естественно! Сам посмотри, я уже имел удовольствие прочесть одно письмецо, припрятанное у Скрепкина в тумбочке. Он пишет своей подружке о тебе много чего интересного!
- Так ты еще и рылся в наших вещах, сволочь?!
Егоров не подумал, что мажор примет эту фразу и на свой счет… а следовало бы… Тем не менее, вполне ожидаемой после таких слов драки не последовало: потому что очень вовремя к ним подошла вожатая с вопросом, почему они здесь, а не там, где надо.
В общем-то, для Егорова все вышло удачно. Разговор заронил в душу Орлова зерна сомнения, а именно на это он и рассчитывал.

Следующий разговор, как нетрудно догадаться, состоялся со Скрепкиным. К кому Егоров относился лучше: к Скрепкину или же к Орлову? Пожалуй, он сам не смог бы ответить на этот вопрос. Как и любой чрезмерно самоуверенный человек, Егоров считал только себя образцом для подражания. А во всех остальных, будь то блистательный мажор, или же самый замызганный из ботанов, обнаруживал массу недостатков.
Так что и Орлов, и Скрепкин Егорову одинаково не нравились. И угрызений совести оттого, что собирается сделать, он не испытывал.
Сашу он застал сидящим, прислонившись к стволу мощного дуба, недалеко от обрыва и задумчиво смотрящим вдаль. Он подошел, сел рядом и спросил:
- О чем думаешь, Скрепкин?
- Ты хотел о чем-то поговорить, Егоров?
- О, ты и мою фамилию знаешь?
- Не вижу в этом ничего удивительного, ты же знаешь мою.
- И все же приятно знать, что ты не такой заносчивый придурок, как твой приятель-мажор.
- Я на твоем месте не стал бы так отзываться о моем друге.
- О, неужели, угрожаешь?
- Предупреждаю…
- Не за того вписываешься, Саша. Мне как-то обидно смотреть, как этот мажор с тобой обращается.
- Ты ничего не понимаешь…
- Это ты не понимаешь. Думаешь, он хочет с тобой дружить? Как бы не так! Такие, как он с такими, как ты не дружат. Ему просто нужна новая игрушка.
- Убирайся, Егоров.
- Не веришь мне? А напрасно… Если ты хочешь доказательств – нет ничего проще. У твоего, так сказать, дружка под подушкой припрятано одно весьма интересное письмецо такому же дружку-мажору, как и он сам; ты почитай его, почитай… Узнаешь массу интересного о себе и о том, как на самом деле твой обожаемый Денис к тебе относится.
- Убирайся!
- Да пожалуйста.
В общем, Егоров удалился с осознанием того, что эту часть плана он выполнил успешно. Честно говоря, Скрепкин его удивил: ну не думал он, что этот законченный ботаник внезапно окажется смелым и проницательным.
Это и есть слабое место Егорова: он частенько недооценивал других людей, переоценивая себя. И он забыл, что даже если пока все идет как по маслу, это еще не повод расслабляться и считать, что ты умнее всех остальных. На данный момент все шло, как он и задумывал, и Колян искренне считал, что так оно всегда и будет, что все вокруг такие тупые и ни за что не поймут, кто стоит за всем этим. Удачно (для него) поговорив с Денисом и позднее Сашей, Колян приступил к следующей части коварного плана.

Оба письма он написал сам. Да, был у него такой талант: подделывать подписи. Он этим увлекся еще с начальной школы, когда писал себе записки от родителей, а потом и всем своим друзьям. Тогда у него еще было много друзей. Это потом, когда Колян окончательно зарвался, сочтя себя великим комбинатором, друзей у него стало все убавляться. А потом он счел себя вправе вмешиваться в их жизнь, определяя, что правильно, а что нет. И тогда бывшие друзья окончательно отвернулись от него. И даже более того, сделали его жизнь в школе настолько невыносимой, что школу Коляну пришлось сменить. Но на одни и те же грабли, как известно, человек может наступать бесконечное количество раз. Вот и тот случай ничему Егорова не научил: он продолжил вмешиваться в чужие судьбы и развивать свой талант подделывания почерков. Впрочем, в данном случае именно он ему и пригодился.
Начал Колян с письма Скрепкина. Почерк узнать было не проблема, их же в этом удивительном лагере заставляли писать сочинения о том, как интересно и познавательно они проводят время, чтобы потом показывать это родителям как доказательство, что они не зря направили своих чад именно в это место. Так что Егоров без труда мог подделать почерки и Скрепкина, и Орлова.
От имени Саши он написал письмо, пропитанное желчью и ядом. Общий смысл состоял в том, что он ненавидит мажоров, что они все без исключения мерзавцы и сволочи. Но он, тем не менее, не прочь за счет одного из них упрочить свое положение. Из письма следовало (Колян понимал, что Дениса это взбесит), что Саша уже не раз и не два такое проделывал, что ему блестяще удается вешать лапшу на уши богатеньким ровесникам и за их счет обретать для себя всяческие выгоды. То есть этим письмом Скрепкин был представлен в самом что ни на есть невыгодном свете. И вообще создавалось впечатление, что он не ценит дружбу и считает глупцами тех, кто дружит искренне. Сам же имитирует дружеские отношения с целью исключительно собственной выгоды. А потом этих самых «друзей» подставляет, каждый раз по-разному, и продолжает искренне презирать.
В общем, письмо получилось именно такое, как задумывал Колян. После такого Орлов уж точно не станет пытаться поговорить со Скрепкиным, что-либо выяснить. В лучшем случае, по мнению Коляна, он станет относиться к этому ботану так же, как до их скоропостижного примирения. А в худшем… Скрепкин конкретно попал.
Для того же, чтобы Саша сам не пытался объясниться с Орловым, Егоров стал писать второе письмо.
Это было письмо Орлова. В нем говорилось, что он любит различные психологические игры, и объектами в них чаще всего оказываются ботаники, которых он категорически не переваривает. Любимая его игра – притворяться другом этим чокнутым ботанам, а потом, когда поймет, что ему целиком и полностью доверяют, унизить и окончательно раздавить. Угрызений совести он не испытывает, и вообще считает, что со стороны его жертв думать, что он может с ними дружить – верх идиотизма и наивности. Он же ярчайший представитель золотой молодежи! Друзья-придурки ему не нужны.
Егоров остался очень доволен обоими своими творениями. Он спрятал оба письма в тех местах, которые до этого описал Орлову и Скрепкину, и стал ждать неизбежной бури.

Буря произошла после завтрака на следующий день. Это была грандиозная ссора двух уже практически друзей, не оставляющая (по прогнозам очевидцев) ни малейшего шанса на продолжение дружбы.
Произошла эта ссора в лесу, началась без свидетелей, но позднее поглазеть прибежало довольно много народу. Как ни странно, не было только вожатых. Возможно, они просто решили в это дело не лезть, так как за время пребывания в лагере Орлов их порядком достал, и они предпочитали лишний раз с ним не связываться. А может быть, просто так сложилось.
Тем не менее, присутствовавший при этой сцене Колян получил массу удовольствия и остался доволен своими достижениями. Он пришел одним из первых и слышал ссору, если и не с начала, то большую часть. Первым делом он услышал голос Орлова:
- Да кто ты вообще такое, чтобы мне это тут высказывать?
- Ну конечно, кто мы такие для вас?! Так, грязь под ногами!
- Да как ты вообще смеешь говорить со мной в таком тоне?!
- А что, мажор охамевший, не нравится? Думаешь, весь мир вертится исключительно вокруг тебя?
- Еще одно слово и…
- И что? Я не боюсь тебя, Орлов. Вы же, золотая молодежь, совершенно ничего не стоите без родительских денег! А родители ваши сплошь бандиты!
- Да кто бы о родителях говорил!
После этих слов лицо Скрепкина болезненно скривилось, и возникла минутная пауза. Несмотря на содержание письма, несмотря на то, что был на Скрепкина очень зол, Денис все равно понял: то, что он сказал сейчас, очень жестоко и совершенно непростительно.
В это бесконечно длинное мгновение Егоров уже подумал, что сейчас Орлов извинится, они со Скрепкиным объяснятся, и насмарку пойдет весь его гениальный план…
Но в следующий миг Скрепкин неожиданно ударил Орлова по лицу с такой силой, что тот упал. В другое время Денис бы, наверное, понял, что за такие слова получил по заслугам. Но в глазах еще стояли строчки того злополучного письма, кровь бурлила в голове и мешала думать. Поэтому он, быстро поднявшись, ударил в ответ. Завязалась драка, но никто не пытался их разнять. Не хотели связываться с Орлом, да и смотреть на происходящее окружившим драчунов стервятникам доставляло ни с чем не сравнимое удовольствие.
Тем не менее, одна девчонка догадалась побежать за воспитателями. Но когда те явились, драка уже закончилась.
Несмотря на крайне возбужденное состояние, каким-то отдаленным уголком сознания Орлов все-таки осознавал происходящее. И понимал, что дерется с неравным по силе противником. Он прекратил драку сам. Когда заметил, что на рукаве куртки Скрепкина выступила кровь. Сделал он это из памяти о кратковременной, хоть и фальшивой дружбе, или же просто не хотел неприятностей для себя, для всех (в том числе и него самого), так и осталось загадкой.

Время шло, Колян все больше осознавал, что его план вполне себе удался. Хоть, если уж совсем честно, некоторые вещи все же пошли не так, как он предполагал.
Да, Орлов и Скрепкин держались холодно и отстраненно, будто они никогда и не дружили. Да, они смотрели друг на друга как, по меньшей мере, на врагов всего человечества.
Но драк между ними больше не было, не было и ссор в наиболее распространенном понимании этого слова (просто полнейший игнор). Орлов не стал относиться к Скрепкину как раньше, не издевался над ним и не устраивал ему подлянок. К прежним своим товарищам он тоже не вернулся. Стал каким-то скучным, даже правилам подчинялся. По всему было видно, что хочет только поскорее дождаться конца смены и свалить из лагеря.
На самом деле, Колян никак не ожидал, что потеря дружбы со Скрепкиным окажет на Орлова такое сильное влияние. Он вообще отказывался верить в то, что такая дружба возможна. Даже, что, казалось бы, совершенно невероятно, испытывал угрызения совести, глядя на то, каким скучным стал Орлов, как сильно его задело мнимое предательство Саши.
Что касается самого Скрепкина, по нему было невозможно понять, насколько сильно эта история задела его, он же из тех, кто держит в себе свои переживания.
Но Егоров не из тех, кто долго мучается и думает о правильности совершенных поступков. Он довольно быстро нашел себе оправдание и окончательно себя убедил в том, что эта дружба была неправильной, а он прав. Разоблачения Егоров не боялся. Он считал, что Орлов и Скрепкин не помирятся никогда, а письма, скорее всего, сразу же после прочтения сожгли или порвали на мелкие клочки… Колян просто забыл, что жизнь – штука сложная и непредсказуемая… Так что его еще ждет большой сюрприз.


Глава 10

Глава 10: «Нападение»

День начался как обычно. Жизнь текла своим чередом, и никто бы не предположил, что всего-то через день все изменится окончательно и безвозвратно.
А сейчас в лагере был самый обычный распорядок. Можно даже сказать, что жизнь была несколько скучной, потому что главный заводила, Денис Орлов, больше никого ни на что не подбивал, не нарушал правила.
Большинство обитателей лагеря Дениса просто не понимали. Когда он пришел в лагерь, дружить с ним хотели все. Еще бы: симпатичный парень, остроумный и смелый, очень богатый… Он же ни с кем особо не дружил, против приятельских отношений вовсе не был, но и в свое личное пространство не пускал никого.
А потом случилось невероятное событие – Орел подружился с ботаником, которого до этого сам же шпынял! Никто в это не мог поверить, и всем казалось, что просто Денис что-то замыслил. А когда поняли, что эта дружба – объективная реальность, все возмутились, так как это не укладывалось в их представления об окружающей действительности. Дружба мажора и ботаника казалась до жути неправильной, и все считали, что долго она не продержится. Так оно и вышло.
Те, кто видел грандиозную ссору (перешедшую в драку) Орлова и Скрепкина, потом долго всем рассказывали и перемывали косточки. И лагерному большинству казалось, что теперь Орлов вернется в их компанию. Хоть он их порядком разозлил, когда вступился за Скрепкина, они готовы были это ему простить, потому что дружба с таким человеком, как Орлов - это большая удача.
Но Денис снова всех удивил. Он не стал искать с ними дружбы, хоть все считали, что, разочаровавшись в дружбе со Скрепкиным, Орлов именно так и поступит. Но парень вел себя абсолютно независимо и не собирался ни дружить с кем бы то ни было, ни ввязываться в какие бы то ни было авантюры. И это очень странно, потому что с первого дня в лагере Денис постоянно только и делал, что искал приключений. Казалось, адреналин ему нужен постоянно и его любимое хобби – доставлять неприятности вожатым и некоторым отдельным личностям. А вот теперь его больше это не интересует, он просто ждет конца лагерной смены.
На Скрепкина в лагере внимания особо не обращали, но все же он своим поведением тоже всех удивил. Был раньше зашуганным хлюпиком, а теперь дерзит и даже весьма успешно. Держится гораздо более независимо. Но ходит все время с похоронным видом, к тому же крайне задумчив.
Наверное, сами Орлов и Скрепкин этого не замечают, но от посторонних мало что можно скрыть. И тем более то, что кажется другим непонятным и иррациональным, тем самым привлекая внимание. То, что на драке история их дружбы вовсе не закончена. Да, они пытаются делать вид, что друг друга не знают… Это очень похоже на ссору друзей, не на конец дружбы. Тем более, они слишком часто смотрят друг на друга, а Орлов несколько раз спрашивал о Скрепкине, когда того не было долго. Все ждали развязки этой истории. Но как это случится, никто даже не мог предположить.

Банда Таймыра уже полностью готова для налета на лагерь. Все-таки не зря именно эти бандиты считались самыми жестокими и кровожадными. Далеко не каждая банда станет нападать на летний детский лагерь, все-таки у них есть свой кодекс чести.
Таймыр плевать хотел на все рамки и правила. Он не жил ни по закону, ни по кодексу чести, ни по понятиям. Только так, как хотел сам. Он, Клин и Неженка были достаточно опасны, чтобы самим диктовать правила и условия. Их нисколько не смущала перспектива воевать с детьми. Детей они терпеть не могли, и выстрелить в любого из них не составляло для них труда.
Тем более что они должны обязательно добраться до денег, их разыскивают, их лица показывают на каждом канале, их фотографии на каждом столбе. Только при условии обладания крупной суммой денег им можно рассчитывать выехать из страны, скрывшись тем самым от правосудия. А Косой и Милашка? Их Таймыр не намеревался оставлять в живых. Зачем делить деньги на пятерых, если можно на троих…
Вот этого очень боялись Косой и Милашка. По зрелому размышлению Косой был даже благодарен Милашке за то, что деньги найти не удалось. Потому что он понял, что если бы они нашли деньги сразу, их обоих уже давно не было бы в живых. Так что удача не подвела его Милашку и на этот раз.
Только вот как долго это будет продолжаться? Косой слишком поздно понял, что прокололся по-крупному, предложив сделку Таймыру. О чем он думал тогда? Он верил в свою удачливость, он считал, что Таймыр просто получит свою долю и оставит их в покое. Он просто забыл, что таким людям мало даже огромных денег, им всегда хочется еще больше. Всегда хочется заполучить все.
И с того самого момента, как он впервые подошел к пахану со своим предложением (помощь в побеге в обмен на деньги), им с Милашкой уже был подписан приговор.
Но Косой не намерен сдаваться. Они же с Милашкой тоже не лыком шиты. Они тоже многое пережили, и их никак нельзя назвать белыми и пушистыми. А когда человек оказывается в смертельной опасности, он часто совершает действия, абсолютно невозможные в мирное время. И Косой прекрасно осознавал, что у них с Милашкой просто нет другого выхода: они должны попытаться самим разобраться с Таймыром, Клином и Неженкой, пока те не стерли их в порошок.
Он поговорил с Милашкой, и она согласилась. Но ей тоже до ужаса страшно. Да, они совсем не невинные жертвы, они и сами убивали людей. Но их двое, а будущих противников (ныне союзников) трое. И Таймыр с корешами гораздо лучше подготовлены. Но в данном случае никакого выбора просто нет.
За всеми этими мучительными раздумьями необходимость захватить детский лагерь как-то отошла для Косого и Милашки на второй план. Да они и не особо беспокоились на этот счет. Все равно дети и их вожатые не смогут им ничего противопоставить, а угрызения совести их не мучают уже очень-очень давно.

