Глава 1Обложка: http://uploads.ru/i/g/Z/X/gZXfA.png
Саундтрек к главе:
The Kooks – Seaside
Четвертый дистрикт можно смело назвать самым красивым местом Панема. Здесь нет резкого разделения на бедные и богатые районы, нет шумных площадей Капитолия – внешне он довольно гармоничен, в отличие от остальных районов страны. С трех сторон он окружен океаном, а с четвертой находятся горы, за которыми скрывается железная дорога на Столицу. Он защищен их склонами от капитолийского влияния, как хочется думать жителям, и эта вера вселяет в них надежду на независимость. Их властитель не Сноу, их властитель океан – именно он диктует им свои правила, ставит условия и решает их судьбы. И жители не могут ему покориться, они сражаются с ним в своей собственной игре. Игре, о которой не слышали другие дистрикты, игре, придуманной ими самими – знаете, они ведь очень суеверные и любят загадывать. Если солнце сегодня коснется самого западного облака, то лодка с рыбаками вернется. Но солнце не достает до облаков, и мужья не возвращаются домой. А на следующий день, кому-то везет, и он достигает спасительного берега.
Большую часть города занимает порт, остальное – это жилые дома, главная площадь с Дворцом Правосудия и несколько небольших магазинчиков, и дикие прибрежные территории. С западной стороны городская часть отделена от дикой длинной песчаной косой, а с восточной - старым деревянным пирсом. Как правило сюжеты каждого дня крайне схожи: дети учатся в школе, их отцы отправляются в море, а матери нервно ждут тех и других, плетя сети на побережье.
На старом пирсе сидела девочка лет шести, ее темные волосы были заплетены в две длинные косы, настолько длинные, что она сидела прямо на них. Внешне она была очень милой, как и все дети. Большие зеленые глаза отражали солнечный блеск, как морские волны, немного пухлые щеки придавали малышке еще больше очарования, а детская, искренняя улыбка просто заставляла вас полюбить ее. Она приходила сюда почти каждый день, ее брат работал неподалеку, и она любила наблюдать за ним отсюда. Ей часто было скучно, но ничего поделать со своим временем она не могла. Ее ровесники проводили все свое время на пляже, под лучами палящего солнца, резвясь в шумных волнах, бегая по мягкому песку, догоняя друг друга в салки и придумывая страшилки для младших про чудовищ, живущих на дне океана. Девчушка же всегда хотела к ним присоединится, но ей мешала одна необходимая для этих игр вещь – умение плавать. Энни, именно так звали девочку, до сих пор не умела плавать, и чтобы лишний раз не стыдиться перед своими будущими одноклассниками, твердо решила играть в одиночестве.
Ее брат работал на небольшом рыболовецком судне вместе с отцом, они сменяли друг друга, поэтому дома с малышкой всегда-то кто-то оставался, и вместе они ждали возвращения второго. Но вот времени научить ее плавать, ни у Блейза, старшего брата, ни у Себастьяна Кресты не было. Несколько лет назад, когда мать Энни еще была жива, она пробовала научить дочь держаться на поверхности и не бояться воды, но каждый раз у девочки появлялась паника, она начинала резко дергать руками, кричать и захлебываться. Потом миссис Креста заболела, и об уроках забыли. Энни ходила на старый пирс по привычке, это место навевало воспоминания, немного грустные, но других у нее еще не было. Первое время после смерти матери Блейз говорил ей, что мама просто отправилась в длинное путешествие и когда-нибудь обязательно вернется. Они вместе сидели на старых деревянных досках, возвышающихся на высоких лиственных столбах, и смотрели вдаль, ожидая увидеть красивый корабль с белыми мачтами, заходящий в бухту. А потом Энни поняла, что ее мама не вернется, но где-то подсознательно была против этого и надеялась на чудо. Она боялась пропустить ее приезд, поэтому часами сидела на пирсе, почти не шевелясь и боясь отвлечься, не думая о других детях, с которыми могла весело проводить время, и не плача, как это делали другие. Она улыбалась.
Иногда ей казалось, что сегодня именно тот день – самый лучший день. Но наступал вечер, горячий алый солнечный шар касался горизонта, и ей приходилось возвращаться домой одной. На следующее утро, она вновь спешила занять свое место, и ждать. Иногда к ней подходили знакомые ее отца или одноклассники брата, они пытались отвлечь ее историями и убедить, что тратить драгоценное время жизни в одном лишь ожидании не стоит, но она стояла на своем. Клавдия, владелица не большого трактира на побережье, всегда наблюдала за девочкой из своих окон, несколько раз она приносила ей пирожки и звала к себе, погреться, но упертая Энни одним взглядом своих зеленых, цвета моря, глаз показывала, что крайне занята и не может составить женщине компанию.
- Мне страшно за нее, - говорила она отцу Энни, на что тот лишь пожимал плечами и отвечал, что сам ничего поделать с ней не может.
Сегодня, как в прочем и вчера, был «этот самый» день, когда отвлекать девочку было невозможно. Было около полудня, солнце почти достигло зенита, озаряя прибрежную территорию своими яркими лучами и оставляя золотистый блеск на поверхности моря. Энни наклонилась к поверхности воды, прозрачной и почти стеклянной, чтобы посмотреть на свое отражение – в книжках часто сравнивали воду с зеркалом, но Креста каждый день проверяла это утверждение и убеждалась в обратном. В этот раз она также себя не увидела, лишь дно океана, покрытое разноцветными водорослями. Они причудливо извивались от движения рыб между ними, склонялись к белому песку и поднимались к поверхности, стремясь достать солнце. Увлеченная этой картиной, девочка не заметила, как наклоняется все ближе и ближе к воде, и через минуту с диким воплем, огласившем все побережье, она упала с пирса. Пытаясь вспомнить, чему ее учила мама, она начала резко дергать руками и ногами в разные стороны, но своими неумелыми движениями лишь усугубляла ситуацию. Она погрузилась в воду с головой и пытаясь что-то прокричать открыла рот, но вместо звука, Энни услышала лишь шум пузырьков, а затем ее окутала темнота.
POV Annie
Громко закашлявшись, я очнулась в незнакомом мне месте. Хотя может быть я и узнала очертания прибрежных валунов, если бы надо мной не склонился какой-то мальчишка. Его лица я не могла разглядеть, глаза жутко щипало от соленой воды и раскрыв их на секунду, я тут же зажмурилась, и начала их тереть. Правда, от этого становилось только хуже, но поняла я это не сразу. Мальчик молчал, рассмотрев его, я поняла, что видела его пару раз на центральной площади в компании соседской ребятни. Он ничем от них не отличался, хотя одет был немного побогаче, чем они.
- Кто ты? - спросила я неуверенно, выжимая косички – наверно, это выглядело забавно, но мокрые они были в два раза тяжелее, чем обычно.
- Нет, чтоб спасибо сказать, - он огрызнулся и поднялся с колен. – Вы все девчонки такие невоспитанные?
- Спасибо, - мои щеки покрылись неестественным румянцем. Неужели я виновата, что кто-то впервые спас мою жизнь, и я не успела отблагодарить его в первом предложении? – И так кто ты?
- Да какая тебе разница? – он посмотрел рассерженно, и, по всей видимости, собирался уходить, в город, оставив меня здесь. Я никогда не была в этой части пляжа, и, наверно, повела себя очень эгоистично, но больше всего меня волновала мысль, как отсюда вернуться домой. Я не помнила, что произошло, и как я оказалась в воде, тем более не помнила, как он вытащил меня, и как мы тут оказались.
- Подожди.. – я поднялась и побежала вслед за ним. – Подожди, пожалуйста.
Он остановился, повернулся в пол-оборота и театрально закатил глаза.
- Прости, - он был года на два-три старше меня, но я действительно чувствовала себя провинившейся. Ни с кем другим я никогда бы не позволила себе так поступить, все вышло случайно. – Прости, прости, пожалуйста. – На его лице мелькнула улыбка, но мгновенно исчезла, она ведь мешала этой постановочной картине. – Спасибо тебе огромное, от меня и всей моей семьи за то, что спас меня. – Мне не хватало только поклониться, чтобы это все стало похоже на эпизод из какой-нибудь истории о принцессах и рыцарях, но слава богам, эту глупость я не совершила.
