Сказки оранжевого моря

Глава 1

Первая сказка. Лошадь.

У оранжевого моря всегда было много зверей. Они приходили издалека, со всех концов света, только чтобы полюбоваться рассветом над яркой гладью. Всегда было красочно, сильно, волшебно смотреть так, каждый раз, на солнце прячущееся. И даже если облака светло-розовые скрывали красный румянец звезды-карлика, свое очарование яркое светило от этого совершенно не теряло. Даже больше казалось, приятнее и светлее.

Животные, как правило, относились друг к другу нейтрально. Словно само место безмолвно обязывало, призывало к порядку, спокойствию и гармонии. Все замирали у берега, наслаждаясь, редко заговаривая с другими животными. Только изредка можно было услышать, как лениво перекидывались фразочками совы-подружки, как спорили (зачастую отчаянно, но тихо) ушастые братья, как древняя, супружеская пара индийских слонов ласково шептали друг другу что-то в огромные уши.

- Эй, пони? – лис только пришел, утопая белыми лапками в сыпучем песке, устраивался теперь рядом с лошадью. – Чего такой грустный?

Он ещё совсем, видимо, новенький. С этой лошадью никто обычно не разговаривает – ни здесь, ни где бы то ни было. И дело тут вовсе не в месте.

- Есть хочу, - немного лениво. Глаза черные так же лениво смотрят на горизонт, не обращая внимания на юного лиса и на его попытки незаметно под боком пристроиться. Совершенно безразлично.

Безразлично же?

- Так поешь, - он нетерпеливо фыркнул, когда ему надоело кружиться вокруг. Уселся на песок рядом, принюхиваясь к воздуху. Ему показалось просто, на мгновенье, что кровью пахнет сильно. Или не сильно. Может, виной всему море оранжевое, яркое? – Мало ли всяких растений в лесу?

- Нет. Мясо хочу, - обыденным голосом, о погоде будто. И ведь не шелохнулся ни разу, не растерялся, когда взгляд ошарашенный вцепился в него. Впрочем, оно и недолго ведь было. Сгладилось мягко, быстро.

- Так поешь, - и снова фырканье слышалось. Удивление ещё недавнее улетучилось. Это море оранжевое словно безмолвно обязывало, призывало к порядку, спокойствию и гармонии. – Мало ли всяких животных в лесу?

Лошадь ничего не ответила. Немигающим взглядом смотрела на горизонт, ни на секундочку не отрываясь. Иногда только уши небольшие шевелились, будто прислушиваясь – здесь ли юный лисенок? Не ушел ещё?

Здесь ведь, сидел, и не ушел. А больше и не уйдет никогда.

***

- Да, братец, жестоко… Да и как она, махом! Пасть раззявила, зубы огромные аж с того берега видно было! А лис этот, эх, - горестно махнула белая, пушистая лапка, и уши ей вторили словно, чуть покачнувшись.

- Как же так, как же так! – ухали совы, качая головами не в такт. – И ведь ни кусочка не оставила! Страшная лошадь! Страшная!

- Видела, дорогая? – нежно шептал слон своей слонихе, как можно тише. – Видела? Что же это творится? Она теперь всех так есть будет? Придется переехать подальше, южнее. С таким монстром рядом… совсем не хорошо…

Весь лес в тот вечер наполняли пустые, бесплодные разговоры, перешептывания, споры. Да и о чем ещё могли говорить животные? Подобное так редко случалось, а на жизнь жаловаться ещё никому не прискучило, не надоело. Все только взбудоражились, оживились.

Вот так. Смерть чужая для остальных. Приношение морю.

***

Лошадь лениво прикрыла глаза, несильно тряхнув густой гривой. Пора было и честь знать, пожалуй. Солнце давно село, от воды неприятно осуждением веяло. Какое ей дело до места? Ведь все здесь всегда оставалось по-старому, несмотря ни на что. И теперь же останется. Совы-подружки, ушастые братья, пара индийских слонов. Море оранжевое - яркое, но бездушное. Все же по-старому…

Глава 2

Вторая сказка. Ива.

У оранжевого моря никого не было, кроме животных. Иногда забредали растения-путники, откуда-то с севера Франции, но не более. Обычно они приходили днем и плакали только, недолго. Совсем мало, на самом деле минутами. Жалуясь на судьбу, касались своей зеленью разной глади морской, ребристой, мягкой. И что-то им вторило в шуме беззвучном - шуршание листьев ли, плеск тихий-тихий? Не важно.

Когда-то недавно, когда животные ещё не знали спокойных берегов, была Ива. Огромная, древняя, с длинными-длинными, раскидными, словно вьющимися, выцветшими локонами-листьями, волосами. Стояла печальная, придя как раз с самого того севера, шептала все что-то непонятное, чужеземное (или же внеземное?). А как шептала! Все вокруг будто останавливалось - ветер ли, время ли, солнце. Слушало все, наслаждаясь, немного поражаясь и удивляясь.

- Ах, красиво! Красиво! - время так улыбалось, сквозь замерший ветер. И солнце едва заметно кивало.