Некоторое время назад в лагере работала вожатой некая Мила Мамонтова. Ее все любили, эту молоденькую, симпатичную и вежливую девушку нельзя было не любить. Она всем помогала, прекрасно справлялась с работой, ее отряд был образцово-показательным, даже самые отъявленные хулиганы не решались расстраивать Милочку недостойным поведением. Словом, полнейшая идиллия.
Вот только не все было так просто. Была у Милы своя тайна. И тайной этой являлась больная дочь. Да, так уж сложилась жизнь, что у двадцатидвухлетней вожатой есть шестилетняя дочка, Нина Мамонтова. Этот факт своей биографии Мила тщательно скрывает, девочка живет в Москве с бабушкой, сорокалетней Верой Александровной Мамонтовой.
И это было бы еще полбеды, да вот девочка серьезно больна, и на операцию требовалась огромная сумма. Мила, узнав об этом из письма мамы, просто не знала, что делать. Ходила как в воду опущенная. Многие коллеги (да и дети тоже) интересовались, что у нее случилось, нельзя ли чем-то помочь. И девушка не знала, стоит ли им рассказать: с одной стороны, она считала, что ее все осудят, да и при всем желании столько денег вряд ли соберут. А с другой – на что только не пойдешь, когда на кону стоит жизнь родного ребенка.
И неизвестно, чем бы закончилась эта драма, если бы не неожиданный и очень для Милы счастливый случай. Она совершенно случайно нашла на территории лагеря бешеные деньги. Такие, что хватит и на операцию, и на реабилитацию, и даже пожить некоторое время, пока новую работу не найдет.
Некоторое время Милу, конечно, мучили сомнения. Она же не знала, чьи это деньги. И, конечно, первым делом предположила (совершенно верно, кстати), что это деньги каких-то бандитов. И испугалась, что, если ее найдут, ей и ее семье будет очень плохо. А если не найдут, плохо будет всему лагерю.
Мила вовсе не плохой человек. Если бы эти деньги не нужны были на операцию дочери, просто так она бы их ни за что не взяла. Конечно, она отнесла бы всю сумму (даже ни рубля не взяв себе) начальнику лагеря, или даже (что еще вероятнее) в милицию.
Но когда речь идет о жизни ребенка, уже не действуют никакие правила, устои и нормы морали. В любом случае, опасность, угрожающая обитателям лагеря, эфемерна. А дочери плохо сейчас, и деньги на операцию тоже нужны прямо сейчас.
Так что деньги Мила взяла. И сразу же уволилась из лагеря. Конечно, ей, как одному из самых ценных работников, предлагали остаться. Конечно, спрашивали, в чем дело. Даже обещали, если она останется, зарплату повысить.
Милу, как человека правильного, мучили угрызения совести. Но ради Нины она была готова терпеть их сколько угодно. Так что она взяла деньги и уехала в Москву.
И конечно, ко времени описываемых событий от этих денег уже мало что осталось.

Налет на лагерь произошел внезапно. Естественно, никто ничего такого не ожидал. Людям же всегда кажется, что вот именно с ними не может случиться ничего такого, о чем снимают боевики и триллеры, как и того, о чем пишут в романах. Пока с обычным человеком не случится чего-нибудь необычного, он будет свято верить в то, что странные и необычные вещи в обычной жизни не происходят, как и в то, что вот конкретно с ними никогда не случится того, о чем показывают в новостях.
Но на самом деле, и это не секрет, жизнь крайне сложная штука, в которой может случиться все что угодно.
Вот и теперь на лагерь напали вооруженные бандиты. Они убили охранников, вожатые сбились в испуганную кучку в углу, даже не думая им сопротивляться. Тем более, что взрослые и некоторые дети (Орлов и Скрепкин, к примеру) сразу же узнали в главаре банды Таймыра, довольно часто показываемого в новостях в качестве особо опасного преступника.
Всем казалось, что это происходит не с ними, или же является просто кошмарным сном. Им чудилось, что вот еще немного, и они проснутся, и все пойдет как прежде.
Но, к несчастью, это все происходило на самом деле. Таймыр все что-то спрашивал о каких-то деньгах. Ему лепетали, что ничего не знают ни о каких деньгах. А с виду нежная и хрупкая девушка, стоящая по правую руку от Таймыра, метнула два ножа, поразивших насмерть двух вожатых. Дети закричали, большинство закрыло глаза руками. А один парень, симпатичный голубоглазый блондин, и не подумал испугаться, смело смотрел на всю эту банду. А это всегда выводит из себя. Вторая женщина в группе внезапно попыталась схватить его за волосы, он увернулся. Но она направила на него пистолет. Сказала:
- Вот мы и встретились снова, Орлов.
- Мадам террористка. Я так и знал. Только попробуйте, мой отец всю вашу шайку в порошок сотрет, из-под земли достанет!
Вместо женщины ответил Таймыр. Он сказал:
- Мне никто не смеет угрожать! Стреляй, Милашка.
Но выстрелить женщина не успела: внезапно между ней и Денисом оказался с виду неприметный парнишка. Он без страха смотрел в дуло пистолета. С подобным бандиты столкнулись впервые. Все их жертвы обычно ползали на коленях, умоляя сохранить им их жалкие жизни. В первый раз они встретили человека, который, зная, с какой легкостью они убивают, не боялся их. Поэтому Милашка медлила, ждала подтверждения приказа.
Орлов пытался оттолкнуть Скрепкина (а это были именно они), тот сопротивлялся. Конец этому положил Таймыр. Он сказал своим подельникам:
- Забирайте обоих пацанов и в машину.
А потом обратился к оставшимся:
- Считайте, что легко отделались. Я свяжусь с вами, скажу время и место. И если денег не будет, этих деток тоже не будет. Учтите, я не шучу.
Бандиты все так же беспрепятственно покинули лагерь, в котором в скором времени началась запоздалая паника.

Казалось бы, это решение Таймыра довольно странное и идет вразрез с его же собственными планами. Он же хотел захватить лагерь, а не двух детей. И, более того, захват прошел вполне успешно. Эти сопляки оказались абсолютно не способны к сопротивлению, и все даже прошло гораздо легче, чем предполагали бандиты.
И тут, вместо того, чтобы развить свой успех, они хватают Орлова и Скрепкинка и сматываются из лагеря. В чем причины?
У Таймыра они были, слишком уж он тертый калач. Прежде всего, он понял со всей ясностью, что денег в лагере нет. Более того, ни один из обитателей этого места понятия не имеет, где они. Потому что, кроме двух захваченных мальчишек, больше смелых там нет. Поэтому, видя, как убивают их коллег, они бы точно сознались.
Напрашивается логичный вывод, что деньги свистнул кто-то из персонала, и этого кого-то в лагере давно уж и след простыл. В принципе, этого кого-то можно было и вычислить, но смысла в подобных действиях Таймыр не видел. Потому что в любом случае с огромной долей вероятности можно предположить, что денег этих у того, кто их присвоил, уже нет.
Так что дальнейшее пребывание в лагере стало бессмысленным. Более того, крайне опасным. Потому что захват лагеря – это очень громкое дело. Вскоре туда стянулись бы все средства всех спецслужб столицы, и выйти живыми из этой передряги стало бы практически невозможным. Ведь вся эта операция и рассчитана была на короткие сроки проведения, Таймыр надеялся по-быстрому отобрать деньги и свалить, долго в лагере не оставаться.
Теперь же они остались все в том же положении: денег нет и необходимо в кратчайшие сроки свалить из страны. Но теперь у них есть козырь в рукаве.
Это, конечно, Денис Орлов, решение об убийстве которого было глупым. Таймыр просто при всей своей изворотливости не сразу понял, чей это сынок. Максима Орлова он знал. И не только из новостей.
Была у них как-то раз одна стычка… Вообще говоря, именно из-за Орлова сели Таймыр и Клин. Они решили по-легкому срубить бабла из известного, очень крупного бизнесмена, но недооценили ни его службу безопасности, ни его самого.
Милиция никогда в жизни не поймала бы Таймыра и Клина, Орлов преподнес их на блюдечке. А теперь представился шанс отомстить. Они поставят Орлова на место.
Таймыр никого и никогда не боялся, и тем более какого-то там бизнесмена. Прошлое свое поражение он списал на несчастный случай, и больше такого допускать не намерен. Вообще в его планы входит непременно взять деньги, но и младшего Орлова живым отпускать он не намерен, по мнению Таймыра, Максим Орлов должен сполна заплатить за то, что из-за него он и Клин сели.
А вот зачем ему понадобился второй подросток, Таймыр и сам не понимал. Отчасти это была злость на то, что кто-то посмел не выказывать страха перед ним, отчасти он просто был удивлен такой смелостью. В любом случае, лишний свидетель был им совсем не нужен, а количество трупов никогда не останавливало Таймыра (как и возраст жертв).
Так что он намерен избавиться от второго, если не найдет способа использовать парня в своих целях.

Семен Степнов, директор лагеря, на который было совершено нападение, находился в растерянности. Он не знал, кто взял деньги, не знал, что делать.
Он никогда не думал, что в его лагере может такое произойти. Даже когда смотрел сводку чрезвычайных происшествий, это казалось далеким и нереальным, не имеющим отношения к его налаженной жизни.
И вот в его собственном лагере случилась такая трагедия: несколько человек убито, похищено двое детей. Конечно, милицию вызвали сразу после того, как бандиты оставили их в покое. Но милиционеры пока что занимались расспросами о том, что за деньги, какая сумма, кто их видел…
Степнов давным-давно не верит в честность и бескорыстность людей. И он прекрасно осознавал, что пока они все дружно убеждают милиционеров, что понятия не имеют ни о каких деньгах, уходят драгоценные минуты.
И Степнов решил связаться с человеком, который больше всех заинтересован в том, чтобы бандитов взяли. Человеком достаточно богатым и влиятельным, чтобы поспособствовать этому. Это, конечно, Максим Орлов, и Семен искренне не понимал, почему его первого не поставили в известность.
Так что он решил, что расскажет все Орлову, а дальше тот уже сам решит, как будет поступать. Или соберет деньги, или подключит свою службу безопасности: Степнов слышал, что такие есть у всех крупных бизнесменов. В любом случае, вмешательство Орлова уж точно не повредит.
Степнов отошел подальше, за пределы слышимости, достал мобильник и стал набирать номер (номер Орлова, как одного из самых важных клиентов, был забит в памяти его телефона).


Глава 11

Глава 11: «Спасти сына»

Ужасное известие для Орлова было как гром среди ясного неба. Ему казалось, что это кошмарный сон.
Да, Орлов не питал иллюзий относительно окружающего мира. Он делал деньги в шальные девяностые, когда жизнь человека не стоила и медной копейки. Ему не раз приходилось рисковать по-крупному и частенько бывало так, что он, просыпаясь с утра, не был уверен, что переживет день.
В те времена такое было отнюдь не редкость. Это было время смелых, когда многие плохо кончали, но кое-кому удавалось здорово выбиться в люди.
Орлов был крепким орешком. Он родился и рос в небогатой семье, пробивался сам. В армии не просто служил, а воевал. И приобрел там знания и навыки, без которых не стал бы тем, кем стал.
Собственно, сам Орлов считал, что ему повезло лишь отчасти. Человеку, как известно, всегда хочется большего. Но все равно на данный момент его жизни завидуют очень и очень многие.
Но Максима Дмитриевича это не сильно беспокоило. Он считал, что те времена ушли в далекое прошлое, и ныне не требуется ходить по улицам в бронежилете.
И даже тот случай с Таймыром воспринял как чистой воды случайность. Ну да, два матерых бандита решили, что смогут нажиться на хлипком бизнесмене. В принципе, их идея имела право на существование, и все могло бы получиться, если бы не одна незадача. Максим Орлов вовсе не хлипкий бизнесмен.
Так что эта история закончилась весьма печально... для бандитов. Что же касается Максима Дмитриевича, он не придал этой истории сколь-нибудь большого значения. Хотя, конечно, прекрасно знал, кто такой Таймыр. Это такой чокнутый уголовник, которого все вокруг боятся, беспощадный и не знающий жалости. Вот только сам Орлов что-то не считал, что должен до дрожи в коленках кого-то бояться. Тем более что Таймыр, каким бы кровожадным ублюдком он не был, все же человек. Из плоти и крови. И, как и с любым человеком, с ним можно справиться.
И Орлов доказал это. Конечно, с помощью своей службы безопасности. Ребят туда он отбирал лично и каждому доверял, как себе.
Было весело смотреть в глаза милиционеров, когда они передавали им с рук на руки Таймыра и Клина. На лицах их было написано удивление, смешанное с испугом, а у молодого стажера вообще чуть челюсть о пол не разбилась. И Орлов в очередной раз порадовался, что сам имеет все необходимые навыки и что у него такая служба безопасности. Кстати, ему еще и пришлось надавить на доблестных милиционеров, чтобы они по полной закрыли бандитов, так силен страх перед ними.
Орлов считал, что не надо бояться. Что Таймыр обычный человек, думал, что он сгниет в тюрьме. А позднее и думать забыл об этом инциденте.
И вот теперь его единственный сын находится в плену у опаснейшей банды, и надо срочно решать, что делать.

Олеся все слышала, да и Орлов не скрыл от нее свалившегося на него горя. Конечно, она выразила готовность поддержать его. Естественно изображала грусть и сочувствие. Но ничего подобного не чувствовала.
Потому что ей даже нравилось, как все сложилось. Она же вышла за Орлова с единственной целью – завладеть его состоянием. Ее пугали, что Орлов опасный человек, что он людей насквозь видит. Ходили даже слухи (как оказалось ныне, это чистая правда), что Максиму удалось схватить и передать милиции самого Таймыра. Но Олеся не боялась.
Она сама через многое прошла. Она росла в детдоме, да не каком-нибудь благоустроенном, а в жуткой дыре, где каждый день с раннего возраста приходилось отстаивать свое право на жизнь. И это не просто проникновенные слова: летальные исходы были у них явлением довольно частым. И никому не было до этого дела. К ним не приходили проверяющие, их не показывали в новостях… Как будто их детский дом находился где-то в другой реальности… Но именно такое жестокое детство выковало характер Олеси. И она не испугалась Орлова, как не боялась в этой жизни никого.
К тому же, помимо хитрости и изворотливости, она обладала сногсшибательной внешностью: платиновая блондинка, волосы густые и длинные, большие голубые глаза, идеальные черты лица, точеная фигурка. Внешность создавала обманчивое впечатление невинности и располагала к тому, чтобы в ее обладательницу безоглядно влюблялись. Все это было Олесе только на руку.
Так что, отмахнувшись от мрачных слухов, Олеся взялась за дело. И, кто бы мог подумать, ей удалось окрутить этого жесткого бизнесмена и тертого калача. И не просто добиться близости с ним, а выйти за него замуж. Редкая удача, говорила единственная подруга Олеси (еще с детдома) Варвара. Но Олеся не верила в удачу. И была убеждена, что сама этого достигла своими умом, изворотливостью, хитростью. И считала, что имеет право на то, чего у нее не было в детстве: роскошь, богатство, популярность.
Так что, казалось бы, жить и пожинать плоды победы на любовном фронте. Но возникла помеха в виде нахального тринадцатилетнего пасынка.
Только увидев мальчишку, Олеся всей душой возненавидела его (и это было взаимно). Этот подросток, Денис, сразу произвел впечатление наглого и избалованного сынка богатого папочки, и день ото дня это впечатление только крепло. В детстве не знавшая родительской любви и жившая в жутком месте Олеся сразу возненавидела Дениса просто за то, что ему в жизни больше повезло. А уж за характер и вовсе порой убить была готова.
Помимо обычного конфликта мачех и пасынков, была у Олеси и еще одна причина ненавидеть Дениса. Он с самого начала ее раскусил. Несмотря на всю свою ненависть, Олеся попыталась наладить с мальчишкой контакт, но он не повелся ни на ангельскую внешность, ни на сладкий голос. Он сразу привел пословицу, четко отражавшую ситуацию: «Мягко стелет, да жестко спать». И с тех пор все их отношения были одним непрерывным конфликтом.
И тут, не успела Олеся нарадоваться, что избавилась от пасынка на целый месяц, она узнает, что, скорее всего, больше никогда не увидит его. Она была рада, и угрызения совести ее не мучили.