Он рассмеялся и протянул руку: - Финник, Финник Одэйр, - если честно, то фамилию я сначала не запомнила, она показалась мне ненужный, да и имя в своей памяти я сократила на две буквы, оставив лишь Финн.
- Энни, - я пожала руку и опустила взгляд. – Прости, что сразу не поблагодарила, просто не каждый день меня спасают..
- Пустяки, - он почувствовал гордость за себя, определенно. – В следующий раз будь осторожнее, а то меня может не оказаться рядом.
Хорошо, что он спихнул все на случайность, а не решил в первые же минуты, что я не умею плавать. Об этом ведь знала только я и брат, даже отец был уверен, что мама меня научила.
- Ты живешь не в центральной части города? Я видела тебя пару раз на площади, но всю остальную вашу компанию я вижу гораздо чаще, - мы медленно шли по теплому песку, оставляя тропинку мокрыми следами.
- Нет, в центре. – Он замолкает на минуту, отворачиваясь к морю, - просто я редко бываю дома. Отец сутками пропадает на работе, а маме хватает заботы о моих младших братьях. Им всего-то полтора года.
- А тебе сколько? – вопросы сами срываются с языка, еще несколько минут и у меня будет целое досье на Финника.
- Позавчера исполнилось восемь. – Он произносит это немного грустно, и теперь уже останавливаюсь я.
- А что в этом такого плохо? Я вот, наоборот, хочу поскорее вырасти. Правда, мне до восьми-то еще долго.
- Чтобы поскорее стать трибутом? – он перебивает меня, а последнее слово произносит с отвращением.
- Нет… - я никогда даже не задумывалась о том, что когда-нибудь мое имя вытянут на Жатве. – Не каждый ведь участвует в Голодных Играх. Моему брату девятнадцать, он несколько раз брал тессеры, но так и не участвовал в Играх.
- Это один случай из ста, - Одэйр садится на песок и находит небольшой плоский камушек. – Не всем везет, как твоему брату. – Он кидает камень в море, и тот, отскакивая несколько раз от поверхности, пролетает метров пятнадцать.
- И все равно, думать каждый день об этом не стоит, - я сажусь рядом, обнимая колени руками. – Чем больше думаешь, тем выше вероятность того, что это произойдет.
- А если тебе каждый день напоминают об этом?
- Ты готовишься стать профи? – я произношу это с не скрытым удивлением. Отец рассказывал мне о дополнительном обучении оружию и рукопашному бою, и даже хотел отправить туда меня, но у нас не хватило денег, и от этой мысли все отказались.
- Да, только сам я этого не хочу. – Он кидает новый камень, и тот пролетает значительно дальше предыдущего. – Родители заставляют. Хотя в чем-то может они и правы. Выберут трибутом, хоть будет какой-то шанс выжить. Ну, или может, спасу какого-нибудь хилого двенадцатилетнего парня, - он усмехается.
Я не знаю, что ответить. Все вопросы резко закончились, хотя минуту назад, я хотела расспросить Финника о его братьях.
- Ты ведь плавать не умеешь, так? – он внимательно смотрит на меня, и только сейчас я рассматриваю его глаза. Сине-зеленые, очень похожие на мои, только ярче и глубже. Кажется, что в них я вижу больше моря, чем в самом море.
- Как ты догадался? – щеки опять покрываются румянцем, и увожу от него взгляд.
- Только дурак этого не понял бы, – он говорит тихо и серьезно, - не обижайся, но в Четвертом, человек, не умеющий плавать, полумертвый человек. Да, ты ведь и сама, наверное, это понимаешь.
- У брата нет времени на меня, а отец уверен в том, что я умею. Меня мама когда-то давно учила, но из этих уроков ничего толкового не вышло. – Я поднимаюсь и направляюсь дальше от того места, где мы встретились. Шаг постепенно переходит на бег, и по щекам начинают течь маленькие соленые дорожки от слез. Я вытираю их рукавом, и не останавливаюсь.
- Подожди, Энни. – Он кричит, слегка запыхавшись, - Хотя бы потому, что вряд ли ты вернешься сама в город. Здесь довольно далеко до площади. – Я останавливаюсь и дожидаюсь его, не оборачиваясь.
– Хочешь, я научу тебя плавать? – раздается всего в шаге, за моей спиной.
Я поворачиваюсь к нему лицом и неуверенно киваю.
- Отлично, тогда завтра я жду тебя в половине восьмого здесь. – Мне хочется возмутиться, почему так рано, но в ответ я только улыбаюсь и киваю вновь.
Глава 2Саундтрек к главе:
X Ray Dog – The Vision
Transit – Always Find Me Here (instumental)
Тщетно отчаянный ветер
бился нечеловече.
Капли чернеющей крови
стынут крышами кровель.. q.
Я сижу все на том же старом пирсе, куда не приходила уже несколько лет, но сейчас все повторяется вновь.
На мне старое, перешитое соседкой, мамино платье. Белого цвета, немного побледневшее за время своего существования, оно кажется мне слишком нарядным, но так и должно быть. Своих платьев у меня нет, я предпочитаю обычную одежду, в которой можно бегать на пляж, ходить в школу, и не бояться, что ткань, намокнув, растянется или порвется, как это бывает с дорогими вещами. Сегодня день Жатвы. День моей первой Жатвы.
- Энни! – запыхавшийся голос Финника и стук его ботинок по деревянным, на половину прогнившим доскам. – Уже без пятнадцати десять! Мы можем опоздать.
- Но он еще не пришел, - говорю я, не поворачиваясь. – Блейз еще не вернулся, а я не могу пойти без него.
- Но мы опоздаем.. – Финник тянет меня за руки, и мне приходится подняться. – Он, наверное, вернется ближе к вечеру. Мало ли что могло задержать лодку в море.
- Финн, - я резко останавливаюсь. – Пообещай мне, что все будет хорошо.
- Обещаю, – первый раз он говорит, лишь бы я поскорее отстала от него, но потом повторяет более уверенно и серьезно. – Обещаю, что все будет в порядке.
Через несколько минут мы добегаем до площади и сливаемся с толпой. Центральное место нашего дистрикта, равноудаленное от берега, порта и самых крайних домов – это площадь. Второе по красоте, после побережья, потому что в обычные дни во всех соседних домах открыты небольшие магазинчики, торгующие сладостями, продуктами и различными бытовыми вещами. Сейчас же все они закрыты, а все жители согнаны на площадь. На домах установлены огромные экраны, на них транслируется происходящее в прямом эфире, это же сейчас видят и в других Дистриктах. Хотя вряд ли кому-то есть дело для Жатв кроме собственной, разве что капитолийцам. Благодаря этим экранам за процессом смогут наблюдать опоздавшие жители на соседних улицах, потому что все население Четвертого не может поместится здесь. Перед Домом Правосудия возведена небольшая сцена, на ней находятся четыре стула, которые заняли мэр, два старых ментора и приезжая из Капитолия сопровождающая Вирджиния Хантер. Всегда ее фамилия мне казалась говорящей, а в сумме с ее странным стилем в одежде, даже пугающей. Сегодня на ней был ярко-желтый костюм, синий парик и зеленые туфли. Может, правда это были и настоящие волосы, но лучше думать, что это парик. На сцене также располагаются два больших стеклянных шара, на высоких деревянных подставках, с белыми карточками. Все остальные дома, выходившие своими окнами на площадь, были завешаны флагами Панема.
Я много раз наблюдала за процессом Жатвы со стороны, в числе своеобразных гостей – родственников и простых жителей Дистрикта, которые к своему счастью не имели в своих семьях детей с двенадцати до восемнадцати лет. А сейчас я сама буду стоять в толпе этих детей, и пускай, мое имя занесено всего лишь один раз – никто не знает на чьей стороне удача окажется сегодня. Финнику четырнадцать, это его третья жатва, поэтому вероятность, что он станет трибутом несколько выше, чем моя. А что если наши имена вытянут одновременно? Я пытаюсь отогнать подобные мысли, вспоминая о более бедных семьях Дистрикта, где детям приходится брать тессеры, чтобы хоть как-то прокормиться, и их шансы попасть на Арену гораздо выше наших. Но ведь никто не знает, как повернется жизнь, и может уже завтра я стану одной из них, берущей зерно и масло в долг, и увеличивающей возможность стать участником Голодных Игр.