Все было спокойно. Ива будто всегда была, у берега блистала, никогда не приходила и никуда не исчезала. Просто была. До того... до того кровавого, красного дня, как рассказывало, шептало далекой тихой ночью море в первый и последний раз, будучи совсем обычным, ничем от других не отличным, беззаботно счастливым, но тихим-претихим. Шептало, а у самого все будто плачет, словно слезы по лицу несуществующему, из глаз бездонных, невидимых, катятся к самым ногам, омывая чистые, белоснежные края кружевные у самого берега, все новые и новые петли сверху набрасывая.

- Когда-то, - вздыхает отчаянно, с горечью. Вспоминает, как совсем уже старое, будто века пережившее, море. И рассказывает тихо совсем, по секрету, с перерывами кроткими.

Ива, оказывается, все время свободное у берега проводила. Любовалась или любила?

Волны, если прислушаться, до сих пор то и дело шепчут частенько что-то про эгоистов настойчиво, которые только на себя в зеркальную гладь, как в отражение, смотрят, смотрели. Злятся, бессильные, быстрее все гонятся, кружева завитые плетут только яростней, даже немного отчаянней. Ослепшие уже, старые, да изнемогшие. Любили Иву ту - страстно и бешено, как только они сами могут, а больше и некому. Все замирали со всем, в невозможный шепот и шорохи вслушиваясь. Слушали, старели и умирали. А дальше уже, поколения новые, все спокойные и спокойные, ничего и не ведавшие, не знавшие - чувства рвущиеся изнутри ненормальные, но стабильные, не заставшие. Дальше, дальше. Все на рябь распадалось тогда, забываясь и утопая.

Ива всех усыпляла, легко покоряя. Ласковая, мощная, но обманчиво умная. Привычно ветки свои длиннющие раскидывала по всему песку теплому. Спокойная, чувствовавшая себя в полной безопасности. Ах, глупая-глупая. Ну что тут делать? Безнадежная, невозможная. И смерть ей под стать - такая же, именно глупая. А ещё, пожалуй, ну никому не выгодная, не нужная.

Тогда точно словами не передаваемое. Ах, как море захлебывалось, собственными слезами давилось, за безжизненные, ещё оставшиеся локоны-листья цепляясь. И как сердце, на самом деле существующее, морское, разрывалось, глубже все в холод и темноту забираясь. Навсегда утопало. И как из последних сил своих, со всей своей мощью на виновника смерти глупенькой Ивы обрушивалось, наказывая и подавляя. Окончательно, в первый и последний раз, побеждая.

Позже только не слезами, а кровью умываясь. В первый и последний раз, не улыбаясь. Навсегда успокаивалось, цвет оранжевый обретая, принимая, как дань или как утешение, больше к себе никого из растений не подпуская...

А Ива? Счастливая, ещё тогда, умирая, со всеми прощалась. Глупая-глупая, не обижалась. Не любовалась, любила.

Глава 3

Огромное чудовище на самом дне оранжевого моря обитает. Не движется почти, словно замерзшее и больше неживое. Как каменное изваяние тяжело смотрит, великое. Все, что каким-то образом проплывает мимо - будто и вовсе не замечает.

Возможно, кто-то видел, как огромный страж оранжевого моря на самом дне сидит. Но кто видел не скажет, смолчит, а кто не видел, тот и не задумается, что есть вообще такое. Да и есть ли, взаправду?

Животные, что на поверхности, точно не знают. Сидят себе вечерами, спокойствием и гармонией наслаждаясь, и не ведают, кто всю эту гармонию и безопасность им обеспечивает, их охраняя. Возможно, что кто-то лишь знает. Кто-то, кто непосредственно связан с морем и должен ему. Например - лошадь.

И только чудовищу, морю самому оранжевому ведомо, какая плата ждет всех в самом своем окончании.

"Кто уходит - вернется. Кто останется - посмертно счастлив будет."

И не было ещё ни одного бесследно ушедшего - всех помнит море и всех возвращает. Все знает, безмятежное, кто и сколько, кому и когда. Кого-то сразу, кого-то под старости. Но всех, без исключения.

Чудовище у этого моря, страж неусыпный, как сердце больное, но безучастное. Стучит обычно...
Раз. Два.

И замирает. Часы или дни - полностью мертвое, точно же неживое. Потом просыпается.
Раз. Два.

И опять замирает. Сто раз на дню, веку так все повторяется. Ни разу дольше положенного срока не засыпая.

И вечно голодное, ненасытное, еле сдерживаемое, но не движущееся, лениво моргает. Словно его больше ничего не касается. А ведь по правде - устало, засыпать и просыпаться больше всего ненавидящее. Только море не отпускает жадное. Держит, жизнь кровью поддерживая, что в воде оказалась, новых сил придавая. Хоть с каждым разом труднее, труднее... Чудовище-то огромное.

Но ему море тоже счет выпишет. За что только? За труды и старания, что жизнь ему сохраняло, пусть и насильно навязанную? Или за службу трижды вечную, глупую? Никто не знает.

Однако, наступят времена. Времена, когда все - кто знал или знает, кто не ведал или ещё не ведает - узнают. Узнают, как дорого им обходится мир и спокойствие. Когда штормить начнет берега, бывшие в былое время красочными и яркими. Когда цвета свои море, якобы беззлобное, потеряет, став совершенно бессмысленным, от остальных неотличным и бесполезным. Когда чудовище огромное, страж, с морского дна вдруг сдвинется.
Раз. Два. Не замирая.

И пораженное - падает.

Просто море никого не прощает.