Максим Орлов сидел у себя в кабинете и напряженно размышлял, как помочь сыну. Денис – это самое важное, самое дорогое, что было у него в жизни.
С Верой Вороновой Максим дружил еще со школы. Началось все со взаимных подкалываний по поводу их фамилий. А в результате Вера стала самым лучшим, самым близким другом, какой у него когда-либо был.
Какой была Вера? Это была девочка из весьма обеспеченной семьи, эрудированная и интеллигентная. Ее нельзя было назвать красавицей, но было во внешности что-то теплое и мягкое. Орлов видел в жизни много красавиц, но, по его мнению, ни одна из них не могла даже близко сравниться с Верой.
Дружба постепенно, к десятому классу, переросла в любовь. Но потом Максим отправился воевать, и, казалось бы, это их разлучит. Но Вера его дождалась. И вскоре после возвращения Максима в Москву они поженились.
Они вместе прошли через многое, Вера всегда была рядом, помогала и поддерживала. Она была единственной отрадой в жизни Максима. А потом ее не стало. Во время родов возникли осложнения.
Максим слышал, что очень часто в таких случаях отцы начинают ненавидеть своих детей, считая их виновниками гибели матерей. Но он никогда не винил в произошедшем сына.
Наоборот, он очень полюбил Дениса. И не считал, что было бы лучше, чтобы у него родилась дочь. Да, возможно, она напоминала бы Веру.
Но Максим решил не жить прошлым, а в настоящем у него появился любимый сын. И все, что он делал, все, чего добился в жизни, было только ради Дениса.
Несмотря на появление в его жизни Олеси, Максим Дмитриевич все равно любит Дениса больше всех. И вот теперь сыну угрожает смертельная опасность, но Орлов понимал, что не имеет права раскисать. Он же видел в жизни много опасностей, он много раз побеждал свои страхи и выигрывал у Судьбы. А теперь, когда бороться приходится за жизнь родного сына, он тем более постарается победить.
Максим Дмитриевич понимал, что есть два возможных варианта – собрать деньги, либо же использовать свою службу безопасности для расправы над бандой.
Ради спасения сына не жалко никаких денег, проблема в другом. Зная таких выродков, как Таймыр, Орлов прекрасно понимал, что тот убьет его сына сразу же после получения денег. Просто для того, чтобы показать, какой он крутой.
Максим Дмитриевич был не намерен этого допускать. Он решил собрать деньги и прийти на встречу… вместе со своей службой безопасности.

Итак, решение было принято, и Максим Дмитриевич уже приступил было к его осуществлению, как услышал разговор Олеси по телефону (с Варварой, скорее всего).
Что заставило его остановиться и прислушаться? Интуиция, конечно. Орлов всегда гордился своей интуицией, она не раз спасала его. Вот и теперь она открыла Максиму Дмитриевичу глаза на ту женщину, которой первой после Веры он позволил войти в свою жизнь.
В общем, и без реплик Варвары смысл разговора предельно понятен: Олеся радовалась, что избавилась от Дениса. Она, думая, что безутешный муж предается отчаянию в своем кабинете, не стесняясь, говорила, что пасынок всегда был для нее обузой, что он мешал ей подчинить Орлова, что она очень довольна, что никогда больше не увидит его.
Трудно описать словами ту ярость, которая овладела Орловым, когда он все это услышал. Большая часть ее была направлена, конечно, на эту дрянь. Но и себя Максим Дмитриевич ругал за то, что не раскусил ее. Что он, считающий себя умным и проницательным, попался на ангельскую внешность и красивые глазки, как фраер.
Нет, Максим Дмитриевич, не смотря на ярость, сохранял невозмутимое выражение лица. Он подошел ближе и холодно спросил:
- Не помешал?
Олеся от неожиданности вздрогнула, и трубка выпала у нее из рук. Максим перехватил ее и сказал Варваре: «Больше, мадам, на этот номер своей подружке не звоните». После чего снова обратился к Олесе:
- Значит так, чтобы через полчаса ноги твоей в моем доме не было.
- Вот как? А потерять половину состояния ты не боишься?
- Представь себе, нет. Ты, может быть, очень хитрая тварь, но в юридических вопросах полный ноль. Наш брачный контракт составлен так, что тебе не достанется ни копейки.
- Я не дам тебе развод!
- Ты? Мне? Девочка, опомнись, кто ты и кто я… все бумаги будут оформлены меньше чем за неделю, и твоя подпись даже не потребуется.
- Я думала, ты любишь меня.
- Я любил, люблю и буду любить только одну-единственную женщину. А с тобой просто было приятно развлекаться, пока я не узнал, что ты, дрянь, желаешь смерти моему единственному сыну.
- Но, Максим, просто подумай. Ясно же, что Дениса все равно живым не отпустят. И я стану единственным близким тебе человеком.
На мгновение воцарилась тишина, которую нарушил звук пощечины. И Орлов испытал угрызения совести, но только оттого, что вспомнил, что когда пощечину Олесе дал его сын, он с ее легкой руки упек его в лагерь. И невыносимо понимать, что если бы не этот вариант наказания, Денис был бы в полном порядке. Конечно, он не мог такого предполагать. Но все равно, если с Денисом что-то случится, никогда себе не простит.
Тем временем Олеся оправилась от шока и прокричала:
- Ты еще пожалеешь об этом!
Сказав это, она побежала наверх, вещи собирать. А Максим Дмитриевич велел прислуге проследить, чтобы через полчаса и следа его уже почти бывшей жены не было в доме, после чего отправился заниматься самым важным – спасением сына.

Максим собрал всю свою службу безопасности в офисе, чтобы обсудить предстоящую операцию.
Это самые проверенные люди, а их начальник, Стас Вершинин, близкий друг Максима.

Когда они встретились в армии, было сложно поверить, что они не просто смогут подружиться, а хотя бы будут нормально общаться. Потому что в большинстве своем любой их разговор заканчивался дракой, за что обоих и наказывали. Но казалось, что они никогда не перестанут друг друга ненавидеть. Они конфликтовали по любому поводу, и никогда их мнения не сходились.
А потом их вместе со всем взводом перебросили в горячую точку. Там были настоящие боевые действия, и возможность остаться живыми и в здравом уме была до смешного мала.
И именно тогда по сравнению с творившимся вокруг адом их противоречия показались детскими и несерьезными. Оказалось, что из всех ребят именно у Максима и Стаса абсолютная храбрость и стальные нервы. Они столько раз спасали друг другу жизнь, что совершенно сбились со счета. Начали понимать друг друга даже без слов и вернулись в Москву лучшими друзьями.
Потом на несколько лет их пути разошлись. Так уж получилось, что в огромной столице два человека совершенно потеряли друг друга из виду.
Встретились снова они, когда Максим уже начал подниматься в гору, но при этом рос и риск. У него было несколько телохранителей, но он давно хотел организовать службу безопасности во главе с человеком, которому смог бы полностью доверять. А у Стаса дела не сложились – работу найти не мог (старую потерял из-за конфликта с начальством), и жили они с женой и двумя детьми впроголодь.
Максим предложил Стасу работу, а тот отказался, сказав, что ему не нужны подачки. И на этом они тему закрыли, впрочем, на этот раз связи не теряли. Но брать деньги Максима Стас отказывался наотрез.
Так бы все и было, но в один с виду обычный день на Максима было совершено покушение. И тогда именно Стас его спас. И пошел к нему работать именно для того, чтобы помогать ему.
Максим платил Стасу огромную зарплату, ни один из равных ему по положению не был столь щедр. Но для Максима Стас был и остается, прежде всего, лучшим другом.

И сейчас они вместе разработали план по спасению Дениса. Решили, что на встречу поедет Максим, а службе безопасности будет его страховать. В принципе, операция не отличается от того, как то же самое проводят в милиции. Только участвовать в этом будут люди более умелые, знающие свое дело.
Все равно обсуждали долго, Максим Дмитриевич хотел быть абсолютно уверенным во всем, предусмотреть каждую мелочь.
Да, своей службе безопасности он собственную жизнь доверил бы без колебаний. Но речь идет о жизни Дениса, надо продумать все досконально.
Таймыр связался с Максимом Дмитриевичем лично. И долго издевался, упиваясь ощущением превосходства. Но до поры до времени Орлов позволял ему это. Он еще и потому решил обойтись без милиции, что уже подписал злодею (да и всей его банде) смертный приговор.
Почему Таймыр связался с Максимом Орловым, хоть и говорил, что условия выдвинет Степнову? Да очень просто. Он понимал, что в лагере полно милиционеров. И знал, что они сразу же начнут операцию по освобождению заложников. А деньги с бизнесмена получить вполне, по его мнению, реально.
Максим Дмитриевич, несмотря на серьезность и трагичность ситуации, даже усмехнулся. Ну надо же, такой крутой бандит как Таймыр второй раз наступает на одни и те же грабли! Он снова решил, что сможет вытрясти из Орлова деньги. По-прежнему считает его просто удачливым бизнесменом. Но на самом-то деле это вовсе не так.
Максим Дмитриевич договорился со злодеями о времени и месте передачи денег. Те сказали, что заложники будут с ними. Орлов понимал, что риск велик. Нет, как раз в том, что все члены этой банды сдохнут, сомнений у него не было. Все страхи связаны исключительно с тем, чтобы Денис выбрался из этой переделки живым и невредимым.
Потому что дороже сына для Максима Дмитриевича никого нет. И все, что он делает, направлено только на обеспечение Денису достойного будущего. А если Дениса не удастся спасти, жизнь потеряет для Орлова всякий смысл.


Глава 12

Глава 12: «Денис Орлов: в плену»

Никогда бы не подумал, что окажусь в ночном кошмаре. Как-то даже не верилось. Знаете, я нечасто прикрывался именем отца, так как считал себя достаточно самостоятельной личностью. Мне хватало собственной харизмы, чтобы доставлять окружающим кучу проблем (по крайней мере, я был в этом убежден). Но все равно на подсознательном уровне я считал, что с таким отцом мне никогда ничего не грозит. А считать себе неуязвимым весьма опасно.
Знаете, мне сначала даже не было страшно, совсем-совсем. Нет, не думайте, я не хвалюсь и не считаю себя суперменом. Просто казалось, что это кошмарный сон, и я все ждал, когда проснусь. Не верилось, что так по-крупному влип.
Ведь после ссоры с Сашей я хотел только одного – поскорее оказаться дома. А тут такая незадача…
Что касается ссоры с Сашей… Знаете, когда я прочел его письмо, убить был готов. И даже, придурок, полез с ним в драку. Быстро же я забыл, как обещал себе всегда ему помогать. Глупо вышло вообще-то… Защищал его, помогал, но хватило меня не надолго.
Итак, между нами установились холодность и отчуждение. И я хотел поскорее покинуть лагерь, убеждая себя, что мне больше нет до Скрепкина никакого дела, что меня нисколько не волнует ни его трагедия, ни его дальнейшая судьба.
А знаете, волновали. Раньше я никогда не думал особо о ком-то, кроме себя и отца. То есть думал, но только в том контексте, как бы им всем насолить. А желания кому-то помочь, да еще и бескорыстно, у меня не появлялось никогда.
Поэтому для меня была важна дружба с Сашей. Я чувствовал, что благодаря ей меняюсь к лучшему. Что превращаюсь из мажора и эгоиста в почти нормального человека. И мне это нравилось.
А потом произошел тот омерзительный случай.
Итак, сколько я не пытался себя убедить, что до Саши мне больше никакого дела нет, это не правда. Все равно я волновался за него. Ему же совершенно некуда возвращаться, дома у него больше нет.
А потом я вспоминал нашу ссору, его лицемерие. И на меня снова волнами накатывала злость, и я снова хотел вернуться домой как можно скорее.
И только утром рокового дня неожиданно на меня снизошло прозрение. Я вдруг со всей ясностью понял то, до чего следовало додуматься еще в самом начале. Что вся наша с Сашкой ссора шита белыми нитками. И за этим за всем проглядывает рука коварного кукловода. Но кто он? Неужели, Егоров? Но как тогда объяснить почерк? И все равно Саша не мог такого написать…
Все эти мысли роились у меня в голове, и я просто не мог закрыть на них глаза. К тому же, при всех моих многочисленных недостатках (которыми я горжусь), я не привык прятаться от проблем. И если мне надо что-то узнать, непременно узнаю. А выход из ситуации простейший – поговорить с Сашей. И я готов был поверить ему, если он скажет, что не писал никакого письма. Я ведь только в то утро, раз за разом прогоняя в памяти день нашей ссоры, понял, что никто из нас в пылу ссоры даже не упомянул о письме. И все это очень странно.
Но поговорить с Сашей я не успел, на лагерь напали, и жизнь резко превратилась в кошмар.