Все жители подходят к длинному столу, за которым сидят приезжие чиновники и отмечаются в списках, ставя подпись возле своего имени. Затем детей отводят в специально ограниченную территорию, мальчиков в правую часть площади, а девочек – в левую, и разделяют в группы по возрасту. Маленьких – назад, взрослых – вперед. Я нахожу своих одноклассниц, и мы становимся на очерченный квадрат, обнесенный веревками, и замираем. Все ждут конца. А чем быстрее пройдет начало и середина, тем скорее наступит конец.
Жатвы во всех Дистриктах идут друг за другом, чтобы их можно было смотреть в прямой трансляции. Наша проходит четвертой, соответственно номеру Дистрикта и начинается ровно в 10.15. Осталось три минуты до начала, и площадь забита народом. Три минуты, две, полторы, одна – Вирджиния и мэр поднимаются с кресла и приветствуют собравшихся. «Жатва – это праздник» - после этого утверждения понимаешь, что слово праздник в Капитолии и Дистриктах имеет разное значение. Праздник не может быть пропитан страхом, болью и ненавистью, а именно эти чувства испытывают в день Жатвы обычные люди. Я не могла слушать их речь, потому что за несколько лет она отчетливо сохранилась в моей памяти. Наверняка, я могла бы прочитать ее даже лучше Хантер – по крайней мере, я не радовалась бы каждой собственной реплике, как делала эта женщина. Несмотря на то, что в нашем Дистрикте готовили профи, девушки не побеждали уже достаточно давно – это можно было заметить по менторам. Кажется, женских было всего двое, одна лет сорока, не участвующая в сегодняшнем процессе, и семидесятилетняя старушка Мэгз, победившая в 9 Голодных Играх. Мужским трибутам везет чаще, но все равно они побеждают гораздо реже Первого или Второго. Бывает, что вызывают добровольцы, но лишь для того, чтобы защитить более младших – исполнилось 15-16, изволь сам бороться за свою жизнь. Может быть, если наши имена вытянут, кто-то нас заменит? Я нахожу в толпе Финна лишь благодаря его бронзовым, таким ярким на утреннем солнце волосам, и тут же отворачиваюсь, чтобы он не успел почувствовать на себе мой взгляд.
- Сначала девушки! – оказывается, Вирджиния уже закончила свою непревзойденную речь и протянула правую руку к стеклянному шару. Там лежит всего одна бумажка, на которой ровным почерком написано мое имя. Одна, и, наверно, где-нибудь на самом дне. Все замирают. В этот момент сердца всех жителей Четвертого бьются в унисон – не слышно ничего кроме равномерного стука и пронзительного крика чаек на побережье. Это можно назвать тишиной, давящей и проникающей в твою душу – я никогда еще не чувствовала ничего подобного. Страх, охвативший меня, не давал пошевелиться, даже вздохнуть не было возможности, лишь ждать, не шелохнувшись. Секунда, которая показалась целой вечностью, или, может, женщина специально делала это простое, но решающее чью-то судьбу, действие так долго – вот она прикасается к маленьким белым карточкам, хватает сначала одну, но выпускает ее из рук и достает другую. Она оглядывает женскую половину площади, и ее губы искривляются не то в улыбке, не то в усмешке. – Поприветствуем первого представителя Четвертого Дистрикта на 65 Голодных Играх – Мадлен Андерс!
Противный, мерзкий звук, - но, к моему удивлению, я издаю его тоже, - выдох. Воздух вырывается из моего горла, и как будто приносит свободу – на один год, но сейчас это неважно. В этот момент ты не думаешь, что произойдет дальше, кто эта девушка и выберут ли тебя в следующем году. Сейчас я даже не думала о том, что брат до сих пор не вернулся с плаванья, или о том, что Финник до сих пор в опасности. Не я. Одна мысль, прозвучавшая в голове сотен девочек – «не я». Из группы старших выходит девушка, я видела ее несколько раз до этого, но не разу не разговаривала – тем и лучше, как бы плохо это не звучало, о незнакомых людях ты беспокоишься меньше. Ты боишься их смерти, но не воспримешь ее также близко, как гибель родных или друзей. Она из богатой семьи, это видно по ее платью – наверняка, тренировалась, а значит, вполне может стать третьей девушкой из Четвертого, принесшей победу. Она окидывает презрительным взглядом оставшихся, фыркает и поднимается на сцену.
- Продолжим наш праздник! – радостно вскрикивает Вирджиния, пожав руку Андерс и подходит ко второму шару. – Пришло время узнать, кто станет нашим вторым представителем! – Она дольше ищет нужный листок, и мне хватает времени загадать, чтобы этим «счастливчиком» оказался не Финник. Если чайка прокричит в тот момент, когда Хантер будет доставать карточку, на ней будет его имя, если все произойдет в тишине – удача окажется на его стороне.
На мгновение площадь опять погружается в молчание, мне кажется, что даже более глубокое, чем в первый раз – слышно потрескивание телевизионных экранов, шум волн, равномерное дыхание и биение сердец. А потом одна, из собравшихся на крыше Дома Правосудия чаек, срывается вниз и пролетает над площадью, а ее пронзительный вопль раздается только в моей голове.
Глава 3Саундтрек к главе:
Apocalyptica - Betrayal| Forgiveness
Lacuna Coil - 1.19
Сегодня сидим вот, сердце в железе. День еще - выгонишь, можешь быть, изругав.
В мутной передней долго не влезет сломанная дрожью рука в рукав.
q.
- Можно войти? – звучит знакомый голос, и я невольно оборачиваюсь. За последние несколько недель мы с Финником почти не разговаривали, да и сейчас у меня не было не малейшего желания его видеть. С его победы прошло два с половиной года, и если первое время он был «нормальным» Одэйром, то сейчас он в корне изменился, хотя и старался перебороть сам себя. Он постоянно уезжал в Капитолий, светился там на всех мероприятиях, строя из себя своеобразного клоуна из покоренного дистрикта, а потом возвращался домой и делал вид, что ничего не происходит. Может, он и считал, что мы можем с ним общаться как раньше, но я больше не ощущала того Финна, что спас меня когда-то на побережье. Говорят, что люди возвращаются с Голодных Игр другими, эта сторона победы не обошла и Финника. Его готовили как профи, но у него самого никогда не было желания участвовать в Играх. Лишь в том случае, если его имя вытянут на Жатве, или понадобиться защитить кого-то более слабого. Случилось первое, Одэйр стал трибутом. В Четвертом никто не сомневался в его победе, но все были ей поражены. Он хорошо орудовал копьями и ножами, полученными в первый день у Рога изобилия, а через несколько дней спонсоры подарили своему кумиру золотой трезубец – тогда исход Игры уже был решен. Он сплел сеть из виноградной лозы, переловил ею всех своих противников и заколол трезубцем. Финник стал победителем в четырнадцать лет, стал им не случайно – он действительно боролся за свою победу ценой крови других детей. Не смотря на радость по его возвращению, жители Четвертого, включая моего отца и брата, были чем-то раздосадованы. Наверное, раньше они верили, что этот зеленоглазый мальчишка не настолько жесток, как оказалось. Но я была рада, искренне и безумно, видеть его – живого, улыбающегося, моего Финника.
Капитолий изменил его за последние месяцы. Внешняя оболочка осталась прежней, несмотря на то, что ей долго пытались придать столичный лоск, она все равно покрывалась тонкой пленкой соли, но что-то изменилось в его взгляде. Он стал более задумчивым, осознанным, в те минуты, когда мы находились наедине, и более наигранным на людях. Я не знала, чему верить, поэтому избегала лишних разговор, зная, что разругаюсь с ним, и лишь усилю пропасть между нами.