Знаете, я не испугался, когда Милашка (ага, очень смешно) наставила на меня пистолет. Я был в шоке. И этот шок сменился безмерным удивлением, когда Саша закрыл меня собой.
И только тогда до меня, наконец, дошла вся ужасающая реальность происходящего. Пока смертельная опасность угрожала мне лично, я как-то не верил в нее, считал, что это не по-настоящему. И только когда пистолет направили на моего друга (а как еще назвать человека, который, несмотря на жуткую ссору, готов жизнь за меня отдать?), я понял, что все это не игра. И если эта дрянь сейчас нажмет на курок, больше никогда ничего не будет хорошего в жизни. Независимо оттого, пострадаю ли я. Потому что самое страшное – это потерять близкого человека.
Это так странно, что я внезапно все это осознал. Ведь раньше я не был склонен ко всяким там размышлениям о вечном. Я относился достаточно презрительно к людям, которые слишком много думают. И сам шутил: «Я не думаю, у меня от этого голова болит». Я находил это забавным. Но все недавние события показывали, что пора взрослеть. Только вот я никогда не думал, что для этого должен случиться такой кошмар.
Я, конечно, пытался оттолкнуть Сашу. Потому что этот выстрел, как и ненависть стервы-Милашки, предназначался мне, не ему. И еще потому, что, если с Сашей произойдет непоправимое, я никогда себе не прощу.
На самом деле все вышеописанные мысли занимали какие-то доли секунды. Все события, казалось, тянулись невыносимо долго. А прошло всего-то мгновение, и решилась наша с Сашей участь.
Мы оба получили отсрочку. Мне так и не удалось оттолкнуть Сашку, который вообще-то слабее меня, откуда у него только упорство взялось… тем не менее, Таймыр приказал своим шестеркам брать с собой нас обоих.
Меня и Сашку затолкали в машину и куда-то повезли. Мне было страшно, наверное, первый раз в жизни. Знаете, я же ничего и никогда не боялся, я смотрел на жизнь исключительно как на веселое приключение. А оказалось, все очень непросто.
И больше всего меня удручало, как ни странно, то, что вместе со мной в этом кошмаре оказался Саша. Потому что ему и без того хватило по горло в жизни неприятностей. Вот уж для кого жизнь была не веселым приключением, а тяжелой ношей. Но он с честью преодолевал все испытания, за что я очень уважаю его.
Еще я окончательно осознал, что вся история с письмом – бред и ерунда. Потому что если бы Саша, и правда, думал именно так, он никогда не закрыл бы меня собой. Обнаглевшего мажора…с чего бы это. А вот жизнь друга можно спасать, рискуя своей…
Пока я предавался подобным мыслям, мы доехали-таки до какого-то дома, затерянного в глуши. Да…все совсем фигово…здесь нас вряд ли найдут.
Тем временем нас с Сашей вытащили из машины и потащили в дом. При этом я капризничал и нес полнейшую ахинею о том, что мой папа придет и всем им покажет. Для чего я это делал? Сам не знаю. Просто у меня непомерно длинный язык, и очень хотелось позлить их. Но когда Таймыр с омерзительной усмешкой сообщил, что я пожалею о своих словах уже через пару часов, мне стало уж совсем хреново. А потом нас с Сашей втолкнули в холодный темный подвал и заперли дверь.

Мы довольно долго сидели в этом кошмарном месте напротив друг друга и молчали. Первое время я не думал вообще ни о чем, в голове был полнейший вакуум. Я не испытывал ни храбрости, ни страха… Казалось, мой мозг оцепенел или я вообще уже перестал существовать. И, судя по виду Скрепкина, он чувствовал себя ничуть не лучше.
Потом, когда прошел первый шок, я начал, неизвестно, почему, припоминать свои детские ночные кошмары. На самом деле, страшные сны мне не снятся уже очень давно, но раньше они сильно мучили меня. Я боялся спать в темноте, и меня вообще с трудом удавалось уговорить лечь спать. То мне снилось, что меня везут куда-то на опыты, то, что мне клоун палец откусывает. Это очень страшно, но абсолютно нереально.
А оказалось, реальный кошмар вовсе не ночной. Вот он, наяву. Когда вокруг голые стены, полнейшая тоска и безнадежность. А где-то дома потрескивает камин, и отец в библиотеке читает книгу (мне так не хотелось думать, что он развлекается с Олесей). И как же хочется оказаться там, рядом с ним! А он, наверное, даже еще не знает, что со мной произошло…
И тут я понял, какой я все-таки эгоист. Я тут думаю, как плохо мне. А Саша-то. Ему же даже вспомнить некого и не на кого понадеяться. Я еще раз взглянул в его обреченные глаза и первым начал разговор:
- Саша, прости меня за то, что все вот так вышло.
- Ты здесь ни причем. Это мой выбор.
- Да. Спасибо тебе.
- Угу… Это ты только говоришь так, а сам наверняка считаешь меня дураком.
- Вовсе нет.
- Вовсе да. Влипнуть в такое ради человека, который ни во что меня не ставит… Похоже, я и правда дурак.
- Саш, это же не правда. И вообще, с чего ты это взял.
- Ты прекрасно знаешь, с чего, Орлов!
- Нет, не знаю. Представь себя.
- Знаешь, лицемерие тебе не идет.
И тут я все-таки потерял терпение. Потому что в той, неизмеримо сейчас далекой, школьной жизни, никто не смел со мной так говорить. Потому что меня боялись и уважали, а за такое могли не досчитаться парочки зубов (а то и сразу всех, чего мелочиться-то). А здесь и сейчас какой-то заморыш кидает мне в лицо, что я лицемер. Это я-то, да я никогда не лебезил ни перед кем. И никого не боялся. В общем, я почувствовал дикую злость и сказал прежде, чем успел подумать:
- Следи за тем, что говоришь, Скрепкин. А то…
- А то что? Что ты здесь можешь мне сделать.
- Да пошел ты!
Конечно, ответ до ужаса банальный, но в то время и в той обстановке ни на что больше энергии не хватило. И мне внезапно как-то расхотелось продолжать попытки достучаться до Сашки.
Снова накатили тоска и апатия, снова все мысли исчезли из головы.
Не знаю, честно говоря, сколько это продолжалось. Но в один ужасный момент бандиты ворвались в подвал и за волосы меня потащили оттуда. Саша бросился следом с криком: «Отпустите моего друга!». Я только вяло удивился. А его оттолкнули и закрыли в подвале. Развлекаться сегодня будут со мной…

То, что происходило дальше, слилось в один кошмарный ужас. Боль, одна сплошная боль… Никогда в жизни я не думал, что мне доведется такое пережить.
Пришла мысль о том, что это наказание за все, что я творил. Вы, наверное, удивляетесь, как я во время этих пыток и избиений вообще мог о чем-то думать….
Нет, отчасти реальность я осознавал. Вот Таймыр делает на моей руке неглубокий, но очень болезненный порез, вот Клин бьет меня в живот… А потом подходит Милашка…
Наверное, эта дрянь только и мечтала о том, как бы надо мной покрепче поиздеваться… И вот ее мечта осуществилась. Я не буду описывать все, что происходило дальше, для меня это слишком тяжело. Лучше сосредоточусь на собственных мыслях, которые существовали параллельно с жестокой реальностью
Я думал о том, что неужели же я это заслужил? Ну да, я порой поступал довольно жестко, да, доводил до слез… Но я никогда намеренно и явно не издевался над людьми, я не хотел причинить настоящую боль. Для меня это все было шуткой, не больше. Я не был и не хотел быть мерзавцем или садистом. Просто расценивал все происходящее как забавную игру.
А сейчас, когда все оказалось так реально и так жестоко, я себе обещал, что больше не буду так себя вести, что всегда буду помнить о чувствах других людей.
Но, тем не менее, другой частью сознания я понимал, что это не кара и не наказание. Просто группа ублюдков считает, что они имеют право бить и унижать других людей. И я был уверен в том, что отец с ними разберется, что он обязательно покажет этим фраерам, кто тут главный. Только вот я отчаянно хотел, чтобы отец спас меня, а не отомстил за меня.
И еще одна мысль билась на грани сознания: смешно, но я страшно переживал за целость и сохранность своих зубов. Ну да, о них в первую очередь я беспокоился, даже в столь критический момент не могу не думать о внешности.
Я думал, эта пытка будет длиться вечно. Но потом внезапно сознание начало затуманиваться. И я отключился.

Сознание возвращалось медленно и не охотно. Что и не удивительно, я сам не больно-то этого хотел. Болело все, и я отчаянно жалел, что тут нет ничего из того богатого набора лекарств, что я привез в лагерь.
Судя по ощущениям, я до сих пор нахожусь в подвале. Мое плечо кто-то очень осторожно сжимает, очевидно, боясь причинить боль. И словно сквозь вату слышу голос: «Денис, пожалуйста, очнись». Саша. Очень хотелось снова вырубиться, но я понимал, что не стану прятаться от реальности. И с трудом разлепил глаза.
Так и есть, передо мной смертельно напуганное лицо Саши. Он поднес к моим губам кружку с водой. Понятия не имею, как она здесь оказалась, шестерки Таймыра, наверное, принесли. Когда я напился, принялся осторожно ощупывать зубы. И порадовался, что все они целы, на такое даже не надеялся. А Саша сел со мной рядом и тихо спросил:
- Денис, ты как?
- Не видишь сам? Фигово.
- Прости меня.
- Ты в этом не виноват.
- Нет, я о том, что совсем не могу помочь тебе. А ты мне столько помогал.
- Я делал это от чистого сердца, чтобы ты себе не напридумывал.
- Я совсем ничего не понимаю.
- Что?
- Ты плохо себя чувствуешь, давай потом поговорим.
- Саш, у нас этого «потом» может и не быть.
- Я просто не понимаю, твои слова и действия совершенно не согласовываются с письмом.
- А причем здесь письмо, - насторожился я.
- Ну, ты же сам пишешь своему другу о том, что, такие как я, для тебя лишь игрушки, что ты специально притворяешься нам другом, чтобы потом…
Больше этот бред я слушать был не в силах. Я понял, наконец, замысел злоумышленника. Оказалось, вся фишка в том, что писем два. И если я этот ужас уж точно не писал, значит, и письма Саши не было….
Моя реакция удивила меня самого: я внезапно начал смеяться. Определенно, это истерика началась. Вот никогда бы не подумал, что я склонен к истерии. Тем не менее, свалилось уж слишком много. Саша застыл в нерешительности. Он понимал, что я не в себе, но не знал, что делать.
Постепенно я успокоился. Некоторое время мы просидели в молчании, а потом я, почувствовав себя в силах, рассказал Саше все то, что понял сам. Он был шокирован, как и я. Но все на удивление логично. И после моего рассказа мы некоторое время сидели молча, пребывая в раздумьях. Я знаю, мы думали об одном и том же: как мы могли позволить какому-то уроду разрушить нашу дружбу. Ведь, прежде всего, несмотря на все внешние обстоятельства, мы должны верить друг другу.
Я чувствовал, что Саша заговорить не решается, поэтому начал первым:
- Забыли?
- Забыли.
- Друзья?
- Друзья.
Ну, вот и все. Теперь осталось только отсюда выбраться.

А как раз в этом и заключается основная проблема. Время идет, и мы все больше теряем надежду. Мы стараемся, правда, друг друга подбодрить, рассказываем анекдоты, шутим. Мы пытаемся делать вид, что ничего особо страшного не произошло.
Но я никак не могу отделаться от тревожных мыслей. Ведь когда сидишь в подвале, время тянется как резина. И неизвестно, минута прошла, или уже час, а может, полдня. И я все думал об отце. Где он сейчас? Знает ли, что со мной случилось? Придет ли на помощь? Это глупые, глупые мысли… Ну как может отец не захотеть мне помочь? Но его наверняка давно обо всем известили. И его до сих пор нет.
Я боялся, что Олеся, пока меня не было, могла что-то сделать с отцом. Эта тварь на многое способна. А папа никогда не верил мне.
Я старался, прежде всего, успокоить Сашу. Говорил ему, что все будет в порядке, что мой папа нас обоих непременно вытащит, мы с ним оба не очень-то и верили в это. Саша соглашался со мной, но я видел тоску в его глазах и не верил ему, как и он мне.
Тем более, мне становилось все хуже. Множественные ушибы, раны и синяки на пользу не шли еще никому. Но я надеялся, что они остановятся на мне и не будут мучить Сашу. Хотя понимал, что, рано или поздно, им захочется поразвлечься снова. А поскольку, если они продолжат отыгрываться на мне, мой организм может и не выдержать, а им еще с папой торговаться, я осознавал, что следующим будет Саша. И надеялся только на то, что папа успеет вовремя.


Глава 13

Глава 13: «Александр Скрепкин: спасательная операция»

И вот я снова оказался в кошмаре. Вся моя жизнь – это один сплошной кошмар. Я даже уже не знаю, что и думать… Может, дело во мне? Может, это я сам недостаточно стараюсь? Может, это наказание за что-то? За инфантильность? За то, что я всегда предпочитал не бороться, а плыть по течению?
Судите сами, только мне показалось, что жизнь немного наладилась, и даже друг появился, как я узнаю о предательстве человека, которым уже начал дорожить. Хотя такие, как Денис, предательством подобное «развлечение», конечно, не считают. Тем не менее, как раньше не стало. Орлов меня просто не замечал. Остальные как-то тоже отстали, предпочитая наблюдать за мной и Орловым и сплетничать. Так что все было бы ничего, если бы не одно «но».
Полнейшая, абсолютная неизвестность относительно моей будущей судьбы. Одно предельно ясно: после того, как закончится оплаченное время моего пребывания в лагере, идти мне некуда. В принципе, следователь обещал, что обо мне позаботится государство, но на сей счет я не возлагал больших и радостных надежд.
Наверное, это ужасно, но я не чувствовал больше ни жалости, ни тоски по родителям. Они не любили меня ни единой секунды в своей жизни, и они сами себя загнали в тупик. Теперь я больше думал о себе. Мне просто было страшно. Я понимал, что, скорее всего, попаду в детский дом. Этого отчаянно не хотелось. С другой стороны, я и так многое пережил в жизни, что может быть страшнее?
Ответ на последний вопрос я узнал очень скоро, когда на лагерь напала банда. Зачем я заслонил Дениса собой? Не знаю, но в тот момент я не мог поступить иначе. И я не боялся. Тогда мне казалось, что такой конец, может быть, не так уж и плох. Все равно мне тогда думалось, что в моей дурацкой жизни уже не будет ничего хорошего. Но вместо того, чтобы убить, нас с Денисом забрали в плен.
Не понимаю, зачем я бандитам? Про Орлова все ясно: его отец заплатит, сколько скажут, а я не нужен никому в целом мире. Тем не менее, и меня, и Дениса эти ублюдки заперли в подвале.
Сначала я не отвечал на попытки Орлова помириться. И это было очень глупо, учитывая наше плачевное положение.
А потом его забрали… И время ожидания было самым тяжелым в моей жизни. Умом-то я понимал, что Дениса они не убьют, им же нужны деньги Орлова. Но все равно я боялся как никогда в жизни, я не мог рационально все взвешивать, когда жизнь друга в опасности. Да, я все равно считал Дениса другом.
А потом, когда его втолкнули в подвал, совершенно неожиданно я узнал правду. А состояла она в том, что мы с Денисом оба дураки. Нас развели как лохов, а мы и поверили. Есть, конечно, люди, которые умеют подделать любой почерк. Да как я мог поверить в то, что прочитал, после того, сколько всего Денис для меня сделал? После того, как он волновался за меня?
В общем, чувствовал я себя прескверно. И я бы понял, если бы Денис вообще не захотел общаться со мной. А он предложил возобновить дружбу.

Это все, конечно, хорошо, но мы по-прежнему находились в подвале весьма мрачного вида. И наша жизнь все еще висела на волоске. Как-то это все нереально: нападения, похищения, пытки… Для меня было нормально то, что отец приходит домой в стельку пьяным и бьет всем, что попадется под руку. Это была обычная обстановка в моей семье. Но вот такого, чтобы сидеть в темном подвале и ждать, когда кучка ублюдков определит мою участь, не было еще. Хотя раньше я не мог представить и то, что сиротой останусь…
Как бы то ни было, то, что мы помирились с Денисом, сыграло позитивную роль. Исчезло напряжение, я чувствовал, что рядом со мной находится близкий человек. Хотя лучше бы, конечно, его здесь не было. Я не отношусь к эгоистам, считающим, что лучше терпеть бедствия не в одиночку. И даже живя в кошмаре, никогда не хотел, чтобы кто-то был на моем месте, даже если в запале говорил так, или даже думал. Тем не менее, изменить ничего нельзя. Мы здесь вместе с Денисом.
Раньше я считал Дениса типичным представителем «золотой молодежи». Думал, что он крут только потому, что у него такой отец, что без Орлова он из себя не представляет абсолютно ничего. Я считал, что он никогда не унывает просто потому, что у него нет для этого поводов. Но теперь я окончательно убедился в том, что это абсолютная неправда. Хотя бы потому, что в этом мрачном месте Денис не терял присутствия духа. Более того, он пытался меня подбодрить. Денис говорил, что все будет хорошо, что нас обоих непременно вытащит его отец.
А я киваю ему, хотя на самом деле не верю ни одному слову. Я надеюсь, что все кончится хорошо для Дениса, но не думаю, что лично я смогу выкрутиться. Да, Денис, конечно, и сам сейчас верит в то, что говорит. Но я-то прекрасно знаю изнанку жизни. И понимаю, что Орлов будет спасать сына, а незнакомый мальчишка ему не нужен. Да, звучит жестоко. Но он же крупный бизнесмен, у них сочувствие не в моде.
Да и я даже не думал, что доживу до момента, когда Орлов придет спасать сына. Потому что я прекрасно знал, что бандиты не достаточно развлеклись, как и понимал, что вывел их из себя тем, что тогда вступился за Дениса. Так что за мной они непременно придут. И, в отличие от Дениса, я могу не пережить того, что они со мной будут делать. Потому что Денис им нужен для того, чтобы получить деньги с Орлова. А для чего они захватили с собой меня, а не грохнули прямо там, я, честно говоря, не понимаю. Они, думаю, тоже. Так что остается только ждать.
Денис тоже не думал так, как говорил. Он старался меня успокоить, но я прекрасно понимал, что он не верил в собственные слова. Более того, по глазам друга я видел с ужасающей ясностью, что он думает о моей участи то же самое, что и я сам. Он тоже боится, что мой конец близок.
Как я и предполагал, они пришли за мной.
Вошли Косой и Милашка. Женщина схватила меня за руку и потащила куда-то. Денис кинулся следом, но Косой с силой оттолкнул его.

А дальше был самый настоящий кошмар. Да, побои не были для меня чем-то особо новым: отец бил меня всю мою сознательную жизнь. Но все же, вопреки всему, тогда я за свою жизнь никогда всерьез не боялся. А вот сейчас, в этой большой комнате, я понимал, что кучке ублюдков абсолютно ничего не мешает убить меня.
Я находился в центре круга, и каждый считал своим долгом ударить меня сильнее, чем предыдущий. От боли все плыло перед глазами, а еще леденящий душу страх с каждой секундой становился все сильнее.
Потом случилось то, чего я ожидал. Таймыр выхватил нож. Он нанес мне один порез (я от боли чуть не потерял сознание), потом занес руку еще раз, но его перехватила Неженка:
- Таймыр, ты же его убьешь!
- А тебе-то что за печаль?
- Может, мы его еще сможем использовать?
- Не смеши меня!
Неженка уже готова была уступить, но тут раздался звонок на мобильный Таймыра. Тот сказал своим: «Это Орлов. Уберите мальчишку, мы закончим с ним завтра». И меня потащили в подвал.
Там меня бросили почти на руки стоявшему у самой двери Денису и ушли.
На меня накатила полнейшая апатия. Я смотрел в одну точку и на вопросы друга не отвечал. А когда нам принесли еду, не хотел к ней даже прикасаться. Но Денис заставил меня все съесть, чуть ли не с ложечки кормил. Мы еще немного помолчали, я постепенно успокаивался. А потом деланно спокойным голосом сказал:
- Меня завтра убьют.
- Саша, не говори так.
- Да это же предельно ясно. Меня бы и сегодня убили, но помешал звонок твоего отца.
- Папа все-таки связался с ними.
- Конечно. Разве ты думал, что будет иначе?
- Нет, но…
- Денис, я надеюсь, что у тебя все будет хорошо.
- Для тебя тоже.
- Нет. У нас слишком разное положение.
- Но это не значит, что моя жизнь ценнее твоей!
- Для твоего отца да, и мы оба знаем это. Я хочу, чтобы ты не винил себя и не мучился, если для тебя все закончится хорошо.
- Саша, я обещаю, я сделаю все, чтобы ты выжил. Потому что если нет, ничего хорошего никогда уже не будет.
А потом мы молчали. Оба пребывали в крайне мрачном состоянии духа. Потому что даже если Орлов готов встретиться с этими отморозками ради спасения сына (в чем я не сомневаюсь), все равно меня уже ничто не спасет. Я же чувствую, что Таймыр настроен решительно, уж не знаю, почему он так хочет меня убить. Полнейшей неожиданностью, правда, стало то, что за меня заступилась Неженка. Но скоро это уже не будет иметь никакого значения. Ложась спать, я был убежден, что это последняя ночь в моей жизни.

Но заснуть мне так и не удалось. Я все пытался переосмыслить свою жизнь. И понимал, что была она достаточно никчемной. По правде говоря, всю свою сознательную жизнь я только и делал, что жалел себя любимого. Я остро осознавал несправедливость окружающего мира (в особенности, если она касалась меня напрямую), но ни разу ничего не сделал, чтобы это исправить. Как и мои родители, я винил во всех своих бедах кого угодно, только не себя.
Я не пытался никоим образом повлиять на события, мне было удобнее считать себя этаким несчастным, но благородным героем. Я всех обвинял и, по сути, ни о ком не думал, кроме себя любимого. А сейчас оказался в такой безнадежной ситуации.
И мне, конечно, было очень страшно. Это естественно, никто ведь не хочет умирать в тринадцать лет. Я понимал, что выхода нет, но надеялся, сам не зная на что. Я знал, что Денис тоже не спит и на что-то надеется, подозревал, что и он знает, что я не могу уснуть. Тем не менее, мы продолжали до утра притворяться друг перед другом спящими.
Только один разговор состоялся между нами, когда рассвет уже начал раздирать темноту ночи. Я попросил:
- Денис, я знаю, что ты не спишь. Пообещай мне одну вещь.
- Какую, Саша?
- Пообещай, что не станешь заступаться за меня.
- Нет.
- Пойми, все уже решено. И ты все равно ничего не сможешь сделать.
- Посмотрим.
Я понял, что разговор окончен, и отвернулся к стене.

А утром пришли они. Их было только двое, Таймыр и Милашка, вероятно, решили, что двое вооруженных взрослых с измученными детьми уж как-нибудь справятся (причем небезосновательно). Мы, и правда, ничего не могли сделать им, я уже про себя молился, готовясь к тому, что доживаю последние минуты жизни.
Таймыр, видимо, мараться об меня лично счел ниже своего достоинства. Он еле заметно кивнул подельнице, она подошла ко мне вплотную и вынула нож. Мне было очень страшно, я действительно думал, что это конец.
Но тут подал голос Денис. Он обращался исключительно к Таймыру, смотря ему в глаза (я снова поразился его смелости). Денис сказал:
- Оставьте в покое Сашу!
- Да? Ты еще мне будешь указывать, сопляк!
- Вам же его смерть невыгодна!
- А нафига он нам нужен?
Повисла напряженная пауза. Я почти видел, как шевелятся извилины моего друга, как Денис лихорадочно пытается придумать, зачем я нужен этим бандитам. И в эти секунды меня самого мучил тот же вопрос: а зачем я вообще кому-то нужен? У меня же нет семьи, нет друзей, помимо Дениса (у которого достаточно близких людей и без меня). Я не находил ответа и не думал, что его найдет Денис. Но в очередной раз недооценил своего друга. Он сказал:
- Как это нафига? Ради денег, разумеется.
- И кто же даст денег за такое ничтожество. Только не заливай тут, что у него тоже отец миллионер.
- Нет. Вы забыли про руководство лагеря.
- И какое же им дело до этого сопляка?
- Думаете, им нужно, чтобы лагерь закрыли? Или чтобы туда перестали отвозить своих детей? Если вы потребуете выкуп, а они не заплатят его и это кончится печально, прежде всего, это станет ударом по карьере Степнова. Вряд ли он это допустит просто так.
- Ладно, пусть пока живет. Милашка, пошли отсюда.
Дрянь, названная Милашкой, убрала нож от моего горла с заметной неохотой. Хотелось ей, видать, моей кровушки…
Когда за ними захлопнулась дверь, у меня началась запоздалая истерика: я сполз к стене. Из глаз градом полились слезы. Денис сел рядом, обнял и начал успокаивать, говоря, что все хорошо. А у меня в голове билась одна мысль: ничего хорошего уже не будет.

А потом бандиты повезли нас в условленное место. Они договорились с Орловым о передаче денег.
Я заметил странную вещь (да, даже в такой экстремальной и безнадежной ситуации не могу избавиться от привычки все подмечать): Косой и Милашка были напряжены, казалось, они нервничают даже больше нас с Денисом. Меня поразила внезапная догадка: они же тоже боятся за свои жизни! Ну конечно, я же и раньше замечал, что основную команду составляют Таймыр, Клин и Неженка. Получается, они решили пришить всех свидетелей и свалить втроем с деньгами….
Да, дела… Жаль только не могу рассказать Денису. Он сидит рядом со мной в фургоне. Бледен, руки сжаты в кулаки. Я знаю, он не за себя боится. Он знает, что преступники намерены убить его отца.
То, что было дальше, слилось для меня в череду пестрых картинок, я и после не смог бы отличить, что происходило на самом деле, а что было моим бредом.
Вот бандиты спрашивают, принес ли Орлов деньги, и он показывает объемистый портфель. Таймыр нехорошо ухмыляется, и я понимаю, что дело плохо.
Они некоторое время торгуются, что сначала – Денис или деньги. Про меня никто не вспоминает, да я этого и не ждал.
А потом мне велят подойти к Орлову и взять деньги из его рук. Я беру. По глазам Орлова вижу: ждет, когда я начну умолять его спасти меня. Но я не безумный оптимист и прекрасно понимаю, насколько это невозможно. К тому же я не торгуюсь, если речь идет о жизни друга. Я не герой, просто я человек.
Итак, я шел к бандитам, возвращался назад, Денис шел к отцу. И вдруг, когда мы поравнялись, Денис сказал, что никуда не пойдет без меня. Это стало неожиданностью для меня, для Орлова. Но Таймыр, по всей видимости, только этого и ждал. Он дал знак своим людям, и те достали пистолеты.
И в тот же миг, словно из ниоткуда, стали появляться вооруженные люди. Очевидно, служба безопасности Орлова.
Все смешалась, возникла полнейшая неразбериха, и в этой суматохе Денис схватил меня за руку и куда-то потащил. В другой руке я продолжил сжимать чемодан с деньгами.
Сначала в этом жутком кошмаре на нас просто не обращали внимания, но тут на нашем пути появилась Милашка, вся в крови и с совершенно зверским выражением лица.
Я и потом никак не мог понять, как она подобралась к нам так близко. Ведь служба безопасности Орлова явно брала верх. И, вы не поверите, Максим Орлов лично уложил Таймыра! Я видел это сам, и это было жуткое зрелище. Настолько, что мне теперь проще списывать это на бред от шока. Но все равно мое подсознание знает, что это чистая правда.
Что же касается Милашки, конечно, она поняла, что с ней все кончено, она не дура. Перевес явно на стороне Орловских ребят, ее Косой уже мертв, и ее час близок. Но Денис настолько сумел насолить ей (по части гадостей у моего друга талант), что эта змеюка решила, раз уж с ней все кончено, непременно его убить.
Денис был настолько озабочен тем, чтобы выбраться вместе со мной в безопасное место, что не заметил эту гадину, а она с торжествующей ухмылкой выстрелила в него. Но я успел. Успел оттолкнуть друга. Но уже не осталось времени уйти с траектории пули самому.
Конечно, я поступил правильно. Потому что кому в этом огромном мире нужен я? Да, тогда свою жизнь я считал загубленной на корню. А у Дениса все еще впереди.
А потом мир для меня превратился в одно сплошное пятно, которое все больше и больше теряло четкость, расплываясь перед глазами. Я только успел заметить, что меня подхватили руки Орлова, не давая упасть на землю.





Глава 14

Глава 14: «Денис Орлов: спасение»

Как и всегда, папа успел вовремя. А ведь я уже почти не верил в то, что все закончится удачно. То есть, я пытался приободрить Сашу, говоря, что папа успеет, и нас спасут. Но сам к тому времени верил в это уже слабо. Не то, чтобы я сомневался в отце, скорее всего к тому времени я начал сомневаться уже в жизни как таковой. Поймите правильно: жил себе нормальной жизнью, а тут она внезапно превращается в триллер с элементами драмы. А я нахожусь в центре действия и совершенно ничего не могу с этим поделать.
Вот так вот обычная, нормальная жизнь превращается то в мелодраму, то в триллер, то в дешевый боевик… Потому что она многогранна и загадочна, и не стоит забывать об этом.
Итак, сам я чувствовал себя хуже некуда, Саше тоже было плохо. Я понимал, что у нас обоих (мне не хотелось думать о своем преимуществе) шансов остаться в живых крайне мало. Тем не менее все мы на себе уже прочувствовали, до чего непредсказуема жизнь. Вот я и верил в то, что ее повороты и сюрпризы могут быть и к лучшему. И, слава Богу, не ошибся.
Когда нас вывели для обмена, у меня уже не было времени на размышления, а если я о чем-то и думал, уж, конечно, не вспомню этого сейчас. Все, что осталось в памяти, это эмоции. Я почувствовал облегчение, когда папа пришел. Самое большое облегчение в своей жизни.
А потом, когда Сашу заставили нести деньги для обмена, я почувствовал раздражение (на отца, который это спокойно допустил), страх (за друга)… и чувство вины.
Причем тут чувство вины? Тогда, конечно, оно было безотчетным, но позднее я долго думал об этом. Возможно, я вспомнил наше с Сашей первое знакомство и мое последующее совершенно безобразное поведение. Но, скорее всего, это просто вина за то, что так уж получилось, что в данный момент моя жизнь ценнее его. Не для меня. Но для моего отца и всей его службы безопасности. Они же пришли спасти меня, не мальчика-сироту. И только мою жизнь считают наиболее ценной. И всем им наплевать на моего товарища по несчастью. А почему? Только потому, что мне повезло родиться в семье Орловых, а ему нет? Он же лучше, добрее, честнее меня…
Знаете, вскоре все чувства вытеснил страх за Сашу. И было еще восхищение им, когда он попросил меня не вмешиваться и ни о чем не просить отца.
Я клялся себе тогда, что, если все пройдет благополучно, стану совершенно другим человеком. Что никогда не буду ни над кем издеваться, как раньше, что Саша не услышит от меня ни одного грубого слова…
Я не знал, как быстро все эти клятвы забуду.
Как бы то ни было, вскоре все было кончено. Все террористы уничтожены… Вот только Саша был ранен. Он спас мне жизнь, подставив себя под удар.