- Не стоит, - я замолкаю. Хотела пригласить его на пляж, на наше старое место, но при взгляде на него, желание резко пропадает и предложение обрывается. – Нам не о чем говорить, для бесед с тобой есть богатые женщины Капитолия, верно? - Слова непроизвольно срываются с уст, сквозь них слышна не только обида и досада, но и накопившаяся злость. – Или у тебя есть что-то для простых смертных?
Я подхожу к нему, с желанием выгнать его из своей комнаты, но останавливаюсь. Не хотелось бы делать этого при брате, который шумит внизу, на кухне, и смотрю на Одэйра. Он молчит – ищет подходящие слова, чтобы ответить порезче или задумался?
- Ладно, проходи, – но он остается в дверном проеме.
Внизу хлопает входная дверь, - Блейз отправился на работу в ночь, значит, отец вернется где-то через час. Финник не двигается и ничего не говорит, как каменный замер в проеме, и только тихо дышит. Проходит около минуты, и, кажется, что я забываю об его существование, как вдруг тишина разрезается его шепотом. Неловкие, неуверенные слова, как капли утреннего дождя, падают в окружающую нас пустоту и исчезают. – Я пришел извиниться, - это все, что произносит он после паузы и проходит в комнату, садясь напротив меня.
– Победу получают те, кто приносят в жертву свою душу, - я поднимаю взгляд на него, - что ты хотел увидеть после этой победы?
Комната вновь погружается в тишину, прерываемую лишь нашим ровным дыханием. Я поднимаюсь с кровати, не в силах больше выдерживать его пристальный взгляд, и подхожу к окну. За тонким, пыльным стеклом бурлит жизнь – окна нашего дома выходят на одну из центральных улиц, ведущих к главной площади, - там постоянно кто-то есть, старушки, торгующие мелкими безделушками собственного производства, старые рыбаки, в надежде получить дополнительную выручку, или ребятня, бегающая среди толпы. Когда мы были с Финном маленькие, могли по долгу сидеть на подоконнике, наблюдая за происходящим внизу, придумывая различные истории – нам всегда было интересно познакомиться с большинством этих людей, но изобретать их судьбы самим было как-то увлекательнее. Я открываю окно, и в душную комнату врывается прохладный воздух, насквозь пропавший соленым морем. Финник молчит. Я же боюсь что-то произнести, ведь и так наговорила слишком много.
- Я не мог не сдержать обещания, - прошло еще несколько минут прежде, чем он это сказал. – Ни перед родителями, ни перед тобой, и только благодаря этому я сейчас здесь.
- В обещание не входили публичные представления перед всем Капитолием, - я говорю это резко, все также стоя к нему спиной. Мне хочется поскорее закончить этот разговор, но голос сам срывается на крик. – Финник, ты же вернулся нормальным человеком, что изменилось сейчас?
Он резко поднимается, и прежде чем я успеваю сообразить, исчезает из комнаты. Я слышу только стук его ботинок по деревянной лестнице и хлопок входной двери.
Я нахожу его на побережье, на нашем старом месте – он знал, что я буду искать именно там. Уже вечереет, солнце касается поверхности воды, оставляя на ней свой след в виде блестящей дорожки. Он плывет прямо по ней, разбрызгивая алые капли, и удаляется от берега. Я сажусь на песок, обнимая колени руками, и не отрывая взгляда, смотрю на него. Не решаясь, окликнуть его, я сижу неподвижно, как будто от моих движений ему станет хуже или больнее, и просто смотрю на него. Наверно, во всем дистрикте нет лучшего пловца, чем Одэйр. Его движения плавны и совершенны, как будто он гладит поверхность воды, а не разрезает ее, поднимая всполох брызг. Не даром природа подарила ему такие глаза, дать им определенный цвет трудно – сине-зеленые, меняющиеся от настроения. Морские. Я смотрю на него, нервно теребя подол своего платья. В душе еще не исчезла обида, но стыд за сегодняшние слова ее перекрывает, и я чувствую только себя виноватой в этой ситуации.
Через несколько минут его фигура превращается в точку на горизонте, но еще не исчезает из виду. Я несколько раз кричу его имя, и чайки вторя мне, начинают звать его обратно. Их высокие, пронзительные голоса пугают меня, и бросив все, я захожу в воду. Я не вижу Финника. Моего или капитолийского – не имеет значения, я не вижу Финника. Скользя на гальке, я бегу по мелководью, и ныряю в холодную воду. Последние лучи солнца слепят глаза, я набираю побольше воздуха и погружаюсь с головой. Внутри темно, хотя я и не глубоко. Плыву прямо, ориентируясь по блеску солнца на поверхности, но не вижу его. Не вижу ни там, ни здесь. Может, все происходящее было моей галлюцинацией? Всплываю на поверхность, вдыхаю воздух и опять кричу, перебивая этих глупых белых чаек. Финник. Мой Финник. Где ты? Опять погружаюсь в воду и двигаюсь дальше от берега, в голове эхом звучит его голос. «Я не мог не сдержать обещания». Не мог, и поэтому решил уйти сейчас? Я замираю на мгновение. Мне показалось, что кроме шума волн, крика чаек и своего внутреннего голоса я слышала что-то еще. Но видимо показалось, потому что кроме них нет чего. Опускаю руки, и начинаю медленно погружаться глубже, не случайно как было в детстве, а вполне осознано. Тишина и темнота.
Резкая боль в правой руке от чьего-то сжатия, и через секунду я на поверхности.
- Куда собралась, глупая? – он смеется, как всегда, звонко, но не громко. За смехом он пытается скрыть волнение, но получается это неудачно. – Вроде учил, учил плавать, а все без толку.
На глаза наворачиваются слезы, от своей глупости, страха и осознания, что каким бы он не был, он мне просто не обходим. Я по-детски обнимаю его, прижимая к себе. – Ты же никогда не повторишь моих глупостей, правда?
Он молчит, но его глаза отвечают за него, как бы в сотый раз повторяя, что из нас двоих такие забавы могу учудить только я одна. – Ну, вот и хорошо, - я не разжимаю рук, и уже почти душу его, - Прости меня.
- Это я должен был извиниться перед тобой, - он целует мои волосы, отворачивается и направляется к берегу.
- Ты это уже сделал, - выкрикиваю я в след, догоняя.
- Понимаешь… - мы уже сидим на берегу, когда он вновь что-то произносит. – Все стало слишком сложно. Я не могу тебе всего рассказать. Ни тебе, ни кому-либо еще.
- Ты не должен мне что-то объяснять, я верю тебе, – я кладу голову ему на плечо и тихо шепчу: – Я люблю тебя Одэйр, каким бы ты не был.
И он смеется, обнимая меня за плечи.
Глава 4Саундтрек к главе:
Florence And The Machine - Never Let Me Go
Никто не сможет меня сберечь,
кроме ангела, что вечно у самых плеч.
q.
Дождь. А ведь это моя стихия, я родилась именно в непогоду, но вот не задача – боюсь больше всего именно ее. Не дождь, ливень. Он всегда приносит с собой что-то грустное или тяжелое, то что невыносимо нести на себе и невероятно трудно пережить. Наверняка, уже несколько лодок с рыбаками не вернулись на пристань и не вернуться. Дождь идет третий день, не переставая, и я не решаюсь выйти из дома. Кажется, я уже потерялась в датах и числах, но это сейчас совершенно неважно. Мне кажется, что я сошла с ума.
Это странное, пугающее чувства одиночества в отсутствие одного человека. Финна. Теперь мы не можем видеться так же часто как раньше, только в определенные дни и вдали от больших скоплений народа. Ему постоянно нужно играть на публику, и я соглашаюсь, не спрашивая почему, просто внутри чувствую, что так надо и другого выхода просто нет. Нет, дело не в том, что мы стали видеться реже, просто в груди что-то ломается в его отсутствие. Как будто сгибают железный прут – мой позвоночник – и втыкают его прямо в живот. Я никогда не думала, что значит полюбить человека. Я любила его как брата, еще одного старшего, как лучшего друга… но не более. И то, что я всегда ему говорила, никогда не значило что-то больше, чем любовь друзей. Или так не бывает? Может, все-таки я ошибалась? Вряд ли я смогу соперничать с капитолийскими девушками, с которыми он мелькает на телеэкранах, да и ему, наверное, интереснее с ними.