А дальше нас доставили в больницу. Причем, боясь за друга, я так в него вцепился, что мои руки еле разжали. Папа уверял, что теперь все будет хорошо, но я не верил. Мне казалось, что, если я вот сейчас отпущу Сашу, потеряю его навсегда. Это был какой-то иррациональный страх, но у меня было шоковое состояние, и все это понимали.
В общем, нас развезли по разным палатам, хотя я сопротивлялся. После осмотра врача оказалось, что мои раны не так ужасны, как мне казалось в плену. Врачей гораздо больше заботило мое эмоциональное состояние после всего пережитого. Поэтому, проведя все необходимые процедуры, меня отпустили домой с отцом.
До сих пор не понимаю, как я позволил себя увести, зная, что мой друг остается в этом месте совершенно один. И что о нем некому позаботиться. То есть ответ-то я знаю – сильнейший шок, но все равно не понимаю.
Сейчас то время вспоминается уже смутно, только помню, что все мои чувства притупились, я был тогда как тряпичная кукла, и совсем не мог адекватно оценивать происходящее. Меня, конечно, накачали обезболивающими и успокоительным. Скорее всего, и это тоже сказалось на моем состоянии. Так что я не мог сопротивляться, когда папа посадил меня в машину.
А потом дня три я просто спал. Я ничего не понимал и понимать не хотел, находился в каком-то дремотном состоянии, мне на все было наплевать, думать было больно, и я бросил это бесполезное занятие.
Только на третий день я снова почувствовал себя человеком. Слабость была во всем теле, хотелось пить. Но самым главным на тот момент была фигура отца у моей постели. Он выглядел очень уставшим, будто совсем не спал эти дни (возможно, так оно и было). Как только заметил, что я очнулся, папа спросил:
- Денис, как ты себя чувствуешь?
- Мог бы и лучше. Ты здесь все время сидел.
- Конечно.
- Наверное, мачеха в ярости.
- Олеся больше мне не жена. И в этом доме она никогда не появится.
И папа рассказал мне о том, при каких именно обстоятельствах он осознал, какая же Олеся на самом деле змеюка. Не скажу, что это было неожиданно, хоть и, конечно, неприятно. Я знал, что меня любят не все. Очень-очень далеко не все. Но чтобы вот так вот хладнокровно желали мне смерти… Знаете, это как-то уж слишком.
Тем не менее, все, что ни случается, к лучшему. По крайней мере, отец, наконец-то, выгнал из нашего дома эту лицемерку. И он попросил у меня за все прощения. Так что жизнь явно налаживается.
Только вот кое-чего не хватает. Точнее, кое-кого. Я и потом не мог себе ответить на простой вопрос: что побудило меня принять именно такое решение, а не какое-то другое. Почему одно из самых важных решений, коренным образом повлиявших на мою жизнь, было принято вот так, за одну минуту. Кто-то, возможно, скажет, что я легкомысленен. Но, честное слово, в тот момент я просто не мог иначе.
Я сказал отцу, что прощаю его, но и он должен для меня кое-что сделать. Я попросил его оформить опеку над Сашей Скрепкиным. Я рассказал ему о моем новом друге все, что знал сам: о нашем знакомстве (все-таки упустив свое недостойное поведение), о трагедии в его семье. Я сказал, что нужен Саше, что никогда не прощу себе, если он не станет частью моей семьи. Отец, вероятно, решил, что моя просьба – последствие шока. Хоть я и был серьезен как никогда. В общем, папа сказал, что мы поговорим позже, и покинул мою комнату.

Но я был серьезен, упорен и привязчив как банный лист. Уже на следующий день я встал с кровати и не отставал от отца, который, чтобы побыть со мной, взял три недели отпуска. Я все напоминал ему про Сашу, он все пытался отложить разговор. А я описывал, как моему другу скучно, грустно и одиноко. Говорил, что я тут дома поправляюсь, а он валяется на больничной койке, и это после всего того, что сделал для меня (конечно, я не забыл упомянуть, что, если бы не Саша, давно бы был покойником). Папа хмурился и говорил, что мы поговорим об этом позже. Я настаивал, папа заявлял, что это абсурд - просить его принять в семью как сына абсолютно чужого ему мальчика. Я отвечал, что ему не надо, если он не хочет, считать Сашу сыном. Достаточно просто установить над ним опеку, а остальным займусь я. Папа говорил, что это сейчас я рвусь помочь другу, а потом, меньше чем через год, для меня эта идея утратит свою нынешнюю прелесть, и я не раз об этом пожалею. Я настаивал на том, что этого не случится никогда.
И в итоге папа пригласил к нам психолога. Представляете! Он бы еще психиатра позвал!
Очевидно, перед Евгением Алексеевичем папа поставил вполне конкретную задачу, так как всеми правдами и неправдами он старался убедить меня отказаться от идеи завести названного брата. Объяснял, что между мной и Сашей огромная социальная пропасть. Говорил, что это сейчас мне кажется, что мое решение наилучшее, а на самом деле между мной и Сашей огромная пропасть. Мы по-разному росли, у нас разные представления о том, что такое хорошо и что такое плохо, многие вещи, которые кажутся совершенно нормальными мне, будут казаться Скрепкину дикими. Вскоре мы начнем ссориться, и (как сказал мне психолог) в один совсем не прекрасный день я захочу, чтобы Саши не было в моей семье. А человек не игрушка, с ним нельзя так поступать.
В общем, до сих пор не понимаю, как выслушал этот монолог и не сорвался на грубость. Потому что тогда мне все, что сказал психолог, казалось жестоким и нелепым. Я был уверен в своем решении на все двести процентов и был убежден, что никогда в жизни о нем не пожалею.
В общем, беседа, на которую надеялся папа, ни к чему не привела. Наоборот, я стал с удвоенной энергией настаивать на своем.
И папа сдался. Я, конечно, испытывал некоторые угрызения совести. Потому что я заставляю папу делать то, что он не хочет. Я же не мог примириться с существованием в нашей жизни Олеси (не к ночи будь помянута), а теперь сам же навязываю папе Сашу.
Тем не менее, все-таки Саша - это не Олеся. В нем я уверен на двести процентов. Пусть мы с ним и не так уж долго знакомы (и это еще мягко сказано), но прошли через такое, что каждый час за год считать можно.
В конце концов, я же не так многого и прошу (как тогда казалось). И я действительно считал, что так будет лучше для всех.
Так что папа согласился оформить все бумаги, а для начала мы с ним поехали в больницу навестить Сашу.

В палату зашел я, папа пошел к врачу узнать о состоянии будущего воспитанника. Я же застал своего друга, со скучающим видом смотрящим в потолок. Он был в отдельной палате, большой и светлой. Это, конечно, заслуга папы. Как и то, что Саша, что заметно сразу, стремительно идет на поправку. Конечно, это папа оплатил и палату, и лечение класса люкс. И мне стало даже как-то стыдно, что он без моей подсказки (я был в полубессознательном состоянии в то время) сделал все, что смог, для моего друга. А я не только не поблагодарил, но и устроил ему такой жесткий прессинг. Непременно извинюсь.
Но пока что все мое внимание занимал Саша. Я положил на столик рядом с его кроватью купленные по дороге апельсины и спросил:
- Саша, как ты себя чувствуешь?
- Уже гораздо лучше, спасибо твоему отцу. Даже не знаю, когда и как смогу с вами расплатиться…
- Ты рехнулся совсем? Не надо никак расплачиваться, мы же друзья.
- Друзья? Денис, а ты в это веришь?
- О чем это ты? Я же тебе говорил…
- Да, я помню. Но тогда мы с тобой оба всерьез не верили, что останемся живы.
- И что?
- Понимаешь… я просто решил, что ты это все говорило несерьезно…
- Ты правда настолько плохо думаешь обо мне?
- Тут дело даже не в «плохо-хорошо». Просто посуди сам: между нами огромнейшая разница, ты сын очень богатого человека, скоро все, что произошло недавно, забудешь как страшный сон. У тебя же здесь полно приятелей, развлечений… всего, чего только захочешь. Я же нищий, к тому же круглый сирота. У меня за душой ни гроша, так что я никак не смогу составлять тебе компанию в тех местах, к которым ты привык. К тому же меня, очевидно, отправят в детский дом.
Повисло тяжелое молчание. Саша не хотел договаривать, а я, честно сказать, даже обиделся на него. После всего, что произошло, он, получается, все еще принимает меня за избалованного жизнью придурка? Ну… в некотором смысле Саша от истины не далек. Но я же изменился за время лагерных событий (по крайней мере, тогда я искренне так считал). Кроме того, ну как он только мог подумать, что я, оказавшись в родном городе, у себя дома, вот так просто забуду о нем, о том, что он дважды спас мне жизнь? Считает меня такой тварью?
Тем не менее, я решил не обижаться, списав это на шоковое состояние и стресс. Саша слишком многое пережил в последнее время, и цепляться к словам именно сейчас, когда он лежит в больнице, по меньшей мере нечестно.
Так что я просто в максимально доступных выражениях объяснил Скрепкину, что, если называю кого-то своим другом, слов на ветер не бросаю и такими вещами не шучу. Сашу это вполне удовлетворило и очень обрадовало. А потом в палату зашел папа и сообщил, что состояние здоровья Саши опасений не вызывает, и его выпишут уже через три дня.

Забирали Сашу из больницы мы с папой. Я пока не сказал другу, что папа занят оформление документов для опеки над ним. Конечно, сам Максим Орлов сделает все как нельзя лучше, но все-таки я предпочитал не хвалиться заранее, когда результат еще не известен (даже если он очевиден).
И еще одно: мы с Сашей решили, что поедем в лагерь добыть до конца смену. Естественно, после случившегося нападения большинство родителей забрали из лагеря своих детей. Но некоторые вернули их туда после известия о том, что вся банда захватчиков уничтожена. А у некоторых просто не было возможности забрать домой детей. А кое-кто не поверил, несмотря ни на что, в реальность и серьезность происходящего.
В общем, я это к тому, что папа по моей просьбе выяснил, что Николай Сергеевич Егоров все еще находится в лагере и будет там оставаться до конца смены. И спускать этой сволочи его делишки мы с Сашей были не намерены. Ой, напрасно Егоров связался со мной! Даже если Саша и предпочел бы забыть и не связываться, неужели он подумал, что это спущу на тормозах я? Знаете, я здорово портил людям жизнь и за гораздо меньшие неудобства, доставленные мне. А иногда (сознаюсь) и вовсе без повода.
А уж если какой-то прыщ настолько увлекся любительской психологией, что поссорил меня с лучшим другом… Да я его вообще в порошок сотру!
На самом деле, конечно, я понимал, что во многом виноват сам. Это же я так просто поверил в текст того письма. Я могу еще понять Сашу, он же не искушен в подобных вопросах. Уж Скрепкин-то точно никогда не пытался никому испортить жизнь. Но уж я-то мог бы и догадаться, что дело тут не чисто. Я же рос среди людей, которые считают, что им дозволено все (ну или почти все). Они искушены в подобных вопросах и не дают себя провести. Да что там говорить… Я сам считал, что к своим тринадцати годам знаю жизнь досконально, что меня, такого умного и проницательного, не обмануть. И попался как идиот!
И за это я еще больше хотел отомстить Егорову. Он же считает всех вокруг марионетками, думает, что, если ему несколько раз удалось удачно провернуть некоторые задумки, теперь он является великим кукловодом. Скорее всего, он еще и считает, что уж его-то самого не провести. Он просто не знает, с кем связался. А я был уверен, что, если не отомщу этому молокососу, никогда себе не прощу.
Так что я уговорил папу отпустить нас с Сашей в лагерь. Конечно, он был против. Объяснял, что мы с Сашей много пережили и еще не достаточно окрепли. Я же настаивал на том, что теперь все будет хорошо, а условия в лагере прекрасные. В конце концов, папа усилил охрану лагеря людьми из своей службы безопасности и взял с меня обещание, что, если почувствую себя плохо, немедленно вернусь домой.
И мы с другом снова отправились в лагерь.

Приняли нас восторженно, прямо как героев. Сперва в свой кабинет вызвал директор и там долго приносил свои извинения. А Саше сказал, что, зная о его тяжелом положении, согласен оставить его в лагере до самого конца сезона, чтобы он смог отдохнуть и набраться сил. Для чего, не сообщил, но мы его прекрасно поняли. Для тяжелой жизни в детском доме. Саша поблагодарил, лицо его исказила гримаса. Как же мне хотелось в тот момент сказать, что ему не придется ехать в детский дом, что он вскоре станет членом моей семьи. Но я сдержался: всему свое время.
Детей в лагере, и правда, оказалось совсем немного. И все они были какими-то напуганными. Но, когда увидели мою охрану, немного расслабились и перестали походить на загнанных в угол зверей.
Нас с Сашей расспрашивали о пребывании в плену, будто не замечая, что вспоминать об этом нам неприятно. Впрочем, я сам положил конец этим расспросам. Сказал, что еще один вопрос в этом духе, и я уеду из лагеря, а вместе со мной и охрана. И больше об этом никто не заговаривал.
Мы с Сашей стали собирать информацию. Скажу честно: меня вымотали последние события, и просто не хотелось затевать долгие и хитроумные комбинации, дабы отомстить одному самоуверенному придурку. Так что действовать я решил способом простым и поверенным. И для начала нам необходимо понять, кому и сколько насолил Егоров. А я абсолютно убежден, что мы с Сашкой не единственные его жертвы. Так что мы занимались расследованием.
Что же касается самого Егорова, он был весь как на иголках и очень расстроен тем, что мы с Сашей помирились. Друг предлагал мне сделать вид, что мы с ним все еще в ссоре, чтобы усыпить бдительность Егорова, но я категорически отказался. Просто потому, что последние события слишком измотали меня. Не хотелось притворяться, на это требуется слишком много моральных сил, которых тогда у меня не было. Тем не менее, Егоров, видимо, решил, что мы с Сашей просто помирились под влиянием шока. Скорее всего, он настолько уверен в том, что поступки всех людей шаблонны, что думает, что может угадывать их. И считает, что, раз мы сразу не набросились на него с кулаками, значит, не догадались о его причастности к нашей ссоре. Ох и недооценивает он нас… И скоро сам поймет это.
Особенно тяжело мне давалось то, что я видел хмурое лицо Саши, его печальные глава, и не мог ничем его утешить. Я же прекрасно понимал, что друга больше всего угнетает неизвестность, что каждый день он ждет социального работника, который сообщит ему его судьбу. А я же все уже знаю. Но бумаги пока не оформлены, и я не могу сказать заранее. Хорошо еще, что Сашу хоть немного отвлекает наше с ним расследование. В котором мы, кстати, весьма преуспели.


Глава 15

Глава 15: «Александр Скрепкин: новая жизнь»

Я был очень удивлен, что после всего случившегося все же очнулся. Честно говоря, я не ждал, что останусь в живых. Когда сознание покидало меня там, среди трупов террористов и живых людей Орлова, я действительно считал, что умираю.
Тем не менее, все оказалось совсем не так уж фатально. Я очнулся в больнице, в просторной и светлой палате. Знаете, еще никогда на меня одного не приходилось столько свободного пространства. Дома у меня вообще был маленький уголок, в лагере одна комната на несколько человек.
А в больнице – целая отдельная палата. Ухаживали за мной очень хорошо, медсестра каждые полчаса приходила, доктор тоже частенько заглядывал. Постоянно применяли всякие лекарства, уколы, процедуры. На поправку я шел стремительно.
Знаете, слишком уж много всякого было в моей жизни, чтобы верить в сказки и чудеса. Я прекрасно понимал, что за мной просто так никто ухаживать бы не стал. В конце-концов, кто я такой? У меня даже родителей нет. Эти размышления не оставляли сомнений в том, что, конечно, главному врачу очень прилично заплатили. Даже страшно подумать, какие деньги. У меня таких никогда не будет (как я в то время считал).
Знаете, я чувствовал себя очень неловко. Я же привык к тому, что лучше жить так, чтобы не быть никому ничего должным. Никогда ничего ни у кого не просил. А теперь за мое лечение отваливают такую сумму, при этом совершенно не интересуясь моим мнением.
И еще было одно неприятное чувство – будто от меня хотят откупиться. Не знаю, каким образом пришел к этому выводу, я же тогда совершенно не знал Орлова. Тем не менее, я счел, что он решил мне заплатить за то, что я сделал для его сына. Это было мерзко, противно, гадко…
Я же, когда спасал Дениса, меньше всего думал о возможности получения за это награды. Я просто делал для друга все, что мог.
Вообще, лежа в больнице, я не строил радужных иллюзий относительно моей дальнейшей жизни. Я считал, что Дениса Орлова никогда больше не увижу. Нет, я не полагал, что он плохой человек. Просто мы с ним слишком разные. Можно сказать, живем в разных мирах.
Я считал, что никогда не смогу стать ровней Денису, да и он сам очень скоро меня забудет. Наверное, он захочет забыть все, что связано с недавними ужасными событиями. И я его не виню. Если моя жизнь стала одним сплошным кошмаром, у него-то все должно быть хорошо.
Вот так я лежал в больнице и мучился от предстоящего будущего. Честно сказать, при таком раскладе даже выздоравливать и выписываться не особенно хотелось. Ведь что хорошего меня ждет? Совершенно ничего. Детский дом… Знаете, я всегда думал, что нет ничего хуже моей семьи и считал, что уж лучше бы родители отдали меня в детский дом. А теперь, когда перспектива туда отправиться настолько реальна, я очень боялся этого.

А потом меня неожиданно пришли навестить. Причем пришел тот, кого я уже не ожидал увидеть: Денис. Я сразу обрадовался, что он себя хорошо чувствует (конечно, насколько это возможно при сложившихся обстоятельствах), раз сам пришел. И только потом удивился. Очень уж его появление не сходилось с моими мыслями о том, что будет дальше. Тем временем Орлов вел себя как друг, пришедший навестить больного. Прямо идиллия: принес мне апельсинов, спросил о моем самочувствии. И мной внезапно стало овладевать раздражение. Казалось бы, беспричинное. Но я сейчас объясню.
Все люди по натуре эгоисты. Вот и мне внезапно стало обидно, что все так в жизни сложилось. Денис – любимый сыночек самого Орлова, я же никому не нужный сирота. Конечно, это недостойное чувство, Денис же не виноват, что ему повезло в жизни, а мне нет. И я скоро это понял и сам. Но мне хватило времени на то, чтобы наговорить Денису гадостей… В принципе, это были все те же мои мысли о том, какая между нами разница и как скоро он меня забудет, но, судя по лицу Дениса, его это задело сильно.
И тут я испугался того, что он просто развернется и уйдет. В принципе, будет прав. А я останусь здесь совсем один… Но Денис, казалось, совсем не обиделся. Он сказал, что совершенно серьезно считает меня своим другом, обещал помочь мне. И хотя я всерьез не верил, что ему это удастся, все равно на душе стало легче.
Потом в палату зашел собственной персоной мистер Орлов, я прямо обалдел. Вот уж не думал, что он придет в мою палату лично. А он еще и поинтересовался моим самочувствием, и сообщил, что, по словам доктора, меня выпишут уже через несколько дней.
И это поставило меня в тупик, я же понятия не имел, что будет после этой самой выписки. Нет ничего хуже неизвестности. Но Орлов успокоил меня, сказав, что все образуется, и что они с Денисом будут заходить ко мне каждый день. Честно говоря, в это я не поверил. Ну, посудите сами: даже если Денис это будет делать, потому что я его друг, зачем эта морока Орлову?
К тому же даже сейчас, придя, очевидно, по настойчивым просьбам Дениса, Орлов держался по-странному напряженно. Честно сказать, это меня озадачило, хотя бы потому, что он очень богатый бизнесмен, а я ребенок-сирота. Странно, что он как будто стесняется меня. Он пытался заговорить со мной, но вышло как-то не очень.
И еще у меня сложилось неожиданное ощущение, что Орлов пришел с сыном еще и для того, чтобы поближе со мной познакомиться. Хотя я сразу же отмел эту мысль, как излишне абсурдную. Зачем это Орлову знакомиться со мной? Да он обо мне уже через пару дней забудет, как казалось тогда.
Тем не менее, теперь у меня появилась надежда, что про меня не забудет Денис. И этого было вполне достаточно.

Денис и, правда, пришел на следующий день. Принес много такого, чего я и не видел никогда, только слышал. И такое, что видел у других. Но сам никогда не пробовал.
Разные сладости: шоколадки, леденцы, жвачки, еще фрукты, в том числе такие, какие я даже на картинках не видел. Я, конечно, попытался отказаться. Говорил, что это стоит большие деньги, что мне неудобно… Ну и все тому подобное. На что получил ответ, что неудобно на потолке спать, одеяло спадает. А чтобы я окончательно перестал стесняться, друг сказал, что некоторое из принесенного попробует вместе со мной.
Так что уже через минут десять мы пробовали фрукты (сладости оставили на потом) и непринужденно болтали.
Но все равно существовали вещи, которые надо было обсудить, хоть это и неприятно. Я сознательно избегал этого разговора, но Денис все равно его начал:
- Саша, нам надо кое-что важное обсудить…
- О чем ты, Денис?
- Не притворяйся, что не понял. Ты же очень умный парень. Я имею в виду эту тварь, Егорова.
- Денис, разве ты уже не устал от всего этого? Неужели тебе не хочется забыть лагерь и все, что с ним связано?
- Во-первых, не все. Ты тоже с ним связан. К тому же пойми, этот Егоров посмел вмешаться в нашу жизнь, сознательно нас поссорил. Мы не должны оставить это безнаказанным.
- А вдруг это не он устроил?
- Он, Саша, он. Я об этом все время думаю, ошибки быть не может.
На некоторое время повисла тишина, мы оба погрузились в размышления. Я думал о том, что Денис прав. Да, после всего пережитого хотелось просто отдохнуть и все забыть, как страшный сон. Но есть такие вещи, на которые нельзя закрывать глаза. И почти удавшаяся попытка поссорить двух друзей к ним, конечно, относится.
Даже если опустить подлость, сделанную по отношению к нам, все равно таких, как Егоров, надо учить. Если этого не делать, они так и будут думать, что вокруг них вертится весь огромный мир. Так что я посмотрел в глаза Денису и спросил: «Что ты предлагаешь?»
План был прост. Скорее всего, после всего пережитого у Дениса на хитроумные комбинации просто никаких сил не хватало.
Итак, нам надо вернуться в лагерь, а уж там соберем всю имеющуюся информацию об этом уроде и используем против него. Денис даже каким-то образом добился разрешения отца на возвращение в лагерь (пусть и ненадолго), что уже казалось невероятным.
А что касается меня, так даже лучше. Потому что вместо того, чтобы оставаться в больнице из-за того, что больше некуда деваться, либо отправиться в детский дом, я еще немного побуду в лагере. А там совсем не плохо. К тому же со мной там будет Денис. Что же касается мести… я не думал, что после всего пережитого это сможет нам существенно испортить отдых.

В лагерь мы ехали с охраной, которая останется до самого отбытия Дениса домой. Орлов даже принес мне одежду, причем больше, чем требуется, чтобы временно перекантоваться. Можно было, конечно, забрать вещи из моей квартиры, но я не смог себя заставить туда войти. А еще я узнал от Орлова (странно, что он счел нужным это выяснить), что на мою квартиру претендуют какие-то родственники, при этом опеку надо мной признавать категорически не желая, объясняя это якобы моей дурной наследственностью. Думать обо всем этом было почти физически больно, и я старался этим пока не заниматься.
Одежда была очень дорогой, я не только никогда не носил подобных вещей, даже видел всего пару раз (и оба на Денисе). Можно было бы предположить (что я вначале и сделал), что Денис просто отдал мне не нужные ему вещи, но размер у нас разный.
Помимо одежды мне принесли кроссовки, часы и даже мобильный телефон. Я решительно отказывался это все брать, а Орловы настаивали. В итоге мы сошлись на том, что, пока я в лагере, буду этим пользоваться. Но как только меня заберут в детский дом (на этой фразе отец и сын странно переглянулись, но я тогда не обратил на это внимания), все им отдам. Достигнув, таким образом, компромисса, мы с Денисом отправились в лагерь, как только я собрался.
Я даже предложил Денису для успеха нашего с ним плана разыграть вражду. Я решил, что это усыпит бдительность Егорова. Только не подумайте, что мне самому эта идея пришлась по душе, наоборот, я понимал, что тогда спокойно не отдохну. Но считал это нужным для дела. И даже почувствовал облегчение, когда Денис с негодованием от этого отказался.
По дороге я думал о том, как нас встретят в лагере. Но реальность превзошла все ожидания.
Конечно, гораздо больше внимания досталось Денису, это же он душа компании. Но, поскольку я все время находился рядом с ним, меня тоже зацепило. К тому же, всем было интересно, почему я так одет, я же превратился из замарашки почти в ровню Денису (хотя бы внешне). Нас обступили со всех сторон, спрашивая о произошедшем. И с каждой минутой это все больше утомляло. В конце концов, Денис не выдержал и сообщил, что еще один подобный вопрос, и он уедет из лагеря вместе с людьми его отца. И больше нас не беспокоили.
Директор лагеря предложил мне остаться там до конца лета, справедливо предположив, что идти мне некуда. Я не знаю даже, как лучше. Ведь Денис пробудет самое большее десять дней и уедет в Москву, к отцу. А без него оставаться не больно и хочется. Непременно появится еще один Орлов (а то и в несколько раз хуже) с намерением портить мне жизнь. Но кто сказал, что будет лучше в детском доме? Наоборот, уж там-то хуже на порядок.
Итак, отдых в лагере, несмотря ни на что, оказался весьма неплохим. Тем более, нас с Денисом, как жертв террористов, особо дисциплиной не нагружали, предоставив свободу действий. Так что мы спокойно могли развлекаться, купаться, отдыхать. Только не забывая при этом собирать информацию о Егорове. Тяготила меня только неизвестность насчет моего будущего.

Собрать о Егоре максимум информации оказалось гораздо проще, чем я думал. Я считал, что, раз уж этому ублюдку удалось поссорить меня с Денисом, значит, он очень хитрая тварь и так просто выяснить о нем что-либо нам не удастся. Но, скорее всего, Егоров просто страх потерял от чувства собственной безнаказанности. Так уж выходило, что Егорову удавались все его сомнительные задумки. Удалось даже поссорить меня с Денисом. И, знаете, он даже не понял, что мы его раскусили. Иначе поостерегся бы и нашел бы способ убраться из лагеря (даже он должен понимать, что с Денисом шутки плохи). А раз уж он даже не думает скрываться и ведет себя как обычно, очевидно, считает, что мы с Денисом помирились исключительно благодаря экстремальной ситуации, уж никак не потому, что раскусили его. И это нам только на руку: дает простор для действий. В частности, в то самое время, когда руководство лагеря загружало всех мероприятиями, от которых мы с Денисом освобождены. И мы действительно смогли знать много такого, от чего волосы дыбом встают. Не спрашивайте, каким образом мы достали информацию, Денис просил не распространяться по этому поводу.
В лагере есть девочка по имени Лиза. Самая обычная, не лучше и не хуже других. Из в меру обеспеченной семьи, не гордячка и не хамка. В общем, самая обычная девочка, и пребывание ее в лагере тоже сложилось бы вполне обычно, если бы ее не угораздило не угодить Егорову. Видите ли, она не только не ответила на его ухаживания, но и сказала, что он ей глубоко неприятен. На самом деле, Егоров сам виноват, нечего было к ней приставать. Но он затаил обиду, и уже через двое суток Анна Семенова заметила у себя в постели живую лягушку, а потом проснулась с лицом, перепачканным зубной пастой. И при этом все улики указывали на Лизу (а угадайте, кто виноват на самом деле). Что касается Анны, это просто Орлов в юбке, никому спускать обид, как и мой друг, она не намерена. Так что участь Лизы стала очень печальна, примерно как моя, пока мы с Денисом не подружились.
Еще в лагере оказались два брата, Кирилл и Вадим. Опять же, пока не вмешался Егоров, все было в полном порядке. Не то, чтобы они уж очень сильно ладили, но и не особо ссорились, держали, так сказать, нейтралитет. Но Егоров отчего-то решил, что нейтралитет хуже ссоры. Убежденный в собственном праве решать за других, как им жить, этот придурок вызвал братьев на откровенный разговор. Он им наговорил кучу всякого о том, что якобы от них же и услышал (каждому в отдельности, естественно), и в результате братья капитально поссорились, и все еще периодически дерутся.
Также в лагере есть девочка по имени Рита. И этой Рите очень понравился сам Егоров. Но девочка она очень невзрачная, к тому же заикается. Тем не менее, на свою беду рискнула признаться Коляну в своей к нему симпатии. Уж не знаю, на что бедная девочка понадеялась… В общем, этот урод был оскорблен до глубины души тем, что какая-то замарашка смеет думать, что у них что-то получится. Он только поэтому начал сам подводить ситуацию под то, что бедняжку все стали гнобить (даже Денис, предпочитаю об этом не думать). Превратил ее жизнь в ад.
И это далеко не все примечательные факты обширной биографии Егорова (даже за время его пребывания в лагере). Что мы сделали? Как я уже говорил, хитроумных интриг не затевали, все вышло очень просто. И довольно жестоко. Денис просто собрал всех в довольно небольшом помещении, заперев его изнутри, и мы рассказали все, что узнали сами. Предъявили доказательства. Естественно, все были взбешены так же, как мы с Денисом. Потому что оказалось, этот кукловод играл судьбами практически всех обитателей лагеря! Наверное, он заслужил это и то, что произошло потом… Но когда я увидел смертельно побелевшее лицо Егорова, мне стало его жаль (вспомнил, что чувствовал сам после неудавшейся игры в карты).
А потом большинство, включая Дениса, набросились на Егорова как дикие звери. Знаете, порой жестокость не знает границ. И в животной ярости люди забывают о том, что Бог их создал по образу и подобию своему. В общем, они его били долго, жестоко. И вдруг я понял, что, если не вмешаюсь, Егорова просто убьют.
Не то, чтобы все люди прирожденные убийцы. Поймите, в кровь во время подобных ситуаций выбрасывается бешеное количество адреналина, люди не контролируют себя. Да, потом они будут сожалеть. Но остановить их надо прямо сейчас.
Я закричал, что сейчас Егор умрет, бросился между ним и теми, кто его бил, на ходу бросив ключ от двери Рите. Мне здорово досталось, но Денис, заметив, куда я полез, бросился помогать мне. И вскоре мы все разделились на тех, кто хочет остановить драку и тех, кто хочет продолжить.
Но Рита все сделала правильно, и вскоре набежало руководство лагеря. Денис сразу и безоговорочно признал себя виновным во всем. Он ничего не сказал о моей роли, но я дополнил рассказ сам, не хотел, чтобы обо мне думали плохо, и так наверняка предателем считают. Директор лагеря сказал, что забирает назад сказанные недавно мне слова. И требует, чтобы мы с Денисом завтра же покинули лагерь. А дело замнет, не желая иметь конфликтов с Орловым.
Мне было паршиво. Уже завтра… и куда же я пойду? Что-то не видно пока работников социальной службы… А еще тяготило то, что Денис все молчит. Хоть бы наорал, что ли. Но он пребывал в глубокой задумчивости. И когда мы готовились ко сну, а заодно и собирали вещи, я задал ему очень волнующий вопрос:
- Считаешь меня предателем?
- Саша, с чего ты взял подобную чушь?
- Ты же знаешь, нас застукали из-за меня.
- И хорошо, что застукали. Егорова и так в больницу увезли, страшно подумать, что случилось бы, если бы не ты.
- Ты и правда так считаешь?
- Думаю, Егоров получил по заслугам. Но если бы случилось непоправимое, я бы никогда себе не простил.
Некоторое время мы помолчали, а потом я задал еще один очень волновавший меня вопрос:
- Денис, а что будет завтра?
- Ты о чем?
- Ну…директор же велел убираться. А идти мне некуда.
- Саша, давай спать, завтра все само устроится.
И, знаете, я поверил ему.

А на следующий день я попал в сказку.


Глава 16

Глава 16: «Названые братья»

Денис Орлов.