Когда он успел из лучшего друга стать необходимостью?
Сегодня кстати тот день, когда мы можем встретиться. Единственный и последний в этом месяце – завтра Жатва, и он опять отправится в Капитолий. Я нервно поглядываю на окно и мне кажется, что капли, скатывающиеся по тонкому стеклу, похожи на его силуэт. Мне кажется, что я вижу его повсюду. Во сне, в воспоминаниях, в лицах прохожих, мелькающих в наших окнах в базарных день или улыбках маленьких детей на пристани. Это похоже на какую-то болезнь, как будто часть меня оторвана, а оставшаяся медленно умирает.
Мои пальцы касаются холодного стекла. Когда мы были маленькими, мы любили сбегать из дома в такую погоду – раньше ведь она была редкостью, это сейчас каждый год целый месяц не могут идти дожди. Финник подбегал к нашему кухонному окну, именно к этому, и писал с обратной стороны короткие послания, бросал камушек в мое окно на втором этаже и дожидался меня на улице, в хлебной лавке напротив моего дома. Сегодня его здесь не было. Пальцы неуверенно двигаются по запотевшему стеклу и выводят «я так хочу, чтобы ты был здесь».
Мне кажется, что за моей спиной прорастают крылья, когда он рядом. Это очень больно, но удивительно прекрасно. Мне хорошо от этого чувства, я чувствую себя значимой в этом мире – не пустым человеком, и в такие минуты мне даже не важно, чувствует ли он что-то подобное. Если бы мама была жива, я обязательно узнала бы, как она впервые почувствовала, что любит отца. Я закрываю глаза и пытаюсь вспомнить ее лицо, именно из моей памяти, а не с той свадебной фотографии, что отец прячет под подушкой уже много лет. Но я ничего не вижу, кроме зеленых глаз. У мамы были ярко-синие, я точно помню это, да и вижу их каждое утро на лице старшего брата. Это глаза Финника. Нет, это правда напоминает безумство.
«Я всегда буду рядом» - запись появляется медленно, но уверенно. Буквы красивые, не то, что мои, аккуратные. Я провожу ладонью чуть выше, стирая собственное творчество, и вижу его глаза.
Набросив на плечи старый зеленый плащ, я выбегаю на улицу и замираю. Вряд ли в нем осталось что-то от того, мальчишки, что вытащил меня из объятий океана, кроме глубоких, невероятных глаз.
- Ты же замерзнешь, - говорит он, хотя одет намного легче меня.
Я не могу смотреть ему прямо в глаза, и опускаю взгляд на вымощенную камнем улицу. Мне становится тепло внутри, но я боюсь сказать что-то не то, и прячу улыбку. – На улице все-таки не зима.
Мы отправляемся к маяку, это единственное место в дистрикте, где можно укрыться от дождя вдали от людей. Правда, смысла в этом особого нет – на улице не единой души. Мы бежим по узким улочкам, ведущим к дикой части берега и выходящей к длинной песчаной косе, на конце которой стоит самое высокое здание во всем городе. Насквозь промокшие, мы наконец не слышим стука ботинок по камням и всплеска глубоких луж, и оказываемся на мягком песке.
- Может, дальше не пойдем? – Финник внезапно останавливается, убирает со лба намокшие бронзовые пряди и оборачивается ко мне. Меня трясет от холода, но внутреннее чувство теплоты заставляет искренне улыбаться. – Хотя, наверное, лучше вернуться по домам. Я же говорил, что ты замерзнешь.
- Нет, - я подхожу ближе, и он набрасывает свою куртку мне на плечи, - сегодня последний день, когда мы можем поговорить. – Я беру его за руку и тяну в сторону маяка, - мне нужно, кое-что тебе сказать.
Внутри маяка довольно тепло, пока мы поднимаемся наверх – оба успеваем отогреться. Ладони, сцепленные в замок, как-то невольно разъединяются и прячутся по карманам. Холодно. Только теперь холодно не телу, а душе. Так гораздо страшнее. На верху находится небольшая площадка – фонарь не слепит глаза, как обычно, наверно, потому что мы уже несколько дней не видели яркого солнечного света. Мы садимся на скамейку по периметру площадки, не решаясь выйти на балкон – там еще холоднее, чем внизу на улице, - мы наверняка уже и так простыли.
Когда мы были маленькими, Финник часто водил меня сюда, рассказывая разные истории. Мы спускались вниз, подходили к самому краю песчаной косы и нам казалось, что мы стоим на корме корабля, отправляющегося в дальнее плаванье. Он рассказывал истории о путешественниках, пиратах и землях по ту сторону моря, мы часто спорили: живут ли там люди и похожи ли они на нас? А потом, вернувшись с Голодных Игр, он забыл эту традицию. Я была один раз здесь одна, когда он был в Капитолии, но чувство одиночества, которое захватило меня здесь, заставило вскоре вернуться домой. Я думала, что если приду сюда с Финном, этого не повторится. Нет, крылья все еще болтались за моей спиной – именно болтались, повисли и тянули меня вниз, - как будто из них выщипали все перья и остались только поломанные кости, от удара о землю после неудачного полета.
- Знаешь, - мы просидели несколько минут в молчании, смотря на свет фонаря, - мне кажется, что мы очень отдалились друг от друга. – Я задержала дыхание, пытаясь понять, правильно ли поступаю, говоря это. – Ты все чаще уезжаешь… Я помню, что ты говорил, что без этого никак, но… разве мы не можем видеться чаще? Мы договаривались встречаться каждую пятницу, и почти каждый раз так получается, что я жду тебя с утра до самого вечера, а ты так и не приходишь. Финник, я устала ждать. Когда это все закончится? – Поворачиваю к нему, и наши взгляды пересекаются. - Когда они отстанут от тебя в конце концов?
Мне кажется, что сейчас он сорвется и убежит, как в прошлый раз, оставив меня без ответа, но этого не происходит. Он пытается изобразить улыбку, раньше он всегда улыбался, когда предстояло сделать что-то трудное, но выходит это крайне неудачно.
- Ты ведь понимаешь, что я не могу ответить на этот вопрос. Я договорился с Мэгз, мы сможем встречаться почти каждый вечер у нее – просто будем приходить в разное время, и никто не обратит внимание. Как только я вернусь из Капитолия, если трибуты погибнут в первые дни, я не буду дожидаться финала, и сразу же вернусь сюда.
- Дело не в том, как часто мы видимся, - я не даю ему договорить и перебиваю. – И не желай смерти собственным трибутам раньше времени, - добавляю я через мгновение.
- Я знаю, о чем говорю. Я четыре года являлся ментором мужских трибутов, из них трое были профи и не продержались дольше пяти дней. – Он отворачивается. – Завтра Жатва, завтра всему Панему представятся новые 23 трупа, и двое из них будут родом из нашего Дистрикта.
Я молчу, потому что он прав. Победить в играх можно только двумя методами – случайно или целенаправленно, убивая каждого на своем пути. Первый вариант крайне редок, а второй больше подходит Первому и Второму Дистрикту.
- Тебе осталось еще две, - сначала я не понимаю, что он имеет в веду, а потом как будто вновь падаю с огромной высоты на землю. Мне семнадцать, значит, нужно еще пережить завтрашнюю Жатву и следующую. Когда рядом Финн я чувствую себя в безопасности, хотя немного злюсь – мне всегда хотелось чувства независимости и уверенности в себе, а в его присутствии я наоборот самый слабый и беззащитный человек на свете.
- Все будет нормально, не выбрали до сих пор – не выберут и сейчас. Блейз же не участвовал в Играх, хотя брал в свое время тессеры, а мое имя записано всего-то шесть раз на этих глупых карточках, – я сажусь к нему ближе, и он берет мои руки в свои. – Не волнуйся.