В общем-то, можно сказать, что в лагере все прошло довольно неплохо, спасибо Саше. С его стороны было крайне глупо даже на миг предположить, что я могу счесть его поведение предательством. Я на самом деле рад, что он вовремя нас всех остановил.
Считаю ли я, что поступил жестоко? Я уже ответил на этот вопрос Саше, совершенно честно. Не считаю. Потому что Егоров все это заслужил. Таких, как он, жизнь должна учить. Не я, так любой другой. Он все равно получил бы по заслугам. К тому же, и я сейчас предельно откровенен, я мстил не столько за себя, сколько за Сашу. У меня и так в жизни есть почти все. А вот отнять у Саши единственного близкого человека (я себя имею в виду) - жестоко и бесчеловечно. Ну да, я тоже виноват, но в меньшей степени, чем Егоров.
Я совершил много поступков, за которые меня мучит совесть. И много, за которые должна была бы мучить (но почему-то пропустила), но месть Егорову к ним не отношу. Вы можете считать меня жестоким, возможно, так оно и есть. Но это мое мнение.
Отец, конечно, был очень-очень зол. Знаете, он так орал на меня в трубку… я думал, оглохну. И когда уже приготовился к худшему (очередному гадкому наказанию), вдруг заявил, что на моем месте поступил бы так же. Вот этого я точно не ожидал. Нет, не того, что папа так же поступил бы (это как раз сомнений не вызывало), а того, что признается в этом мне. И это приятно удивило.
Что касается Саши, я ему, конечно, сказал, что никакой он не предатель. И у него сразу возникло новое опасение – что идти некуда. Я решил, что лучше подождать до завтра, не шокировать друга прямо сейчас.
На самом деле, когда папе надоело орать, мы с ним по телефону уже все обсудили. Документы все уже готовы (прям рекорд скорости, вот что значит, сам Орлов попросил). Так что уже завтра можно будет с полным правом назвать Сашу членом нашей семьи. Папа лично приедет нас забирать. И мы все расскажем вместе.
Да, папа уже жалел, что пошел у меня на поводу. Но я был убежден, что он изменит свое мнение, когда узнает Сашу поближе. Это же замечательный, светлый человек. Папа его непременно полюбит. Я же, конечно, нисколько в своем решении не сомневался. Но возникли сомнения иного рода…
Я всерьез опасался, что это Саша не захочет войти в нашу семью. Такие мысли появились сразу после слов директора, что нам надо оставить лагерь (и больше никогда сюда не возвращаться, что подразумевалось).
Просто для Саши, конечно, пережить нежданное переселение из лачуги во дворец (думаю, подходящее сравнение) окажется очень большим потрясением. И он может не захотеть… Потому что хоть жить в роскоши и мечта любого, Саша все же не любой. Достаточно вспомнить, с каким трудом мы с отцом убедили его принять одежду и аксессуары. А теперь к ним прибавится еще много всего... Я, конечно, готов помочь Саше адаптироваться. Главное, чтобы он этого захотел.

В общем, как я и предполагал, Саша был в шоке. И даже пробовал отказаться. Типа, не хочет никого обременять, никому мешать… ну и так далее по списку.
Для меня в такой реакции не было ничего особо удивительного. А вот отца она потрясла. Ну да, конечно, сам великий Максим Орлов не мог даже предположить, что какой-то сирота может усомниться в своем счастье стать членом нашей семьи. Интересно, а чего папа ждал? Того, что, заплакав от радости, Саша бросится ему на шею. Скрепкин не такой, его отношение к людям не измеряется количеством денег.
К тому же Саша не мог даже предположить подобное развитие событий. Уж если он себе напридумывал, что я и думать о нем забуду после возвращения в свой уютный мирок, он никоим образом не мог догадаться о моем плане.
Я убежден, что то, что делаю, пойдет Саше только на пользу. И был уверен в том, что мы с ним никогда об этом не пожалеем. Поэтому не обращал ни малейшего внимание на его умоляющий взгляд, когда тот говорил, что его переезд в наш особняк невозможен.
Впрочем, папа и сотрудники социальной службы быстренько объяснили Саше, что другого выхода у него просто нет. В конце концов, он несовершеннолетний и должен быть счастлив оттого, что его не отправляют в детский дом, а устанавливают над ним опеку. А уж о том, что опекуном является сам Орлов, и говорить нечего: многие дети променяли бы на него своих настоящих родителей.
Так что не прошло и часа, как мы уже ехали домой.
Что касается папы, он сразу же ушел на работу, предоставив мне разбираться с Сашей самому. Я водил его по дому и прилегающей территории, все показывал и обо всем рассказывал. Только вот мне не давало покоя, что друг какое-то подавленный. Он же совсем недавно был практически нищим. То, что он оказался в нашей семье, должно казаться ему сказкой… Но почему-то не казалось. Он мало того, что был какой-то хмурый, даже как-то равнодушно посмотрел на свою шикарную комнату и почти ничего не съел за ужином. Хотя я убежден, что половину блюд он даже не видел, не то, что не пробовал (слуги расстарались к нашему возвращению).
Понимая, что что-то явно не так, я перед сном вызвал Сашу на откровенный разговор:
- Саша, что происходит?
- Денис, а тебе не кажется, что этот вопрос в свете всех сегодняшних событий задать должен я?
- Я понимаю, это все очень неожиданно, но…
- Дело не только в неожиданности. Я просто не хочу становиться твоей игрушкой.
- Что?
- Денис, а вот какими наши дальнейшие отношения видишь ты сам?
- Исключительно хорошими. Саш, пойми, я просто хочу помочь.
- Хорошо. Я верю, что ты хочешь помочь сейчас. Но пойми, пройдет время, и все изменится.
- Это все ерунда. Ничего измениться не может.
- Денис, давай смотреть правде в глаза. Тебе не нужен брат.
- Это ты за меня решил?
- Ты вырос единственным, любимым ребенком. Не думаю, что для счастья тебе нужен я в качестве члена семьи.
- Нужен. Саша, пойми, меня очень изменили недавние события. Еще совсем недавно я и сам кому угодно доказал бы, что мне не нужна семья помимо отца. Но теперь все изменилось кардинальным образом.
Впрочем, мы проговорили почти до утра, и, кажется, я сумел убедить Сашу в том, что все у нас будет хорошо.

Но меня еще кое-что беспокоило: отношение к Саше папы. Это то доводило до бешенства, то порождало угрызения совести. Потому что я прекрасно понимал, что отец никогда не хотел видеть Сашу в качестве члена семьи, я это ему навязал. И с моей стороны это некрасиво. Я прекрасно понимаю, что не имею права распоряжаться жизнями других людей, я не Егоров. И я никогда бы на это не пошел, если бы не был абсолютно убежден в том, что это пойдет всем только на пользу.
Но все получилось совсем не так, как мне представлялось в радужных мечтах. Почему-то отец не спешил благодарить меня и признаваться, что Саша ему как сын. Сашка и вовсе его боялся. Но это еще можно понять – Орлова боятся все.
Хорошо это или плохо, но папа в последнее время дома редко появляется, все работа да работа (уж не связано ли с Сашей…), так что будет время помочь свежеиспеченному брату адаптироваться.
И хотя папа общается с Сашей слишком сухо, я думаю, что все будет хорошо. Просто еще прошло слишком мало времени для того, чтобы они сблизились. Это меня и Сашу сблизила экстремальная ситуация. В то время я искренне верил в то, что подобного не повторится, я не знал еще, как извращенны шутки судьбы.
Как бы то ни было, мне хотелось верить в лучшее. Хотя порой мне казалось, что я все только испортил, слишком резким получился переход от одного состоянию к совсем другому. Ведь, казалось бы, я мог бы помогать Саше и без того, чтобы принять его в семью. Ну да, он жил бы в детском доме. А я бы регулярно его навещал. И ни он, ни папа не чувствовали бы себя скованно.
Но после подобных мыслей мне всегда становилось стыдно. Потому что я ничем не лучше Саши, даже наоборот. И он не заслуживает того, чтобы оказаться в детском доме. Я слышал об этих местах не так уж и много, но вполне достаточно для того, чтобы понять, что нет и не может быть там ничего хорошего.
Так что, несмотря на приступы самокопания, в будущее в ту пору я смотрел с оптимизмом. Считал, что испытания позади. Я и не знал, что все только начинается…

Александр Скрепкин.

Сказать, что я пережил самый настоящий шок, значит, ничего не сказать. Наверное, я должен был дико обрадоваться. Но как таковой радости не было. Только шок и растерянность. А вы представьте себя на моем месте: еще недавно я был нищим и морально готовился к прибытию в детский дом, а теперь являюсь воспитанником самого Орлова, человека знаменитого и очень богатого.
Радости не было. Совсем-совсем. Были шок и состояние транса. На первых порах я сразу же начал убеждать собравшихся решить мою судьбу взрослых отправить меня в детский дом. Не то чтобы я хотел этого… Совсем даже не хотел. Но это казалось более близким и понятным, чем отъезд с Орловыми в их шикарный дом. Все это казалось невозможным сказкой какой-то. Я просто не верил.
В детский дом меня все-таки не отправили, хотя Орлов был до крайности удивлен тем, что я не прыгал от внезапно привалившего счастья до потолка. Что касается Дениса, тот стоял в стороне, закусив губу. Одного взгляда на него хватило, чтобы понять, что он и затеял всю эту сомнительную историю. И уж он-то имел представление о моей возможной реакции и не строил иллюзий.
Вот я все не устаю поражаться Денису. Он же считает Егорова сволочью за то, что тот бесцеремонно вмешивается в жизни людей. Ну а сам-то? Ну да, я прекрасно понимаю, что Денис хотел как лучше. Но, как говорится, благими намерениями… Интересно вот, а он не подумал, как к этому отнесется Орлов? Ладно, решил, что мне доставит неслыханное счастье… Хотя пока что я чувствовал только неудобство. Но каково будет его отцу изо дня в день видеть незнакомого ему и нежеланного в доме мальчишку, да еще и быть вынужденным исполнять по отношению к нему обязанности опекуна…
Я старался не думать об этом. Мне казалось, это какое-то недоразумение. Сейчас все разрешится, и я отправлюсь в детский дом, а Орловы уедут к себе. Не то чтобы мне это нравилось, но это казалось наиболее правильным и логичным.
Однако мне доходчиво объяснили, что это абсолютно невозможно. Все уже решили за меня. И мое мнение, в принципе, никого здесь не интересует.
И вот тогда на меня навалилось осознание того, что происходит. Я же словно в сказку попал! Буду жить в большом доме! Даже если мне там выделят комнатку в чулане, это уже будет совсем не плохо. Конечно, со мной никогда не будут обращаться даже приблизительно как с Денисом. Но у меня будет крыша над головой, одежда, еда каждый день… Это же даже очень хорошо…
Итак, во время поездки домой к Орловым мысли меня одолевали весьма противоречивые.

Дом меня поразил. Я знал, конечно, что отец Дениса очень богат. Но что настолько… Я даже не представлял себе, что можно быть таким богатым. Жить в таком доме… Но потом меня поразила неприятная мысль: в жизни все очень несправедливо, в то время, как одни живут в особняках, другие еле сводят концы с концами. Почему в жизни все так? По какому устроено принципу? Вопросы без ответов…
Так что я стоял рядом с машиной, смотрел на дом и не решался войти. Не считал себя вправе, не думал, что могу стать частью этого дома и этой семьи. Казалось, Орлова мои душевные метания не интересуют совершенно (а, скорее всего, так оно и было). Он стремительно пошел в дом, чтобы раздавать приказания слугам и заниматься своими делами. Мое состояние, похоже, заметил только Денис. Потому что с утра очень внимательно за мной наблюдал. Именно он взял меня за руку и повел в дом.
Обстановка там была… Никогда в жизни я такого не видел. Ходил, как на экскурсии, озираясь по сторонам. Это точно сказка какая-то, в жизни так не бывает. А когда мне показали мою комнату… Да… шок – это по-нашему. Это не то что не чулан, комната большая, просторная. Там есть все, что нужно. И даже больше. К примеру, компьютер последней модели.
Тем не менее, вел я себя очень скованно. Меня не оставляла мысль, что Денису я нужен в качестве игрушки. Он же богатенький мальчик, мажор. Не может же быть, чтобы ему и правда понадобился брат? По крайней мере, я такого представить себе не мог. Для чего, спрашивается брат тому, у которого все есть?
А потом Орлов ушел на работу, даже не перекусив, и мы остались с братом и слугами.
Кстати, о слугах… У Орловых их полно! Водитель, кухарка, горничные… И как-то неловко. Не знаю, кем в сложившейся иерархии мне считать себя. С одной стороны я, вроде бы, не слуга. Наоборот даже, воспитанник Орлова.
Но, с другой стороны, Орлову же совершенно не нужен воспитанник, и все об этом знают. В семью он меня взял, только уступая настойчивым просьбам сына. Я ему не нужен нисколько. И если слуги приносят пользу, то что от меня толку-то… И это возвращало к мысли, что нужен я в качестве игрушки для Дениса.
Так что у меня даже аппетита не было, хотя на столе были блюда, которые я в жизни не видывал. Я поглазел на них, получил от этого эстетическое удовольствие и ушел в комнату, названную моей.
А спустя довольно короткое время сюда зашел Денис. Он, конечно, заметил мое состояние. И решил вызвать на откровенность, чтобы понять, в чем дело. Я не собирался что-либо скрывать, откровенный разговор был нужен нам обоим.
В общем, Денис сумел меня убедить в том, что считает другом и хочет помочь. Мы проговорили почти до утра, и я успокоился. Понял, что уж для Дениса я точно не обуза. Он обещал, что я всегда буду его другом, и он всегда будет поддерживать меня. Я поверил.

Время идет, а я все никак не могу привыкнуть к новой жизни. Хотя люди говорят, что к хорошему привыкаешь быстро, это явно не тот случай. Возможно, все дело в контрасте. Ведь еще совсем недавно я жил впроголодь, носил обноски и регулярно подвергался избиениям. Теперь же у меня неограниченные возможности и по части денег, полно неприлично дорогих шмоток, и я ни в чем не знаю отказы.
Правда, по части шмоток, да и денег, это все Денис. Он с самого первого дня потащил меня по магазинам, дабы я выглядел прилично. Если честно, я думал, что для меня он выберет вещи поскромнее. Когда мы прибыли в бутик, в котором Орловы закупаются и Денис обрисовал продавцам ситуацию, они, скорее всего, сочли меня бедным родственником, которого Орловы решили облагодетельствовать. Предложили вполне нормальную одежду. Самое скромное, что у них было. А вообще посоветовали зайти в магазин за углом, там поскромнее вещи.
Но Денис закусил удила. Сообщил им, что я его брат, и он хочет, чтобы вещи у нас по качеству были одинаковы. Персонал в магазине вышколенный, все понял мгновенно. Мне было неловко, но новоявленный брат и слушать ничего не хотел. А Орлов старший совершенно спокойно отнесся к тому, какую астрономическую сумму мы потратили. Сказал, это его не разорит.
Потом Денис пытался таскать меня по клубам, всяким мажорским местам. Сначала я ходил с ним, но там мне не нравилось. Мы откровенно поговорили, и он пообещал не заставлять меня делать то, чего я не хочу.
Когда наступила осень, я пошел учиться в ту же школу, что и Денис. Для детей весьма богатых родителей. Там меня пытались унижать, ибо вести распространяются быстро, и все уже знали, кто я такой. Денис же резко пресек подобное. Да и я сам вполне могу за себя постоять. Не зря же записался в секцию по борьбе. Самой обычной, без изысков. Но так, чтобы была возможность дать при случае отпор. Тем более, физическое состояние меня уже не беспокоит.
Так что жизнь, можно сказать, наладилась. Правда, Орлов до сих пор предпочитал меня не замечать. Будто бы это я уговорил его установить надо мной опеку! Тем не менее, я верил в лучшее, в то, что со временем он станет относиться ко мне лучше.
А с другой стороны чувствовал непонятную тревогу. Казалось, что так хорошо быть просто не может, что пройдет время, и судьба непременно преподнесет очередную гадость. Но я гнал от себя подобные мысли, решив на этом не зацикливаться и жить сегодняшним днем.