- Я не могу не волноваться! – Он резко вскакивает и выходит на открытый балкон, окружающий маятник. Кажется, он говорит что-то еще, но порывы ветра уносят его слова в противоположном направлении. Я осторожно касаюсь его плеч, и через минуту мы спускаемся по лестнице, держась за руки. С каждым шагом, мы как будто приближаемся к неминуемой пропасти, как будто падаем вместе, на миллиметр задерживаемся над поверхностью, поднимаемся и снова падаем. Но неважно, что будет потом, сейчас внутри меня загорается маленький, но очень яркий огонь – мне никогда еще не было так жарко.
На следующее утро меня будит брат, и все повторяется по привычной схеме – завтрак, а затем длительная подготовка к празднику. Жатва - праздник. За всю свою жизнь я до сих пор не привыкла к этому утверждению, но изменить ничего невозможно. Я помню, как пару лет назад один юноша, только что вернувшийся с моря, пришел в грязной, пропахшей рыбой рубахе, и миротворцы избили его до полусмерти. Дождь так и стучит за окном, хотя все-таки он немного утихомирился по сравнению со вчерашним ливнем. Я нахожу в шкафу шерстяное платье – в нем было бы тепло, но миротворцы не сочтут его праздничным, и мне приходится убрать его в дальний ящик. Мамино синее - папа говорит, что она была в нем на свадьбе, -разве я могу надеть мамино свадебное платье на Жатву? Это невыносимо. Нечестно, капитолийские девушки, накрашенные в дикие цвета и с кожей, покрытой тонной блесток, никогда не попадут в подобную ситуацию. И даже не потому, что они не участвуют в великом празднике, а потому что их шкафы ломятся от нарядов, и каждый день они надевают что-то новое, а потом это выбрасывают. Иногда мне кажется, что я им завидую, и от этого становится еще омерзительнее. В них ведь нет ничего человеческого – абсолютные пустышки, некрасивые куклы, которые все что умеют кривляться на светских мероприятиях с моим Финном, в котором они видят всего лишь развлечение, а не живого человека.
На прошлый день рождения он кстати подарил мне капитолийское платье, долго шутил, что никогда так долго не выбирал кому-то подарок, потому что весь выбор заканчивался на ярко-красном, розовом с блестками и дико-желтом с синими рукавами. Он уже хотел было сдаться, и по приезду в Дистрикт сплести ожерелье из ракушек, но в последний момент нашел это платье. Бирюзового цвета, из нежного, струящегося шелка и с тонкой золотой тесьмой на поясе. Я его не разу не надевала, слишком дорогое для того, чтобы коснуться моего тела, но похоже придется. Мог ли Финник предположить, что я использую его подарок для таких целей? Но в выборе из трех имеющихся платьев оно безусловно побеждало, мне проще извиниться перед Финником, чем преступить свои моральные принципы или одним нелепым поступком попрощаться с жизнью.
Спустившись вниз, я ловлю на себе удивленный взгляд брата, но он не говорит ни слова, за что я ему крайне благодарна. Отца мы встречаем уже по дороге к площади, он делает вид, что не замечает, во что я одета, и целуя в лоб отпускает меня к остальным детям. Я привычно занимаю место среди своих сверстников, их лица не меняются из года в год – все прошедшие пять Жатв удача была на нашей стороне.
Незаменимая Вирджиния Хантер выходит на центр сцены и поздравляет всех с началом праздника. Удивительно, но в этот раз я не чувствую привычного волнения, а может зря веду себя так самоуверенно, и решаю создавать это чувство искусственно – теребя тесьму на платье. И привлекаю к себе излишнее внимание – Маргарет, стоящая в двух шагах от меня отворачивается от экрана и начинает изучать меня, я делаю вид, что ничего не произошло и опускаю руки.
- Пришло время узнать победителей Жатвы! – голос Вирджинии еще отвратительнее, чем ее фиолетовые волосы с белыми прядями, - Сначала дамы!
Она подходит к чаше с белыми карточками, и мое волнение появляется само, а ладони сжимаются в кулаки. Кто-то рядом со мной вздыхает, и вся площадь погружается, в уже привычное, молчание. Капли дождя касаются моих плеч, и я закрываю глаза, представляя, что нахожусь где-то в совершенно ином месте, где нет Вирджинии и завистницы Маргарет из параллельного класса. Мне становится спокойнее, и я открываю глаза. На площади ничего не изменилось. Я поднимаю глаза и встречаюсь взглядом с Финником, он едва заметно кивает мне и улыбается. Капитолийка опускает руку в стеклянный шар, тут же вынимает карточку и произносит имя. Мое имя.
Глава 5Саундтрек к главе:
Ólafur Arnalds – Found songs (2009) - 5. Lost Song
Даже бессонница носит твое имя.
q.
POV Финник
За чертой города, на побережье, есть небольшой остров, состоящий из одних скал – высоких каменных глыб, возвышающихся над морем. Лет в пятнадцать, каждый парень Четвертого – не выбивающийся из толпы тихоня, а именно обычный человек – проходит своеобразный обряд посвящения. Кто-то делает это раньше, кто-то после пятнадцати – но не сделать это до двадцати крайне стыдно. Прыгнуть со скалы, да, с самой высокой и желательно как можно дольше продержаться под водой, но это мелочи, в конце концов каждый делает это по-своему. Первый раз я прыгнул в четырнадцать, сразу после возвращения с Голодных Игр, просто решил для себя, что готов к этому, и прыгнул. Это было странное, необъяснимое и пугающее чувство – ты падаешь с огромной высоты в темные объятия океана, и перед самым падением понимаешь, что высота на самом деле не огромна, а ничтожно мала. С невероятной силой ты ударяешься о гладь воды, поднимая всполох брызг, и какое-то мгновение, тебе кажется, что твои ноги обхватывают могучие руки и тянут тебя вниз, на глубину. В эти секунды ты не чувствуешь ничего кроме страха, ты даже замерзаешь не от холодной воды, а от него – заполоняющего твой разум. После Игр я думал, что ничто не сможет испугать меня, но это было слишком самонадеянно. Этот дикий страх я почувствовал под водой, но освободился от него, достигнув поверхности. Это уничтожающее безумие я чувствую и сейчас. Но ничего не освободит меня от него.
Я был уверен, что сегодняшний день не принесет ничего нового, что все происходящее будет идти по старому сценарию, без авторских заметок на пожелтевших страницах. Очередные дети, вряд ли безумные профи, - простые, из бедных семей, набравшие сотни тессеров, перед толпой распрощаются со своей жизнью. Я как всегда выберу парня, но наши тренировки закончатся на первой фразе – обычно уже по ее тону можно почувствовать, способен ли человек победить на Играх. Мэгз так говорит, и я ей верю. А у этих несчастных детей обычно нет стремления, нет веры в себя – да и у кого она будет в такой ситуации?
Но все изменилось в то мгновение, когда я заметил Энни в толпе: то платье, привезенное из Капитолия, выделялось в толпе, притягивало взгляд и как будто заставляло выбрать именно ее. Я почувствовал, что сценарий поменялся – у меня появилось желание спуститься с трибуны и увести ее куда-то в укромное место, глупо, конечно. А потом, казалось, прошло меньше минуты, как я услышал ее имя из уст Вирджинии.
- Зачем ты одела эту дрянь? – нам дали три минуты, чтобы поговорить. Миротворец усмехнулся, сказал, что нам еще хватит времени вдоволь наговориться, а я с порога начал на нее кричать. Она была испуганна и потерянна, и я увидел в ней не привычную для меня Энни, а ту маленькую девочку на пляже. – Немедленно сними эту тряпку! Порви, сожги – что угодно с ней сделай!
Она молчала, даже не плакала. Молча отвернулась к окну, и меня выгнали из комнаты.
Эта сцена до сих пор стоит в моей памяти, и каждый раз я кричу на нее, вместо того, чтобы обнять и пообещать это глупое «все будет хорошо». Кричу, и каждый раз все громче и громче.
- Послушай, - я обращаюсь к ней в первый раз за весь вечер уже после того, как столовую покидает второй трибут с Мэгз и эта надоедливая Вирджиния. – Мы справимся вместе, ты обязательно вернешься домой к отцу и брату… Энни!
Но она убегает, не проронив не слова. А я опять слышу свой крик в голове, укоряющий ее за невинный поступок. Если я виню платье, в том, что оно так страстно хочет вернуться в Капитолий – винить нужно себя, а не Энни. Она могла одеть его в любой день, в любую Жатву, просто я сделал ошибку, когда подарил его. Глупости, а не чертовщина. Да, и я идиот.
Ты вернешься домой обязательно. Вернешься ко мне.
Мне становится холодно, холод и страх теперь неразделимые чувства, и я не могу понять, чего во мне больше, и от чего я чувствую такую дикую боль? Опускаю руку в карман и нахожу там скомканный лист бумаги. Письмо, которое я начал писать сегодня утром и хотел отдать Энни после Жатвы, но так и не закончил. Судьба решила, что оно не понадобиться. Везде свои знаки.
Я открываю дверь ее купе, надеясь, что она не заперла замок, и дверь бесшумно отъезжает. Передо мной предстает небольшая комната, залитая лунным светом – сколько я пробыл один в столовой? Впрочем, это не имеет значения. Я осторожно сажусь на край кровати, боясь ее разбудить, но замечаю на себе пристальный взгляд пары изумрудных глаз.
Это последняя ночь, когда мы можем поговорить наедине, без свидетелей, камер или перешептывающихся капитолийцев. И она это понимает не хуже меня. Но мы молчим, не потому что говорить совершенно нечего, а потому что все и так уже понятно. Она ведь не поверит в слова о том, что все вдруг станет хорошо, что за несколько тренировок она научится управляться с оружием или подготовиться к тому, чтобы одним ударом лишать человека жизнь – лишать его целого мира одним уверенным движением. Нет, моя Энни никогда не поверит, не поймет и не признает подобного, даже за цену своей жизни.
- Ты будешь здесь? – проходит около часа, когда, наконец, слова разрезают окутавшую нас тишину. Я треплю ее по волосам и киваю с улыбкой, мне почему-то совсем ни хочется отвечать, она ведь и так все понимает. – Не уходи никуда, хорошо?
Она прижимается ко мне, накрывая мои колени мягким одеялом, и кладет на него свою голову. Несмотря на все она улыбается, но совсем не так как раньше – как будто у нее нет другого выхода, и все, что она может, улыбаться.
- Мне очень страшно, Финн, - Энни берет меня за руку и прижимает ее к своей груди, - ты точно никуда не уйдешь? Когда ты рядом мне спокойнее.. Понимаешь, я, как и раньше чувствую себя в безопасности, - она усмехается, но по ее щеке скатывается маленькая хрустальная слезинка, - чувствую, что мы еще дома, и все в порядке. Как будто ничего и не было, и весь сегодняшний день какой-то странный сон. И я очень хочу заснуть прямо сейчас и проснутся в своей кровати от камня, разбившего мое окно. Помнишь?
- Все обязательно так и будет, - я глажу ее по волосам, и меня чуть ли не трясет от собственной лжи. – Мы вернемся домой очень скоро, и ты, и я. Веришь, Энни?
И я не верю. Но девушка уже спит, и я, боясь разбудить ее случайным движением, не смею пошевелиться.
Были ли мы с тобой счастливы? У нас было все, чтобы быть счастливыми. Но мы несчастны. Может быть, осталось несколько дней, успеем ли мы узнать, что такое счастье?
Моя Энни, девочка, в чьих волосах запуталось море, чей смех похож на прибой утренней волны, что тебе снится? Какую музыку ты слышишь сейчас в своей голове? Я надеюсь, что сегодня тебе приснится море.
Она улыбается, может быть, в последний раз, и от этого мне становится невыносимо холодно.
Она такая чистая, совершенная – в лунном свете ее кожа приобретает еще более бледный оттенок, а в контрасте с темными волосами выглядит немного пугающе. Я наблюдаю за ней: за ее недвижимым лицом, закрытыми глазами и чувствую холод рук, и уже боюсь. Говорят, сон – репетиция смерти, и сейчас эти слова кажутся слишком правдивыми. В голове на мгновение появляется желание разбудить ее и проговорить о чем-нибудь до самого утра. Но глупости, глупости. Она должна отдохнуть, завтра будет очень тяжелый день. Теперь каждый следующий будет тяжелее и ужаснее предыдущего.
Действительно ли я хочу, чтобы Энни вернулась? С Игр нельзя вернуться нормальным человеком, со своими старыми взглядами, мыслями и желаниями. Игры меняют людей и порой до неузнаваемости, физические и душевные раны, которые никогда не заживут, не исчезнут. Они даже не затянутся коркой, превратившись в шрам, а будут куском разорванной плоти, которая будет кровоточить и гноится всю жизнь. Все, совершенно все шестьдесят девять победителей вернулись израненными. Они вернулись не победителями, а побежденными. А на Голодных Играх, как известно, слово побежденные несет значение убитые. Все мы умерли еще там, на своих Аренах, и возвращаемся туда каждую ночь, и умираем заново.
Хочу ли я такой участи для моей милой Энни? Сможет ли она это вынести? Мы попытаемся справиться вместе, но попытка вряд ли окажется удачной. А если она… нет, я даже в мыслях не могу произнести это слово. Она подарит нам обоим свободу в этот момент. Подарит новую жизнь, стремление к неизвестному.. Может по ту сторону занавеса и есть настоящее счастье? Чистота, невинность, радость? Может, там нет этих ярко-алых, бархатных рек, разливающихся по гнилой земле? Нет человека с лицом змеи и омерзительным запахом крови? Если так, то никто не сможет меня остановить.
Глава 6Саундтрек к главе:
Florence And The Machine - Heavy in Your Arms
Нас двое, слышишь? - нас двое!
Я рядом. q.
Я могу смотреть на нее часами. Не отрывая взгляда наблюдать за ее пустыми, немного безумными глазами, слушать ее нервный смех, крики и пытаясь вернуть ее к жизни, успокаивать, когда она закрывает уши руками и начинает плакать. В каждом мгновении, проведенном с ней, я пытаюсь найти свою старую Энни. Энни, так похожую на морскую волну, такую же легкую и свободную. Наверно, раньше мне казалось что от нее веет какой-то прохладой и морской свежестью. Энни, что звонко смеялась даже неудачным шуткам лишь бы не расстроить меня. Моя старая Энни, а не эта полумеханическая кукла. Иногда в каких-то мелких, неловких движениях или фразах, что она произносит после долгого молчания, я слышу отголоски Кресты-прежней, но они исчезают также внезапно, как появились.
Первые дни Игр она и Тайлер Эванс, второй трибут, держались вместе – без него она погибла бы в первый день, а так они дотянули до десятого. Я не мог ни о чем думать, кроме того, как найти шанс поскорее вытащить ее с арены. Все подарки спонсоров я отправлял ей, хотя они предназначались Эвансу, но так как они были вместе, никто не обращал на это внимания. Никто не знал об этом, кроме Мэгз и Хеймитча, но второй запил на третий день Игр после смерти обоих трибутов, а Мэгз никогда не была особо разговорчивой. Она все понимала без слов и старалась лишний раз не докучать пустыми разговорами, осознавая, что отвлечь меня от происходящего все равно не получится. Когда на глазах у Энни профи из первого отрубила топором Тайлеру голову, а затем ради удовольствия разрубила его тело на части, Энни закричала, так пронзительно и громко, что остальные менторы закрыли руками уши. Я помню это мгновение так ярко, как собственные игры. Мне казалось, что я смотрю не на экран, а вижу все глазами Кресты. Она кричала, и я закричал вместе с ней. В один момент я понял, что для нее все кончено.
Она убежала от профи, спряталась от остальных трибутов, но ее больше не было. Осталась лишь пустая оболочка. Я верил, что все пройдет, что это все временно. Будет временно, если она вообще выберется оттуда. Мне оставалось только ждать, ждать ее возвращения и редкого мелькания на экранах телевизора. Они не могли посвящать большую часть эфира сумасшедшей девушке, прячущейся в пещере, но через несколько дней, произошло землетрясение. Один из любимых трюков Распорядителей, однако похоже в этот раз они сами не ожидали такого поворота событии. А может наоборот захотели разнообразить победителей последних лет, где встречались одни профи? Подземные толчки ощущались на всей арене, а в скалах, где пряталась Энни особенно сильно, она случайно выбралась из своего укрытия до начала обвала, получив несколько незначительных синяков. Но вот другим участникам повезло гораздо меньше – единственным, но просто невероятным по размеру, источником воды была плотина на самом верху арены, небольшие ручейки от нее расходились по всему лесу, плутая между камнями, скалами и спускаясь в самые низины, образовывая небольшие озера. Правда, в них вода была отравлена из-за живущих рядом капитолийских тварей, но это сейчас неважно – я ведь не собираюсь восхищаться изощренной фантазией Распорядителей Игр, а наоборот стараюсь стереть этот кошмар из своей памяти и памяти Энни. Плотину прорвало из-за движения горных пород, и огромная толща воды ринулась вперед с неконтролируемой силой. Кого-то она застала во время отдыха, кого-то во время сражения – она смывала на своем пути абсолютно всех, стремясь вниз, за границы поля. Энни она достала у подножия горы, подняв ее на несколько метров над землей, а потом накрыв с головой. Я не мог на это смотреть, зная, что произошло с остальными трибутами, и на мгновение зажмурил глаза. Я ведь решил, что сделаю, если она не вернется.
Неужели в семидесятых Голодных Играх не будет победителя?
Я боялся открыть глаза, старался не слышать шума воды, который становился настолько громким, что казалось, что волны подхватили и меня. Я не слышал голосов, криков – я слышал только шум воды, обволакивающий со всех сторон и погружающий в свою бездну.
- Энни победила, - прикосновение к плечу и тихий голос старушки Мэгз. – Все могло быть хуже.
И я ей поверил.
Яркий свет больничных палат и белые стены, комнаты отделены друг от друга толстым стеклом, не пропускающим звуки. Мне не дают к ней зайти, максимум смотреть через это своеобразное окно. И я смотрю. Иногда кричу и пытаюсь разбить преграду, сделать так чтобы она обратила на меня внимание. А порой ловлю себя на мысли, что лучше бы она умерла. Энни не двигается и не говорит, ей не разрешают этого делать – каждое утро они ставят ей новый укол и она засыпает. Каждый раз я боюсь, что она больше не проснется, но ее ресницы поднимаются.. и она кричит. Кричит имя Тейлера, просит позвать его, интересуется, где он – все ее вопросы только о нем. Иногда она плачет, и, мне кажется, что она задыхается в собственных слезах, она пытается подняться, борется с врачами, но ее лишь привязывают к кровати и ставят новый укол. Я пытаюсь зайти к ней, но натыкаюсь на нескольких миротворцев, дежурящих возле палаты.
- Она сумасшедшая, - говорит Джоанна за моей спиной.
- Нет. Она единственный нормальный человек здесь, - ловлю на себе ее удивленный взгляд с насмешкой и ухожу.
Так проходит несколько дней, недель – а может, все это происходило пару-тройку часов, но наконец- мне разрешают войти. Благодаря Мэгз, Джоанне и Хеймитчу, добившимся этого разрешения. И я начинаю бояться. Это странное, непонятное чувство – я не знаю, что произойдет дальше. Я боюсь, что она не изменится, я перестаю верить в ее возвращение. Я не уверен, что смогу принять ее такой, какой она стала.
- Энни? – голос звучит встревожено и дрожит, как будто пытается прорваться сквозь ветер. – Как ты себя чувствуешь, Энни?
Кажется, что во всех моих словах она понимает только свое имя, и то, просто по тому что слышала его пару раз от врачей.
- Тебе лучше?
Она непонимающе смотрит на меня и молчит. Ее глаза пустые, не выразительные и какие-то мертвые, да. Она умерла, по крайней мере, один раз, там, на арене, и теперь моя главная задача вернуть ее к жизни.
- Как ты себя чувствуешь? – я повторяю вопрос и сажусь на край кровати. Осторожно прикасаюсь рукой к ее мягким волосам, но она останавливает меня.
- Где Тайлер? – она сначала спрашивает это спокойно, но через несколько секунд, крича повторяет тот же самый вопрос, - Где Тайлер?!
Она приподнимается, берет меня за плечи и поворачивает к себе, так, что я могу смотреть только в ее глаза.
- Он погиб, - только после того, как я произнес это, я понял, что на самом деле сказал. – Но все хорошо, ты в безопасности. – Я опускаю ее руки и пытаюсь прижать себе, но она начинает отталкивать меня, царапая ногтями.
- Я должна поговорить с Тайлером!
- Это невозможно, Энни. – я обнимаю ее и целую в лоб, - Но я обещаю, что все будет хорошо. С ним все будет в порядке. И с тобой.
- Вам лучше покинуть палату, - женщина лет сорока в белом халате. – Мы же предупреждали, что Вам не следует здесь находиться.
- Она нормальная! – мне кажется, что я пытаюсь переубедить сам себя. – Она не сумасшедшая! – я смотрю на девушку, с когда-то зелеными морскими глазами, и пытаюсь найти в ней хоть что-то прежнее. – Энни, ты помнишь меня?
Она лишь неуверенно отрицательно качает головой.
- Все же Вам лучше уйти, - женщина настаивает на своем, и больше всех в этот момент я ненавижу ее. Ни Капитолий и Сноу, из-за которых мы тут оказались, ни Тайлера, о котором без остановки твердила Энни, ни ту девушку-профи из Первого, а эту женщину, одну из врачей, что сделали только хуже.
- Пожалуйста.. – Энни перестает кричать и говорит тихо-тихо, - не уходи. – она хватает меня за руку, и прижимает ее к своим губам. – Не отпускай меня.
- Хорошо, - я прижимаю ее к себе, и слышу щелчок двери и стук высоких женских каблуков. – Я не уйду.
- Никогда не уйдешь, - она повторяет это шепотом, ее дыхание становится более ровным. – Обещаешь?
- Обещаю, - я целую ее волосы, и она улыбается.
Когда наступила осень, я наконец признал, что старая Энни уже никогда не вернется. Никогда я не услышу ее смеха – того, что был раньше, до этого искусственного и машинального, никогда не увижу ее сияющих глаз, в них потух тот свет, что делал ее такой особенной, отличной от всех. Что-то прежнее в ней все-таки осталось, но отрицать ее изменения в целом было бы очень глупо. Правда, иногда я забывал об этом, и все странные поступки принимал за очередные чудачества, когда другие считали их признаком сумасшествия. Самое главное, что я понял за это время, что все равно ее люблю. Какой бы она не была, она всегда будет моей Энни.
Где-то в конце сентября, когда все деревья обронили листву, а шторма вошли в привычное расписание всех жителей, Энни стала исчезать. Она уходила куда-то по вечерам, пряталась, а утром возвращалась. Однажды я дождался полуночи и увидел между редкими домами Деревни победителей ее худощавую фигуру. В руках у ней была банка и кусок ткани, чтобы не напугать ее, я спрятался в тени деревьев и стал тихо наблюдать, стараясь не шелохнуться. Она рисовала. Рисовала на стенах домов, наматывала на руки ткань, окунала их в краску и рисовала. Странные очертания напоминали тонкие стволы деревьев с раскидистыми ветками – она рисовала на своем доме, на доме Мэгз, а следующей ночью – на моем. Днем я не спрашивал ее о произошедшем, но каждую ночь наблюдал за ней. Через неделю за обедом она спросила меня: «Не смогу ли я достать для нее зеленой краски?» Она улыбнулась, ей было как-то странно спрашивать о такой глупости, но я уверенно кивнул в ответ. На следующую ночь она вышла из темноты к своему дому, а я всего лишь наблюдал из окна, и заворожено смотрел за ее резкими, обрывчатыми движениями. Через полчаса начался дождь, через стук его косых капель по железной крыше и промерзлой земле я расслышал ее всхлипывания, и, накинув, старый отцовский плащ, вышел на улицу. Энни не заметила меня и застыла на несколько минут, потом бросила краску и свою импровизированную кисть, и побежала домой. Что ж, настала моя очередь.
На следующее утро на каждом из двенадцати домов Деревни Победителей распустилось вечнозеленое дерево.
